Kitobni o'qish: «Узнай врага»
Часть первая
Глава первая
Человечек вдали – меньше ногтя. В левой руке у него кривая палка, правую завёл назад, к мешку на спине, и тут же изящно поднял её над головой. Потом опустил, прикрыв ладонью правую щёку, сложил пальцы щёпотью и поднёс к уху – сотворил заклинание.
Ездовые собаки его заходились лаем – чихвостили волков, шедших с подветренной стороны; серые спины хищников так и мелькали меж сугробов. В небе разливалось сияние: колыхались, выгибаясь, разноцветные сполохи, растекались молочные потоки, загоралась багровая заря.
Человечек опустил правый локоть, потом снова завёл руку за спину. Один из волков вдруг подпрыгнул, вскинув передние лапы, и хряпнулся в сугроб. Остальные прыснули в стороны, рассыпались полукругом, заметались суматошно.
– Эк! – крякнул Сполох. – Ловко он его!
Незнакомец прикоснулся кончиками пальцев к правому уху, вытянул вперёд левую руку, и ещё один волк, задрав лапы, зарылся в снег.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – вдруг заорал Огонёк. Сорвавшись с места, он запрыгнул в сани, ударил остолом собак и принялся суетливо разворачивать упряжку, шаря вокруг обезумевшим взглядом.
Старик Пламяслав дёрнул за повод, понукая лошадь, замахал рукой, отводя порчу. Просипел неистово:
– Великий Огонь, спаси и сохрани! Отведи злые чары и всякую нечисть, избавь от наветов и сглаза, будь нам отцом и матерью! Великий Огонь, не оставь заботой…
Головня, перепугавшись, поднял лошадь на дыбы, ухватился за плеть, висевшую на запястье, хлестанул по мохнатому боку.
– Пошла, пошла, родимая! Выноси!
Взметнув белую порошу, лошадь помчалась прочь – подальше от страшного места, где чародей крушил заклятьями волков. Духи снега и мороза ударили Головне в лицо, студёная серая мгла сомкнулась перед глазами, крылатые демоны замелькали вокруг. Загонщик прижался к холодной шерстистой шее кобылы и крепко сжал поводья, напрочь забыв о товарищах и о деле, ради которого оказался посреди ледяных полей.
А сзади, словно глас с небес, доносилось:
– От болезни и порчи, от недобрых людей, от искушения и коварства – спаси и сохрани!
Снежная пыль вдруг извергла из своей утробы Сполоха на белоглазой кобыле. Сын вождя лихо натянул поводья и грянул, полный лихорадочного восторга:
– Чтоб мне провалиться, хо-хо, если мы не встретили колдуна!
И тут же пропал в серой мгле.
Сколько мчался Головня? Он и сам не помнил. Устав нахлёстывать лошадь, он остановился и стал озираться. Вокруг не было ни единой души: ни колдуна, ни волков, ни родичей. Одна лишь снежная равнина и едва заметные холмы вдалеке.
Кобыла потянулась было носом к снегу, распаренная, жаждущая влаги, но седок дёрнул за повод, похлопал её по мокрой шее – не хватало ещё застудить животину.
Слова заговора сами полились из уст:
– От сглаза и порчи, от наветов и обмана… От демонов болезней и страха… Спаси и сохрани. Спаси и сохрани…
Он привстал на стременах, посмотрел вдаль, шмыгнув носом. Из головы всё не выходили волки, сражённые неведомой силой. Силён колдун!
Подраспахнув меховик, Головня нащупал старый материн оберег – скукоженный чёрный комочек, весь в царапинах, твёрдый как камень. Опасливо зыркнув туда-сюда, приложился губами.
Головня соскочил с лошади, взял её под уздцы, крикнул что есть силы:
– Эй, люди! Слышит меня кто?
Тишина.
Вот же досада! Один посреди ледяных полей – хуже не придумаешь. Не место здесь лесовику, в этом проклятом месте, среди вздыхающих валунов и носящихся повсюду духов смерти. Да и зверолюди… Наткнёшься на них – поминай как звали. Сожрут в один миг.
Головня постоял, всматриваясь в полумрак. Что же делать? Придётся возвращаться. Авось колдун уже ушёл. Где ещё искать своих?
