Kitobni o'qish: «Сгоревшее лето»
Глава 1
– Ты скоро ту стену насквозь просмотришь.
– А?..
Тетя Марина засмеялась и подвинула к племяннице сахарницу, затейливо разрисованную пестрыми алыми цветами.
– Сахар не забудь положить, так вкуснее.
Аня не стала спорить и сыпанула себе в чашку две полные ложки сахара.
В Аниной семье редко завтракали вместе, за одним столом. Мама часто спала почти до полудня, укрывшись с головой стеганым бежевым одеялом, отец уходил чуть ли не с рассветом, каждый раз громко хлопая входной дверью. Аня с младшим братом Сашей наскоро хватали бутерброды, запивали их кто соком, кто растворимым кофе и бежали на учебу.
У тети Марины завтрак был обязательным, не подлежащим пропуску ритуалом с зерновым кофе, булочками с корицей и бутербродами с маслом и медом. В центре стола всегда стояла ваза правильной геометрической формы из матового стекла, в которой красовалась охапка пионов – ярко-розовых, броских, нахальных.
– Анют, только не говори, что до сих пор чувствуешь себя неловко в этой квартире, – сказала тетя Марина, подперев рукой подбородок. – Она теперь такая же твоя, как и моя.
– Формальности говорят об обратном, да и мама тоже, – возразила Аня. – На меня накатывает какая-то тревога каждый раз, когда я сижу здесь, будто у себя дома.
– Считай, что это еще один твой дом. Если Наташе так приспичило оставаться под одной крышей с этим… – Тетя Марина сделала красноречивую паузу. – Не знаю даже, как его назвать. Я знаю, он твой отец, но… но твоя мама в юности вышла замуж непонятно за кого.
Аня вздохнула. Что она могла на это сказать?
Уезжать из дома было мучительно, но в то же время это дарило смутное чувство освобождения – словно она отправлялась на край света, не зная, состоится ли возвращение туда, где все началось.
Вспоминать тошнотворную сцену прощания на вокзале не хотелось. Мама ломала руки, без конца поправляла светлые, уложенные как всегда в сложную прическу волосы, то и дело всхлипывала, хотя ни одной слезы из ее прекрасных серых глаз так и не пролилось. Отец стоял рядом и придерживал жену за плечи. Его темные курчавые волосы шапкой спадали на массивный лоб, а темно-карие глаза поблескивали из-под густых бровей. Отец смотрел на Аню сурово, но вместе с тем как бы снисходительно, словно говоря: не преувеличивай, ничего не случилось, просто тебе кажется. Младший брат Саша, которому едва исполнилось двенадцать, то и дело беспокойно поглядывал то на сестру, то на родителей. Он отличался некоторой нервозностью, часто волновался по пустякам, но при этом был неутомимым жизнелюбом и сейчас, видимо, не совсем понимал, какая темная туча нависла над их семьей.
Вокруг кто-то спешил и толкался с тележками, сумками, чемоданами. Нестройный гул голосов пассажиров и неразборчивые объявления об уходящих и прибывающих поездах отдавались от грязно-белых высоких стен вокзала гулким эхом.
Когда там уже поезд? Когда можно будет просто помахать рукой семье, остающейся на перроне, и выдохнуть? Чуть наигранная тревога мамы, неподвижное лицо отца, брат, рассматривающий свои ноги в пыльных кедах – Аня смотрела на все это словно со стороны, оставаясь пассивной и безучастной.
Со стороны казалось, что семья отправляет ее куда-нибудь отдохнуть на каникулы. Конечно, так и задумывалось, но вряд ли кто-то мог догадаться, что эта девушка с ярко-оранжевым чемоданом, покрытым разношерстными самодельными наклейками, не уверена, что вообще когда-нибудь вернется. По крайней мере, надолго.
И вот на перроне она делает шаг в пустоту, которую только предстоит заполнить. От безучастности – к любопытству и решимости. Надо бежать, нестись, мчаться как можно скорее.
***
Аня вздрогнула и резко открыла глаза. Дыхание перехватило, руки трясутся, а кожа покрылась мурашками. В последнее время мрачные видения не переставали преследовать ее в тревожных снах, какие зябко снятся под утро.
