Kitobni o'qish: «Жажда»
© Панов В., Бондарев О., 2016
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
Пролог
Ростов-на-Дону, наши дни
Оно…
Или она?
Или он?
Или странное «это»? Средний род, то есть – оно…
Оно грызло изнутри с таким остервенением, что хотелось разорвать грудь и выдернуть его – с кровью, жилами и мясом… С сердцем, а возможно – с душой… Вырвать из себя. Умереть, но избавиться от той дряни, которая…
…Человек тяжело вздохнул, упёрся рукой в стену и хмыкнул:
«Иногда быть с тобой невыносимо…»
С искусанных губ упала на пол капля крови. Не первая.
И не последняя.
Лоб мужчины блестел от пота. Состояние напоминало предынфарктное: головокружение, тошнота, удушье и нестерпимая боль в области сердца. Не было только страха смерти, который, говорят, в подобных случаях неизбежен. Наверное, потому, что где-то в глубине души мужчина хотел умереть.
«За что ты так со мной? Я ведь служу тебе верой и правдой…»
Он оттолкнулся от стены и несколько мгновений шатался, пытаясь поймать равновесие и позорно не упасть на пол. Не хотел веселить своей болезненной неуклюжестью того, кто сидел внутри. И у него получилось, несмотря на то что пол перед глазами ходил ходуном, словно корабельная палуба в шторм.
Получилось.
Он одержал маленькую, но победу.
«Какой же ты ненасытный!.. Совсем недавно получил своё и требуешь снова… Дай мне отдохнуть. Прошу тебя – дай…»
До дверного проёма четыре шага, не больше, и мужчина решил, что они должны стать его следующей победой. Пусть маленькой, но победой. Ещё одной. Он глубоко вздохнул, убедился, что равновесие никуда не пропало, и сделал неуверенный шаг, потом ещё один. Младенец ходит лучше и быстрее и шагает шире, но приходилось довольствоваться тем, что есть. Третий, четвёртый… – и вот мужчина вцепился скрюченными пальцами в дверной косяк и с облегчением вздохнул: получилось.
А в следующий миг накатывает новый приступ. Третий подряд, чтоб его! Третий!
«За что?!»
Он снова кусает губы и думает об одном – не закричать. Ведь если сбегутся соседи, будет плохо. Не ему – им. Потому что сейчас он совершенно точно не сможет удержать себя в руках при виде потенциальных жертв.
Волна схлынула. Мужчина мутным взглядом оглядел прихожую.
Обуться, накинуть куртку и выйти наружу? Отвратительная идея. День в разгаре, и кругом будут люди, живые люди… Улыбающиеся… Ругающиеся… Хмурые… Весёлые… Гомонящие… Молчащие… Полные чувств и крови… Там люди. И он не сможет удержаться. Однажды он уже пробовал разогнать волну приступа прогулкой, в результате набросился на первого же встречного, едва не попался и с тех пор зарёкся гулять, пребывая в столь паршивом состоянии.
Оставалась кухня…
Мужчина повернулся и медленно, шаг за шагом, держась за стену и почти не поднимая ноги, потащился к новой цели.
«Кажется, отпускает. Понятно, что не навсегда, лишь на время, но хоть какое-то облегчение…»
Доковыляв до кухни, он медленно уселся на табуретку, тяжело опёрся о стол, вытер пот со лба и сплёл пальцы рук перед собой. Он всё ещё не находил себе места, мысли его витали вокруг предстоящей охоты, и отвлечься не получалось.
Он знал, что не победит. Что его удел – достижения маленьких целей, но в главном он проиграет. Точнее – уступит.
Именно так – уступит.
Согласится сделать…
Отчаянная борьба за собственное сознание продлится лишь до той поры, пока он не отправится на охоту. Среди ночи, конечно же, потому что охотиться днём – глупо, небезопасно, обязательно приведёт к гибели, но… Но тому, кто внутри, этого не объяснишь. Он или оно требует сейчас, и именно в этом заключалась борьба мужчины: оно требовало сейчас, и приступы Жажды становились всё более частыми и сильными, а он умолял потерпеть, понимая опасность бездумных действий. Оно ругалось и мстило болью. Он терпел и страдал, понимая, что если попадётся, то отправится в тюрьму или на кладбище. Оно хотело крови и не понимало смысла слова «кладбище». Он не имел ничего против охоты, но…
«Ох!»
