Kitobni o'qish: «О счастье жить в стране развитого…»
Легкий ветерок гнал по водной глади озера серебристые чешуйки мелкой зыби. С востока над зубчатой грядой прибрежных елей появилась тонкая полоска света. Она медленно ширилась, постепенно приобретая золотисто-розовый цвет. Еще немного – и весь восток окрасился в яркий багрянец. Зарождался новый день. Неподалеку от береговой отмели, тупым углом выдающейся в озеро, болталась одинокая лодка. На корме виднелась фигура человека с удочкой в руке, напряженно застывшего в ожидании поклёвки.
– Александр Петро-о-ови-и-ич! – разорвал утреннюю тишину громкий крик.
Сидящий в лодке мужчина средних лет слегка вздрогнул и обернулся. Он приложил ладонь ко лбу козырьком и несколько секунд вглядывался в сторону берега, затем опустил руку и начал сматывать удочку. Через минуту рыбак подгреб к берегу.
– Чего кричишь, Люба? Ты мне всю рыбу распугала.
Женщина охнула, энергично всплеснула руками и затараторила:
– Какая рыба, Александр Петрович! Мила родила, наконец! Мальчика! Столько часов мучилась, бедная!
Мужчина застыл на секунду, с необычной для его возраста легкостью выпрыгнул на берег и размашисто перекрестился, затем потянул на себя лодку, вытаскивая её нос на отмель. Подтянутый, худощавый, с едва заметной сединой на висках, он двигался без спешки, но четко, как вполне уверенный в себе человек.
– Почему не позвонили? – буркнул он недовольно.
– Так вы телефон дома оставили!
Александр Петрович похлопал себя по карманам и виновато улыбнулся. Люба достала из кармана куртки мобильник и протянула. Он взял аппарат и, слегка прищурив глаза, набрал номер.
– Привет… Конечно, в курсе… Да не ори ты, Артем! Не о-ри!.. Спасибо, и я тебя поздравляю… Конечно приеду.
Он сунул в карман телефон и на миг застыл, задумавшись.Известный писатель, лауреат всевозможных премий, директор частного Литературного фонда, он неожиданно осознал, что все его регалии, успех и благосостояние – ничто по сравнению с рождением новой жизни, рождением его внука и наследника. В эту ночь он так и не смог сомкнуть глаз. У невестки к полуночи начались схватки и сын увез её в роддом. Когда под утро его жена, устав от ожидания, забылась тревожным сном, он, чтобы как-то отвлечься, взял удочку и отправился на озеро. В последнее время он пристрастился к этому занятию – оно давало возможность спокойно размышлять среди скромной тишины подмосковной природы.
Александр Петрович привязал лодку, глянул в лицо горничной, будто хотел что-то спросить, потом махнул рукой и быстрым шагом направился к своему дому. Люда, едва поспевая, бросилась за ним вслед. На крыльце, кутаясь в вязанную шаль, его встречала супруга. Он поднялся по ступеням, нежно обнял её, едва коснулся губами губ и вдохнул родной запах любимой женщины.
– Поздравляю, любимая.
– И я тебя.
Она прижалась, спрятала лицо у него на груди, и он ощутил, как часто бьется ее сердце.
– Не могу поверить, что я – бабушка. Как-то странно звучит это слово, когда оно относится к тебе.
Александр Петрович нежно провел ладонью по волосам супруги и, придерживая за плечи, повел ее в дом.
Несколько элитных иномарок выстроились в ряд перед районным перинатальным центром. Возле машин, в ожидании, весело переговаривались родственники новоиспеченных родителей. Все поздравляли бледного после бессонной ночи высокого молодого парня в дорогом, но слегка помятом костюме. Он рассеянно благодарил усталым голосом, несколько смущенный повышенным вниманием к своей персоне. Его отец обнимался со своим другом Артемом Валентиновичем, известным московским банкиром и по совместительству сватом. Когда два года назад их дети выразили желание пожениться, оба они были приятно удивлены тем, что их многолетняя дружба укрепляется родственной связью. Рядом стояли три женщины, которые пытались расспрашивать молодого папашу о каких-то медицинских подробностях, но тот только разводил руками и морщился. Парня спасло шампанское: торжественно отсалютовав негромким хлопком, оно, пузырясь, растеклось по бокалам.