Ей снилась погоня, неотвратимая и цепкая, как трясина. Глаза преследователей горели, словно фонари во мраке ночной аллеи, но не теплым живительным светом, а опасным, не предвещающим ничего хорошего огнем. Вокруг было темно и неспокойно. Чтобы не окоченеть в ледяных объятиях того, что неумолимо приближалось с каждым мгновением, нужно было бежать, бежать как в последний раз. Быть может, это и есть тот самый последний раз?
Как выбраться? Кричать, звать на помощь? А если в легких не хватит воздуха, чтобы крикнуть? Даже если крикнуть, услышит ли кто-нибудь?
Аня, щурясь, посмотрела на слабо мерцающий циферблат будильника: было шесть минут девятого, не так уж и рано. Еще несколько минут ушло на то, чтобы прийти в себя.
Она потерла глаза. Все вокруг тонуло в полумраке.
Ане очень нравилась эта комната, вся в сиреневых тонах. Здесь пахло деревом, цитрусами и еще чем-то неуловимо приятным. Это было ее новое убежище, ее тихая гавань. Правда, тишина иногда нарушалась лаем соседской собаки и криками ее не менее громкой хозяйки, которая не стеснялась в выражениях, но в целом новую обитательницу комнаты это не смущало.
Потянувшись, Аня встала, подошла к окну, раздвинула шторы и выглянула на улицу.
Перед окном простиралась небольшая аллея, залитая лучами утреннего солнца, куда-то спешили редкие прохожие. За ночь ветер не переменился, но что-то в окружающем мире было неуловимо новым, именно в этом было очарование этого утра. Все вокруг будто выглядело чуть свежее и ярче обычного – синева неба, зелень листвы, краски клумб, даже многоэтажные дома не казались такими серыми.
Будучи странно чувствительной к подобного рода проявлениям жизни, Аня отчетливо ощутила дух перемен и трепет невидимых крыльев за спиной. С тех пор как она перебралась сюда, внутренние зажимы отпускало день за днем, час за часом. Тетю Марину Аня мысленно окрестила Героиней в длинном плаще – ей почему-то именно так представлялись супергерои, спасающие заблудившихся на дороге жизни людей. «Ну а что, мужчины у меня нет, собак-кошек тоже, а тебя местечко точно найдется!» – смеялась тетя Марина, расправляя складки на своей темно-коричневой шали, привезенной ею из какой-то жаркой восточной страны.
Тетя Марина носила объемные туники с ярким геометрическим рисунком, а пышные, чуть вьющиеся светлые волосы собирала в высокий пучок. Ощутить ее присутствие также можно было благодаря пряным восточным ароматам, разливавшимся в воздухе, словно облако. Несмотря на свою не самую миниатюрную фигуру, тетя Марина всегда двигалась бодро, горделиво держа осанку, и жила, по всей видимости, без оглядки на кого-либо.
Немного поразмышляв о дне грядущем, Аня отправилась в ванную и попыталась справиться с непослушными светлыми волосами. Вечно всклокоченные, они больше походили на гриву, чем на приличную прическу.
Аня была студенткой. Внешне она мало чем выделялась среди сверстниц и в редких случаях могла назвать саму себя красавицей. Ее руки с проступающими сквозь светлую кожу голубыми венами казались хрупкими. На бледноватом лице с тонкими, будто полупрозрачными чертами ярко выделялись только глаза – льдисто-серые, блестящие и живые, в обрамлении длинных ресниц.
Аня еще раз взглянула на свое отражение, скорчила рожу, высунула язык. На полочке в ванной рядом с деревянной расческой выстроились в ряд разноцветные резиновые уточки размером с ноготок. Аня усмехнулась и провела пальцем по маленьким утиным клювам. Откуда вообще здесь взялась эта утиная ферма? Неплохо было впервые в жизни ощущать себя не единственным человеком в доме с любовью к таким бесполезным, но поднимающим настроение вещам. С другой стороны, если эти нелепые желтые уточки способны поднять настроение, они уже не бесполезны, верно?
