Kitobni o'qish: «Последний штрих»

Вечный покой даруй им, Господи,

и да сияет им свет вечный.

Да почивают в мире. Аминь

Молитва по усопшим

Практически пустой зал маленькой придорожной забегаловки – белые пластиковые столы, ободранная стойка и скучающая за ней полногрудая деваха в белой форменной поварской куртке. Человек в черном кожаном полупальто медленно цедил из высокого стакана светлое пиво и, брезгливо поджав губы, вынужденно слушал двух расположившихся за соседним столиком завсегдатаев, по виду опустившихся интеллигентов. Приятели поедали облитые уксусом пельмени, маленькими глотками пили дешёвое вино из гранёных стаканов и довольно громко разговаривали. Один из них, постарше, с отёчным небритым лицом, в чёрном пальто и берете на давно не мытых волосах, изрекал реплики «исключительно философского» содержания. В очередной раз отхлебнув темно-бордовой жидкости, он промокнул губы грязным носовым платком и менторским тоном принялся поучать болезненно-худого парня с кислой физиономией и в очках с треснувшим стеклом, одетого в потасканный костюм траурно-серого оттенка.

– Ты спрашиваешь, почему в мире так боятся Россию, боятся русских? Откуда такой негатив и отторжение? Мы же мирные, хорошие ребята: бьемся за правое дело, защищаем униженных и обездоленных. С нашей точки зрения – это так и есть! Однако Дон Корлеоне из фильма «Крестный отец» тоже помогал всем, что не мешало ему быть преступником. Представь себе, что рядом с тобой живет криминальный авторитет. Ты встречаешь его по утрам, когда ведешь детей в школу, здороваешься. Милый, добрый человек, прекрасный семьянин! Ваши дети дружат, играют вместе на улице, ходят друг к другу в гости. Все прекрасно. Но где-то в глубине твоего сознания постоянно присутствует опасение. Ты ведь прекрасно осведомлен о роде занятий своего соседа, ты все время настороже. Так же относятся и к нам.

– Что за бред! Наша стана – не Дон Корлеоне. Скорее, Штаты…

– Абсолютная правда! Но в этом-то и беда. Они всё переворачивают с ног на голову, а мы только оправдываемся. Слабые потому что. Слабого можно обвинить во всех грехах. Если слабый – тебя сломают за секунду.

– Сломают?! Сколько таких было?! Сколько свернули себе голову, пытаясь сломать нас?

– История ничему, никогда, никого не учит, – назидательно изрек «философ», отхлебнул вина, утерся и продолжил: – Приходят новые поколения, и опыт предыдущих кажется им ненужным. Они-то умней, удачливей, и именно им посчастливится крикнуть: «Бинго! Есть! Мы сделали их!» Грузины вот тоже так думали, но потом пришлось бежать до самой своей столицы.

– Они-то бежали, а нас выставили агрессорами.

– А тебе не насрать? Мы и до этого были агрессорами в глазах западных обывателей. Одним грехом больше, одним меньше…

– Насрать, конечно, но обидно…

Мужчина в кожанке презрительно скривился, взглянул на часы, поставил стакан с недопитым пивом на стол, поднялся и направился к выходу. Молодой парень проводил его взглядом и, едва за ним закрылась стеклянная входная дверь, потянулся за соседний стол к почти полному стакану.

***

Время остановилось. Оно больше не имело значения. Он стремился жить даже тогда, когда казалось, что наступил предел жизненных сил, и когда не оставалось ни малейшего шанса выжить. Он всегда находил в себе силы вернуться, начать всё заново, зализать раны, возродиться, словно феникс. Он с лёгкостью оставлял позади воспоминания о прошлом, не думал о будущем и старался жить только настоящим. И вот жизнь, которую он так любил, за которую цеплялся изо всех сил, больше не имела смысла… Всё, чем он дорожил и ради чего жил последние десять лет, было раздавлено месяц назад, разорвано тяжёлым внедорожником на одной из улиц Москвы.

После того как жизнь отвернулась от него – не стало страны, которой он присягал и верно служил, когда предали те, кому он беззаветно доверял, – его дочь оставалась единственным лучиком, единственной радостью, тем, ради чего стоило оставаться на этом свете. А теперь лишь опустошение и злость, придающая сил и не позволяющая окончательно слететь с катушек. Злость и ненависть, желание отомстить, добраться до глотки ублюдка, виновного в смерти дочери.