Он вздохнул и повёл за собой усталую, кротко моргающую кобылу. А чтобы тишина не давила на уши, принялся рассуждать вслух:
– Может, не колдун это был, а? Может, ошиблись мы? Демоны водят, без них не обошлось. Сначала гололедица, потом коров обрюхатели, теперь вот это… Огонёк, сволочь, сбил с панталыку. Да и Пламяслав, опять же… Сам рассказал о колдуне, а как увидал его – душа в пятки. Эх, старик! Я-то тебя другим помню. Совсем другим.
Вспомнилось Головне, как много зим назад, в становище, сидя у очага, старик разглагольствовал перед собравшейся ребятнёй. На угольях мерцала синеватая слизь огня, по устланному старыми шкурами полу скользили осторожные тени, на ворсистых стенах плясали духи, а Пламяслав вырезал из лиственничной баклуши ложку и толковал об устройстве жизни.
Он говорил: «Род подобен упряжке. Загонщики в нём – лошади, а бабы и дети – поклажа. Вождь – это тот, кто направляет общину, подобно вознице. А ещё есть следопыт, указующий путь: он обвязывает себя сухой жилой и идёт впереди, проверяя прочность наста. Без следопыта род бессилен, он точно слепец, бредущий по тундре. Следопыт – это Отец…»
– Ты был следопытом! – выпалил девичий голос.
Все обернулись на дерзкую. То была Искра, белокурая дочь рыбака Сияна. Подавшись вперёд, она жадно смотрела на старика горящим взглядом. На щеках её пылал румянец, а в распахнутых глазах танцевали крохотные льдинки.
– Я не Отец, я простой разведчик, – усмехнулся старик. – Лишь тот достоин зваться Отцом, кто родился в семье Отца. Не загонщик, не кузнец, не гончар, не каменотёс, но только сын Отца и дочь Отца. Так повелось с тех пор, когда первые Отцы ходили по тундре, пророчествуя о Боге. Их избрал Огонь, дабы открыть людям глаза на истину. В их жилах течёт особая кровь, напитанная чистотой верхнего неба и свежестью пещерных родников. Передавая эту кровь потомкам, они хранят тлеющее пламя веры, берегут его от покушений мрака и холода…
Он поворошил в костре бронзовой палкой с костяной рукояткой, и Огонь очнулся от дремоты, окатил собравшихся жаром, заплясал на угольях.
Но кто-то – кажется, Сполох – вопросил некстати: «А кто же тогда колдун? Может, он тоже Отец, только со злой кровью?»
Старик задумчиво поковырял в ухе и спросил:
– А видел ли кто детей колдуна? Знает ли кто его жену?
Он помолчал, обводя слушателей взглядом бесцветных ввалившихся глаз. Те молчали. И тогда Пламяслав сказал, подняв заскорузлый палец:
– Лёд, давший ему могущество, сделал его одиноким. Хочет ли кто такой участи?
И все сжались, устрашённые жуткой карой. Одиночество – незавидный удел. Даже для колдуна.
Старику была дана долгая жизнь и хорошая память. Волею Огня он застал время, когда люди ещё ходили на тюленей. Он знал старые заговоры и непонятные слова, помнил древних Отцов и прежних вождей, он умел делать из веток зверей и птиц. Вечерами он приносил их в жилище, и они оживали: урчал медведь, наевшись свежих ягод, кричали казарки, высматривая место для гнезда, пели евражки, призывая подруг, билась в тенётах селёдка. А ещё он видел чёрных пришельцев.
До уха Головни вдруг донёсся чей-то далёкий возглас: «Эге-ге-ге-гей!». Кричавший виднелся на самом окоёме, его фигура чётко вырисовывалась в окружении серого неба – угольная чёрточка на меловой стене. Головня быстро проговорил про себя молитву и завопил в ответ:
– Эге-ге-ге-е-е-ей!
И тут же в ответ раздалось:
– Сюда-а-а! Сюда-а!
Человек махал ему рукой.
Обрадованный, Головня запрыгнул на лошадь (та аж присела, бедолага) и ударил её пятками по бокам.
– Вперёд, родимая. Кажись, нашли своих.
Он не ошибся. Вождь, Сполох и Пламяслав расположились в ложбине, заросшей по склонам стлаником и кустами голубики с засохшими, сморщенными ягодками. Пока старшие разводили костёр, вычернив проплешину среди сугробов, сын вождя забрался на огромный зелёный от лишайников камень, нависший над склоном, и вертел башкой в бахромчатом колпаке, высматривая опасность.
Головня слез с кобылы, осторожно свёл её, хрустя веточками стланика, вниз по склону.