Квартира тети Марины была наполнена горшками с цветами, вазами и расписной глиняной посудой, коврами, деревянными статуэтками и тяжелыми альбомами с репродукциями старинных гравюр. Диван в гостиной пестрел подушками в разноцветных наволочках с вышивками, так что комната напоминала роскошный, затейливо разбитый сад. Почти на всех горизонтальных поверхностях высились кипы книг и журналов. Это был мир запахов и картин, мир книг и цветов.
Как отличалась от этого тропического уголка квартира Аниной семьи! Единственное, что Ане в ней нравилось – это окна, выходившие во двор и близость к автобусной остановке. Но все остальное – тесные комнатки, пропахшие сигаретами ковры, вечно полное пивных банок мусорное ведро – все это она вспоминала с содроганием.
***
Аня вновь устремила взгляд на стену, украшенную панелями красного дерева, картиной и роскошным светильником в форме шара. После ее переезда в квартиру тети прошло около двух недель. Каждый раз, когда Аня садилась за обеденный стол в этой небольшой кухне, где по утрам витал аромат кофе, а вечером зажигался тот самый светильник, ей было трудно оторвать взгляд от картины в позолоченной раме.
Лучи закатного солнца окрашивали все в розовый цвет – горы и ветви деревьев, цветы, небо над ними, это было торжество засыпающего дня. В гуще поля, среди этого цветочного моря, словно в изумрудной воде, двигалась тонкая фигурка девушки. Ее одеяние было легким, оно развевалось на ветру и напоминало полупрозрачную розовато-желтую дымку. Порыв ветра подхватил подол платья, и оно распустилось длинным красивым шлейфом. За спиной девушки трепетали волосы цвета спелой пшеницы. Подожженные лучами заходящего солнца, они горели желтым пламенем, рассыпавшимся в искры и пепел.
Аня вдруг подумала, что в своей жизни редко видела такие грандиозные закаты. Ей казалось, что девушка на картине бежит за солнцем, за всем тем, что ей дорого и будто могла чувствовать дыхание этого теплого вечернего воздуха на коже.
– Красивая картинка, а?
Аня вздрогнула. Звонкий голос тети Марины мгновенно вернул ее к реальности.
– Да, мне очень нравится. Она как-нибудь называется?
– Мне ее подарил один приятель, он уличный художник. Только вот название не помню! – Она улыбнулась, помолчала, а затем подняла взгляд на племянницу. – Тебе явно интересны такие штучки.
– У вас тут настоящий музей! Я еще не все рассмотрела как следует.
– Да, я давно собираю разные красивые вещи под своей крышей. Ты не пробовала рисовать, Ань?
– Да. То есть нет.
Тетя Марина не уловила в голосе племянницы ни воодушевления, ни даже энтузиазма, поэтому повторила:
– Нет? Или все-таки да? А то я у тебя на столе видела какие-то альбомы…
Аня метнула на тетю тревожный взгляд. Та никогда не лезла к ней в душу, но эти ее слова застали ее врасплох. Тетя Марина в очередной раз будто прочла Анины мысли и мягко тронула ее за руку.
– Не волнуйся, я их даже не открывала! Если захочешь, сама покажешь… Но врать не буду, любопытно было бы взглянуть. Я вообще женщина любопытная!
Аня хотела быстро пояснить, что ничего толком не знает о своих художественных способностях, редко когда рисует и вообще учится на экономиста, но вдруг подумала, что обманывать, да еще таким наглым образом, будет как-то уж совсем невежливо.
– Да там смотреть-то особо не на что, так, наброски. Но мне это нравится, очень.
Тетя Марина улыбнулась.
– Я так и поняла. У меня немало знакомых художников. Люди искусства бывают очень разными – и гениями, и негодяями, и скрытными, и ранимыми, впрочем, как и все на свете. Но каждый из них находит свой собственный способ передавать красоту. Я каждый раз нахожу это удивительным.
Аня опустила было глаза, но, услышав эти слова, словно эхом отозвавшиеся в ее сердце, улыбнулась и наконец принялась за чай.