Он увидел, как человек в белом тёплом плаще вышел из дверей торгового центра, и быстрым шагом двинулся ему навстречу. Ближе, ближе… Расстояние между ними сокращалось очень быстро, но для него – как при замедленной съёмке. Когда поравнялись, он сделал ещё несколько шагов, притормозил, повернулся, застыл на месте и окликнул в спину:

– Самойлов!

Человек в плаще машинально обернулся на незнакомый голос, остановился, медленно развернул корпус… Два выстрела прозвучали один за другим. Первая пуля прошла почти навылет, застряв на выходе под поясным ремнём брюк. Вторая, вывернув позвонок, отрикошетила от него и, крутнувшись, превратила правую почку в фарш. Стрелявший опустил помповое ружьё с пистолетной рукояткой вместо приклада, медленно положил его на землю, сделал шаг вперёд и склонился над умирающим. Он видел, как жизнь покидает тело лежащего в луже крови человека, и не чувствовал ни ненависти, ни удовлетворения.

– Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis. Requiestcant in pace. Amen, – скороговоркой произнёс он.

И застыл, словно не видя, как от здания торгового центра бегут к нему люди в полицейский форме, на ходу доставая пистолеты, как от автомобильной стоянки рванули в его сторону два крепких парня в штатском. Он не видел всего этого или не хотел замечать, уставившись на уже безжизненное тело и беспрерывно твердя одну и туже фразу на непонятном языке. И продолжил повторять её, даже когда люди в форме сбили его с ног, завернули руки назад и защёлкнули наручники на запястьях. Парни в штатском остановились неподалёку, наблюдая за действиями полиции, затем один из них достал телефон и приложил к уху.

***

В допросной пахло потом и пылью. Несмотря на то, что сотрудник полиции говорил громко, иногда срываясь на крик, задержанный не реагировал на его вопросы и, казалось, не слышал его. Он смотрел прямо перед собой практически не мигая, только изредка его веки подрагивали в такт словам собеседника, выдавая, что он всё слышит. Ни капли страха, волнения или вины. Создавалось впечатление, что он смотрит сквозь сидящего перед ним, словно через стекло, внимательно разглядывая стену позади него. Серая, в грязных разводах стена допросной, на которой сосредоточил своё внимание арестованный, никогда не удостаивалась такого равнодушного, отсутствующего взгляда, впрочем, на оперуполномоченного тоже никогда так не смотрели.

Неожиданно входная дверь распахнулась, и в допросную вошёл высокий подтянутый человек лет сорока пяти. Под его черным нараспашку пальто виднелся строгий темно-серый костюм. Опер замолчал и с непониманием уставился на незваного гостя. Они были знакомы, но, по правде говоря, стоящий перед ним человек был последним, кого Олег Михайлович Малышев ожидал здесь увидеть, тем более в столь поздний час. Полковник Ракитин, сотрудник управления собственной безопасности ФСБ, скользнул глазами по задержанному и перевёл строгий взгляд на удивлённого оперуполномоченного. Тот знал, что УСБ ФСБ работает с бизнесменами, банкирами и чиновниками, в том числе и в качестве «крыши», однако причина появления полковника в допросной была ему совершенно непонятна.

– Оставьте нас, – бросил полковник полицейскому и вновь уставился на арестованного.

– С какого… – возмущённо начал опер, откидываясь на спинку стула.

– Мы забираем его. С твоим руководством согласовано, – грубо прервал его Ракитин.

Он рассматривал лицо сидящего в наручниках мужчины с наливающимся синяком на скуле, его перепачканные, в засохшей крови и грязи волосы, и никак не мог заставить себя успокоиться. Это зрелище должно было вызывать у него удовлетворение, но он чувствовал только беспокойную неуверенность, причины которой не мог себе объяснить, и это бесило.

– Ну здравствуй, Велихов, – ровным тоном проговорил он, когда за сотрудником уголовного розыска закрылась дверь.