– А остальные где?
Вождь хмуро глянул на него. Не отвечая, спросил:
– Куда ломанулся-то?
– Все ж струхнули. Не один я.
Вождь смерил его тяжёлым взглядом.
– Ладно, бери снежак, и за дело.
Головня отошёл к лошади, поскидывал с неё тюки, навешанные с боков, отцепил от седла кожаный чехол с ножом.
У костра переговаривались вождь и Пламяслав.
– Слышь, дед, а может, это пришелец твой был?
Старик ответил, почесав клочковатую бородёнку:
– Те чёрные были. А этот вроде нет.
– Чего ж удирал тогда?
– Не знаю. Чувство какое-то… вроде наваждения. Морок. Духи смутили.
Головня отошёл на несколько шагов в сторонку, начал тыкать ножом в сугробы, подыскивая хороший снег: чтобы не жёсткий, ломающийся в руках, и не мягкий, прилипающий к ладоням, а только глубокий и ровный снизу доверху.
Невдалеке бродили лошади, рыли копытами сугробы, возили мордами по бурому, почти коричневому в сумерках, мху. Наверху, над склоном ложбины, всё так же торчал Сполох, крутил головой, наблюдал за местностью. Скосив глаза на Головню, он ухмыльнулся и сказал, присев на корточки:
– Удрал – сам виноват, земля мне в ноздри. Отец же вас, дураков, хотел остановить, орал вам… эх.
Головня отвернулся, не желая этого слушать.
Вождь сказал старику:
– Пойдём глянем. Он же тела волков не увёз, бросил как есть.
– Что ж, пойдём!
Сполох заволновался, спрыгнул с валуна, закосолапил к ним, проваливаясь в снегу.
– Меня возьмите. Тоже хочу глянуть.
– Здесь останешься, – отрезал отец. – За лошадьми присматривай.
Он подошёл к своей кобыле, потрепал её по холке, взобрался в седло. Лошадь не шелохнулась – стояла прямо, будто из камня вытесанная. Она была бесплодной и потому очень сильной.
Пламяслав тоже вскарабкался в седло. Сполох, завидуя, глядел вослед старшим товарищам.
В мечущемся красноватом свете костра краски помутнели, всё вокруг стало зыбким и обманчивым: сугробы теперь смахивали на пепельные холмы, тени превратились в зверей, а звери – в привидения. Головня сердито вырезал снежные брикеты, досадуя на себя за мимолётное малодушие.
В небе опять засияло, заискрило, покатились красные, белые и синие волны, точно кто-то опрокинул на лёд бадьи с краской. Кончик ножа вдруг скрежетнул обо что-то твёрдое, и Головня остановился, проведя рукавицей по снежной пыли. В чёрной земле, среди выцветшей жухлой травы и ягеля, слабо переливалось нечто блестящее, прозрачное, как талая вода. Небесные огни отразились в находке и растеклись по ней, тускло извиваясь. Головня извлёк из чехла поясной нож и поддел вещицу, выковыряв её из мёрзлой почвы.
Вещица древних – вот что это было. Реликвия ушедшего мира.
И сразу стало нестерпимо жарко, будто внутри возгорелся огонь. Непростая то была реликвия, а «льдинка» – великая редкость, достающаяся лишь избранным. Длиной с полпальца, гладкая и тонкая, изогнутая, словно кривая сосулька, вещица не таяла в руках, а искрилась тёмно-зелёным светом, будто внутрь ей напихали толчёных иголок. Чудо, а не вещь! Диковина.
От волнения на лбу выступил пот. Головня задышал часто-часто, весь окутавшись белым паром. Неужто правда? Он, загонщик из общины Отца Огневика, держал сейчас в своих руках древнюю «льдинку» – запретную вещь, которую злой бог изредка подкидывал смертным, чтобы растлить их души.
Но владыка тьмы прогадал. У Головни было приготовлено средство против него.
Прикрыв глаза, загонщик прошептал:
– Злобный дух, злобный дух!
Уйди прочь, пропади.
Не касайся ни рук, ни ног,
Ни головы, ни тела,
Ни волос, ни ногтей,
Ни нарт, ни одёжи.
Что моё – то моё.
Что твоё – то твоё.
Ты – от Льда, я – от Огня.
Да будет так!
Теперь и навсегда!