– Ура-а-а! – рявкнул банкир, и, не отрываясь, выпил игристый напиток до дна.
Лица всех присутствующих на импровизированном банкете осветились улыбками радости.
– Кира, а где Серега? Ему сообщили? –вдруг всполошился Артем Валентинович.
Супруга Александра Петровича успокаивающе похлопала его по рукаву пиджака.
– Конечно. Они со Светой ждут нас в своем ресторане через два часа.
– Тогда давайте малыша посмотрим – и вперед!
– Нет, нет! – остудил его пыл отец новорожденного. – Мила спит, так что все смотрины откладываются. Успеете еще.
Банкир неожиданно размахнулся, грохнул свой бокал об асфальт и громко выкрикнул:
– На счастье!
Вслед за первым под ноги полетели остальные бокалы, рассыпаясь мелкими, искрящимися на солнце стеклянными брызгами. И так же сверкала жизнь в глазах этих людей, объединенных безмерным счастьем.
Не мы решаем, в какой стране родиться, кто будет качать колыбель, кто выведет нас на дорогу длиною в жизнь и помашет на прощание рукой. Только вот идти по этой дороге придется самим. Идти или ползти, а может, бежать вприпрыжку, весело размахивая руками… Это зависит от нас, и только мы, сами, выбираем свою судьбу.
Алик.
Когда Алик был маленьким, весь мир умещался в его большом дворе. Там было все, что нужно для счастья: огромные фруктовые деревья, заросли малины, где можно отлично спрятаться, и большой деревянный сарай со всяким хламом. Чего только не было в этом сарае: два пыльных велосипеда со спущенными шинами, стопка старых чемоданов, верстак с развешанными над ним инструментами… Инструменты остались от отца. Он умер неожиданно, и иногда снился сыну – сильный, веселый, и, главное, живой.
Алик любил затаиться внутри этой старой деревянной постройки и наблюдать через неплотно пригнанные доски за тем, что происходит во дворе. А иногда ему казалось, что из тёмного угла, где свален всякий ненужный хлам, вот-вот появятся герои его любимых сказок, которые читала на ночь мама. Когда Алик сам научился читать, ему открылся огромный новый мир. И его собственный мирок, ограниченный двором, бесконечно расширился: в нем умещались бурные моря, далекие континенты и неизведанные галактики, там, как по волшебству, могли исполняться самые фантастические мечты. А еще в этом мире можно было укрыться от любых невзгод и огорчений.
Потом была школа, новые друзья, новые впечатления и новые заботы. Только многое не нравилось ему в этой кутерьме. Учиться оказалось откровенно скучно. Алик, практически единственный в классе, довольно бегло читал, умел писать, считать и делать простые действия с числами. Многое из того, что рассказывала учительница, он уже знал из прочитанных книг, и тупость одноклассников наводила на него тоску. Первое время он изо всех сил тянул руку, пытаясь похвастать своими знаниями. Когда его не спрашивали, выкрикивал с места – и его ругали. В конце концов, стали просто ставить в угол. Стоять в углу было не просто стыдно, его выворачивало от вопиющей несправедливости. Глотая невыплаканные слезы в этом углу, Алик начал понимать: что-то в этом мире не так, в нем присутствует какая-то червоточина. Постепенно он возненавидел свою учительницу и всех одноклассников. Разочарование, отчаяние и безудержная злость сменяли друг друга. И все же он почти смирился: может, это нормально, и глупо ждать, будто что-то изменится?