Новая волна оказалась чертовски жёсткой. Мужчина знал, что так будет, но не успел подготовиться и едва не упал с табуретки, в последний момент вцепившись в столешницу. Стол покачнулся, но удержал.
«Будь оно проклято!»
Жажда била наотмашь, и он знал, что рано или поздно перестанет пытаться контролировать её. Знал, что никогда не привыкнет к боли, зато ему надоест её терпеть. Знал, что в какой-то момент упоение охоты возьмёт верх над осторожностью, он пойдёт убивать, повинуясь первому, самому слабому позыву, и обязательно допустит нелепую ошибку. Например, убьёт на глазах у десятка зевак. И тут уж никакой адвокат, пусть даже гениальный, не поможет.
Мужчина знал, что так будет.
Но пока держался.
И чтобы отвлечься, он выдвинул ящик кухонного стола и вперился взглядом в блестящие, очень острые ножи. Кухонные, но всё равно смертоносные. Средней длины. Из хорошей стали. Идеально чистые. Очень удобные.
Мужчина смотрел на них и улыбался.
Глава 1
Ростов-на-Дону, 1923 год
– Здесь он живёт, душегуб, – одними губами произнёс милиционер Петров. – Здесь.
Было их в отряде пятеро, но к передней двери пошли втроём, а оставшихся двоих к чёрному ходу отправили – вдруг мерзавец попробует сбежать?
– Точно здесь, Егор? – осведомился старший милиционер Комаров, бросив на подчинённого хмурый взгляд.
Петров кивнул, не задумываясь, поскольку узнавал лично.
Преступный элемент Яковенко Николай Иванович вместе с женой и единственным ребёнком заселился в этот дом, переехав из Риги. Бывший красноармеец, воевавший и с белыми, и с белополяками, он поначалу осел в Прибалтике, но вскоре перебрался на Дон и открыл в Ростове продуктовую лавку, занявшись выгодной коммерцией… И убийствами. По версии следствия, Яковенко заманивал к себе домой людей, якобы «для обсуждения оптовых сделок», опаивал водкой и до смерти бил ножом. Затем лихач прятал труп в мешок, относил к реке и топил. Оттого и связать с Яковенко выловленных ниже по течению Дона покойников удалось не сразу. Кабы не случайный свидетель, видевший, как Николай Иванович тащит к воде очередной мешок, искали б душегуба долго.
– Входим на счёт «три», – шёпотом объявил Комаров.
Петров опять кивнул и потянул из кобуры «наган». Егор не был взволнован – на гражданской довелось нюхнуть пороху, – однако чувствовал себя не очень уверенно, поскольку не за обычным преступником пришли. А за зверем. По неподтверждённым данным, Яковенко отправил к праотцам не менее пятнадцати человек. И пусть жертвы в момент нападения были в стельку пьяны, сути дела это обстоятельство не меняло: Яковенко был беспощадным зверем и от него стоило ждать любого коварства. Да и жену его сбрасывать со счетов не стоило: она, мерзавка, наверняка знала о делишках мужа, но не донесла, позволяла убивать. Может, запугана была до невозможности, а может, и помогала…
– Раз! – начал отсчёт Комаров.
Третий милиционер, Фролов, шумно сглотнул: был парень ещё крайне молод, но уже заносчив сверх всякой меры. В войну Егор старался держаться от подобных типов подальше, потому что гибли самоуверенные куда чаще осторожных, но сейчас выбора не было, оставалось мириться с присутствием юного коллеги и надеяться, что у Фролова хватит ума не лезть на рожон.
– Два! – продолжил Комаров.
Тут уж и Петров напрягся и сейчас напоминал вставшую в стойку легавую: теперь достаточно одного слова хозяина, и бросится со всех ног вперёд, преследуя улепётывающую дичь до самого конца.
Комаров уже надувал щёки, чтобы воскликнуть «Три!», когда изнутри послышался звон стекла. Старший милиционер поперхнулся и, едва сдерживая кашель, уставился на Петрова, будто именно он был повинен в шуме.
Петров вытаращился в ответ.