Вот и всё. Теперь находка была очищена от скверны, её можно было хранить у себя и втайне показывать другим, чтоб завидовали. Лишь бы не прознал Отец Огневик. Застукает – не поздоровится Головне.
Загонщик снял рукавицу, плюнул на пальцы и потёр вещицу, соскребая с неё грязь. Соблазн, великий соблазн! Но как чудесно было прикоснуться к нему! Будто не зелёная льдинка, а сам Огонь запрыгнул к нему на ладонь.
– Дошли наши, – услышал он голос Сполоха. – Разглядывают что-то.
Сыну вождя было скучно. Он стоял, притоптывая, на одном месте и неотрывно следил за вождём и стариком. Тонкое продолговатое лицо его будто одеревенело, превратилось в маску, в прорезях которой двигались маленькие глубоко посаженные глаза. Короткая русая бородёнка подрагивала от лёгкого ветра. И весь он – широкоплечий, осанистый – скукожился от мороза и ветра, утонув в меховике.
Головня поднял на него глаза, сказал:
– Глянь-ка, что нашёл.
Сполох рассеянно опустил взор, потом раскрыл рот и торопко сбежал вниз по склону.
– Чтоб мне провалиться… Дай-ка посмотреть. – Потянул к находке руки, но тут же одёрнул ладонь. – Заклинание творил уже?
– Первым делом.
– Надо ж, зелёная, как изумруд… Я таких не видал никогда. – Сполох благоговейно принял вещицу и затаил дыхание, словно боялся сдуть «льдинку» с ладони. Прохрипел, подняв глаза на Головню: – Хорошо, что Светозара нет, земля мне в глотку. Он бы тут хай поднял…
– Ну ладно, – сказал Головня, отбирая находку. – Хорош пялиться.
– Чего задристал-то? – усмехнулся Сполох. – Всё равно же узнают. Такую вещь в тайне не сохранишь.
– Ну да, если ты много болтать станешь…
Сполох прищурился, хмыкнул.
– Я-то смолчу. Сам не сболтни, земля мне в уши.
И отошёл к затухающему костру, подбросил в него стланика. А Головня вернулся к работе. Но дело не спорилось. Из головы не выходили мысли о находке. Если и впрямь узнают, что тогда? Отец Огневик со свету сживёт.
Так он и пыхтел, огрызаясь на лукавые остроты товарища, пока не вернулись вождь со стариком. Издали было слышно, как они спорят.
– Сам говоришь, что подслеповат, – напирал вождь. – Может, обмишулился?
– Как же, обмишулился! – язвительно отвечал Пламяслав. – Ты из меня дурака-то не делай. Я в Небесные горы ходил и большую воду видел. Я сказы древние помню и с прошлым Отцом, как с тобой, толковал. Огневик тогда мальчишкой был, пацаном несмышлёным! А я уже за Большим-И-Старым ходил. Думаешь, из ума выжил?
Они спешились, вождь крикнул сыну, чтобы расседлал лошадей. Затем бросил взгляд на Головню.
– Не торопишься, я вижу. Сполох, подмогни ему. – От гулкого голоса вождя прокатывалась трясучка по всему телу. Не голос – гром. Да и лицо было ему под стать: скуластое, с широкой бородой, а глаза выпуклые – не глаза, а блестящие камушки.
Старик снял со своей лошади тюки, развязал один из них, потащил наружу кусок кровавой мёрзлой требухи. Вождь повернулся к нему.
– Так, значит, не видел таких ран, говоришь?
