Kitobni o'qish: «Причеши стул»

Ужин

За столом Анжела Вадимовна попросила Леонида Исаакиевича передать ей соль. А Леонид Исаакиевич же распознал ее действия как то, что называют “неспроста”. И он не ошибся. Когда он потянулся через полстола за солонкой, навалившись на саму Анжелу Вадимовну, она схватила его за волосы на затылке и осторожно, незаметно для окружающих, притянула его невозмутимое лицо к столу. Голова Леонида Исаакиевича находилась в такой непосредственной близости с поверхностью стола, что он в деталях мог изучить содержимое тарелки Анжелы Вадимовны. И даже мог попробовать это на вкус, лишь высунув язык. Но по телевизору, который стоял во главе стола, выступал президент державы. А в таких обстоятельствах Леониду Исаакиевичу и кусок в горло бы не полез. Так что он ограничился лишь прослушиванием информации, которая поступала из размыкающихся пухлых губ Анжелы Вадимовны:

– Ты на муку положил взгляд! Я знаю! А она ржаная, и тебе, гурман капризный ты наш, она не по зубам! Слышишь?

– Что? Мука? – просипел Леонид Исаакиевич. Ему захотелось спать из-за прилившей к голове крови. Поэтому он уже боролся с искушением опуститься лицом в мягкое и теплое содержимое тарелки. Там был, между прочим, плов.

– Вижу, ты себе шею все выворачиваешь в ее сторону..

– Но… она ж в мешке! – попытался возразить Леонид Исаакиевич.

– Вот именно! То-то тебя и интригует, студень ты в штанах!

– Да вообще-то я не могу сказать, что…

– Я тебя давно знаю! Насквозь вижу. Отстань от муки!

Эта сцена продолжалась еще некоторое время. Леонид Исаакиевич все-таки заснул. Анжела Вадимовна постепенно отошла от темы, вспомнив какие-то детали из жизни ее дяди. И в конце концов, измотанная своим собственным разговором, она уткнулась в ухо спящему Леониду Исаакиевичу, и погрузилась в глубокий сон.

Видя полное отсутствие интереса к своему присутствию, и умиленный спонтанным сном своих граждан, президент дал срочный приказ отключить звук у телевизора, и укрыть спящих пледом, не нарушая их свободы оставаться в выбранном положении. За столом спали к тому времени уже абсолютно все гости.

Не спала лишь мука. Она, разгоряченная пылкими взглядами, желала, чтобы мешок был немедленно развязан, и ее замешали в тугое и упругое ржаное тесто, а потом отправили в жаркую печь. С неприязнью смотрела она на урчащее во сне туловище Анжелы Вадимовны.

Вскоре отключили свет в рамках экономических реформ. Погруженный во мрак накрытый стол потерял еще минуту назад такой по-мещански уютный и торжественный облик. Признаки цивилизации растворились в темноте. Телевизор вознесся над столом и принялся уныло свисать с потолка, дабы привнести хоть что-то поэтическое в эту безликую картину.

Смерть доктора Ф

Профессор Фархот Михаэлович с самого утра предчувствовал кирпич на свою голову. Он шел на работу в свою лабораторию на улице Ждуна-Колдуна-Моржа, преодолел ровно половину пути, и как раз, когда собирался уже наступить на вторую его половину, услышал резкий, но мягкий свист рассекаемого чем-то тяжелым воздуха. Поскольку он был профессор, то быстро смог проанализировать все факторы и параметры данного явления. Фархот Михаэлович выяснил за доли секунды что это был за предмет. За то время, что его правая нога была в воздухе, проделывая очередной шаг, и его голова запрокидывалась вверх, реагируя на внешний фактор, он смог выяснить, что: это определенно кирпич, его вес около трех килограммов, в состоянии свободного падения он совершает повороты вокруг своей оси со скоростью примерно тридцать оборотов в минуту. Скорость же движения кирпича была около 30 метров в секунду. Это показалось профессору странным. Ведь такую скорость он мог развить, если бы падал с высоты сорока пяти метров. Если масса кирпича была действительно столько, насколько ее определил профессор. Но по близости не было построек такой высоты. Это заинтриговало и взволновало профессора, который был человеком достаточно азартным и любознательным. Правда, и достаточно рассеянным – он вдруг вспомнил, что забыл дома папку с рабочими записями, без которых ему нечего делать сегодня в лаборатории. Но он от этого не расстроился. Даже напротив – несколько обрадовался. Ведь он уже не сомневался, что в лабораторию он попасть все равно не сможет. И не только в лабораторию. Но и в любое другое учреждение. Например, в банк, чтобы оплатить кредит. Или в бар, чтобы достичь там состояния глубокого алкогольного опьянения. Так же ему теперь не придется идти на собрание жильцов, к которым он испытывал симпатию, но их болтовня наводила на него несусветную тоску и желание плюнуть кому-нибудь хотя бы на ботинок. Или наступить каблуком на носок. Но главное – тут он блаженно улыбнулся – ему не придется… Впрочем, пусть это останется в тайне!