А в День Советской Армии, когда по традиции мальчикам дарили подарки, случился небольшой скандал: большинство девчонок поздравили его, а добрая половина мальчишек остались ни с чем. Как доволен и горд был Алик, возвращаясь домой! Даже то, что несколько подарков учительница все-таки передала обделенным вниманием, не могло испортить ему праздничное настроение. Только мама, явно не разделяя его восторгов, грустно качала головой весь вечер. Усвоив жизненные уроки, она не ждала ничего хорошего от такого повышенного внимания девочек к своему сыну. А он в этот день чувствовал себя победителем.
Почти сразу после праздника начались проблемы со одноклассниками. Мальчишки постоянно дразнили его, а он не собирался терпеть и начал драться с обидчиками. Драки случались почти каждый день, и Алику было не важно, сколько перед ним противников – он бился до последнего. Устав от жалоб родителей, директор вызвал в школу маму. Он во всем обвинял Алика и никаких доводов в пользу его невиновности слушать не желал. Вернувшись домой, мама страшно ругала сына, плакала и ругала. Алик был в шоке от несправедливых обвинений: ведь не он затевал эти драки, а мальчишки нажаловались на него. Как люди могут быть такими подлыми?
Но этот неприятный случай имел счастливое продолжение. Алика перевели в другую школу, новую, современную, и он вдруг обнаружил, что в мире есть нормальные учителя и дети, которые знают не меньше его. И хотя учеба все равно не доставляла удовольствия – это было уже второстепенно. На первый план вышли взаимоотношения с товарищами. По уровню развития эти ребята были с ним наравне, и он влился в коллектив без особых проблем. В старой школе он был почти изгоем и уже начинало казаться, что его удел – одиночество. Здесь все сложилось по-другому. Может, потому, что Алик не стал выпячиваться, а может потому, что не ушел от драки, навязанной ему Саней Кисловым, признанным авторитетом класса. В один из первых дней, после уроков, они бились на заднем дворе школы до кровавых соплей – но в итоге никто не смог назвать себя победителем. Потом они стали лучшими друзьями и дрались уже вместе, доказывая свое право на лидерство не только в классе. Дружба связала их на долгие годы, пока Сашка не погиб в Афгане.
Алик немного выделялся на общем фоне своим интеллектом, но это было не слишком заметно и не вызывало отторжения у одноклассников. И девчонки уже не так явно выражали свои симпатии, хотя он чувствовал повышенное внимание к своей персоне. Но все же самыми большими друзьями для Алика оставались книги. Правда, теперь он не прятался в выдуманном книжном мире от реальности – просто чтение доставляло ему огромную радость и безмерное удовольствие.
Школьные годы промелькнули как один день, оставив после себя лишь смутные тени впечатлений. Мама всегда мечтала, чтобы сын учился в Москве. Алик не стал спорить, и без особых усилий поступил в МГУ на факультет журналистики.
Интерьер бара напоминал антураж из французских боевиков. Плавающие лучи цветных прожекторов выхватывали из полумрака лица сидящих в зале людей. Освещенные лишь на мгновение, они казались бледными и неживыми, как маски персонажей в кукольном театре.
Черные колонки изрыгали тяжелый рок на такой громкости, что даже сидящего напротив человека было трудно расслышать. И если русскую речь Алик еще как-то разбирал по губам собеседника, то, когда говорили на английском, не понимал ничего, хотя общался на нем довольно сносно. Наконец, не выдержав буханья басов, устроившийся рядом с колонками пожилой иностранец поднялся с места и подошел к барной стойке. Несколько слов бармену – и музыка стала тише.
Какой-то волонтер из Америки спорил с Артемом, и практически на чистом русском пытался что-то доказать ему. Алик прислушался.
– Как вы можете так жить? – громко удивлялся американец.
Вначале Алик не понял, что возмущает иностранца, а тот продолжал брызгать слюной и пьяно махать руками, объясняя свои претензии:
– В магазинах пусто. Сплошной дефицит. Жрать нечего! А одеты вы как?
Алик обвел удивленным взглядом стол перед собой – он просто ломился от всевозможных деликатесов. Потом внимательно осмотрел прикид сидящих рядом соотечественников. Артем тоже указал на стол рукой и что-то коротко возразил америкосу. Однако волонтер распалился еще больше.