– Что ж я, совсем без памяти? – Пламяслав бросил требуху, выпрямился, глянул гневно на вождя: угольки чёрных глаз так и сверкнули. Нижняя губа задрожала от обиды. – Я расскажу тебе, как встретил чёрных пришельцев, вождь. В тот день я держал путь к большой воде – там были места, богатые тюленями. Мы жили тогда близ Великой реки, кормились птицей и рыбой, а Большим-И-Старым мы звали не рогатого и копытного, а усатого и плосконогого. Я искал новые лежбища тюленей для общины, потому что старые оскудели: зловредный Лёд уводил от нас добычу, ослаблял наши тела. Я ехал на собаках. Лёд загромоздил крыльями небо, напрочь стёр окоём, так что равнина слилась с пеленой облаков. В какой-то миг я заметил, что псы забирают вправо. Я обернулся, посмотрел на свой след: так и было, полоса искривлялась, я больше не ехал к большой воде. Неведомая сила тянула собак в сторону, словно их манили кормёжка и сон. Я подумал: «Лёд ворожит. Хочет погубить меня и собак». Впереди я высмотрел облачка сизого дыма – будто подпалины на боках оленя. Я не знал, что это было: призраки, скользящие в слюдяной дымке неба, или угольная сажа. А псы вдруг ухнули в разверзшуюся пропасть, и я ухнул вслед за ними, полетел вниз по косогору. То была балка, широкий овраг. На дне оврага я заметил две собачьих упряжки: горбы из шкур топорщились на коротких и широких санях. Из горбов торчало по скошенной трубе, испускавшей слабый чёрный дымок, а рядом с санями отдыхали собаки, полузасыпанные порошей. Едва я появился на склоне, псы вскочили и залаяли, точно свора крикливых бесенят. Шерстяные бугры затрепетали, пошли волнами, и наружу выскочили существа, от вида которых меня чуть не стошнило. Их лица были черны, как зола, и уродливо безбороды, а одежда желтела выскобленной кожей, будто из неё вырвали все до единого волоски, зато на ногах она трепетала густыми лохмами. Головы демонов, увитые песцовым и лисьим мехом, походили на угольные шары, а зубы, блеснувшие в прорези вывернутых губ, сверкали, как лёд. Без сомнения, передо мной были духи земли, тёмные демоны, забирающие души. Я смотрел в их разъятые очи и шептал молитву Огню. Бог тепла помог мне. В последний миг я сумел укротить ошалевших псов и крикнул им: «Хей, хей! Уходим отсюда». Собаки взяли влево и помчались прочь, а демоны защёлкали языками, досадуя, что я ушёл от них. Вот как было дело! – Пламяслав перевёл дух и закончил: – Ежели мы встретили пришельца, то где жилище на нартах? Где труба? Не было там ни того, ни другого, сам видел. А стало быть – колдун.
Вождь пожал плечами – мало ли какие пришельцы бывают?
– Ты видел раны у волков, – говорил он. – Будь это колдун, он бы наложил заклятье. А тут словно зверь рогом пронзил. Пришельцы и есть.
Головня и Сполох, прислушиваясь к спору, выкладывали по кругу снежные брикеты – один на другой. Сполох толкнул товарища в бок, прошептал:
– Покажи им находку.
– Не буду.
– Покажи, дурак!
– Отстань.
Вождь подсел к костру, принялся устанавливать по бокам от него стояки с развилкой поверху, чтобы разогреть кровянку. От огня шёл густой дым. Ложбина погрузилась во мрак, сделавшись похожей на мутный омут среди серебристого озера. Небо было глухое и морщинистое, точно слепленное из глины.
Подумав немного, вождь сказал сыну:
– Поднимись, глянь ещё раз, нет там наших?
Сполох сорвался с места, взлетел на возвышенность, постоял, всматриваясь. Потом замахал кому-то, крикнув:
– Эгей, сюда!
Вождь встал и тоже поднялся по склону.
– Вон они, вон! – тыкал рукавицей Сполох, показывая куда-то.
Пламяслав отрешённо сидел у костра. Чуть поодаль бродили лошади – пробивали копытами наст, подцепляли зубами прошлозимнюю несытную траву и ягель.
– Ладно, иди Головне помоги, – сказал вождь.
Сполох вернулся к товарищу, задорно бросил ему на ходу:
– Едут, голубчики.
Спустя некоторое время, они услышали далёкий голос Огонька:
– Мы думали, ты это… за холмы ушёл, вождь. А там, за холмами-то, ну… мёртвое место. Обманул нас Большой-И-Старый. Вот так.
Вождь смолчал.
Вскоре пропавшие родичи въехали в ложбину – все трое. Впереди – Светозар на кобыле, за ним – Жар-Косторез, последним – Огонёк на собачьей упряжке. Светозар сполз с лошади, захрипел, вытаращившись дико:
– Мртвй мст. Нд хдть.
Огонёк соскочил с нарт, затараторил:
– Мёртвое место, вождь! Надо это… уходить. Нельзя тут оставаться.
Он переводил речь отца. Сам Светозар говорил с трудом. Пять зим назад медведь своротил ему челюсть, и с тех пор вместо слов у того получались лишь отрывистые звуки, которые он проталкивал сквозь плотно стиснутые зубы.
– Клдн, – гудел он. – Йг чр.
– Да, да, проклятые чары колдуна, – поддакнул Огонёк.