И первым, как это ни странно, пришёл в себя именно «зелёный» Фролов: заорав благим матом, парень плечом ударил дверь, намереваясь, как и было задумано, ворваться в дом, однако та устояла. Фролов попятился, взял разгон, приложился сильнее, дверь не выдержала – распахнулась настежь, – и молодой милиционер буквально ввалился внутрь.
– В окно! В окно прыгнул, гад! – завопил опомнившийся Петров и, оттолкнув едва удержавшегося на ногах Фролова, бросился в гостиную.
Милиционер не ошибся: вбежав, увидел, что окно разбито, а ветхая рама с торчащими наружу осколками раскачивается взад-вперёд. В комнате резко пахло водкой: на полу валялась разбитая бутылка, вокруг которой споро расползалось вонючее пятно. За столом, не шевелясь, сидела полная темноволосая баба, видимо, супруга душегуба, а в углу стоял темноволосый мальчишка.
При появлении Петрова женщина широко распахнула глаза и заголосила:
– Товарищи милиционеры! Слава богу! Это всё он, он, окаянный, Колька! Сволочь, подлец, ненавижу…
– Молчи, дура! – рявкнул Комаров. – Где он?!
– Ненавижу…
Из кухни – там был устроен чёрный ход – появились милиционеры, недоуменные и обескураженные.
– Вы его спугнули? – накинулся на них Комаров. – Он вас увидел?
– Потом будем разбираться, кто кого спугнул! – Петров бросился к окну. – Потом!
Надо было торопиться, пока Яковенко не затерялся в вечерних сумерках.
К счастью, прыть душегуба сыграла с ним злую шутку: выбив окно, он порезался об острые осколки и теперь оставлял за собой кровавый след, отменно видимый на белом рыхлом снегу. И ведь догадайся Яковенко распахнуть раму, а не переть напролом, не оцарапался бы и преспокойно скрылся в хитросплетениях ростовских улочек.
«Надо, надо догнать!» – думал Петров.
Он мчался, не жалея ни ног, ни сапог, будто от успеха погони зависела его жизнь. Но в тот день, увы, стать героем не свезло: свернув за угол, Егор обнаружил, что след обрывается прямо посреди заснеженной улицы. Он так и застыл перед последним кровавым пятном, и набравший ход Фролов едва не сбил его с ног.
– Ванька, ну! – возмутился Петров, зло сверкнув глазами.
Орал он скорее для острастки, крайне раздосадованный тем, что они столь бездарно упустили беглеца.
– Прости, Егор, – потупился Фролов.
– Да толку с извинений?! – раздражённо отмахнулся Петров. – Вона, душегуба упустили!
– Ну а что мы, Егор? Мы ж бежали, как могли…
– Ну да, бежали…
Яковенко, судя по всему, на чём-то уехал, иначе как можно объяснить, почему след обрывается посреди улицы? Скорее всего, случайного извозчика поймал, можно сказать – повезло. Куда уехал? Об этом следовало расспросить его благоверную.
Когда расстроенные милиционеры вернулись в дом, Комаров, нужно отдать ему должное, понял всё с одного взгляда и ругать подчинённых не стал. Поморщился, повернулся к женщине – она по-прежнему сидела за столом – и жёстко спросил:
– Куда твой муж побежал?
– Я… я… я не знаю ничего… клянусь вам, товарищи милиционеры, не знаю…
Она стала было креститься, но Комаров не позволил: с презрительной миной хлопнув её по руке, вновь потребовал выдать убежище супруга. Увы, новый ответ ничем от прежнего не отличался. Всё, что услышал старший милиционер, это заверения в собственной непогрешимости. Мол, «мы хоть и жили под одной крышей, но я и помыслить не могла…».
«Ну да, ну да, небось в задней комнате варежки вязала, покуда он очередного мужика кончал», – с отвращением подумал Егор.
Ему стало омерзительно глазеть на дурную, напуганную и полупьяную бабу, которая вертелась, словно уж на сковородке, и он отвернулся к пацанёнку. Мальчишка, как прежде, стоял в углу, ни жив ни мёртв. Был он темноволосый, худющий, сгорбленный и какой-то… нервный: то ручкой тонюсенькой дёрнет, то ножкой притопнет. Боится… Понятно, что боится. Петров вздохнул. А потом подумал, что Яковенко не очень-то сына стеснялся, убивал небось прямо на его глазах, зная, что отпрыск всё равно не выдаст, и от этого милиционеру стало ещё муторнее.