Давайте Фархота Михаэловича будем называть на европейский манер – только по имени. К чему такие формальности, как отчество, которое лень произносить? Тем более, что при воспроизведении уже одной первой буквы мы итак уже почти уверены, о ком пойдет речь. Итак, когда Фархот… Кстати, почему бы, действительно, не называть его просто одной буквой Ф? Когда Ф наконец поднял глаза на нужный угол зрения, он успел увидеть таинственный предмет, о котором ему было уже известно очень многое.

Зрение у Ф не отличалось особой остротой, как это и положено профессору. Но очки с толстыми линзами доставать он не стал – на улице Ф старался не носить очков. В них он делался чрезвычайно смешным. Это был комплекс и Ф был достаточно мудр и смел, чтобы признать это, но не мог ничего с собой поделать. Очки – только дома и в лаборатории. И еще в туалете. Там он иногда читал. И никто никогда не видел его читающим в туалете. В этих очках и без штанов он, нависший над толстым справочником, раскрасневшийся от усердия, должно быть, выглядел сверх нелепо. Но его зрения хватило, чтобы бегло оценить визуально летящий на него предмет. В целом, он почувствовал удовлетворение – все его предположения подтверждались.

Несмотря на то, что до сих пор он был уверен в неизбежности столкновения кирпича и своего черепа, он исключительно интуитивно почувствовал, что есть шанс избежать этого. Нужно было сделать руками резкое движение, словно он бросает что-то вперед, и одновременно оттолкнуться ногами от тротуара назад. Не имея больше времени на раздумья, Ф сделал описанные действия. Для того, чтобы толчок был максимально эффективным, Ф визуально представил себя сразу в нескольких ипостасях: Брюс Ли, уходящий от удара, бабочка, вспорхнувшая над болотной лягушкой, которая едва не слопала ее, космонавт, который забыл пристегнуться к своему шатлу, и который беспомощно отдаляется от него, но в руках есть два гаечных ключа – и он бросает их в противоположную от шатла сторону с такой силой, на которую был способен, учитывая, что это его единственный шанс не остаться в космосе навеки вечные в виде космического мусора. В результате кирпич пронесся с воем мимо лица Ф и врезался в его ногу. К счастью, нога у Ф была искусственная, как и большая часть видимого нами мира.

Ф смотрел на разлетевшийся на несколько кусков кирпич и испытывал смешанные чувства. Люди вообще часто испытывают именно смесь чувств, вместо какого-то одного определенного. Это мешает им предаваться радости полностью. Всегда есть какая-то доля настороженности. Как у синиц, которые могут несколько минут вертеть головой, выискивая признаки опасности, сидя на краю кормушки, чтобы за одну микросекунду схватить свою семечку и исчезнуть из поля зрения. Или бродячая собака, которая получила гостинец, но не может просто им насладиться. Она глотает еду как попало, одновременно шаря глазами вокруг – как бы не получить ногой в живот.

Вот Ф и думал: хорошо – остался жив. Не придется падать на холодные грязные плитки тротуара с раскроенной черепной коробкой. И, так как небо было затянуто тучами, то не исключено, что лежать ему пришлось еще и под дождем. С другой стороны, теперь ему придётся возвращаться домой за своими бумагами. А так же – идти в банк, на собрание жильцов, напиваться в баре, и …

Ф поднял осколок кирпича, вознес его перед собой чуть выше лица, глубокомысленно прищурился и, помолчав несколько секунд, театрально вопросил:

«О, откуда ты пришел, незнакомец, мой мир пошатнувший?»