Жар-Косторез взял обеих лошадей под уздцы, похлопал их по мордам. Лошади нагнулись было к снегу, но Косторез дёрнул их за поводья, чтоб не застудили нутро. Огонёк пытался унять разбушевавшихся собак: те дрались, рычали друг на друга и лаяли. Распрягать их было опасно.
– Хоч, хоч, заполошные! – кричал Огонёк, прохаживаясь по их спинам остолом.
Вождь принялся расспрашивать Жара-Костореза о метаниях по тундре. Ответов его Головня не услышал (мешал собачий лай), но по потемневшему лицу вождя сообразил, что дело плохо. Вождь перехватил взгляд Головни, крикнул ему и Сполоху:
– Закончили, бездельники?
Головня окинул взглядом незавершённый снежный купол. Постройка уже выросла до уровня человеческого роста, пора было смыкать наклонные стены.
– Сейчас закончим.
За его спиной не утихал шум: повизгивали собаки, фыркали лошади, потрескивал костёр. Вождь распоряжался:
– Огонёк, накорми собак. Жар, привяжи лошадей к нартам, копыта проверь. Светозар, садись сюда, потолкуем.
Так буднично звучало это всё, словно и не было где-то там, в серой мгле, страшного колдуна с его волшебством, не было мёртвого места за холмами, не было вещи древних, жгущей Головне грудь. А были ледяные поля и загон, а завтра ещё будет Большой-И-Старый. Всё как всегда.
– Закончили, – объявил Сполох, втыкая снежак в землю. – Принимайте работу.
Снежное жилище наполнилось туманом. Маслянисто дымили светильники, расплывчато темнели очертания сидящих. Из тумана выпрастывались руки, хватали с устланной шкурами земли куски мяса и рыбы, втягивались обратно в туман.
Закончив есть, вождь откинулся к стене, поковырял в зубах, глядя поверх голов товарищей.
– Завтра покажешь нам следы Большого-И-Старого, Светозар, – объявил он.
Тот замер на мгновение, неспешно вытер о меховик жирные пальцы.
– Нв бд хчшь нвлчь?
– Новую беду хочешь навлечь? – тихо перевёл Огонёк.
Все как по приказу перестали жевать, уставились на вождя и Светозара.
– Завтра покажешь следы, – упрямо повторил вождь.
Загонщики ждали ответа Светозара. Он был зятем Отца Огневика. Ему одному позволено было спорить с вождём. Даже Пламяслав, старейший в общине, не смел этого делать.
Светозар принял вызов. Полосы шрамов на левой щеке побелели.
– Чрз тб нпсть пршл.
– Через тебя напасть пришла, – перевёл Огонёк. И продолжил, повторяя за родителем: – Все беды – через тебя. Дожди пали и луга замёрзли – через тебя. Коровы молоко потеряли – через тебя. Никак ты не уймёшься. С Отцом Огневиком, тестем моим, враждуешь. Потому и покинул нас Огонь. Теперь ещё это… в мёртвое место нас тащишь. Мало тебе грехов? Хочешь всех погубить?
Вождь побагровел, задрал густую сивую бороду, выкатил глаза. Хотел ответить что-то, но сын, Сполох, опередил его.
– Вы, Павлуцкие, вечно ноете. Хочется вам – идите в общину. А мы, Артамоновы, пойдём за Большим-И-Старым, земля мне в зубы.
Светозар грозно заворочался, засопел, раздумывал, оскорбляться ему или нет. Вождь, опережая его, повернулся к Пламяславу, спросил недобрым голосом:
– Помнишь, ты рассказывал нам о загонщике, который ослушался вождя?
Тот закивал важно, опустил веки и заговорил, поглаживая бороду:
– Помню времена, когда пищей нам служили тюлени, а вождём был Суровый Тепляк. Славное то было время. Великое время! Всяк знал своё место, и все были как пальцы на одной руке. Потом озеро оскудело, превратилось в ледяную пустошь, и мы ушли к Большим Камням. Нас вёл Пар – сын однорукого Искромёта. А Отцом тогда был Сиян. Мы прошли через Гиблую лощину, обогнули Медвежьи поля, а потом миновали обширное мёртвое место. Ах, натерпелись мы страху! И голод, голод!.. Ни в жизнь вам не испытать такого голода. Когда выходили, было нас пять раз по пять пятков, а к Тёмному ущелью дошла едва половина. А потом, в великую тишь, когда вождём был ещё один Пар, отец Пепла – лучшего из всех загонщиков – а зрящим был всё тот же Сиян, и мы кочевали до самой безбрежной воды на западе, и жилось нам тогда привольно и сыто… что за времена! Многих, многих я помню, многие общины повидал, пока был следопытом. Но куда бы ни пришёл, кого бы ни встретил, везде и всюду загонщики ходили под вождями, и не было такого, чтоб общинник ставил себя над вождём. Так-то.
Он умолк, сложил узловатые ладони на животе и, выпятив челюсть, важно обозрел сидящих. А потом вдруг брякнул ни с того, ни с сего:
– Вас, сопляков, учить и учить. Чтоб роздыху не знали. Возить мордами по дерьму. Намаетесь – будете впредь умнее. Меня-то, думаете, меньше гоняли? Суровый Тепляк спуску не давал…
Все молчали, озадаченные его словами, а вождь подытожил:
– Община ждёт, что мы вернёмся с добычей. Придём без Большого-И-Старого – проклянут. И если Огонь послал нам зверя, мы должны принять Его дар, хотя бы даже и в мёртвом месте. Я сказал.
Огонь белесыми нитями просочился сквозь пелену дымных демонов, молочно растёкся над тундрой. Серое покрывало снега пучилось холмами, морщилось, шло комками. Казалось, будто огромная рука плеснула масла на горячий металл: вместо ровного пространства – сплошные складки и бугры. Таково оно было, мёртвое место.
Вспомнилось, как Пламяслав наставлял когда-то молодых загонщиков: «Дайте волкам растерзать вас, дайте холоду сковать ваше тело, дайте демонам отравить вас, но никогда не подходите к мёртвому месту. Тот, кто попадёт туда, не выйдет обратно. А если выйдет – недолго протянет».
Вот оно, мёртвое место. Средоточие Ледовой скверны. Одно из многих. А сколько их разбросано по земле? Бог весть…
Но старик отчего-то был спокоен. Будто и не в мёртвое место они притопали, а вернулись в родное стойбище.
– Видение было мне во сне, – объяснил дед, когда Головня спросил его об этом. – Явился мой отец и сказал заветное слово. Не страшно нам больше это место.
– Что ж за слово-то?
– А этого тебе знать не положено.
И сразу отлегло от сердца. Уж если Пламяслав говорит – значит, так и есть. Ему-то мудрости не занимать. Самый старший в общине. Даже Отец Огневик – и тот младше.
С утра помолились за удачу дела и за оборону от злых сил. Головня тайком извлёк шейный оберег, дотронулся до него губами, сжал крепко в ладони, проговорил заклятье от духов тьмы.
Светозар повёл родичей по вчерашнему следу. Ехал чуть поодаль, словно нарочно сторонился их. За ним, поотстав, двигался вождь, потом – Головня и Сполох, затем – Пламяслав, ну а последним – Огонёк на собачьей упряжке.
Они держали путь к холмам. Казалось бы, холмы и холмы – эка невидаль! Но под этими холмами, скрытые землёй и снегом, прятались разрушенные жилища древних. В этих жилищах обитали предки перед тем, как Лёд, рассорившись с Огнём, обрушил на людей всю силу своего гнева. Где-то там, в недрах, лежали неописуемые сокровища, каких не видел свет. Великий Ледовый соблазн, которым господин холода искушал нестойких.
Неугомонный Сполох, кичась своей смелостью, спросил Пламяслава:
– Дед, а ты встречал кого-нибудь, бывавшего в мёртвом месте? Неужто будем первыми, земля мне в уши?
Старик ответил ему, нахохлившись:
– Я был за Великой рекой, где земля превратилась в лёд, а люди пребывают в спячке, подобно гнусу в лютый холод. Я доходил до Небесных гор, на вершине которых, вечно затянутых чёрными тучами, обитал злобный бог, прежде чем сойти на землю. Я своими глазами видел мёртвое место – столь огромное, что собачья упряжка не могла обогнуть его за целый день. А ещё я встречал чёрных пришельцев, странствующих по большой воде в громадных лодках, и ужасных чудовищ величиной с холм, от которых тряслась земля. Я исходил эту землю вдоль и поперёк: от Медвежьих полей до Ветвистых урочищ. Но лишь единожды, в детстве, когда чрева породивших вас ещё не познали Подателя жизни, я встречал человека, бывавшего в мёртвом месте. То был белогривый чужак с глазами широкими и круглыми, как галька. Он принёс нам цветную «льдинку», искрившуюся на огне, словно прозрачные камни из пещер. Он просил за неё половину табуна. Прежний вождь, который был дедом Жара, – он был согласен на обмен, но Отец, старый Отец, не нынешний, запретил ему делать это. Вождь уступил, хотя и ворчал, а потом у него почернели ноги, и он ушёл к Огню…
– Божье возмездие! – выпалил сзади Огонёк.
Старик промолвил, обернувшись к нему:
– Я был тогда младше всех вас, но уже умел вязать петли и ездить в седле. Люди в то время быстро взрослели, не то что сейчас. А теперь никого не осталось из сверстников, все ушли по морошковому следу. Я – последний! – Он задрал бороду и оглядел каждого. – Последний! Уйду, и никто уж не поведает вам, каков был Отец Сиян. Так-то!
Все смолчали, благоговея перед ним.
Головне вспомнилось, как Пламяслав наставлял ребятню в общине:
– Знайте, сорванцы – Большой-И-Старый послан нам в пропитание. Дряхлый зверь – от Огня, а молодой – ото Льда. У дряхлого душа рвётся наружу, у мелкого держится за плоть – злая, упрямая. Мы берём старых зверей, ибо они пожили своё и готовы сами поделиться своей плотью. Но если демоны по грехам уведут от нас старого зверя, придётся брать молодого. Слаб человек, жрать хочет! Да и то, если подумать: помрём все – кто за Огонь вступится? Вот и знай: ежели ловишь юного да прыткого, твори заклинание – авось Огонь-то не прогневается.
И странно, и жутко было вспоминать всё это. Будто услышал сказ о древних загонщиках, а эти загонщики раз – и явились во плоти, живёхонькие. Вчера ещё и представить было страшно, что они, чада Огня, потащутся в мёртвое место. А ныне – шли! Боялись, но шли. Надеялись на старика. Раз старик сказал, что спасёт, значит, спасёт.
Путь пролегал по лощинам и распадкам, среди выветренных скал и заснеженных груд валунов. Холмы волдырями громоздились на окоёме. След был хорошо заметен: широкая полоса вытоптанного снега среди нескончаемых сугробов, будто стремнина среди спокойной воды. Во многих местах снег был изрыт, чернела земля, валялись ошмётки ягеля.
– Теперь-то уж не уйдут, – плотоядно предрёк Сполох. – Даже если пурга налетит, отыщем.
Собаки то и дело порывались вперёд, но Огонёк тормозил их остолом, покрикивал на вожака:
– Куда погнал, Крестоватик? Охолони.
Крестоватиком называли вожака за серый крест-накрест пояс бурого меха вдоль хребта и по лопаткам – точь-в-точь как у молодого песца. Пёс был рьяный, быстро шалел в упряжи, в запале напрыгивал на лошадей, по-волчьи рвал их зубами.
Собак лесовики не шибко привечали. Если хотели кого оскорбить, говорили: «Чтоб тебе сдохнуть как шелудивому псу». В хозяйстве собаки были бесполезны, только мясо жрали. Ездить на них желающих не находилось: смрад источали такой, что хоть из нарт выскакивай. Годились только для загона, но зато там проявляли себя во всей красе. Поймаешь Большого-И-Старого, погрузишь на кладовые нарты: собаки везут, красота! В некоторых общинах ещё оленей впрягали, но для Артамоновых олень – зверь священный, кроваворогий. Ему по воле Огня только Большим-И-Старым быть.
Пояс мелкоснежья огибал скальный выступ и спускался в широкую балку, за которой начинался крутой подъём на очередной холм. Светозар вдруг остановился, грузно сполз с лошади, наклонил голову, разглядывая что-то под ногами. Держа кобылицу под уздцы, он прошёл в одну сторону, потом – в другую, развернулся, посмотрел вокруг, не поднимая головы. Вождь подъехал к нему, наклонился к земле, поддел горсть снега рукавицей. Объявил, глянув на остальных.
– Отсюда пойдём.
Всадники спрыгнули с лошадей, поснимали тюки, бросили их в нарты. Наскоро перекусили стерляжьей строганиной с заболонью и сушёной брусникой, покормили кобылиц сеном с рук, а собакам бросили остатки кровяницы. Ели молча, только Жар-Косторез проговорил, стуча зубами:
– С-слава Огню, ч-что до мёртвого м-места не доехали.