– Эй, – осторожно позвал паренька Петров.
Тот вздрогнул и робко оглянулся.
– Не бойся, – тихо сказал Егор. – Не обижу.
Он словно бродячего щенка из норы выманивал. До смерти напуганный бессердечными людишками зверёк не хотел покидать укромное логово и возвращаться в жестокий мир, но он, возможно, знал что-то нужное, поэтому милиционер продолжил.
– Кто тебя так? – взглядом указав на синяк под левым глазом, спросил Петров.
Мальчишка потупился.
– Скажи. Мне можно.
– Мамка, – шумно втянув воздух ноздрями, ответил паренёк.
Петров оглянулся на причитающую Яковенко, брезгливо поморщился.
«Ну и семейка…»
– Ты, главное, не бойся. Мы тебя в обиду не дадим. Как тебя звать, кстати?
– Остап.
– А меня Егор Михайлович.
Петров медленно протянул Яковенко-младшему руку, и тот с опаской её пожал. Ладошка у мальца была совсем холодная, даже ледяная.
– Скажи, Остап, куда твой батя делся?
Мальчишка отвёл взгляд, и Петров понял – знает. Или догадывается. Однако давить на него, как на мамашу, нельзя: паренёк только начал открываться и любое неосторожное слово способно его спугнуть.
– Не бойся, Остап, – ободряюще произнёс милиционер. – Я ж сказал: мы тебя в обиду не дадим.
– Батя тоже… тоже так говорил… – хрипло заметил мальчишка.
У Петрова ком к горлу подкатил. В тот миг он больше всего на свете хотел очутиться рядом с ненавистным душегубом Яковенко и пристрелить его, как бешеную собаку. Но говорить об этом Остапу не стал: сколько б тараканов ни водилось в голове Яковенко, был он для мальчишки прежде всего отцом, а следовательно, родным человеком.
– Скажи, где батя, Остап, – попросил Егор. – Он нам очень нужен.
– А вы его хотите… того? – Остап посмотрел на милиционера глазами, полными слёз. – Расстрелять?
– То не нам решать, а народному советскому суду, – ушёл от прямого ответа Петров. – Мы, Остап, просто ловим, кого скажут.
Мальчишка помолчал недолго, а потом сказал:
– У меня дядя в селе, матери брат. Может, батя к нему побёг?
– А что за село?
– Не знаю, – снова уткнулся в пол паренёк.
Петров задумчиво пожевал нижнюю губу, затем резко поднялся и, взъерошив Остапу волосы, сказал:
– Это меж нами, понял? Я вот никому не скажу, а ты?
Мальчишка охотно замотал головой и с опаской покосился в сторону матери: не смотрит ли? Но той явно было не до сына.
Петров улыбнулся Остапу уголками губ, оглянулся на Комарова с Яковенко, решил не мешать – пошёл вдоль стен, рассматривая редкие снимки. Вот душегуб с однополчанами на фоне ночного Ростова, где близ Зелёного острова во время гражданской расквартировали их взвод. Вот – с женой в Риге…
Ничего, что могло бы помочь в поиске сбежавшего лихача, на снимках не было, и Егор обратился к допотопному комоду, стоявшему в углу. В верхнем ящике на первый взгляд ничего интересного, так, тряпьё, но Петров всё равно поворошил его, нащупал что-то твёрдое, достал находку и присвистнул.
Это был нож, причём старинный, кованный вручную. Клинок довольно длинный, дюймов семь, покрыт полустёршимся узором. Рукоять костяная и не очень большая для столь мощного лезвия…
«Для женской руки», – неожиданно подумал Егор.
И приглядевшись, увидел, что на кости изображён танцующий журавль.
«Откуда, интересно, у Яковенко такой нож?»
Впрочем, после гражданской во многих семьях появились неожиданные «находки», сделанные в разграбленных барских усадьбах.
Петров замотал добычу в тряпицу и положил на комод. Выдвинул следующий ящик, увидел аккуратную пачку писем, перевернул к себе лицом и прочёл: «с. Никольское».
«Неужели так легко?»
– Нашёл, Семен Евгенич! – воскликнул Петров.
Старший милиционер резко обернулся:
– Чего нашёл, Егор?
– Нашёл, куда душегуб наш сбёг! – Петров помахал письмами. – В Никольском он, поди. У него там родственники.