– Это? – парень вперил взгляд в жратву на столе. – Здесь – да! А в магазинах у вас… Да в моей стране даже на помойке продуты получше.
Отчасти Алик был готов согласится с пьяным фирмачом. Со жратвой в магазинах было туго, а со шмотьём – вообще беда. Если бы не фарцовщики и всякого рода спекулянты, он бы тоже носил штаны фабрики «Большевичка» и выглядел весьма убого. Алик признавал, что и со всем остальным – тоже завал, однако готов был грудью встать на защиту Родины. Хрен с ними, с джинсами, насрать на рок-музыку и Голливуд. Даешь лучшие в мире танки, ракеты и балет!
Он открыл было рот, чтобы выдать волонтеру, а заодно и всем мировым буржуям – но передумал. В голове приятно шумело и не хотелось напрягаться, портить себе кайф.
– Я бы так не жил! – объявил америкос и замолчал, обводя горящим взглядом собеседников.
– И что бы ты сделал? Повесился? – хихикнул сидящий напротив Артема белобрысый прыщавый хлюст по фамилии Кузнецов. Это он провел двух приятелей в закрытое для советских граждан заведение.
Иностранец, не задумываясь ни секунды, огорошил друзей, пьяно выговаривая русские слова:
– Я бы пошел и застрелил прэ̀зидента!
Все моментально заткнулись. Против такого аргумента крыть было нечем. Прыщавый начал трусливо озираться и через минуту слинял в туалет. Больше в тот вечер его за столом не видели.
Эту ночь Алик и Артем провели в кутузке. Их забрали прямо у гостиницы. Едва они, слегка покачиваясь, спустились со ступенек, двое крепких сержантов грубо упаковали друзей в милицейский «газик». Причины задержания никто не объяснял, но им и без объяснений было все понятно. Пьяных по городу собирали пачками, особенно старались в дни аванса или получки, когда карманы подвыпивших граждан были полны денег. Ну а если ты еще и выглядел прилично, то шансы провести ночь в вытрезвителе увеличивались многократно.
Со стороны могло показаться несколько странным, что их привезли в отделение, а не в вытрезвитель, но ребята не очень переживали. Отцу Артема, довольно высокопоставленному чиновнику МИДа, уже приходилось вытаскивать их из различных передряг. Вот только на этот раз Артему не дали позвонить отцу, и пришлось ребятам ночевать на загаженном деревянном помосте. Ближе к вечеру следующего дня Артема вызывали на допрос и в камеру он больше не вернулся. К тому времени, когда пришла очередь Алика, он уже успел порядком разозлиться, и прямо с порога едва не нахамил подтянутому следователю в черном строгом костюме. Однако наткнувшись на неприятный, пронизывающий насквозь взгляд, смолчал, и плюхнулся на предложенный стул. Человек за столом был предельно вежлив и корректен, что вызвало у Алика недоумение. А первый же заданный вопрос просто ввел в ступор.
– Так с кем вы собирались стрелять в президента?
После тяжелой и почти бессонной ночи голова работала в замедленном режиме и Алик не сразу сообразил, о чем вообще идет речь.
– Кого… стрелять?.. – после паузы едва выдавил он.
– Александр Петрович Кольцов, – задумчиво прочитал следователь, глядя в студенческий билет, который держал в руке.
– Д-да, – неуверенным тоном подтвердил парень.
– Почему же вас называют Алик? Кличка?
– Нет. Просто сокращенно от Александр. Маме нравилось так меня звать.
Сидящий за столом человек закрыл синюю книжечку, нервно постучал по ней пальцами, поднялся с места и подошел к арестанту вплотную.
– Ну так что по поводу покушения на президента?