***
После завтрака Аня решила разобрать оставшиеся лежать в чемодане вещи. Комната, которую отвела ей тетушка, явно выделялась своей лаконичностью в этой яркой квартире. Стены, выкрашенные сиреневой краской, покрывало на кровати, украшенное птицами, небольшой письменный стол в углу, чуть потертое кресло с зеленоватой обивкой, деревянный шкаф с маленьким зеркалом, полка с книгами и лампой, обрамленной тонким, будто кружевным, абажуром. Но цветы! Цветов в комнате было много, и на широком подоконнике разросся настоящий сад.
В первые дни после приезда Аня ходила по своей новой обители туда-сюда, как зачарованная. До чего же спокойно здесь было! Можно было упасть в кресло и почитать в тишине. Или можно было стоять у подоконника, наблюдая за птицами, порхающими среди ветвей, или слушать шум дождя, который барабанит по карнизу своеобразной музыкой, или вдыхать запахи зелени, влажной земли и цветов, залетающие с вечерним воздухом в открытое окно.
Было странно старательно развешивать одежду в пустом шкафу, раскладывать на столе личные вещи вроде альбомов, книг и фотографий. Никто и не подозревал, что Аня взяла некоторые снимки с собой, вряд ли за последнее десятилетие хоть кто-то из ее домочадцев листал тяжелые семейные альбомы, хранящие фотографии многих памятных, щемящих сердце моментов.
Аня взяла в руки одну из фотографий в светлой деревянной рамке. Этот снимок они сделали во время совместной поездки к морю: Саша забрался на парапет набережной и задорно машет рукой в камеру, мама и Аня стоят рядом, одетые в похожие голубые платья, как раз под цвет окружающего пейзажа. Отец остался за кадром, исполняя роль фотографа.
Аня хотела поставить пару семейных фото на письменный стол, но в последний момент сунула их в верхний ящик. Не сейчас, не сегодня.
Сейчас у нее есть только она сама. А еще синее небо за окном, бесконечно далекий горизонт, дыхание свежего ветра, скользящее по коже, теплый свет лампы. И, конечно, чистые листы, на которых можно создавать похожий на калейдоскоп мир каждый раз, когда этого захочется.
Глава 2
Деревья в обрамлении сверкающей листвы покачивались на ветру. Бездонной синевой сияло над городом высокое небо, в открытое окно доносились шум уличного движения и пение птиц. На верхнем этаже кто-то опять кричал и ругался, но даже голоса неугомонных соседей вскоре стали тише, теряясь в шуме зазвучавшего дня.
Тетя Марина разлила по чашкам кофе и поставила на стол большое блюдо с печеньем, посыпанным сахарной пудрой.
– Ань, я тут кое о чем подумала вчера…
– О чем? – Аня потянулась за печеньем.
– Не знаю, понравится ли тебе эта идея… Здесь недалеко есть художественная студия. Я знаю, там вполне себе хорошая обстановка, туда ходила пара моих знакомых, говорят, место отличное. Ты же этим летом все равно у меня будешь жить? Будет тебе интересное занятие, и всего в двадцати минутах езды отсюда.
Аня скептически заметила:
– Мне уже не двенадцать, чтобы по кружкам ходить.
– А кто тебе сказал, что это кружок? Это настоящая художественная студия, причем для взрослых. Причем тут кружки?
Аня задумалась, кроша печенье на желтой тарелке тонкого фарфора.
– А вы уверены, что с меня там будет толк? Вы ведь даже не знаете, что я рисую.
– Я бы рада узнать, да ты же мне ничего не показываешь!
Аня замялась. Больше всего на свете она любила рисовать, и все, что касалось этого странного рукотворного мира искусства, восхищало ее как ничто другое. Полотна, расписанные акварелью, гуашью или масляными красками, романы, рассказывающие о разных людях и удивительных уголках мира, знаменитые оперы и балеты, застывшие в камне фигуры, тысячи лиц и сюжетов. Мир искусства казался Ане волшебным, окруженным чудесной вуалью, а мир вокруг, такой реальный и полный тоски, был будто бы фоном, расплывчатым и невзрачным.
Никто в Аниной семье не разделял этого восторга. Саша считал, что любовь к искусству – это как минимум скучно. Мама, больше всего на свете любившая красное вино и толстые глянцевые журналы, была гораздо больше озабочена тем, как приобщить Аню к более простым житейским радостям, и в этом плане была довольна сыном гораздо больше, чем дочерью. Для отца искусство было чем-то вроде бесполезной сентиментальности, граничащей с глупостью, ведь это не касалось никоим образом ни футбола, который он мог смотреть, не отрываясь, ни его лично.