Судя по тому, как побледнела госпожа Яковенко при упоминании села, предположение было верным…
… Дом Василия Баранова, который приходился беглому душегубу шурином, нашли быстро – показали игравшие на улице мальчишки. Наученный горьким опытом, Комаров на этот раз отрядил к каждому окну по милиционеру, сам с тремя смельчаками отправился к главному входу, а Петрова и Фролова послал к чёрному.
На подготовку дал три минуты, и ровно по прошествии этого времени Егор услышал громкое:
– Именем советской власти, откройте!
И стук в дверь, больше напоминающий грохот.
А в следующий миг Петров увидел Яковенко: бугай выскочил из дома и легко, как ребёнка, сбил с ног замешкавшегося Фролова. И тут же замахнулся молотком.
– Стоять! – рявкнул Егор и выстрелил в воздух.
Душегуб замер.
– Бросай молоток и руки подними! А то пристрелю.
Переть против «нагана» Яковенко не решился: выругался, отшвырнул инструмент и покорно исполнил приказ. Фролов поднялся на ноги и торопливо застегнул на душегубе наручники.
Казалось бы, дело сделано, но когда напарник развернул Яковенко лицом, Петров увидел, что душегуб улыбается. Не униженно, в надежде «понравиться гражданину начальнику», не от страха, а весело, даже надменно. Улыбается так, словно это он поймал милиционеров, а не наоборот, и Егор от неожиданности вздрогнул. На миг ему почудилось, что бугай при желании способен с лёгкостью разорвать наручники, покрошить всех милиционеров в капусту и преспокойно вернуться туда, откуда прибыл, то есть – в ад.
И впервые за годы службы Петров пожалел, что его «наган» заряжен свинцовыми, а не серебряными пулями.
– Чего лыбу давишь? – срывающимся голосом осведомился он, продолжая держать душегуба на мушке.
– Ползаете все, червями, – пробасил Яковенко, не прекращая улыбаться. – Смысла не видите. В земле начали, в земле и кончите.
Голос у него оказался почти шаляпинский – мощный, густой, резонирующий.
– Чего ты плетёшь? Какого мы смысла не видим?
Вокруг них стали собираться милиционеры, однако старшего – Комарова – ещё не было, видимо, крутил Баранова, и потому Петров решил не прекращать разговор с преступником. Который, похоже, сам желал высказаться.
– Тридцать три червя растоптал я, – продолжил Яковенко. – И дальше бы топтал, ежели б вы не вмешались. Но я уйду, другие придут, вот увидите…
Егор с трудом сдержался, чтоб не присвистнуть: тридцать три убийства?! Неужто не врёт? Трудно поверить в такое признание, но, с другой стороны, зачем Яковенко лукавить? Иной на его месте и от уже найденных открещивался бы, а этот, напротив, лишних два десятка себе приписывает.
– Где остальные тела? Рассказывай, куда дел?
– Тела вам нужны? Да тела – тьфу, грязь! Только кровь важна, кровь, она одна нужна для нашей цели!
Яковенко явно завёлся, и Петров понял, что обязан воспользоваться его состоянием и вызнать как можно больше.
– Для какой ещё цели?
Молчание.
– Для какой цели?!
Но арестованный не отвечал, с улыбкой разглядывал перешёптывающихся милиционеров и молчал. Понял, что нагнал страху, и наслаждался произведённым эффектом.
– Откуда у тебя нож с журавлём? – неожиданно спросил Петров и попал в точку.
– Нож не тронь! – заорал Яковенко, выпучив глаза. – Не тронь!
Не удержался – бросился на милиционера, и лишь в самый последний миг Фролов успел сбить его с ног. А дальше…
А дальше случилось то, что ни в коем случае не должно было случаться с народными советскими милиционерами. Дальше рухнула стена запретов, и люди бросились на упавшего зверя. И принялись бить его, позабыв о законе и правилах, позабыв обо всём, кроме желания уничтожить тварь. Люди били зверя остервенело, безжалостно, и подоспевшему Комарову с огромным трудом удалось остановить побоище и спасти окровавленного Яковенко от самосуда.
Для того чтобы через три месяца душегуба расстреляли по приговору суда.