До Алика наконец дошло, что перед ним сотрудник КГБ, и он слегка поежился. И далее больше получаса кэгэбэшник мурыжил его вопросами, упорно пытаясь выяснить подробности вчерашней беседы с гражданами США, и лично его, Алика, намерение сотрудничать с ЦРУ. Если бы не серьезный тон разговора, Алик мог бы подумать, что кто-то решил разыграть с ним дурную шутку. С его точки зрения, вопросы казались глупыми, а обвинения надуманными и нелогичными. Довольно скоро он чувствовал себя, как выжатый лимон, и в ответ на вопросы лишь мычал что-то нечленораздельное. Алик уже представил холодную сталь наручников на своих запястьях и нарисовал в воображении картину: он, в арестантском вагоне, едет отбывать срок на Колыму…
И вдруг допрос закончился. Следователь – или кем он там являлся на самом деле – устало откинулся в кресле и неожиданно заявил:
– Имел удовольствие читать некоторые из ваших опусов. Те, что в газете напечатаны, очень недурны. Остро, зло и прямо в десятку. А вот те, которые вы иногда читаете своим приятелям… прямо скажу, не вызывают положительных эмоций. Это попахивает поклепом на нашу с вами Советскую Родину, на нашу жизнь. Вы же комсомолец, Кольцов. Подумайте хорошенько, куда это все может вас привести? Сейчас вы просто пишете пасквили, читаете их в узком кругу. Потом обратитесь к самиздату, а дальше что?.. Прощай, университет, прощай, свобода… Подумайте о своем будущем, о своей маме. Не стоит ее огорчать. Согласны?
Алик замер с открытым от удивления ртом. В самом страшном сне он не мог представить, что его скромной персоной интересуются органы. Два последних года он сотрудничал с Московской районной газетой, куда устроился по протекции профессора с факультета. В основном поручали писать фельетоны, и он отрывался по полной. Платили неплохо, к тому же Алику самому доставляло огромное удовольствие разоблачать негативные явления общественной жизни. На публикации приходили отклики: зачастую хвалебные, но иногда с угрозами, и последнее он считал высшей оценкой своего творчества. Значит, дошло до тех, кого он клеймил, значит – проняло. Публикации выходили под псевдонимом «Алик Круглый», и ему казалось, кроме редактора никому не известно о его авторстве. А что касается тех произведений, которые не вызвали положительных эмоций у сидящего напротив человека – они вообще были сокровенной тайной. Эти рассказы он читал только самым близким, самым доверенным друзьям, и то не часто. И хотя в них он никого не обличал, не кричал о тупости и никчемности системы (в чем сам был уверен на все сто), но жизнь простых советских людей была изображена им достаточно правдиво и отнюдь не в радужных тонах. Никак и нигде этот товарищ не мог прочитать его рассказы – Алик никому их в руки не давал. Значит, содержание «опусов», как выразился этот тип, ему кто-то довольно подробно пересказал.
Алик никак не отреагировал на слова о своей писательской деятельности. Тупо уставившись в пол и чувствуя пристальный взгляд сотрудника, он прикидывал, как должен отвечать на поставленный вопрос. Наконец оторвал глаза от затертого линолеума и согласно кивнул. Тип в черном костюме тут же поднял трубку телефона и пригласил кого-то. Через минуту в кабинет вошел отец Артема. Едва он поздоровался, Алика отправили в коридор, где на стуле уже сидел его друг. Ребята переглянулись, но обмениваться комментариями не стали. Артем только провел ребром ладони по горлу и состроил дурацкую рожу. Его отец пробыл в кабинете недолго, а когда вышел, жестом приказал ребятам следовать за ним.
– Вы как там вообще оказались? – спокойно поинтересовался он, когда все трое оказались на улице.
– Нас Кузнецов пригласил, – пояснил Артем.
– Два идиота. Ваш Кузнецов или штатный провокатор, или просто подонок. Тебя подвезти? – предложил он Алику.
– Спасибо, мне недалеко.
– Про то, что здесь произошло – забудьте, и никому не рассказывайте. Я договорился, по месту учебы не сообщат. В принципе, вы ничего не успели противозаконного наговорить, а эти американцы – члены антивоенной организации. Они здесь по приглашению МИДа. Так что… А вообще-то, и статью такую с месяц назад отменили.