Он произнёс это совершенно спокойно, и по отрешенному лицу невозможно было догадаться, что в его душе бушует ураган. Задержанный не удостоил вошедшего своим вниманием, продолжая пялиться в стену, только закинул ногу на ногу и положил сверху скованные руки. Ракитин развернулся, приоткрыл дверь и крикнул в коридор:

– Малышев! Зайди!

Оперуполномоченный вернулся в допросную и устремил на полковника вопросительный взгляд.

– Наручники сними! – приказал Ракитин.

Малышев недовольно дернул правым уголком рта, но спорить не стал. Молча снял с задержанного наручники, сунул их в задний карман джинсов и удалился.

– Ну что, Сергей, ты узнал меня? Поговорим?

Велихов пожевал губами, затем помассировал запястья рук и снова замер на стуле, тупо глядя перед собой.

– Понятно, – задумчиво протянул полковник.

Хотя он изо всех сил старался сохранять спокойствие, на самом деле все было непонятно, и самое главное – непонятно, как заставить этого человека говорить. Очень не хотелось раскрывать карты и предъявлять все козыри, но своим упёртым молчанием задержанный не оставлял ему другого выхода. Ракитин снял пальто, перекинул его через спинку стула, который освободил оперуполномоченный и, поддёрнув штанины, уселся.

– Ты ошибся, Сергей, – попытался он начать разговор. – Человек, которого ты застрелил, не имеет отношения к гибели твоей дочери.

Губы Велихова еле заметно дёрнулись, он поднял глаза на сидящего перед ним и сцепил руки в замок.

– Хочешь знать, почему? – прищурившись, поинтересовался полковник.

Велихов опять дернул губами, еле заметно разомкнул их и бросил:

– Ну?

Короткое слово прозвучало так тихо, что Ракитин скорее прочитал его по движению губ, чем расслышал.

– Потому что она жива!

Полковник, не отрываясь, смотрел на задержанного, ожидая увидеть бурную реакцию: радость, злость, грязные ругательства – но Велихов только прищурил правый глаз, поднял руку, поправил волосы на лбу и расслабленно откинулся на спинку стула. Несмотря на внешнюю безучастность, услышанное гранатой разорвалось в его душе, и в первые секунды он едва не сорвался с места в порыве охватившей его ярости. Нечто подобное он испытал, как только этот человек вошёл в допросную, однако сумел взять себя в руки и тогда, и сейчас. Понятно, что полковник не просто так появился здесь. Полицейские не могли за столь короткий срок установить его личность, тем более что при нём не было никаких документов, а его отпечатков пальцев нет ни в одной базе, кроме… Впрочем, и в базе ФСБ информация о нём доступна только очень ограниченному кругу лиц с самым высоким допуском секретности.

Задержав дыхание, Велихов напрягся и тянул время, пытаясь заставить Ракитина нервничать. Нервничать и допускать ошибки в игре, которую тот пытался затеять с ним. В том, что его арест часть какой-то игры спецслужб, он уверился с той секунды, как только увидел этого человека. И вот новая информация: дочь жива! Похоже, его просто развели. Заставили убить человека в белом плаще, крупного бизнесмена Самойлова, месяц назад совершившего ДТП, в котором погибли три человека. Тот смог выйти сухим из воды, суд снял с него все обвинения, и он продолжил жить обычной жизнью. Велихову не составило труда выследить этого человека и, как он считал, свершить правосудие. Именно ради этого он оставил размеренную спокойную жизнь в небольшом городке на юге Италии и отправился на родину.

Правосудие свершилось, только он, похоже, оказался игрушкой в руках Ракитина. Велихов не испытывал ни ненависти, ни желания расправиться с ним здесь и сейчас. Всё эти чувства он испытал много лет назад и со временем они переросли в привычное состояние, в уверенность, что он сможет привести в исполнение приговор, который вынес этому человека. В самом начале это было похоже на состояние приговорённого к смертной казни, исполнение которой отсрочили на много лет, заставляя постоянно находиться в высочайшем нервном напряжении, доходящем до последней грани, до предела возможностей человеческого организма. Или на затяжной прыжок, когда не раскрылся парашют и ты теряешь дух, постепенно впадая в тихое безумие. Затем жизнь берёт своё, ты неизбежно привыкаешь к ожиданию, свыкаешься с этой мыслью и по прошествии времени она теряет свою пугающую остроту.