* * *
Ростов-на-Дону, наши дни
Улица Тельмана была мертва. Магазины закрылись часа два назад, люди сидели по квартирам и в большинстве своём спали – по крайней мере, в ближайших домах горело каждое пятое окно, не больше. Дремали припаркованные у обочин машины, и ветер, что разгулялся днём, утих, словно тоже отошёл ко сну. Казалось, ничто уже не сможет вырвать улицу из лап Морфея…
…как вдруг тишину разорвал частый стук каблуков.
Остаться в офисе допоздна Лера решила сама: работы за неделю поднакопилось прилично, и заниматься ею на выходных женщине не хотелось. Да и домашняя обстановка, что греха таить, расслабляет донельзя: ну кто в здравом уме станет возиться с документами у компьютера, когда по телевизору идёт «Давай поженимся»? А эту передачу Лера очень любила. Пусть там всё фальшиво, но… чёрт возьми, как же хочется, чтобы именно с тобой нечто такое случилось на самом деле. Как большинство женщин за тридцать, которые любят худеть и эклеры, Лера мечтала встретить принца. Она искренне верила, что однажды к ней подъедет белый «Мерседес», из которого на неё посмотрит сама судьба – в лице красавца едва за сорок, с благородной проседью в волосах и щетиной, добавляющей образу привлекательности.
Впрочем, в те мгновения, шагая по безлюдной улочке, Лера думала не о принце. Память, будь она неладна, подкидывала совсем другие картины – в частности, кадры из вечерних новостей, которые начинались после любимой передачи.
«Очередная жертва таинственного убийцы…» – гудел в голове голос диктора, от которого по спине бежали мурашки. И тонко намекали, что следовало всё же уйти с работы вовремя.
«Ничего, ничего… Со мной ничего не случится…»
До перекрёстка было рукой подать, когда сзади послышался рёв мотора. Хотя «рёв» – это, пожалуй, сильно сказано, ведь к обочине причалила не жалкая «шестёрка», а старенький, но вполне респектабельный «Вольво». Что характерно – белый, прямо как в мечтах.
Стекло пассажирской двери плавно опустилось, и сидящий за рулём мужчина осведомился:
– Валерия, вы ли это?
Женщина остановилась, медленно повернулась и увидела знакомое широкое лицо Андрея Смирнова, инженера-конструктора из соседнего отдела. Был он, как обычно, слегка растрёпан и не смотрел в глаза, уводя взгляд в сторону, но Лера обрадовалась:
– Андрей?!
Смирнов улыбнулся – видимо, обрадовавшись, что она помнит его имя. Андрей был явно неравнодушен к собеседнице; впрочем, она поняла это уже давно, ещё когда он подсел к ней неделю назад в столовой и неуклюже «ухаживал», подавая то одно, то другое. С тех пор они здоровались, разговаривали в курилке на разные темы, но дальше их роман пока не продвинулся.
До этого момента.
До встречи на мёртвой улице, по которой поздними вечерами даже ветер не решается гулять…
«Судьба?»
– Что вы здесь делаете?
– Был у знакомых, помогал с переездом после работы и вспомнил, что забыл портмоне с документами…
– Правда?
– Увидел вас и чуть из машины не выпал.
– От удивления?
– От радости.
– Да вы что?..
– Садитесь, довезу, – предложил Андрей.
Лера пожала плечами. Отказываться глупо – до остановки ещё топать и топать, маршрутки ходят раз в час, а погода не слишком располагает к томительному ожиданию.
– Садитесь-садитесь, – подначивал Смирнов.
– Ну что вы из-за меня потащитесь… – вяло запротестовала Лера.
– Так я никуда не спешу. Мне… мне будет приятно, если вы согласитесь, – заверил мужчина.
И Лера, театрально выдохнув, сдалась:
– Ладно.
Опустилась на пассажирское сиденье и поблагодарила:
– Спасибо, Андрей. Вы меня выручили.
– Как там в старой песне пелось? – Он направил «Вольво» от тротуара. – Мы рождены, чтоб сказку сделать былью… Тут, конечно, не сказка, а так, мелочь. Но смысл вроде тот же.
Лере сравнение показалось надуманным донельзя, но она сочла за лучшее промолчать.
– Куда? – спросил Смирнов.
– На Мурлычёва.
– А где это?
– Возле парка Революции.