– Какую статью? – не понял Артем.
– Семидесятую. «Антисоветская агитация и пропаганда».
Отец Артема не стал вдаваться в подробности, просто обреченно махнул рукой и, подталкивая впереди себя сына, двинулся к припаркованной неподалеку машине. Алик постоял немного, глядя им вслед, развернулся и поковылял в сторону общаги. Единственным его желанием на данный момент было залезть под душ, а после завалиться спать. Однако на вахте его ожидал сюрприз. Злая как черт комендантша общежития преградила путь и заорала благим матом:
– Кольцов! Ты где шляешься?!
Усталость и полусонное состояние мгновенно улетучились. Состроив смиренно-виноватую гримасу, Алик замер по стойке смирно перед грозной фурией. Дело в том, что это было общежитие чужого ВУЗа и Алик пристроился в него совершенно случайно. На первом курсе ему не удалось получить жилье от университета, а мама и слышать не хотела о возможном возвращении сына домой. Она готова была работать в три, в четыре смены, только бы иметь возможность гордо отвечать на вопрос о месте учебы сына: «МГУ». В ее устах эти буквы звучали торжественно и немного надменно. Первые три месяца Алик снимал комнату в районе Шлюзовой набережной за баснословные для него деньги: цены на жилье в Москве не просто кусались, они сжирали студенческий бюджет целиком, и если бы не мамина помощь… Но неожиданно проблема решилась. Как-то к нему подошла девочка с параллельного потока и просто спросила:
– Тебе нужно общежитие?
– Да, – прохрипел обалдевший юноша.
Девушка оказалась племянницей комендантши общежития технического ВУЗа, и вот уже три года Алик периодически писал за нее рефераты и курсовые работы. Люда была не то чтобы тупая, но жутко хитрая и ленивая.
Как же он мог забыть, что вчера был последний срок сдачи реферата по журналистике, а это значит, что племяшка Зои Федоровны попала на заметку одному из самых зловредных преподов университета. Алик даже не пытался успокоить разъярённую комендантшу – по опыту знал, что это бесполезно.
– Я тебя выселяю! – проорала Зоя Федоровна.
Скроив на всякий случай страдальческую физиономию, Алик покорно побрел под ее конвоем в свою комнату, собирать вещи. Вопрос с выселением его не очень волновал, не первый раз такое случалось. Через несколько дней комендантша успокоится, и он снова окажется в привычной обстановке. А пока… Пока найдется, где приклонить голову. Чего-чего – а друзей у Алика было предостаточно.
Не успел смолкнуть хрипло дребезжащий звонок, как за обшарпанной дверью лязгнул тяжелый засов. Алик вздрогнул и слегка поежился от возникшей ассоциации с местом, где они с Артемом провели чуть не целые сутки.
– А, это ты? Заходи, дорогой друг Карлсон!
Моня любил подхватывать словечки и фразы из фильмов, и ловко вставлял их в свою речь.
– Скажи, Моня, на хрена тебе такой засов на дерьмовой двери? Я ее одним ударом ноги пополам сломаю.
Хозяин квартиры затянулся сигаретой и выпустил дым Алику в лицо.
– Так это хата моей бабули. Побаивалась старушка, вот и прилепила мощный засов. Главное – замок, а что дверь говно – не важно, – рассудительно заявил Моня. – Типа плацебо. Не лечит, но на душе как-то спокойнее.
Хлопнув по протянутой ладони хозяина, Алик прошел в комнату. Мебель в ней практически отсутствовала: лишь пара стульев и огромный разложенный диван. Диван Моня не складывал намеренно – ему казалось, так он привлекает удачу. Под удачей понималось заманить к себе очередную «мадам», поэтому диван всегда должен находиться в боевой готовности.