– Ты слышал, что я сказал?! – нетерпеливо спросил Ракитин. – Она жива!

Велихов равнодушно дернул плечами, словно отгоняя надоедливого комара, и впервые за всё время допроса перевёл взгляд на лицо полковника.

– Кто?

– Твоя дочь!

– Ну и хорошо. Что дальше? – равнодушно поинтересовался арестованный.

– Дальше я забираю тебя отсюда и мы продолжим разговор в другом месте.

– Нам есть о чём говорить?

– Думаю, найдём тему. Например, о нашем прошлом.

Несмотря на то, что предмет разговора не был до конца обозначен, оба отлично понимали о чем речь.

Из самых глухих закоулков памяти Сергея выплыл полумрак обставленного антикварной мебелью просторного кабинета в роскошном особняке в предместье Парижа. Распростертое тело грузного мужчины в белой рубашке и чёрных брюках на полу. Обтянутая черной курткой согнутая спина человека, сидящего на корточках перед открытым сейфом в стене. Он перебирает папки, которые только что достал, резко поворачивает голову в сторону вошедшего Велихова и вновь углубляется в работу. Рядом стоит и заглядывает сидящему через плечо второй человек, в такой же куртке, с длинноствольным пистолетом в правой руке.

– Семью зачем? – глухо спрашивает Сергей.

Он только что вернулся в кабинет, обойдя дом и обнаружив в комнатах на втором этаже мёртвые тела женщины и двух девочек лет восьми – десяти. Стоящий на ногах медленно поворачивает к нему голову и небрежно двигает рукой с пистолетом. Конец глушителя описывает в воздухе круг и как бы невзначай замирает, направленный на Сергея.

– Какая разница? – кривится Ракитин. – Ты всё проверил?

Велихов коротко кивает головой, не сводя глаз с его лица.

– Есть! – произнёс человек, сидящий на корточках, закрыл папку и поднялся.

Почти одновременно с его возгласом прозвучал громкий хлопок. Сергей почувствовал безумно болезненный удар в грудь, в область сердца. Дыхание перехватило, в глазах потемнело. Он тихо вскрикнул и рухнул на пол лицом вперёд. Ракитин быстро перевёл ствол на второго, но не успел выстрелить – тот перехватил руку с пистолетом и провёл подсечку. Ракитин грохнулся на пол, а противник, отпрыгнув в сторону, рванулся к открытой двери кабинета. Через секунды его спина мелькнула в проёме, раздался хлопок, он вскрикнул, схватился за бок, но устоял на ногах и скрылся за притолокой. Из коридора слышалось, как он убегает. Ракитин вскочил на ноги и бросился следом. Вскоре звуки погони удалились, и только чёткий звук хода напольных часов нарушал зловещую тишину. Сергей тяжело перевернулся на спину, рванул куртку на груди, нащупал застрявшую в бронежилете пулю и хрипло выдохнул. Он и по прошествии стольких лет не мог себе объяснить, что заставило его надеть броник в тот день – это было не в его правилах. Но в очередном задании им ощущалась какая-то гниль: был неприятен и новый напарник, и его недомолвки о цели налёта на этот дом, и причины предстоящей ликвидации хозяина. До этого дня Велихов просто выполнял свою работу и тут же уходил, а здесь увидел, как третий член их команды, некто Пол, вскрыл сейф и начал искать какие-то документы. А потом…

Сергей с трудом поднялся на ноги и проковылял к открытому сейфу. На нижней полке громоздились пачки купюр, с краю лежали два чёрных флокированных футляра – в таких обычно хранят драгоценности. Прекрасно понимая, что вряд ли сможет вернуться на квартиру, где они втроём готовились к ликвидации, он несколько секунд постоял в раздумье, затем быстро сгрёб содержимое нижней полки в лежащий на столе портфель и двинул на выход. Пока он не разберётся, что же произошло и как из всего этого выбраться, нужно будет где-то отсиживаться, а значит потребуются деньги и на жильё, и на новые документы.