– А, понял…
Белоснежный «Вольво» поплыл к перекрёстку. По радио Боярский тихонько пел о зеленоглазом такси, и Смирнов, судя по шевелению губ, вторил питерскому «мушкетёру». Лера же отвернулась к окну и уставилась на ночной Ростов.
– А вы, кажется, частенько по пятницам задерживаетесь? – предположил Андрей, снова привлекая внимание попутчицы.
– А? – Она оглянулась и подняла руку, убирая с глаз упавшую прядь волос. – Ну да, в общем… Не хочется домой работу брать, легче задержаться. Но сегодня что-то совсем я… припозднилась. Да и осень, темнеет рано…
– Унылая пора, очей очарованье… – с чувством продекламировал Смирнов.
Его манера вворачивать в беседу избитые цитаты раздражала чрезвычайно. Андрей, судя по всему, был из тех людей, которые любят выражаться чужими строчками, поскольку родить собственные неспособны.
Из вежливости Лера снова промолчала, и он, не встретив поддержки, умолк.
Вслед за «мушкетёром» Боярским по радио запел «гардемарин» Харатьян.
«Тематический вечер, что ли, у них там?» – подумала Лера.
– По воле рока так случилось… – тут же зашептал Смирнов.
«О, Господи… может, лучше было бы пойти пешком?»
Они миновали парк и, свернув налево, стали подниматься вверх по улице Каяни.
– Здесь направо… – начала было Лера, однако Смирнов проигнорировал нужный поворот. – Андрей, вы проехали!
– В самом деле? Вот незадача! Ну, ничего, сейчас сделаем небольшой крюк и всё исправим…
Он говорил спокойно, с улыбочкой, однако у Леры появилось нехорошее предчувствие.
Смирнов свернул на квартал северней Мурлычева.
– Андрей, ну куда вы? Там же тупик! – возмутилась Лера.
– С чего вы взяли?
– Это мой район! Я тут всё знаю.
Смирнов будто не слышал.
– Остановите машину! – Лера вцепилась в ручку, попыталась открыть дверь, но та оказалась заблокированной. – Немедленно остановите, я вам говорю!
– Заткнись, – прошипел Андрей сквозь зубы.
– Что?!
– Заткнись, сука!
Женщина потянулась к кнопкам управления стеклоподъёмника, однако Смирнов ударил по тормозам, и она от неожиданности больно стукнулась лбом о панель. Не дожидаясь, пока Лера опомнится, Андрей ухватил её за волосы и резко потянул к себе. Лера взвизгнула, попыталась вырваться, но Смирнов держал крепко.
– Помогите! – воскликнула женщина, тарабаня в стекло.
– Заткнись, – в третий раз произнёс Андрей.
Его левая рука нырнула в карман, однако достать Смирнов ничего не успел: стекло водительской двери разлетелось вдребезги и ему в лоб упёрся чёрный ствол автомата.
– Руки покажи! – заорал стрелок – коренастый мужчина в чёрном комбинезоне, лицо которого скрывала маска.
Андрей затрясся.
– Руки, живо! Работает спецназ!
Смирнов отпустил рыжую гриву Леры и показал руки. А женщина, дрожащей рукой дотянувшись до брелока, нажала на кнопку автозамка. Флажки с характерным щелчком поднялись, женщина распахнула дверь и вышла из машины. Пошатнулась, но её тут же поддержал высокий блондин в чёрной кожаной куртке и джинсах.
– Ты как?
Это был капитан Борис Литвинов из убойного.
– Порядок, – с трудом проронила Лера.
– У тебя синяк на лбу… Ударил?
– Ударилась… Он затормозил… О торпеду стукнулась…
– Ты молодец. – Литвинов заглянул в салон, брезгливо поморщился при виде Смирнова и, приобняв, повёл Леру за собой.
– Надо было брать его с поличным… – пробормотала женщина. – Чтоб не отвертелся…
– У тебя всё получилось. – К ним подошёл ещё один мужчина – черноволосый, плотный, лет сорока на вид. – К награде представим.
– Спасибо.
– Отдыхай, пока. – И повернулся к Смирнову, которого спецназовцы уже выволокли из машины. – Права тебе уже зачитали? Вот и хорошо. Поехали скорее, а то время позднее, а тебя пока оформишь, вообще за полночь будет…
– Я могу заняться, – вызвался Литвинов.