Алик швырнул на диван свою сумку и с размаху плюхнулся рядом с ней. Ложе приветственно скрипнуло, и этот звук разбудил воспоминания о весьма приятных часах, проведённых в этой комнате. Алик вздохнул, поднялся и подошел к окну, на котором болтались непонятного цвета шторы. За черным стеклом по проспекту спешили автомобили с включенными фарами. Поток машин в темноте приковывал взгляд, завораживал. Говорят, можно часами смотреть на огонь – но движущаяся внизу автомобильная река также не отпускала, не давала отвести глаз. Наконец он вернулся к дивану, открыл сумку и начал перебирать свое барахло. Достал трусы, футболку и джинсы. Джинсы не американские – сделано в ГДР, гласила надпись на этикетке, плюс ко всему еще и черного цвета. Поэтому после покупки Алик с помощью подручных средств довел их до довольно потертого вида – а это уже считалось шиком.
Сбросив с себя пропахшие камерой вещи, он прошел в ванную комнату, быстро сполоснулся, вытерся насухо свежим полотенцем и оделся в чистое.
На кухне Моня лудил дорожки очередной печатной платы. По мнению Алика, в этом он был просто гений: чинил любую электронику – не важно, в какой стране и какой фирмой она выпущена, а также лепил из подручных средств цветомузыку, усилители и прочую тряхомудию для расплодившихся рок-групп. Даже хвастался, что знаком с Кузьминым, и в доказательство предъявлял кассету, на которой под словами: «Моня, спасибо!» стояла размашистая подпись популярного музыканта. Заказов у Сереги Монина было валом и он жил довольно безбедно, однако тратил деньги бестолково. Его мать работала проводницей и появлялась в квартире сына нечасто. Как правило, во время своих посещений она устраивала генеральную уборку, чем доводила парня до белого каления, однако спорить с ней он не решался. Родительница имела твердый характер и столь же твердую руку, чем, в случае каких-либо возражений, пользовалась без промедления. Визиты мамы имели плюс: в квартире появлялась нормальная еда – правда, друзья Мони уничтожали ее в течении суток.
Судя по захламленности кухни и пустому холодильнику, мама была в дальней поездке, и сын жил на подножном корму. А на пыль и грязь он никогда не обращал внимания.
Алик немного постоял у двери и предложил:
– Давай собеседниц позовем…
Ему самому не нужен был праздник, просто он хотел отблагодарить друга. Тот заметно оживился, тут же с готовностью пристроил паяльник на заляпанную канифолью подставку и вылез из-за стола.
– Давай!
Моня быстро рванул в прихожую к телефону, но Алик тормознул резвого друга.
– Только условие: без фанатизма и милиции, тихо и пристойно.
Друг послушно закивал головой. Он был согласен на все, понимая, что просто так не заманит к себе девушек, но если скажет, что приглашает Алик, сразу сбежится не менее трех-четырех красоток, и ему тоже перепадёт. В университете Кольцов был личностью популярной. Он неплохо пел и играл на гитаре, рассказывал истории – как собственного, так и чужого сочинения, – травил анекдоты. Он любил быть в центре внимания, и, что называется, умел держать аудиторию.
Решив, что до прихода девчонок есть время заняться своим гардеробом, Алик отволок сумку в ванную, вывалил грязные шмотки в эмалированный таз, залил их водой и насыпал порошка.
– Моня, надо пойла купить, – крикнул он в сторону прихожей. – Деньги есть?
Тот мгновенно появился в проеме двери.
– Есть. А сколько брать?
Алик, не очень охочий до выпивки, пожал плечами.
– На меня можешь не рассчитывать – так, чисто символически. Сколько чувихам, сам решай.
Моня, уже переодетый в джинсы, сунул руку в карман и вытащил горсть мятых бумажек. Быстро пересчитал их, попутно расправляя купюры, и подвел итог:
– Хватит упиться.
Затем он глянул в зеркало, пригладил ладонями торчащие во все стороны волосы и выскользнул за дверь. Алик немного послонялся из угла в угол со скучающим видом и завис в прихожей над телефоном. После некоторых колебаний он поднял трубку, набрал номер, а когда ему ответили, вежливо поинтересовался:
– Добрый вечер, а Киру можно пригласить к телефону?