Несколько капель шлепнулись на большой и широкий азиатский лоб Ф.

Жить иначе

(все имена вымышлены, любые совпадения случайны!)

––

У Фиктора была очень простая фамилия – Колбаченко-Двунос. Он считал, что это слишком просто и тривиально. Мучился, полагая, что фамилия какая-то слишком уж очевидная, лишенная загадки. Наверное, и жизнь будет складываться подобным путем – скучно, предсказуемо, смешно… Потом уж Фиктор решил, что это такое, видимо, его призвание, и таково у него предназначение – жить так, как дано ему свыше. И на том успокоился. Но фамилию на всякий случай немного усложнил. Решил называться Двунос-Колбачебос. Для этого он сымитировал потерю паспорта, и при заказе нового изменил фамилию. Но Фиктор был слишком честный, чтобы так сильно соврать. Он решил сделать более правдиво – прорезал дырку в заднем кармане штанов, сунул туда паспорт, и отправился целенаправленно гулять пешком. Он очень долго ходил по улицам, старался ходить пружинящим шагом, чем привлекал внимание прохожих. Но паспорт все никак не желал выпадать из кармана и теряться в жидкой грязи улиц. Когда Фиктор был обессилен и притащился домой, паспорт все еще был на месте. Бедняга был в ярости. Он швырнул злосчастный документ в окно. И быстро задвинул штору.

Через три минуты в дверь постучали.

– Фить, ты паспорт потерял…

Это была Афина, знакомая Фиктора. Местная красавица, тайно влюбленная в него, мечтавшая выйти за него замуж и носить желанную фамилию Колбаченко-Двунос.

Ну да ладно о ней. Фиктор изобразил благодарность, выполнил то ли поклон, то ли реверанс, и принял испачканное в неиссякаемой уличной слякоти удостоверение своей личности из грустных ладоней Афины. Затем Фиктор, пока еще Колбаченко-Двунос, стал искать другие способы избавления от паспорта. Один из них, в конце концов, сработал. Этот способ отличается чрезвычайной жестокостью, поэтому описывать его было бы негуманно.

Надо упомянуть, что имя так же казалось Фиктору досадной нелепостью. Почему, собственно, Фиктор?! Это похоже на банальную опечатку, халатно допущенную работниками паспортного стола. И тем, кто наверняка бы не мог узнать правду, Фиктор, протягивая руку, гордо рекомендовался – Фильтор!

Когда Фиктор, добившийся своего, шел домой с новым паспортом в руке, он понял, что очень сглупил. Раз менял фамилию, мог бы поменять заодно и имя! Имя-то поменять забыл! Внезапно радость и удовлетворение сменились апатией и унынием. Он остановился, как-то весь поник, и, что называется, повесил нос.

"Все беды в моей жизни из-за нелепых желаний!" – вдруг подумал Фиктор. Его словно озарило. Он решительно топнул ногой в луже, покрыв тем самым мутными брызгами сразу нескольких мирно бредущих по своим далеко не нелепым делам прохожих. Кто-то из них не очень решительно прислал Фиктору тумака. Но Фиктор ничего этого не заметил. Он осознал себя страшным эгоистом, и в одно мгновение решился поменяться. Он радостно улыбнулся. Сердце его обожгло приятным торжественным жаром. В порыве вдохновения Фиктор высоко задрал руку с новеньким паспортом и с размаха швырнул его в лужу. Затем обеими ногами прыгнул на него сверху. Кто-то еще пытался угостить его тумаком, но не успел и промахнулся. Потому что Фиктор уже решительно мчался назад, в кабинеты и коридоры. Он вернет себе прежнюю фамилию и примется жить иначе!..