Дорожный чемодан Аня укрыла коконом наклеек незадолго до отъезда к тете. Увидев пеструю поклажу, отец фыркнул.
– Аня, тебе сколько лет, десять?
Та вздохнула. Если бы можно было вернуть все те драгоценные часы жизни, потраченные в прошлом на увещевания, доказательства, крики и скандалы! В голове то и дело всплывали мысли о скором отъезде, и Аня каждый раз хваталась за них, как за спасательный круг. Помогло в этот раз.
– Ты зачем этой дребеденью сумку обклеила?
– Я подумала, что получится красиво.
В коридор вышла мама.
– Что за шум, а драки нет?
Отец картинно указал на Анин чемодан.
– Ты видела, чем она занимается? Как будто снова в школу вернулись. Зря мы тогда тебя в художку не записали, Анька! Может быть, ты бы там выросла из всех этих рисуночков и поделочек.
Мама подошла к дочери и приобняла ее за плечи.
– В самом деле, Ань. Пора бы тебе стать серьезнее.
Аня поспешила освободиться из родительских рук и сказала:
– Я вполне серьезна. Действительно жаль, что с художкой тогда не вышло. Но я все равно обклеила бы этот чемодан, я давно мечтала это сделать.
Отец расхохотался.
– Зря мы тебя к Маринке отправляем, у нее тоже квартира барахлом засыпана. Какие мечты, такая и квартира, – презрительно, с кислой миной добавил он.
– Миш, не забывайся, пожалуйста, – сказала Анина мама и нахмурилась.
Отец развел руками.
– Я всего лишь сказал правду! Почему ты вечно обижаешься? Твоя сестрица свою хорошую квартиру непонятно во что превратила, сама же видела!
«Все лучше, чем здесь, по крайней мере, барахло интересно разглядывать», – подумалось Ане, но вслух она ничего не сказала. Отражать нападки родни было привычным делом, но сил на это оставалось с каждым днем все меньше.
Она даже растерялась, когда тетя Марина проявила такой искренний интерес к ее «рисуночкам-поделочкам». Аня давно привыкла считать это свое увлечение не достойным ни внимания, ни времени, а потому запрятывала альбомы и скетчбуки подальше от посторонних глаз. А то кто-нибудь найдет, лекции начнутся по новой и не стихнут до самого вечера.
Но что, если глаза тети Марины не такие уж и посторонние?
Чтобы не передумать, Аня схватила главную свою драгоценность – большой альбом для рисования на спирали с плотной обложкой – и решительно положила на кухонный стол перед тетушкой.
Та с улыбкой заметила, открывая альбом:
– Немаленькие просторы для творчества!
Аня просто стояла рядом и никак не решалась прокомментировать свои творения. Тетя Марина открыла альбом прямо на середине. На одной из страниц был изображен полутемный вокзальный зал ожидания с двумя рядами кресел в глубине и силуэтами сидящих людей. На следующей странице открывался вид из окна поезда. Легкими штрихами было обозначено приоткрытое окно, обрамленное светлыми шторками. За стеклом можно было узнать небольшую железнодорожную станцию, а рядом – аллею с круглыми клумбочками и несколько человек, ожидающих прибытия поезда.
– Хронология твоего путешествия сюда? – с улыбкой спросила тетя Марина.
– Да, вроде того, – ответила Аня. – Есть в дороге что-то такое… У меня почти из всех моих поездок есть наброски.
– Я бы не назвала это набросками, это вполне себе законченные рисунки, – констатировала тетушка, переворачивая страницу.
Увидев изображенное, она вздрогнула. С листа на нее смотрели глаза, сверкавшие во тьме. В них, как в часах, стояли шестеренки, и казалось, что они в любой момент могут начать двигаться, отсчитывая секунды.