В холле придорожного отеля в Сюрене, ближайшем пригороде Парижа, было пустынно. Мадам средних лет, приятная на вид, густо накрашенная и с кокетливой прической, одарила его вполне искренней улыбкой – наверняка уже не ожидала, что сегодня к ним кто-нибудь заглянет. Лишняя купюра сошла за документ, и он без проблем получил ключи от маленького, но на удивление чистого номера. Каждый его вздох отзывался болью в груди – по-видимому, трещина в одном из рёбер. Пришлось дотащиться до ближайшей ночной аптеки, запастись обезболивающими и эластичными бинтами для тугой повязки. Он отвратительно спал ночью: мешало то ли нервное напряжение, то ли повреждённое ребро. Лишь к утру ему удалось забыться тяжёлым, тревожным сном. На второй день он почувствовал некоторое облегчение.

Отсиживаться после проведённой операции Велихову было не в новинку, только сейчас ситуация оказалась не стандартной. В прошлом за ним стояло государство с его мощной структурой, а сейчас он оказался один, без поддержки, и не мог сообразить – кому можно доверять, кому нет. Мысленно Сергей снова и снова возвращался к событиям, приведшим его в этот отель, прокручивал каждый эпизод. Он клял себя за нерешительность, за то, что не прислушался к собственной интуиции и в результате оказался марионеткой в руках умелого кукловода.

На третий день утром Велихов вышел из отеля с твердым намерением не откладывая двинуть в Париж, встретиться с руководителем агентурно-боевой группы и расставить все точки над «и». Покинув вагон пригородного поезда, он прошёл несколько кварталов в сторону центра города, нашёл таксофон и набрал номер.

– Да. Я слушаю, – прозвучал знакомый голос.

Сергей облегчённо выдохнул и бросил в трубку:

– Добрый день, я сегодня работаю до девятнадцати ноль-ноль.

На другом конце провода повисла напряжённая тишина, затем послышался лёгкое покашливание.

– Последнее время ты часто задерживаешься, – прозвучал наконец отзыв на пароль. Голос ответившего казался немного взволнованным, и Велихов напрягся. – Я рад, что ты жив, но…

– Что происходит? – рявкнул Сергей, пренебрегая всеми правилами конспирации. – Нужна встреча.

Даже не видя собеседника, Велихов почувствовал, что тот покачал головой.

– Макс доложил, что вы с Полом пытались сорвать операцию, пытались убить его, и он вынужден был вас обоих ликвидировать. Ты умер. Так что, такие дела…

– Он всё врёт! – прорычал Велихов.

– Я догадываюсь, только… У тебя есть доказательства? Если нет, то лучше ныряй поглубже. И ты мне не звонил.

На другом конце повесили трубку, и Сергей остался один на один со своими проблемами. Он чувствовал себя так, как будто его столкнули в пропасть, и он летит вниз без надежды на спасение. Сжимая в руке безмолвную трубку, он стоял в оцепенении, пока его не окликнула нервная пожилая женщина, стоящая в очереди к таксофону. Извинившись, он аккуратно повесил трубку на рычаг и быстро зашагал в сторону вокзала.

Нырять поглубже было не впервой, это он умел. Нырять приходилось после каждой проведённой операции, и отсиживаться, пока не утихнет шум. Только нырнуть и вынырнуть через некоторое время – это одно, а нырнуть так, чтобы тебя сочли утонувшим – совсем другое. Как ни странно, ни злости, ни разочарования он больше не испытывал. Всё куда-то подевалось, вытесненное обдумыванием плана бегства из города. Все потом, потом – когда он окажется в безопасности, далеко от этого места, где за ним начнут охотиться и свои, и чужие. Страха за собственное будущее не было. Деньги имелись в достатке, поэтому документы не проблема, а со временем всё можно будет исправить. Кому положено – разберётся, кто прав, кто виноват. А сейчас, вперёд! Он вышел на перрон, заскочил в вагон пригородного поезда и рухнул на мягкое кожаное кресло.