– Тебя, Боря, жена дома ждёт, – хмуро заметил Фёдор Семёнович.
– А вас прям не ждёт! – фыркнул Боря.
– А моя привыкла, что я поздно. Да что там – она уже, наверное, спит. Так что мы сами со Смирновым потолкуем, не спеша… Да, Смирнов? Ты ведь не против поговорить с подполковником Брагиным по душам?
Смирнов промолчал, затравленно наблюдая за тем, как спецназовец достаёт из его кармана большой складной нож.
– Вот тебе и инженер, – вздохнул Брагин. – Вот тебе и конструктор. Или вы ножом ватман режете, господин Смирнов?
Андрей не ответил, даже головой не мотнул.
– Не ватман… – печально констатировал Брагин. – Совсем не ватман…
Спецназовец – тот самый крепыш с автоматом – защёлкнул наручники на запястьях арестанта, и в этот момент Смирнов неожиданно «включился»:
– Вы… что вам от меня надо? Что я сделал?
– А я думал, вы до управления будете молчать… – рассмеялся Фёдор Семёнович.
– В чём меня обвиняют? – будто не слыша его, продолжал Смирнов. – Снимите наручники!
– Вы подозреваетесь в шести убийствах, – посерьёзнев, ответил Брагин. – И крепко подозреваетесь, господин Смирнов, очень крепко. А обо всём остальном мы поговорим в управлении.
– Вы не имеете права!
– Имею.
– Нет!
– При желании можете на меня пожаловаться, – пожал плечами подполковник. – Вам будет предоставлена такая возможность.
И кивнул.
Спецназовцы потащили задержанного к фургону, но в тот миг, когда Смирнова разворачивали, на его губах появилась надменная улыбка.
Как будто его не в полицейскую машину вели, а он милостиво разрешал слугам донести себя до кареты…
…Его усадили на стул, пристегнули к столу и велели помалкивать. Ему такой подход не понравился, но кого это волновало – правила есть правила. В настоящий момент Смирнов официально подозревался в убийстве, и не просто в убийстве, а в серии смертей, исполнителя которых ушлые журналисты наградили кличкой Филин. И именно поэтому обращались с ним соответственно, то есть – предельно жёстко.
Убивал Филин только женщин, только ночью и удары наносил обязательно сверху – за это и получил эту кличку. Убивал нечасто, раз в несколько недель, и ошибку допустил всего одну – убил сослуживицу по прежней работе. Потянув за эту ниточку, Брагин сумел вытащить преступника на свет божий.
– Ну что, господин Смирнов? – Подполковник опёрся на стол сжатыми в кулаки ладонями и угрюмо посмотрел на маньяка. – Допрыгались?
Борис Литвинов уселся на стул сбоку от задержанного и скрестил руки на груди.
– Я до сих пор не понимаю, на каком основании вы меня сюда притащили, – дрожа всем телом, ответил Андрей. – Меня в чём-то обвиняют?
– Вас задержали за нападение, то есть – за покушение на убийство Валерии Сулиной. Она, к слову, сейчас побои у врача снимает.
– Да какие там побои… – пробормотал Андрей.
– Кроме того, имеется видеозапись, – с нажимом продолжил подполковник, – на которой отчётливо видно, как госпожа Сулина садится в вашу машину. Плюс – запись вашего разговора, включая финальную его часть.
Андрей злобно сверкнул глазами, но промолчал.
– Что скажете?
– Плохо помню, что происходило в машине, – нехотя протянул Смирнов. – Но для протокола скажу, что Валерия мне всегда нравилась и я ни за что не причинил бы ей вред.
Брагин улыбнулся, как будто услышал то, что ожидал, раскрыл папку, взял одну из лежавших в ней фотографий и показал задержанному:
– Узнаёте?
Смирнов мельком глянул на фото и отвернулся.
– Вижу, узнали, – кивнул подполковник.
– Это вы видите, – уточнил Андрей. – Я ничего такого не говорил.
Полицейский достал следующий снимок:
– А эту женщину помните?
И снова Смирнов удостоил фото лишь мимолётным взглядом. И продемонстрировал надменную ухмылку, которая заставила Литвинова едва слышно чертыхнуться.
– А эту?
И именно этот, третий снимок, вызвал у Андрея реакцию:
