Kitobni o'qish: «Пепел и кровь»

Shrift:

Моему отцу, читавшему мне на ночь после сказок исторические романы

Всемирная история в романах

Вадим Николаевич Поситко родился 23 августа 1964 года на Луганщине, в городе Северодонецке. Градообразующим предприятием города являлся химический комбинат «Азот», поэтому, как и многие сверстники, после окончания средней школы № 2 он поступает в местное техническое училище, готовившее для «Азота» узких специалистов.

В 1983 году Вадима призывают в Вооруженные силы СССР. Шесть месяцев в «учебке», а затем полтора года боевого дежурства в одной из частей РВСН не прошли даром. Именно тогда он определился, с чем хочет связать свою жизнь. И после мобилизации в 1985 году поступает на подготовительное отделение, а по его окончании – на первый курс Донецкого государственного университета. Выбор факультета дался легко: совместить любовь к литературе с увлечением еще со школьных лет историей идеально позволял факультет филологии, а именно – отделение русского языка и литературы. Не стал проблемой и выбор темы курсовых работ: «Советский исторический роман».

В конце первого курса армейский товарищ приглашает Вадима в Крым. Эта короткая поездка в городок Партенит (тогда еще Фрунзенское), к подножию знаменитого Аю-Дага, стала началом долгой и искренней привязанности – волшебное очарование Крыма заставляло возвращаться к нему вновь и вновь при любом удобном случае.

В Москву Вадим приезжает в январе 1991 года, работает над дипломом в Библиотеке им. Ленина. В июне успешно защищает его, оканчивает учебу в Университете, а уже через два месяца страны, называвшейся СССР, не стало. Как и другие его сокурсники, предоставленный сам себе, Вадим не отказывается от желания работать по специальности. Он остается в Донецке, регистрирует небольшое рекламно-издательское предприятие и налаживает партнерский контакт с московским издательством «Терра». Его идеи вызывают у руководства интерес, и последовавшие за этим несколько лет стали плодотворной частью жизни: для «Терры» были разработаны и подготовлены, включая оригинал-макеты и редакцию, собрания сочинений таких классиков литературы, как Н.Э. Гейнце, А. Беляев, Ж. Рони-cтарший. Однако потребность писать самому не отпускала, и весной 1997 года Вадим отдает в московское издательство «Армада» первые главы романа в жанре фэнтези «Красный камень». Положительные отзывы редактора придают уверенности в собственных силах, но жизнь распоряжается по-своему. Время диктует собственные жесткие правила, и Вадим соглашается на предложение товарища по Донецку, который уже давно перебрался в Москву, поработать в качестве литературного «негра». Так началось постепенное вхождение в круг авторов издательства «АСТ».

В 2000 году издательство решает запустить новый проект для детей «Роман для девочек. До 13 и старше», и Вадиму предлагают поучаствовать в нем уже под своей фамилией. Так родилась собственная серия книг о приключениях московской школьницы Кати Тимофеевой: «Жестокая рыбка Пиранья», «Круиз Белоснежки», «Белоснежка в затерянном городе», «Хозяйка голубой лагуны» и др. Главная героиня книг, в меру своих скромных возможностей, помогает восстанавливать справедливость, а иногда и распутывать «темные дела» в Южной Америке, Африке, Индии и многих других частях мира. За умение найти общий язык с самыми разными людьми, а также выпутаться из, казалось бы, безвыходных ситуаций обаятельная Катя получает от работников российских спецслужб псевдоним «Белоснежка». Не забыл Вадим и о Крыме, «отправив» свою героиню в Партенит (история похищения белухи Сони, описанная в книге «Белоснежка в бикини», отчасти основана на реальных событиях). По сути, эти произведения – своеобразный, написанный в приключенческом жанре, путеводитель по этнографии и географии, флоре и фауне описываемых стран. Позже появились «Русалка из Балашихи», «Танцующая с Ветром», «Когда оживают надежды» и другие книги, но уже с иными героями. Все они, будь то обычная девчонка из провинции или богатая наследница известного олигарха, стремятся к одному и тому же: найти понимание у взрослых и завоевать уважение сверстников, ну и, конечно же, встретить настоящую любовь.

В 2005 году Вадим становится членом Межрегионального Союза писателей Украины (альтернатива авторов Донбасса прогнившей организации Киева). В родном городе работает журналистом и редактором местных газет. События 2014 года, возвращение в Россию Крыма застают его в Москве. В июне он приезжает в непризнавший киевский переворот Северодонецк, который жил тогда буквально на осадном положении, и уже не покидает его вплоть до начала СВО. Вместе с семьей оставался в городе и во время боев за него весной 2022 года.

В настоящее время Вадим Николаевич Поситко живет и работает в своем родном городе Северодонецке.

Глава 1

Пантикапей, июнь 49 года н. э.

Стайка голубей сорвалась с крыши храма и, покружив над пятачком площади, устремилась к зубчатой стене Акрополя. Пронеслась над самым ее краем, едва не задев крыльями непокрытую голову царя, и черно-белым облачком ринулась к городу. Котис проследил ее полет до причалов гавани и, расслабившись, прикрыл глаза. Впрочем, поднялся он сюда вовсе не для того, чтобы полюбоваться видами дорогого его сердцу Пантикапея или ощутить на коже лица и рук спасительную прохладу легкого, как птичий пух, ветерка. Его привело сюда возникшее вдруг желание уединиться, как будто кто-то невидимый, но властный настойчиво подталкивал его покинуть дворец и взойти на стену. По правде сказать, он и сам был рад, пусть даже на короткое время, отвлечься от выматывавших его последние дни государственных дел. Он с наслаждением вдохнул через рот воздух, до отказа наполняя им легкие, и медленно выдохнул через нос. Дувший с востока ветерок приносил знакомый с детства соленый запах моря, в который, как и прежде, вплетались мягкие, приятно щекотавшие ноздри нотки хвои. Однако сейчас к этим запахам добавился едва уловимый аромат далеких полевых трав, и это обстоятельство заставило молодого царя нахмуриться. Его мысли опять обратились к старшему брату…

Митридат, судя по донесениям с восточных границ, все это время не сидел без дела. Остановив свое отступление в землях дандариев¹ – довольно многочисленного и отважного народа, – он сверг местного царька, силой захватив власть. Впрочем, дело было не только в воинах, с которыми он пришел к дандариям. Пылкими, красноречивыми речами о славе предков и кровожадном чудовище по имени Рим, которое подбирается и к их землям, он зажег сердца молодых мужчин, а посулами богатства и привилегий склонил на свою сторону знать. Митридат обладал тем особенным, редким талантом говорить настолько убедительно и воодушевленно, что слушавшая его толпа всякий раз непостижимым образом подчинялась его воле, ликуя и волнуясь, как штормовое море, вместе с оратором. Котис видел это не раз. И поэтому его не покидало постоянно растущее внутри чувство тревоги: земли дандариев граничили с Боспором, а старший брат отсылал гонца за гонцом к сарматскому царю Зорсину, задумав, похоже, возобновить войну. За три года, прошедшие с того дня, как Митридат покинул Пантикапей, он во многом преуспел: увеличил свое войско, принимая в него и тех, кто не принял власть Котиса и бежал под его защиту (нашлись и такие!), и обрел сильного союзника в лице правителя сираков. Кроме того, сумел разжечь ненависть к Риму практически у всех восточных племен. Энергия, с какой бывший владыка Боспора готовился вернуть себе трон, вызывала у Котиса невольное восхищение… и беспокойство…

Уже в который раз он спросил себя, достойно ли поступил, отняв у брата власть. Когда Митридат отправил его в Рим как гаранта мира, признавая тем самым главенство западного соседа, то вряд ли допускал саму мысль о предательстве. Да, именно предательство! Так расценили поступок Котиса многие – те, кто не смотрел далеко. Но только не он, выросший с твердым убеждением, что война с Римом – не лучший путь к миру и процветанию его Родины. И тому имелся яркий пример из прошлого, когда царь Понта Митридат Евпатор, влияние которого покрыло и Боспор, ввязавшись в войну с латинянами, потерял все – и славу, и царство, и жизнь. Не забывал Котис и о другом: в припонтийских степях на скифов напирали сарматы, но в Таврике скифы были сильны как никогда, уже давно взяв под свой контроль греческие города северо-западного побережья. Что могло помешать варварам, возможно, даже объединившись, прокатиться по Таврике всесокрушающей волной и осадить Пантикапей? Такое уже пережил в свое время Херсонес. Но разве думал об этом его брат Митридат! Едва заняв трон их отца, он начал готовиться к войне с Римом. Разумеется, втайне, теша себя надеждой, что, достигнув определенных высот могущества, станет для Империи тем орешком, о который она обломает зубы или вовсе не захочет пробовать его на вкус и оставит в конце концов в покое.

Котис так не думал и искренне обрадовался, когда нашел поддержку в лице их матери. Гипепирия не одобряла намерений старшего сына бросить вызов Империи и видела в этом прямую угрозу благополучию их царства. Поначалу она пыталась Митридата переубедить, но, когда все ее попытки оказались тщетными, замкнулась в себе и откровенничала исключительно с младшим сыном, который всецело разделял ее мысли. Но не она, их мать, подтолкнула его к тому, что он сделал в Риме. Это было его личное решение.

Первая встреча с императором Клавдием произвела на юного принца неизгладимое впечатление. Высокий крупный мужчина, с несколько одутловатым, но благородным лицом и проницательными глазами, разговаривал с ним мягко и учтиво, как если бы говорил с равным себе; внимательно выслушал длинный рассказ Котиса о богатствах и климате Таврики, о положении дел на Боспоре и, казалось, не упустил при этом ни единого слова. Император настолько расположил его к себе, что уже тогда, во время их первой беседы, он решил довериться ему. Откровенный разговор произошел несколькими днями позже, и Котис помнил его во всех подробностях, хотя прошло уже немногим больше семи лет. Открыв Клавдию реальные планы старшего брата и таким образом уличив того в измене, Котис ожидал справедливой вспышки гнева, но ее не последовало. Вместо этого император хитро прищурил глаза, усмехнулся и произнес: «Чего-то подобного я от него и ждал». Затем подозвал личного секретаря, молодого черноволосого щеголя, и дал тому указание заняться этой проблемой вплотную. Так Котис из знатного боспорского заложника превратился в нового боспорского царя, особу которого утвердил лично император Рима.

Однако все складывалось на так гладко и скоро, как того хотелось бы. Клавдию необходимо было закончить начатое в Британии, закрепиться на этом забытом богами острове, с его постоянными дождями и туманами, и беспокойным, воинственным населением. Только спустя два года Котис обрел уверенность в том, что день его возвращения домой близок как никогда. Это случилось, когда он увидел стены греческого портового города Томы.

Небольшая римская армия, которой предстояло переправиться в Таврику и посадить его на трон, представлялась достаточной силой, чтобы сбить с Митридата спесь и вышвырнуть того из Пантикапея. Но и тут все оказалось не так просто и гладко. За этот короткий срок его брат успел построить собственный флот, увеличить армию и укрепить границы. Однако латиняне никогда не останавливались на половине пути, и в самом начале лета он наконец ступил на землю Таврики. Правда, вначале это была земля полиса Херсонеса. Но и она тогда показалась Котису настолько родной, что он готов был лить слезы от счастья.

Сожалел ли он о своем поступке, хотел ли повернуть время вспять и избежать предательства? Много раз Котис задавал себе этот вопрос и всякий раз отвечал однозначно: «Нет!» Но такая твердая убежденность пришла не сразу. Он долго и упорно находил для себя все новые и новые оправдания и в конце концов уверовал в то, что поступил правильно; при этом смог убедить себя, что не личные амбиции и давнее тайное желание надеть на голову царскую тиару подвигли его на этот шаг, а именно забота о благе государства, которому намерения брата не принесли бы ничего, кроме непоправимого вреда. И все же первые месяцы в Риме дались ему тяжело. Приступы внутреннего разлада, сопровождавшиеся чем-то похожим на укоры совести, изматывали и лишали сна; как-то сглаживало их лишь осознание того, что мать на его стороне. Возможно, она и не одобрила бы его методы, но другого пути он не видел. Со временем внимание и благосклонность императора, не упускавшего случая побеседовать с ним, наполнили его ощущением собственной значимости. Чувство личного дискомфорта притупилось, а потом и вовсе растворилось в той роскоши, которой Котиса окружили по воле Клавдия…

Он тряхнул головой, прогоняя воспоминания, и устремил взор к морю. На входе в бухту его столицы, застыв на ровной глади воды, вытянулись цепочкой два десятка боевых кораблей – большая часть нового флота Боспора. Котис поискал глазами те, что влились в него двумя днями раньше. Их в качестве трофея привел из очередного похода Лисандр, достойный муж и опытный в морском деле человек, которого он назначил своим адмиралом. Две двухрядные пентреры, плававшие до недавнего времени под флагом его брата, стояли чуть в стороне и выглядели внушительно. Но это был обычный обман зрения, вызванный расстоянием. Накануне Котис осмотрел их вблизи, с лодки, доставившей его прямо к судам. И нашел, что хоть пентеры и значительно потрепаны, но после ремонта займут достойное место в боевом строю. Правда, радость нового приобретения омрачилась докладом Лисандра, что в водах Меотиды, которые он зачищал от остатков флота Митридата, все еще оставались корабли, промышлявшие пиратством и грабежом прибрежных городков и селений. С этим нужно было заканчивать, и как можно скорее. Новый царь должен показать своим подданным, что у него достаточно сил, чтобы обеспечить их безопасность.

Хлопок крыльев оторвал Котиса от созерцания кораблей. Большая жирная чайка опустилась на зубец стены рядом с ним и, важно выпятив грудь, уставилась на него темными бусинами глаз. Она напомнила молодому царю придворных вельмож, при любом удобном случае старавшихся подчеркнуть свою значимость, а порой и незаменимость в том или ином деле, и Котис улыбнулся. Чайка отвернула голову, указывая желтым клювом в сторону моря; она словно приглашала полюбоваться великолепием пейзажа и вдохнуть в себя воздух свободы. И тут, почти сразу, безмятежную тишину пространства разорвал протяжный и натужный рев. Птица встрепенулась, оторвала лапы от камня и взмыла вверх. Потом, с криком описав над его головой круг, устремилась к берегу.

Котис проследил ее полет и отыскал на зеркале воды движущиеся фигурки. Солнце слепило глаза, и он прикрыл их ладонью. Этот рев нельзя было спутать ни с чем. Так могли реветь только горны римских войск, оповещавших о своем приближении. Он всмотрелся внимательнее: к гавани Пантикапея двигалась колонна кораблей. Их было много, несколько десятков, и больше половины из них, скорее всего, – транспортные галеры. Котис опять улыбнулся. Он ждал прибытия римского флота, но несколько позже. Что ж, видимо, не одному ему не терпится закончить эту затянувшуюся войну. Он развернулся и быстрым шагом направился к ведущей со стены лестнице.

* * *

Гай Туллий Лукан огляделся. Его не покидало смутное ощущение того, что все происходящее сегодня уже случалось с ним раньше. Память выдергивала из недалекого прошлого четкие, яркие картинки, удивительным образом накладывавшиеся на царившую вокруг него эйфорию. Она присутствовала во всем: и в жарком, отяжелевшем от множества людей воздухе, и в нем самом, уже испытавшем однажды волнующее чувство радости при виде входящих в гавань Херсонеса римских кораблей. И вот спустя четыре года, в корне изменивших его жизнь, все как будто повторялось.

Немногочисленные группы пантикапейцев, находившихся в это утро в порту, очень быстро превратились в сплошное колышущееся море человеческих тел. Горожане продолжали прибывать, и их возбужденные голоса перекрывали даже крики чаек, возмущенно носившихся над гаванью. Центурии легионеров пришлось приложить усилия, чтобы, не покалечив кого-либо из жителей города, проложить себе путь к набережной. Но даже когда легионеры выстроились в две шеренги, сдерживая напирающую толпу, Лукан не почувствовал себя в полной безопасности. Люди вытягивали шеи, подпрыгивали, стараясь заглянуть через головы солдат, некоторые в знак приветствия размахивали шейными платками. И все орали. Орали так, точно сами боги сошли с Олимпа, чтобы почтить их город своим присутствием.

– Как дети! – покачал головой Лисандр. Он стоял рядом с Луканом в сияющих на солнце доспехах, пряча в короткой черной бороде снисходительную улыбку. – Чем отличаются жители больших городов от жителей малых, так это неуемной страстью к зрелищам.

– Не вижу в этом ничего зазорного, – отозвался Лукан. – Хотя по мне, так все эллины, без исключения, проявляют слабость ко всевозможным торжествам. – И, предвосхищая готовый сорваться с губ адмирала вопрос, уточнил: – Да и римский народ ничем не лучше. Правда, в отличие от вас, предпочтение отдает кровавым зрелищам в амфитеатрах. Хотя лично я никогда этого не понимал.

Лисандр от такого прямого заявления вскинул брови, но промолчал, явно оценив откровенность трибуна. Три года назад их познакомил Кезон, человек, с которым судьба Лукана сплелась в один клубок еще в Риме и без помощи которого его младшая сестра, Туллия, не находилась бы сейчас в царском дворце Пантикапея, в безопасности и комфорте. Прошлым летом, отплывая в Италию, он пообещал, что следующее его появление на Боспоре ознаменует скорый приход на эту землю мира. Вот только о том, что нужно будет сделать для этого «прихода», он тогда умолчал. Впрочем, все трое и так понимали, что прямого и кровавого столкновения с Митридатом не избежать. Пока изгнанный царь был жив и наращивал мышцы у самых границ государства, ни о каком мире не могло быть и речи.

Между тем по собравшейся в порту толпе прокатилась новая волна шума. Послышались отдельные крики:

– Они не будут высаживаться! Корабли стали на якоря!

– Спустили лодки! Две… нет, три.

– Только три?! А как же войско?

Какой-то юнец, опираясь на плечи своих товарищей, высоко подпрыгнул – видимо, хотел рассмотреть происходящее на воде получше. Толпа тут же сомкнулась, и бедолага с воплем свалился прямо на щит легионера.

Лукан с Лисандром переглянулись и повернули головы к Аквиле. Лицо префекта оставалось невозмутимым, как и взгляд, устремленный к замершему на рейде флоту. Казалось, его нисколько не смутил тот факт, что торжественной высадки хотя бы части прибывших подразделений не произойдет, а это, бесспорно, расстроит охочих до зрелищ греков. Видимо, он угадал мысли смотревших на него мужчин и, не поворачивая головы, заявил:

– Пышные приемы и торжества оставим на потом. Для них нет времени. Вы знаете не хуже меня, как нам дорог каждый день.

Эти слова напомнили о том, чем дышало Боспорское царство последние месяцы. Подготовка к стучавшейся в двери войне шла полным ходом, вовлекая в этот процесс практически все слои населения и отнимая у тех, кто непосредственно занимался ее организацией, массу времени и сил. Однако сейчас, в такой особенный день, у Лукана не возникало желания думать о чем-либо еще, кроме прибывшего флота, и он полностью сосредоточил свое внимание на подплывавших к берегу шлюпках.

Первые две шли практически борт к борту, весла гребцов разделяло не больше пары локтей. Третья, чуть отстав, двигалась в арьергарде, на ее корме развивался алый флагшток с золотым изображением орла. Стоявший подле него трубач запрокинул голову и выдавил из своего инструмента высокий надтреснутый звук. Он понесся к берегу, обгоняя всполошившихся чаек, как порыв обжигающего ветра. И собравшаяся на пристани толпа на какое-то мгновение затихла. А потом взорвалась в едином вопле восхищения.

– Как дети! – повторил Лисандр, пряча в бороде широкую улыбку.

Наконец лодки приблизились настолько, что уже можно было разглядеть находившихся в них людей. В одной Лукан сразу же узнал Кезона и Флакка. Они сидели на корме с непривычно серьезными лицами, в парадных одеждах – на Флакке был новый, начищенный до блеска нагрудник – и с непокрытыми головами. Темные волосы обоих слегка шевелил ветерок, отчего те напоминали живые черные змейки шевелюры горгон. Гай невольно подался вперед, ощущая разливающееся по телу тепло. О, боги, как же он рад их видеть!

Один из пассажиров второй лодки (их было трое – крепких мужчин с военной выправкой) показался ему до боли знакомым… Эти золотистые с медным отливом волосы, это насмешливо вздернутое лицо… Марциал! У Лукана от неожиданности перехватило дыхание. Если с Кезоном и Флакком он все-таки, хоть и редко, но виделся, то с Манием Марциалом за эти два с половиной года – ни разу. Они ограничивались приветами, которые передавал Флакк, появлявшийся в Пантикапее с завидной регулярностью, и Лукан уже не надеялся увидеть друга в ближайшее время, во всяком случае, до окончания войны. В том, что Галл дорожил Марциалом и держал его при себе, не было секрета. И поэтому удивление Гая прибытием товарища на Боспор, да еще накануне боевых действий, являлось вполне естественным. Объяснение этому могло быть только одно: наместник Мёзии Авл Дидий Галл внял просьбам своего лучшего офицера и скрепя сердце отправил его завершать то, что они вместе начали четыре года назад.

Маний Марциал вскинул руку и помахал ему. А у Лукана едва не выскочило из груди сердце.

* * *

Туллия вбежала в комнату Гликерии с раскрасневшимся от волнения лицом. Ее глаза искрились непередаваемой радостью.

– Он приплыл! Он в Пантикапее! – выпалила она с порога, пересекла покой и, громко выдохнув, села на постель рядом с подругой.

– Кто? – с улыбкой спросила Гликерия, хотя уже догадалась, о ком идет речь.

– Марк, конечно же! – Туллия в удивлении сдвинула тонкие золотистые брови.

– Один? Опять с письмами от Галла? – продолжила уточнять ее подруга.

– В этот раз он привел целую флотилию кораблей!

– Значит, с ним и другие римские офицеры?

– Разумеется. Я так поняла, что это и есть то подкрепление, которого ждал Котис. Мы все его ждали, правда?

– Вот и дождались. – Гликерия тяжело вздохнула. Она была на седьмом месяце беременности, и выпирающий круглый животик лишал ее былой подвижности. При этом душа молодой женщины оставалась все такой же легкой и юной, отягощенной лишь одной появившейся особенностью – теперь она стала, как никогда, ранима. Гликерия почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и быстро проговорил: – И очень скоро все они отправятся воевать.

– Наверное. – Туллия задумалась, отчего на гладкой коже лба появились маленькие складочки. Затем коротко кивнула: – Да, это неизбежно. Но их поход не может длиться вечно. И потом, я уверена, что с нашими мужчинами ничего плохого не случится.

Ее слова вернули Гликерии хорошее настроение. «Наши мужчины», – про себя повторила она за девушкой и улыбнулась. Они были примерно одного возраста, обе по-своему любили Гая, ну а то, что он являлся мужем Гликерии, лишь укрепляло их взаимное доверие и дружбу.