Когда они познакомились, Кире только что исполнилось восемнадцать, и она искала подходящую кандидатуру на роль своего первого мужчины. В девушке еще сохранялись некоторая подростковая угловатость и застенчивость, что странно сочеталось с диким желанием познать все прелести взрослой жизни – как будто ее поезд вот-вот уйдет и нужно успеть запрыгнуть в последний вагон. Алик не мог себе объяснить, чем эта девушка-подросток привлекла его, но они провели вместе весь вечер, а затем и ночь. В итоге он походя лишил ее девственности, особо не заморачиваясь на какие-либо прелюдии. После той мимолетной встречи они не виделись почти год. Кира училась в институте иностранных языков и возможность пересечься с ней практически равнялась нулю. Когда они вновь столкнулись на каком-то дне рождения, Алик уже успел забыть лицо случайной знакомой и не узнал ее. Но Кира абсолютно не расстроилась по этому поводу.
За это время из подростка вылупилась довольно сексапильная девушка с красивым лицом и стройной фигурой. Алика немного коробило, что Кира практически не выпускала сигарету изо рта и взяла привычку перемежать речь матом. И снова они были вместе до утра. Алику все понравилось, если не считать того, что пришлось полночи слушать Ахматову в заунывном Кирином исполнении. К поэзии он был равнодушен – рифмованные строки, не положенные на музыку, вызывали у него откровенную скуку. Кира же напротив, зачитывалась сборниками стихов, просто фанатела от них. Несмотря на некоторые различия во вкусах и привязанностях, им было хорошо вдвоем – хотя вряд ли их можно было назвать парой. Они не ходили в кино и кафе, не проводили вместе время на вечеринках. Встречаясь периодически, страстно занимались любовью, общались и вновь пропадали из вида до следующего раза. Однако время шло, и Алик с удивлением начинал понимать, что Кира стала ему самым близким человеком после мамы.
Кира была красива, к тому же из состоятельной профессорской семьи, и многие сокурсники западали на нее, но девушка упорно отметала ухаживания. Алик лишь однажды был у нее дома – когда отмечали двадцатый день рождения Киры. Желая проветриться, он вышел из комнаты на просторный балкон, вторая дверь которого вела на кухню, и там, оставаясь невидимым в темноте, случайно подслушал разговор Киры с матерью.
– Кто этот юноша?
– Знакомый, – небрежно ответила дочь.
– Красив, как Аполлон.
– И знает об этом, – вздохнула девушка. – А еще он жутко талантливый.
– Ты любишь его?
– Это неважно. Важно, кого любит он, – немного грустно усмехнулась Кира.
Мать бросила на дочь сочувствующий взгляд, но продолжать расспросы не стала. Отчего-то Алика этот разговор напугал, и в тот вечер он постарался побыстрее слинять из профессорского дома.
В квартиру Монина Кира приехала через час, когда в комнате уже стоял дым коромыслом. Три студентки университета, разогретые портвейном, практически не переставая хихикали над сальными шуточками Мони. Алик лениво перебирал струны расстроенной гитары, перемежая пустое бренчание песнями собственного сочинения. Хотя песнями это можно было назвать лишь с натяжкой. Он писал их довольно просто, выстраивая в звукоряд несколько аккордов, которые выучил еще в далеком детстве. Получались незамысловатые мелодии, под которые сами собой рождались строки стихов, почти всегда про несчастную любовь. Иногда выходило неплохо. Недавно он с удивлением обнаружил, что некоторые из его творений благополучно ушли в народ и исполнялись студенческими бардами в общагах.
Увидев Киру, с иронической улыбкой застывшую в проеме двери, Алик с удовольствием отложил в сторону инструмент. Оставив веселую компанию, они удалились на кухню. Кира сварила кофе, поставила на стол две чашки с ароматным напитком и устроилась напротив Алика.