Дальше шли рисунки моря, полей и тихой пристани, клочок берега с деревянной беседкой, сад с тонкой рябиной, засыпанной снегом. Были и совсем маленькие наброски – дома, цветы, далекий лес, лодки, горы, причудливые скопления белых облаков, похожих на сахарную вату…
Тетя Марина закрыла альбом и объявила:
– В этом всем что-то есть. Надеюсь, ты не забудешь меня, когда прославишься.
Аня засмеялась и кивнула. В эту минуту она жалела лишь о том, что не решалась показать альбом раньше, а где-то внутри стало тепло-тепло.
***
Художественная студия находилась в центральной части города и занимала высокое кирпичное здание, формой напоминающее огромную скрипку. Двор был засажен зеленью, у крыльца расположились заросли сирени и черемухи. Совсем рядом находился парк, в глубине которого можно было увидеть сверкающую гладь озера. Это место в считаные дни стало для Ани чем-то вроде двери в сказочное царство, где о реальном мире с его прозой остается лишь смутное воспоминание.
Студия была просторной и светлой, с высокими окнами и огромным холлом, откуда наверх вела массивная лестница. На стенах висели картины и фотографии: покрытая снегами гора Фудзи, морское побережье, усеянное осколками раковин, синий Байкал с тремя чайками на гребне волны, заснеженная русская деревня, большой лес с поблескивающими на солнце стволами. Почти во всех помещениях во множестве ящиков и шкафов хранились кисти, мелки, холсты, карандаши и краски. За большими столами и у мольбертов с натянутыми на них холстами каждый день замирали в упоении художники и художницы с карандашами и кистями в руках. Из радиоприемников неслась тихая музыка, на каждом этаже находились кофемашины, и запах краски смешивался с запахом кофе, образуя густой пряный аромат.
Аня сосредоточенно рисовала тюльпаны в вазе. Вода сверкала в лучах солнца, проникающих из большого широкого окна, а цветы отливали красивейшим коралловым оттенком.
Этот утренний час дышал свежестью. Ане самой становилось легче дышать, особенно сейчас, когда кончилось ее долгое, бесконечное в своей безысходности путешествие. Хоть она сошла с поезда не вчера, а гораздо раньше, внутренняя тряска не прекращалась, чувство дороги не покидало ее. Но сейчас надежда на освобождение гораздо более реальной, всполохами появляясь в спутанном сознании.
– Ань, привет! – послышался голос Нелли.
Аня оторвалась от работы и улыбнулась.
– Сегодня снег пойдет, ты даже не опоздала.
Нелли расхохоталась.
– Я не специально, просто какой-то придурок начал орать под окнами, вот я и проснулась! Понаехали тут всякие… Представляешь, недавно въехали новые соседи, так теперь никакого покоя!
Разговорчивая Нелли, не прекращая болтать, продолжила работу над несколько замысловатым рисунком – это был портрет молодой женщины с венком из полевых цветов на голове. Рисунок выходил довольно реалистичным. Оставалось только гадать, сколько у Нелли ушло времени, чтобы так изобразить глаза, яркие, цвета моря, взгляд которых словно прожигал насквозь.
– Кого ты рисуешь? – решилась полюбопытствовать Аня.
– Так я себе представляю основательницу вот этого всего, – ответила Нелли и всплеснула руками, словно пытаясь обнять пространство вокруг. – Говорят, она была гениальной художницей и верила в то, что сила искусства может преобразить мир. Ты правда не слышала эту историю?
– Нет, пока не слышала. – Аня откинулась на спинку стула.
– Это что-то вроде городской легенды, – начала Нелли, подтачивая карандаш. – Студия была открыта в середине прошлого века одной из местных художниц. Она учила детей рисовать и, по слухам, сама писала картины на довольно необычных холстах. – Нелли шмыгнула носом и замолчала.
Аня завороженно внимала.
– И что дальше?
– Дальше… Многие горожане рассказывали, что видели ее работы в разных местах. Знаешь, я бы многое отдала, чтобы посмотреть на них! Они вроде как были невероятно реалистичными вплоть до мельчайших деталей, а их сюжеты пересекались с реальной жизнью. Как я сказала, она верила в то, что искусство преображает мир, и даже оставила что-то после себя. Согласись, звучит круто! – Нелли помолчала. – В общем, я пытаюсь ее нарисовать.
Звучало действительно потрясающе, пусть и не совсем убедительно.
– Думаешь, она была такой кудрявой? – скептически спросила Аня, рассматривая рисунок.
Нелли улыбнулась.
– Мне нравится думать, что да, – сказала она, тряхнув собственной кудрявой головой.
После непродолжительных раздумий Аня хотела было продолжить рисовать букет в вазе, но в этот момент зазвонил ее телефон. Она взглянула на экран – это была мама, можно было бы догадаться. Соблазн не отвечать был слишком велик. Может, притвориться, что она не слышала звонка?
После секундного замешательства Аня поднялась со своего места и, проскользнув мимо остальных художников, все же вышла в коридор.
– Аня, ты чего трубку так долго не брала? Не может быть, что ты еще спишь! – раздался в трубке громкий голос мамы. – Как дела? Чем занимаешься?
«Лучше бы спала», – подумалось Ане. Она присела на низкую скамейку возле окна. Сказать правду? Сказать, что она не в настроении? Сказать, что очень соскучилась, то есть, снова соврать?
– Все хорошо, мам. А у тебя?
– Ну что с тобой опять? Вечно у тебя голос невеселый. Сама же просилась к тете на каникулы!
Одна рука держала телефон, из которого лились обвинения, другая рука вцепилась в скамью. Мамин голос звенел то ли от напряжения, то ли от негодования.
– Мам, я тут записалась в художественную студию. Вот сейчас рисуем с натуры…
Она заранее знала, что матери не понравится то, о чем она рассказывает. От этих разговоров у обеих неизменно портилось настроение, только у Ани от щемящего чувства, что она вновь сделала что-то не так, а у мамы – от осознания того, что еще немного, и дочь окончательно отобьется от цепких родительских рук.
На том конце провода повисла долгая пауза, потом раздался тяжелый вздох.
– Аня, ты бы лучше учебниками занялась, что ли. Кто-то экономическую теорию собирался подучить, не помнишь, кто это был?
Аня выразительно закатила глаза, радуясь, что мама этого не видит. Учеба в университете давалась ей с трудом. Она уставала, а лекции и семинары казались невыносимыми и давили тяжелым грузом на плечи. То, чем ей приходилось заниматься, напрягало и часто заставляло задумываться о несправедливости жизни. Каждый раз по дороге на учебу Аня убеждала себя, что поступает правильно, все еще посещая занятия, в конце концов, образование нужно получать. Так говорили в школе. Так говорили родители. И друзья родителей. Прогуливать не хотелось, но каждый раз Аня ждала того момента, когда можно будет наконец покинуть учебный корпус. Если шел дождь, она пряталась под прозрачным навесом остановки, а если погода позволяла, любила прогуляться вдоль запущенного городского сада, заключенного в высокую черную кованую ограду. Верхушки деревьев словно впивались в небо, где-то в ветвях пронзительно кричали птицы, то и дело слышался лай собак.
Ане все никак не удавалось отделаться от мысли, как же она все это допустила. Она смотрела на влажный после дождя грязно-серый асфальт, размытые огни офисных зданий на другой стороне улицы, низкое небо, грозившее упасть прямо на голову, если вовремя не спрятаться.
В один из таких пасмурных дней к ней пришла идея упросить родителей отпустить ее на лето в другой город к тете. Перспектива проводить долгие летние дни дома казалась Ане настолько удушающей, что все было решено в ту же минуту. Кто сказал, что тетя не поднимет ее на смех? Никто. Но прыгнуть в вагон поезда, пусть даже последний, было едва ли не единственным выходом.
И теперь, снова попав в эту бесконечную сеть упреков, Аня ощутила странный прилив бодрости. Ее ждал лист бумаги с незаконченным рисунком, Нелли, которой явно было больше некому рассказать пару легенд и несколько историй о новых не в меру громких соседях, и звуки музыки, к которым Аня успела привыкнуть. Все это было в ту секунду самым важным на свете, а ждать – подобно смерти. Она спокойно выслушала мамины стенания, к которым примешивались помехи на линии, и проговорила, чеканя каждое слово:
– Мам, прости, но мне пора, меня ждут. Я потом перезвоню.
Быстро, чтобы не передумать, она нажала на разъединение.