Взгляд Велихова уже не был пустым. Он смотрел прямо в лицо полковнику, как через прицел, будто мысленно гладил пальцем курок: еще миллиметр, ещё… Задавленный глушителем выстрел – и этот человек расплатится за содеянное. Почему-то Ракитин решил, что может свободно двигать фигуры в партии и при этом устанавливать свои правила игры. Животное. Для таких, как он – это просто способ выживания. Никакой морали – сплошные инстинкты: пить, жрать, трахаться… Сейчас его можно достать одним броском, вцепиться в горло и вырвать кадык. Завести левую ногу под стул, упереться в пол, правую чуть выдвинуть вперёд. Для того чтобы совершить это, нужно секунды две – задержать дыхание, успокоиться, как перед выстрелом. Чёрт! Дочь! Она ведь у них… Придётся ждать. Стиснув зубы, терпеть эту мразь и ждать.

Велихов слегка тряхнул головой, коротко выдохнул и расслабился.

Полковник тоже изучал лицо сидящего на стуле и пытался убедить себя, что не ошибся, рассчитал всё верно. Впрочем, а был ли у него другой выход, кроме как вытащить его из норы и заставить помогать им? Велихова, подтянутого, с остатками летнего загара на лице, нельзя было назвать ни молодым, ни человеком средних лет. Коротко постриженные тёмные волосы с легкой сединой, резкие черты лица, спокойный жёсткий взгляд карих глаз. Именно глаза и взгляд давали уверенность, что перед ним сидит старый знакомый. В остальном лицо изменено до неузнаваемости, наверняка над ним поработал пластический хирург.

– Что тебе нужно? – бросил Велихов.

– Узнаешь. Сейчас мы с тобой уедем отсюда. А завтра решим, что и как.

– Решим, или ты решишь? – процедил Сергей.

– Будет зависеть от тебя, – довольно осклабился полковник.

Когда они вышли на улицу, уже совсем стемнело. Где-то вдали светился одинокий фонарь. Свежий, слегка морозный воздух бодрил после душного, пропитанного неприятными запахами помещения. Сергей, которого крепко держали за локти двое парней в кожанках, незаметно повел головой, осматривая улицу. Он не собирался бежать, хотя, оценив обстановку, по привычке мгновенно составил план побега. Ни парни, вцепившиеся в его локти, ни наручники, ни Ракитин, стоящий у припаркованной возле тротуара машины, не смогли бы помешать ему. Более того, полковник сам бы оказался у него в заложниках, ну а парни… Парней пришлось бы валить наглухо. Неприятно заныло где-то в груди. Наглухо! Молодые, здоровые, верящие, что творят добро, но, по-видимому, не осознающие до конца, с кем имеют дело. Простые оперативники. Ракитин стоит, гордо вскинув голову, упиваясь своей победой: считает его дочь достаточной для себя страховкой. Как всё-таки сытая жизнь расслабляет людей, заставляет забыть инструкции… Нет, он не будет его разочаровывать. Пусть полковник и дальше наслаждается своей властью над ним. Пусть думает, что поймал его за кадык и крепко держит, что ему уже не вырваться. Терпение! Нужно же узнать, почему разыграли столь сложную партию, чтобы достать его…

Ракитин открыл заднюю дверь внедорожника, парни подтолкнули Велихова, и он покорно полез в салон. «Кожанки» уселись по обе стороны от него, плотно зажав своими крепкими боками. Ракитин взгромоздился на переднее пассажирское сиденье и жестом приказал водителю трогать. В тот же момент сидящий справа от Сергея натянул ему на голову вязаную шапочку, закрывая лицо до самой шеи.

«Ну хоть что-то по инструкции», – усмехнулся про себя пленник, откинулся на спинку сиденья и расслабился.

Через полчаса быстрой езды машина затормозила, послышался характерный звук открывающихся ворот, они опять медленно покатили вперёд и, наконец, остановились. Один из парней сдернул шапку с головы Сергея и выпрыгнул из салона авто.

– Выходи! – коротко приказал он, чуть отойдя в сторону от двери.