Сокровища Марка

Марк был музыкантом. Он играл на фортепиано. И это было его профессией. На гитаре же он играл лишь в своё удовольствие. Он любил хорошие старые инструменты. Очень ими дорожил и гордился. Как-то пустился он в очередное своё автомобильное паломническое путешествие по местам музыкальной и художественной славы. С собой у него были все самые любимые вещи. Было две очень ценных гитары и саквояж. Он остановился для кое-каких дел в одном районе, который пользовался криминальной репутацией. И когда он возвращался к машине, его сердце буквально вырывалось из груди. Ведь в машине находилось всё самое дорогое. Во всех смыслах. Как и сама машина. Он понимал, что если все это добро попадет в чьи-то чужие руки, пока его не было (а ему пришлось отсутствовать слишком долго для того, чтобы все обошлось благополучно), то он просто может этого не пережить. Марк вдруг подумал, что ничто в жизни его так до сих пор не волновало. Ничто и никто прежде не был в состоянии вызвать в нем такие эмоции и страхи. На секунду это его шокировало. Он, озадаченный, добежал до машины и увидел, что все в ней оставалось так, как он и оставил. Все эмоции мгновенно утихли, по телу растеклось блаженство. Успокоенный он вздохнул с облегчением.

Потом огляделся и увидел на другой стороне улицы, немного в стороне какое-то, с виду вполне приличное, кафе. За деревьями и множеством припаркованных машин, в том числе и грузовиков, его было почти не видно. Но Марк заметил вывеску, затем какие-то ещё детали, и место привлекло его. Он захотел зайти туда, чтобы спокойно выпить чего-нибудь и подумать, имея при этом свой Форд в поле зрения. Так он и сделал. Кафе оказалось действительно вполне приличным. Сидя здесь за третьей уже чашкой кофе, он почитывал свежую утреннюю газету. В кафе то заходили, то выходили люди, играла на редкость интересная музыка, и хотя за окном уже стемнело, машину Марка было достаточно хорошо видно в свете фонарей и рекламных вывесок. Марк поймал себя на мысли, что любуется своей машиной. Она нравилась ему, и он иногда любил поразглядывать ее со стороны в каком-то непривычном месте. Словно это была не его машина, а чья-то чужая. То же он иногда проделывал и со своими гитарами – Gretsch 6128 Duo Jet 1965 и Fender Vintage Hot Rod '62 Strat. Также, ему доставляли радость и удовольствие его кольца и перстни, удивительной красоты кулон, некоторые реликвии, наподобие подписанных лично великими музыкантами пластинок, и прочее. Большинство из этих его ”святынек” находились в машине в этот момент. Он хранил их в специальном сундучке, сам по себе который представлял немалую для него ценность. Этот сундучок специально для Марка в подарок сделал его друг и тезка, мастер по всякого рода тонким и изысканным вещам.

Наконец, Марк оставил в покое свои драгоценности и окунулся в уютный мирок этого самого милого кафе, где он так неожиданно оказался. Он начал даже как-то слово за слово вести непринужденный диалог с девчонкой-подростком, что по-хозяйски устроилась за соседним столиком. Первым делом она вывалила на столик содержимое своего рюкзачка. Несмотря на очень скромные размеры последнего, на приятной темной поверхности стола мгновенно образовалось очень яркое подобие горного хребта со скалами, пиками и утесами. И даже с абсолютно отвесной пропастью, которой послужила книга с как нельзя подходящим изображением скалистой фактуры на обложке. Девочка какое-то время оценивающе мерила взглядом свое живописное имущество. И казалось Марку, который с некоторым любопытством поглядывал на соседку, что она размышляла в этот момент, не слишком ли много в ее жизни вещей, к которым она привязана. Он засмеялся. Девочка озвучила свои размышления, чем подтвердила догадки Марка. И теперь они смеялись оба. Так они провели около получаса. Она копошилась над своими многочисленными вещами, меняя ландшафт настольной горной системе, и отправляя предметы согласно какой-то определенной последовательности обратно в недра рукзачка. А он то наблюдал за ее деятельностью, то погружал взгляд в городской пейзаж за большим окном. Он почти физически ощущал приятную густоту опускающейся на город ночи. Черный воздух смешивался со светом разноцветных уличных вывесок и автомобильных фар, и получался такой коктейль, который можно пить глазами и хмелеть от его вкуса совершенно бесплатно. Хотя, бесплатно ли?

Вдруг Марк замер. Он увидел у своей машины две фигуры. Водительская и задняя пассажирская дверцы уже были открыты. Марк хотел было вскочить и броситься к машине, но его остановило какое-то странное, почти уютное, оцепенение. Он, не шевелясь, наблюдал за грабителями. Когда они вытянули из салона кофр с инструментом, за окном появилась эта девчонка. Она, проходя мимо, приостановилась и дурашливо помахала ему рукой. Марк вспомнил, что она, вставая из-за стола, что-то говорила ему, но он, остекленевший от внезапного зрелища, не обратил на это внимания. Он рассеяно махнул ей в ответ уже после того, как она скрылась из поля зрения. Но Марк хорошо запомнил странную усмешку на ее лице. Она как бы ободряюще говорила: “Все правильно, дай им уйти. Допей, неспеша, свой чай. Нет повода суетиться!” Она ещё за столиком что-то такое говорила. Что она сказала? Что-то о свободе. Той, что мало кому по плечу. Да… Между тем, грабители вытянули вслед за второй гитарой его драгоценный сундучок, в котором, казалось, хранилось само сердце Марка, и не торопясь, чтобы не создавать подозрений, уселись в подъехавшее авто.

Марк сделал глоток из чашки, и сказал: “Нет повода суетиться!..” Рассчитавшись, он покинул кафе. Он взглянул ещё раз на свою машину. Водительская дверца была все еще приоткрыта. Из-за поворота вырулила жёлтая обтекаемая капсула машины такси. Марк махнул, и такси с мягким скрипом, покачиваясь, словно катер на воде, остановилось. Машина оказалась стилизованно раскрашена под Yellow Submarin, а за рулём сидел стилизованный Джордж Харрисон. Он высунулся из приоткрытого окна и сказал: “Всё дело – в мыслях!”

– “С” – значит “срочно”, – сказал Марк.

– Yeah, all you actually need is Love, – обрадовался водила.

Марк забрался в субмарину.

– В Нэвэрленд! – сказал он и дернул какой-то рычажок. Потому что он был прирожденный дергатель.

Последняя прогулка Алены Павловны

Однажды Алена Павловна вышла на прогулку против обыкновения не в 19-30, а глубокой ночью. Часу в третьем, приблизительно. Город был погружен в кромешный мрак, отчего Алена Павловна никак не могла решиться сделать первый шаг. Она опасалась наткнуться на какой-нибудь штырь, или провалиться в глубокий колодец, которому ей пришлось бы посвятить весь остаток своей, как она полагала, несколько затянувшейся жизни (ей уже было полных 30 лет). Тогда она бы не смогла, как обычно, выходить на прогулку ни в 19-30, ни в третьем часу ночи, так как выбраться самостоятельно у неё не было бы шансов в силу глубокой изможденности её повидавшего виды тела. А рассчитывать на чью-либо помощь было бы и вовсе глупо. Никто её там не найдёт и за сто лет. Впрочем, ей, окажись она в таком положении, оставалось бы только мечтать, чтобы никто её нечаянно не обнаружил и не закидал бы на потеху, например, старыми ботинками. Или камнями. Она знала, что люди так делают. Такие штучки были вполне в ходу уже с пару тысяч лет. При этом находился кто-то, кто очень старался зарисовать всё происходящее в блокнотик. Потому что все были сплошь художники, ищущие все новые сюжеты для своих собственных комиксов. Алена Павловна не хотела бы стать героиней какого-то комикса, пусть даже и такого смешного, где старушонку, шлепнувшуюся в канализационный люк, забрасывают камнями под заразительный хохот. Между прочим, опасения Алёны Павловны имели вполне убедительные основания. В городе было пруд пруди разверзнувших свои чёрные вечно голодные и готовые поглотить хоть самого черта, на секунду утратившего бдительность, пасти канализационных колодцев, и разнообразных штырей, чьей задачей могло быть только улавливание и поражение ночных прохожих. Особенно, вконец состарившихся старушек.

Вытянув по-сомнамбульски руки перед собой, Алена Павловна решительно начала свою прогулку. Конечно же, это Ангел-хранитель провёл ее мимо всех штырей, колодцев и даже, в целом безобидных, но весьма зловонных, луж и куч. Он слегка подпихивал её в более безопасном направлении. Очень скоро на небосвод выкатилась полная луна. Ее холодный свет залил улочки, обнажив по сторонам кирпичные стены, а под ногами – растрескавшийся асфальт. Вид ночного города в единственном свете луны произвёл на Алену Павловну устрашающее и мистически жуткое впечатление. Она позавидовала настоящим сомнамбулам, которые ничего не видят во время своих ночных прогулок.

Откуда-то доносились чьи-то душераздирающие вопли. Может быть это кричали какие-то особые ночные птицы. Или коты. Но крик очень напоминал человеческий, женский крик. И одновременно – безумный смех. Но Алена Павловна, не смотря ни на что, отважно ковыляла вперёд.

Вдруг она заметила фигуру человека в длинном чёрном плаще. Теперь она пожалела, что не провалилась в какой-нибудь бездонный колодец раньше. Фигура незнакомца стояла возле входа в тёмную подворотню. Она почти поравнялась с ним. Украдкой, искоса, она изучала его. Почему-то он был в высокой папахе. Казалось, что он лущит семечки. Это внушало весьма неприятные ощущения. Уж лучше бы он размахивал шашкой и грязно бранился.

И незнакомец произнёс:

– Ислам…

Алена Павловна впервые слышала это слово и потому ничего не поняла.

– То есть – силям…

– … то есть – мадам! – крикнул уже вдогонку незнакомец.

– Не желаете ли сфотографироваться со змеей? Недорого!

Ага… Алене Павловне на этот раз стало любопытно. Со змеей ей ещё не предлагали.

Она согласилась и пошла с незнакомцем в тёмную подворотню…

Снимок вышел удачный. Змея была хоть и жутковатая на вид, но явно благородной крови. Один раз она пыталась задушить Алену Павловну, и один раз – укусить. Ничего личного – просто змея всегда остается змеёй. На прощание незнакомец в черном плаще угостил Алену Павловну румяным яблочком.

– Сказка – ложь, мадам. Но в ней намек! – сказал он в след уходящей Алене Павловне.

– Да уж знаю-знаю! – игриво пропела пожилая женщина и театрально рассмеялась, – Не вчера, чай, родились!

Придя домой, она сразу подошла к зеркалу в коридоре. Она знала, что увидит что-то необычное. И совсем не удивилась, когда на нее из зеркала смотрела молодая девушка шестнадцати лет.

– Он думал удивить меня, – тихо сказала девушка из зеркала своему отражению в воздухе, – но я не удивлена нисколько. Ни-сколь-ко… Я не для того живу, чтобы удивляться хорошим вещам. Нет. Меня удивляет другое.

Алена Павловна протерла яблоко об рукав, откусила, и отошла от зеркала. Но молодая девушка с той стороны осталась стоять. Она задумчиво продолжала.

– Почему они делают это? Смотреть в окно, словно в зеркало. Тускнеет в зеркале – тускнеет за окном… А в это время в темном городе тебя ждет змея, незнакомец и яблоко.

Алена Павловна не дослушала. Она, ничего не соображая, уснула на диванчике прямо в одежде.

– Спокойного сна, дорогая! – сказала девушка, затем вошла в комнату, бегло осмотрелась и сделала глубокий реверанс. А потом вышла из нее сквозь запертую дверь.

Удача

Жили мы тогда не так уж круто. Довольно таки скромно жили. Но самое необходимое имелось. По крайней мере, все лучшее, что было в нашем мирке, поступало прежде всего прямо к нам.

Хотя мы все должны были погибнуть. Почти все. Но у меня-то шансов почти не было. Помню, иллюзий особенно я не питал. Жил сегодняшним днем. Да и весело там было – чего говорить. Какое-то время я вообще не хотел, что бы у меня был хоть какой-то шанс. Нас много было. Очень. Невероятно многодетная семья.

Но время текло стремительно. Беззаботные дни уходили. Почти все мои братья и сестры – так я их воспринимал – стали постепенно откалываться, уходить в себя. Многие тренировались. Очень усердно. Готовили себя к испытанию. Изучали литературу. Надвигалась развязка.

Однажды развязка уже почти наступила. Совсем неожиданно. Как в былые времена, стало вдруг всё так кайфово. Мы тусовались все вместе. Всем миром. Сначала просто шутили. Я думал, просто лопну со смеху! Какие они все клёвые и смешные. Было офигительно весело. Мы все были на каком-то подъеме. Это была такая огромная веселая толпа! Нас так всех и распирало. До чего хорошо-то! Хотелось носиться, сломя голову, кричать. Прямо неистовая эйфория какая-то.

Воздух наполнился чем-то торжественным. Вдруг мы все, как единое целое, пустились в пляс. Всё вокруг начало ритмично колебаться. Мне нравился этот ритм. Я помню, что начал на ходу сочинять под этот ритм какие-то песни. Скорее всего, это был просто поток слов или даже звуков в такт этому невероятному пульсу.

Но вдруг я почувствовал, как мои песенки усиливаются миллиардами голосов. Они подхватили! Они все стали петь вместе со мной! Повторять за мной! Стало жарко, но дышалось легко. Невиданный до этого, ветер носился над нами и носил наши голоса. Когда я понял, что приближаюсь к какому-то невероятному экстазу, что скоро уже просто исчезну, перестану быть, что прогремит дикий взрыв, вдруг – всё внезапно стихло. Ритмичные колебания исчезли. Я, наверное, первым это почувствовал, осекся. Остальные все еще допевали мою песню, двигаясь как бы по инерции. Но постепенно затихли и они. Все стихло. "Эй!" – крикнул я.

– Эй… – повторили они за мной.

Мы все вслушивались. Что произошло. По нашему мирку прокатилась волна недовольства.

Кто же испортил нам праздник? Этого мы не знали. Но поделать ничего не могли. Было ясно, что хотя мы вместе – огромная сила, но есть что-то, против чего мы не властны. Постепенно все совсем успокоились. И снова замкнулись в себе. А я смотрел на них и думал, что если бы произошло то, что сорвалось в этот раз по какой-то внешней причине, я потерял бы их всех. А как мы здорово пели. Это была настоящая живая Музыка. Это самый большой коллектив из всех! Магия, вот и всё.

– Выживет и перейдет на новую ступень только один из нас всех. Мы выбираем тебя! – так сказал Голос общины. Такой я видел сон.

– Но почему?.. – заозирался я. Было неловко. И немного страшно. И даже стыдно. Они же все такие клёвые, а выбрали именно меня.

– Так решили все. Ты певец. В тебе нашли отклик все наши голоса. Мы сгорим, но ты вынесешь наши голоса наверх. Мы не погибнем…

– Я не могу взять на себя… – залепетал я, – Я не достоин..

– Да заткнись ты уже! Смотри ты! Скромняга… Нет времени ломаться, – рявкнул Голос общины. Я насупился и надул щеки.

– Итак, – продолжал голос, поглядывая искоса, как я ковыряю носком башмака землю, – там ты найдешь Её, Эсмеральду… кажется.

– Каво-каво??

– Эсмеральду! То есть… Так говорит книга времён. Книга времён говорит еще, что если ты увидел эту Э… Э-сме-ральду, то всё тип-топ, и дело в шляпе. Хотя, на самом деле не важно, как ее зовут. Это может быть и Ева. Или Грэтта. Или Катерина. Или, к примеру, Климентина.

– А как я их… её… узнаю? – забеспокоился я.

– Кроме нее там никого не должно быть. Если кто-то есть, то это значит она.

– Ааа… – неуверенно протянул я.

– Чую, брат, пришло время! Дай тебя обнять, что ли…

Я вздрогнул и проснулся. Да, время пришло. Всё было так же. Снова все собрались, снова начались танцы. Песни сами собой складывались и неслись от меня прочь, усиливаемые миллиардами голосов. Пульс начал учащаться. Нас вдруг подхватила волна и понесла куда-то вперед. Дальше и дальше. Туда, где я никогда раньше не был. И вот мы оказались перед прекрасными вратами, войти в которые мог только один. Внезапно все расступились передо мной. Врата распахнулись. Я оглянулся. Мои друзья улыбались и махали мне все одинаковыми платочками. "И где они только их понабирали?" – подумал я. У меня нет такого. Я тоже начал махать всем в ответ. И оказалось, что в моей руке тоже был платочек. Только не такой, как у всех. У них были синенькие, а у меня – красный.

Я не мог оторвать от них своих глаз. Но когда врата начали закрываться, они вдруг замахали на меня – давай, мол, пошевеливайся уже! Всё, мол, дело завалишь! И я бросился вперед.

Но не успел. Врата захлопнулись прямо перед моим носом.

– Аааай! – простонал я, словно от боли, и услышал то же самое за спиной в усиленном миллиардами голосов варианте. Я решительно отбежал назад на несколько шагов, чтобы взять разбег и плечом вышибить эти коварные и наглые ворота. За эти мгновения, пока бежал к воротам-наглецам, я успел их рассмотреть хорошенько. И я быстро пришел к выводу, что мне их не одолеть. Если только не сумасшедшая удача. Когда я сделал уже последний, самый сильный шаг, ворота очень резво распахнулись, и моим друзьям осталось только слушать еще некоторое время, раскрыв рты, мои воинственные вопли, с которыми я влетел в эту обетованную бездну.

– Ну, здравствуй, Эсмеральда!.. Грэтта!.. Климентина…

Из рыцарский будней…

– Нет! Я хочу видеть людей! Хочу быть с ними! Ты слышишь? – орал Дон Кихот.

– Зачем они вам? Они все просто жалкие зануды. Ваших благородных целей им не понять.

– Но это не так! А если и так – мне все равно. Я им нужен даже вопреки их невежественному противостоянию! Будь они сорок раз бараны и глупцы, я вижу в них людей, ясно вам? Я не люблю притворства и разного там баловства… И инсинуаций. И спекуляций.

– Хорошо, послушайте…

– И мистификаций. И…

– Ну, что вы заладили? Дорогой мой! Мой господин! Да не оценят! Вот делайте свое добро себе там, в безопасности. Работайте во благо. Только не здесь, среди их нелепого и опасного, лишенного логики нагромождения препятствий и страшных жестоких ловушек. А мы вам и мельниц уж понастроим. Воюйте себе с ними!..

– Послушай, Санчо. У тебя есть дети?

– Не знаю, господин. А что это такое?

– Это такие меленькие люди.

– Насколько маленькие? У меня все тело чешется.

– Да. Наверное, это они.

– А что с ними делать?

– Говорят, воспитывать.

– Как?

– Просто. Кричать, запрещать, баловать, наказывать, укладывать, кормить и лечить.

– Ясно, господин. Начнем с «кричать».

– Правильно, друг мой. Нужно быть последовательным. А теперь идем искать людей, чтобы помочь им.

– Не могу больше спорить. Воля господина – закон. Между прочим, господин, у вас тоже есть дети!

– Убей их… То есть.. Ладно, Санчо. Я их как-нибудь воспитаю. Потом.

– Да, мой господин.

– А теперь вперед! К людям! Дай мне копье. Здесь полно народу. Нужно пробиваться.

– Господин, берегите своих детей!

– Не отставай, Санчо Панца!..

Легендарные встречи

Строили день насущный Понкрат, Евстрат и Телекарпий. Столкнулись они с тревожной трудностью. Понкрат увидел проблему так, а Евстрат – эдак. Думали, чесали небритости. Все стало и затихло. Было слышно только, как они натужно сопят сосредоточенными ноздрями. Разрядил повисшее напряжение Телекарпий, который мудрости был преисполнен более прочих. Не упуская времени даром, этот смекалистый муж мгновенно разглядел в заминке возможность взрасти к чему-то иному. Лёгкий то ли свист, то ли шип (то ли стон, то ли шепот, то ли крик, то ли ор, то ли лай, то ли дай, то ли най-най-най, то ли стук, то ли глюк, то ли палец, то ли хрен, то ли голос, то ли звон), доводчика двери возвестил о внезапном и радостном возвращении третьего товарища, а с ним и спасения от неминуемой драки и крушения великих надежд.