О своих чувствах к Марку Гавию Флакку, боевому товарищу брата и по совместительству молоденькому симпатичному трибуну, Туллия рассказа ей сразу же, как только поняла, что влюблена. Она заговаривала о нем при любом удобном случае: когда они оставались наедине в спальнях или гуляли по аллеям Акрополя, стояли на крепостной стене, любуясь городом и морем, или сидели, спасаясь от жары, в тени портиков. Туллия делилась со своей единственной подругой не только девичьими секретами, но и планами на будущее, какие они с ее Марком выстраивали для себя в мечтах; рассказывала о тихой вилле на берегу моря, окруженной оливковыми рощами, и о милых детях, которые наполнят их дом и их жизнь радостью и смыслом. Гликерия не переставала удивляться чистоте и открытости этой девушки, во многом напоминавшей ей ее саму. И начинала понимать своего царственного брата, который взял на себя обязанности ее покровителя. Котис, правда, не выставлял этого напоказ, но от Гликерии такие вещи, как внимание и забота, трудно было скрыть. Не могла она только постичь одного – когда Туллия и Марк успели так сблизиться. За все это время Флакк побывал в Пантикапее пять или шесть раз… Хотя, если вспомнить ее и Гая, их историю чувств, бурную и стремительную, как засасывающий в бездну водоворот, то все выглядело не так уж и невероятно.

– Гликерия, ты вообще со мной? Тебя что-то тревожит? – вернул ее к действительности голос Туллии.

– Прости, дорогая, я просто задумалась. – Гликерия улыбнулась, но, видимо, не совсем убедительно, поскольку сестра мужа смотрела на нее со всей серьезностью. – Единственное, что меня тревожит, – поспешила она объясниться, – так это предстоящая разлука. Мы с Гаем уже давно не расставались так надолго. Но сейчас все будет по-другому, я знаю это.

На милое личико Туллии упала тень печали.

– Считаешь, я об этом не думаю, мне не тревожно? – призналась она. – Мы с Марком, конечно, никогда не были вместе долго, но теперь он не вернется в мирные Томы, а отправится на войну.

Придвинувшись ближе, Туллия обняла подругу, уронив голову ей на плечо, и Гликерия почувствовала, как сильно колотится сердце девушки, точно рвется выскочить из груди. Поддавшись накатившей вдруг нежности, она погладила ее по мягким, цвета золота волосам и вздохнула:

– Все будет хорошо, дорогая. Их защитят боги… и наша любовь.

ГЛАВА 2

– А ты совсем не изменился, трибун. Разве что поджарился чуток под местным солнцем. – Кассий рассмеялся собственной шутке и опустил грубую солдатскую ладонь на рукоять гладия. – А знаешь, я рад, что Галл выбрал именно мою когорту. Засиделся я в Томах без настоящего дела. Да и мои ребята тоже.

Они стояли на площадке одной из башен Пантикапея, той, что примыкала к городским воротам, и наслаждались появившимся у них свободным временем. Гай Туллий Лукан все еще не верил своим глазам, наблюдая рядом с собой центуриона…

После полудня, к великой радости пантикапейцев, римские отряды все же сошли на берег, но сразу, в четком строю, проследовали через город к лагерю соотечественников. Рядом с ним быстро выросли ряды белых, сверкающих на солнце палаток. До них было немногим больше мили, и фигурки обустраивающихся на новом месте людей напоминали Гаю копошащихся муравьев.

Две когорты ауксилариев и всего одна – легионеров. Именно столько пехоты высадилось с кораблей в гавани столицы. Галл посчитал, что и этого будет вполне достаточно, поскольку Котис значительно увеличил собственную армию, в которую помимо коренных боспорцев и наемников из Фракии вошли и те, кто перешел на его сторону из войска Митридата. Правда, Дидий Галл все-таки расщедрился на конницу, и ала из пятисот всадников под командой Марциала в это самое время заканчивала выгрузку в порту…

Лукан улыбнулся, вспомнив свое удивление, когда увидел в третьей лодке с флагштоком Кассия. Тот, казалось, совсем не изменился. Даже щетина на его неизменно суровом лице была все такой же огненно-рыжей.