Пленник осторожно ступил на асфальт площадки перед окруженным вековыми соснами старым двухэтажным особняком. Оперативник тут же подтолкнул его вперёд, к открытой настежь входной двери, где Ракитин снял с него наручники и любезным жестом пригласил пройти внутрь. Большой холл с двумя кожаными диванами и парой кресел, низенький столик перед ними, белые стены и тяжелые, наглухо задёрнутые, серые портьеры, лестница на второй этаж. Их встречали три сотрудника в тёмных строгих костюмах, которые не только по внешнему виду, но и по поведению разительно отличались от сопровождавших пленника оперативников. «Спецы, волкодавы, – мелькнуло в голове у Велихова, – этих просто так не вырубишь». Впрочем, он по-прежнему не собирался предпринимать никаких действий. Война план покажет, ну а потом… Потом видно будет.

– Отведите его в шестой номер, – бросил полковник охранникам и добавил, обращаясь непосредственно к Велихову: – Сегодня отдыхай, а с утра… В общем, понял.

Он развернулся, вышел на улицу, и через секунды послышался звук отъезжающей машины.

Шестой номер находился на втором этаже, куда вела довольно широкая деревянная лестница с резными перилами. Сопровождавшие Велихова сотрудники прекрасно знали и чётко соблюдали инструкции. По всей видимости, они были предупреждены, с кем имеют дело, и не собирались давать пленнику никаких шансов для побега. Один из них быстро взбежал по лестнице и замер на верхней площадке, второй подтолкнул Велихова вперед и, когда тот начал подниматься по ступеням, последовал сзади на некотором расстоянии. Они преодолели половину пути, и вслед за ними двинулся третий. Широкий коридор второго этажа с рядами крепких дубовых дверей по обе стороны заканчивался высоким окном, до самого пола занавешенным белыми сетчатыми гардинами. Первый охранник открыл ключом одну из дверей и распахнул её.

Едва Велихов шагнул в комнату с застоявшимся воздухом – ему показалось, что пахнет старыми газетами, – как входная дверь захлопнулась за его спиной. Он прошел к окну, отдернул штору, немного повозился со шпингалетами и потянул на себя створку. Та распахнулась, и в комнату ворвался сырой, пахнущий мокрой землёй и прелыми листьями осенний воздух. Сергей ухватился рукой за толстый прут решётки и выглянул наружу. Окружающее дом пространство скрывалось в промозглой тьме, огромные сосны и уходящая от дома бетонная дорожка – вот и всё, что он смог рассмотреть из окна. Он прикрыл створку, оставив только узкую щель, и осмотрелся. Судя по интерьеру, особняк был построен ещё в тридцатые годы прошлого века и практически не претерпел изменений с тех пор. Деревянные панели, доходящие почти до середины стен, мебель из той же эпохи: широченная кровать, две тумбочки, огромный двустворчатый шкаф, стол и два венских стула.

Велихов подошёл к старинному зеркалу в деревянной раме, ухватил себя за небритый подбородок и повертел головой. Хорош! Стареешь… Вляпался по самое не хочу. Он приблизил лицо к зеркальной поверхности, внимательно всмотрелся в отражение. До сих пор не смог привыкнуть к своему новому облику, хотя с момента той злосчастной аварии прошло уже десять лет. Лопнула шина переднего колеса, и его автомобиль, перевернувшись на трассе, рухнул с обрыва, превращаясь в комок искореженного металла, но, на его счастье, не взорвался. Ни одной серьезной травмы, если не считать треснувших рёбер, растяжений и ушибов, а вот лицо неслабо пострадало. Нет, он не скучал по своей прошлой внешности, да и о чём было жалеть? Он никогда не считал себя красавцем, поэтому попросил хирурга, собиравшего его лицо по кусочкам, не пытаться воссоздавать оригинал, и тот придал ему довольно брутальный вид. Теперь Сергей, с его подтянутой спортивной фигурой, несмотря на возраст выглядел довольно привлекательно. Он выделялся из толпы, и женщины стали задерживать на нём взгляды. С одной стороны, это было хорошо, но только с одной – в смысле женщин. В остальном – совершенно не годилось для оперативной работы, тем более работы разведчика. Это в кино шпионы сплошь широкоплечие здоровяки с суровыми лицами, цепкими взглядами и квадратными подбородками, в жизни такой типаж абсолютно не годился на эту роль. Прежнее лицо Сергея было бы абсолютно невыразительным и незапоминающимся, если бы не яркие и красивые карие глаза, совершенно не сочетающиеся с остальными заурядными чертами. Но этот «недостаток» он всегда ловко скрывал за стеклами слегка тонированных очков.

Велихов ещё с минуту придирчиво рассматривал своё отражение, трогая пальцами припухший подбородок и ссадину на макушке. Рана пустяковая, кровь уже не шла, хотя не мешало бы обработать чем-нибудь. Он отвернулся от зеркала, сбросил кожанку на кресло и, на ходу стягивая с себя свитер, пошлёпал в ванную комнату. Окинул взглядом стены, выложенные слегка поблекшим от времени кафелем, сантехнику брежневских времён, открыл кран над чугунной ванной, попробовал рукой воду и удовлетворённо кхекнул. Горячий душ – самое то, чтобы привести себя чувство. Уперев поднятые над головой руки в стену, он довольно долго стоял под приятно массирующими спину струями из душевой лейки, затем тщательно намылился с головы до ног, а когда смыл пенные хлопья, почувствовал, как из тела уходит усталость. Тщательно вытершись жестким махровым полотенцем, он оделся, осторожно, двумя пальцами взял лежащую на стеклянной полке перед зеркалом расчёску и внимательно осмотрел её. То же проделал с зубной щёткой. Надо же, новые… Вернув щётку на место, расчесал волосы, стараясь не задеть рану на голове, и вернулся в комнату.

Вперив взгляд в матовую черноту ночи, Сергей застыл у окна. Он вновь чувствовал себя внутри системы. Системы, которая порождает таких циничных чудовищ, как Ракитин. Тех, для кого при достижении цели не существует никаких норм морали и нравственности. Давно забытое чувство… Впрочем, раньше он и сам не заморачивался в выборе средств при выполнении заданий, оставляя за собой шлейф боли и пустоты. Он убивал и не чувствовал никакой вины; наводил ствол пистолета, смотрел в помутневшие от страха глаза, нажимал на курок. Погашенный глушителем звук, отдача от выстрела, запах пороховой гари – дело сделано. И ничего уже не изменишь, не искупишь, и теперь ему приходится жить с этим. Всё произошедшее за последний месяц напрочь сломало с трудом выстроенную размеренную жизнь. Человек из прошлого грубо и дерзко вмешался в его судьбу.

Заворочался ключ в замке. Велихов прикрыл створку окна и повернулся к двери. Держа в руках поднос с ужином, в комнату боком протиснулся один из охранников. Сергей молча наблюдал за ним, не преминув отметить, что второй стоит в дверном проёме с пистолетом наизготовку – чётко соблюдают инструкцию. Вошедший аккуратно поставил поднос на стол, попятился к выходу, вышел в коридор и захлопнул дверь. Сергей подошел и, не присаживаясь, уставился на поднос. Есть не хотелось, несмотря на то что кроме пары глотков пива в его желудке с утра ничего не побывало. Натюрморт – гречка, две котлеты, тонко нарезанный кружками огурец на отдельной тарелке, три кусочка хлеба и стакан компота – вызвал лёгкую улыбку. Где-то очень глубоко внутри колыхнулись воспоминания: школьная столовая, затем армейская – практически всегда один и тот же ассортимент. Слегка наклонившись, он втянул носом воздух: а ничего, может и вкусно… Запах котлет пробудил аппетит, в животе заурчало, и Сергей быстро устроился за столом. Котлетки оказались нежными и сочными, не в пример давним, из его юности: те были жирные сухари, перемешанные с жилистым фаршем, и резко пахли чесноком. Кто-то из поваров поведал ему, что чеснок добавляли в больших количествах, чтобы скрыть запах несвежего мяса. Рассыпчатая гречка, пропитанная сытной мясной подливкой, даже на вид отличалась от советской, общепитовский. Сергей вооружился ложкой – единственным столовым прибором на подносе, – и быстро принялся за ужин. По привычке, возникшей ещё в далёком детстве, когда они с братом наперегонки уплетали еду с одной сковороды, он менее чем за минуту очистил стоящие на подносе тарелки, облизал ложку и расслабленно откинулся на спинку стула. Мозг отреагировал на сытый желудок, потихоньку впадая в блаженно-сонливое состояние. Велихов тряхнул головой, отгоняя сон, дошел до кровати и завалился прямо на покрывало.