– У тебя много новобранцев? – поинтересовался Гай.

– Почти половина, – помедлив, ответил центурион и тут же добавил: – Но всех их я лично обучал последние два года. Так что в бою они не подведут. В этом можешь быть уверен, трибун.

Лукан улыбнулся, и на какое-то время оба замолчали. Нахлынувшие воспоминания отнесли их к Пафению, месту последнего боя, где тяжелая кавалерия Митридата едва не растоптала римскую пехоту. Но более явно возникли картины сражения за боспорской стеной, когда они столкнулись с катафрактариями первый раз. Закованные в броню всадники, казалось, несли неотвратимую смерть; их длинные копья и мечи срезали солдат, как траву. Тогда Кассий потерял треть центурии, а Лукан, оттягивая силы противника на себя, – более половины своих людей. Та битва была особенно жестокой, и полученная в ней рана едва не стоила Гаю жизни. Но именно благодаря этому ранению он попал в заботливые руки своей будущей жены Гликерии, как потом выяснилось, двоюродной сестры нового царя Боспора Котиса.

С тех дней прошло не так уж и много времени. Однако сейчас казалось, что минула добрая часть жизни, насыщенной событиями и людьми; людьми, которые плотно раз и навсегда вошли в его, Лукана, судьбу. Кассий был одним из них. Великан-центурион поднялся по служебной лестнице и теперь занимал должность старшего центуриона когорты, заняв место павшего под Парфением командира. Он явно гордился своим новым знаком отличия, и Лукан не преминул заметить по этому поводу:

– Не жалеешь о днях, когда командовал просто центурией?

– Меня ответственность не пугает, – тряхнул большой головой Кассий. – И потом, приказы начальства не обсуждаются. Поставили во главе когорты – значит, заслужил.

– Ты действительно заслужил этот пост, друг мой. – Лукан положил руку на плечо боевого товарища. – И я безумно рад, что мы опять будем сражаться вместе.

Центурион не ответил, просто кивнул, поглощенный открывшимся прямо под ними зрелищем. В распахнутые ворота вылился шумящий поток горожан и на сотни шагов облепил с двух сторон дорогу, на которую уже выезжали первые римские всадники. В лучах уходящего солнца их кольчуги и шлемы отсвечивали матово-синим цветом, напоминая колышущиеся морские волны; вспыхивали белыми и синими искрами наконечники копий. Ала Марциала выкатывалась из ворот плотным железным потоком; позвякивала конская сбруя, негромко всхрапывали животные; как крылья птиц, хлопали о спины кавалеристов овальные щиты. По двое в ряд всадники неспешной рысью проехали мимо притихших горожан, и только когда последние из них скрылись в клубах поднятой пыли, толпа оживилась, пришла в движение и извергла из себя рев восторга. Вслед удалявшимся римлянам полетели слова напутствий, кто-то бросил цветы.

– Вас не так просто было найти.

Лукан и Кассий одновременно обернулись на голос. Маний Марциал появился так тихо, что они не услышали его шагов, хотя за криками возбужденных пантикапейцев это в любом случае было затруднительно. Он стоял с беззаботной миной на лице и улыбался, как будто не провел долгие дни в море, а последние часы – раздавая команды подчиненным. За его спиной почти сразу возник Флакк. В отличие от Мания, на его лице отчетливо проступала печать озабоченности.

– Вы не забыли о совете? – без прелюдий спросил он, переводя взгляд с Лукана на Кассия. – Друзья мои, нас ждут во дворце! Аквила и другие командиры уже там.

1.Словарь терминов, названий и имен см. в конце книги.