Kitobni o'qish: «Свои камни»

Самодельная молитва

Ваня положил на траву школьный портфель и принялся расшнуровывать ботинки.

Раколовку он поставил еще утром, еще до школы. Встал по росе, запихнул в клеть задавленного с вечера мышонка и поставил ловушку в тростнике. Не глубоко так поставил, там куда смог дойти, закатав брюки.

Теперь ловушку нужно было вытащить. Ваня поставил ботинки на камень и принялся закатывать штанину.

Речка Вытегра была широкая, мелкая и вообще неправильная. Учительница Вера Георгиева, говорила, что в северном полушарии реки текут либо с юга на север или с севера на юг, а Вытегра текла на восток. Зимой промерзала до дна, и ее словно и не было. Весной разливалась в полную силу, но летом распадалась на мелкие рукава-протоки. Всякий раз по-новому.

На правом берегу стояла деревня Кутевра, на левом Гальпериха. А если пустить с низкого мостика бумажный кораблик, то он приплывет в Дратово. А больше никуда этот кораблик не попадет, потому что застрянет в плотине или сгинет под мельничным колесом колхозной мельницы.

Ваня закатал брюки и смешно зашлепал к заветному месту в тростнике, где под самой поверхностью воды виднелся пробковый поплавок, привязанный к концу веревки. Нащупав веревку, Ваня потянул и в душе порадовался тяжести. Видать глянулся ракам придавленный мышонок.

Раков за пол дня наползло с полторы дюжины. Ваня сложил улов в мешок, а мелочь выпустил. Теперь можно было спокойно возвращаться домой и приниматься за уроки. Ваня подцепил на палку ботинки и зашагал по пыльной дороге в сторону дома.

На пол пути его обогнал грузовик, обдал парнишку пылью и бензиновой вонью. Ваня успел закрыть глаза и отвернуться, но пыль все равно забилась в нос.

– Ух тебя, зараза! – кинул Ваня в след грузовику.

Ваня с минуту отплевывался и утирался. Он понимал, что отчасти сам был виноват, что задумался и не услышал грузовик. Но тот мог бы и погудеть. Но можно было и не идти по пыльной дороге. Ваня отряхивался и ругался. За этим занятием его и застал дед Афанасий.

– Что шумишь, пионер, – окликнул он Ваню привычным ласковым голосом.

– Да носятся всякие, как угорелые, – обижено ответил мальчик. – Ни прохожих не жаль, ни машины. Тьфу.

– Ну будет, будет, – сказал дед, подходя ближе и поднимая оброненный внуком мешок с уловом. – Не сердись на шофера, Господь с ним.

– Вот и наказал бы его за такие лихачества, – успокаиваясь ответил Ваня.

– Ну, Господь сам знает как надо, – сказал дед и потрепал Ваню по голове. – Наше дело злобу не копить.

– Ну все равно обидно, – начал было Ваня. – Несправедливо.

– Что же не справедливого? – удивился дед, заглядывая в мешок. – Вон какой улов нам Бог послал.

– Да причем тут Бог, – бросил Ваня. – Это я сам раколовку сделал, сам поставил.

– Ну так раки могли и не приползти, и не попасться.

– Как не попасться, я им такого мыша подбросил, – рассмеялся Ваня.

Дед Афанасий улыбнулся в ответ, и они пошли через мосток ведущий в Кутевру.

Сразу за мостом дорога поворачивала и шла вдоль реки, но теперь уже по кутевринскому берегу. Колхозное начальство уже второй год грозилось перенести мост ближе. А то деревни друг напротив друга, а мост в версте выше по течению. И кто его там решил построить? Одно слово неправильная река. Говорили, что так сделали, потому что напротив деревень река слишком широко разливается. Так и что, говорили другие. По ней летом в брод перейти можно. Правда никто и никогда из Кутевры в Гальпериху вброд не ходил. Мост же есть.

А вот из Гальперихи в Кутевру пробовали, уполномоченный из района верхом поехал, по темноте, правда, поехал, так с конем и перевернулся. Сам насилу выбрался, коня перепугал, а фуражку свою только у дратовской плотины и догнал. А ругался, смех и грех одном словом. С гальперинскими всегда все не складно. Даром что и школа на их берегу, и правление, а все одно не складно.

Когда Ваня с дедом дошли до околицы жара немного спала. Давешний грузовик торчал на гальперинском берегу у ворот колхозного склада.

Во всей Гальперихе было только одно каменное здание. С высокими окнами и башенками, его то и определил под склад. Здание крепкое. На окнах решетки. Местами крыто железом. Правда крыша странная. Словно не своя, а так, наскоро сколоченная из горбыля крышка, как для бочки. Зато ворота железные.

Дед остановился посмотрел на склад, покачал головой, и они пошли дальше.

Пока Ваня делал уроки, день за окном стал гаснуть. С поля потянулось колхозное стадо. Проехал на велосипеде почтальон Митричь с потертой сумкой. Вернулась мать и принялась хлопотать на кухне.

Дед по приходу сразу запустил Ваниных раков в кадушку, чтобы дожили до ужина, а сам пошел в бывший коровник, теперь приспособленный под сарай. Дед чем-то стучал в глубине сарая, что-то перекладывал, потом уселся на колоду с стал править косу то и дело пробуя ее на палец и прищуриваясь.

В прежние времена Афанасий Чернов имел крепкое хозяйство. Из детей у них с бабкой Аглаей была только дочка Настасья, зато в хозяйстве все ладилось. На империалистическую войну деда не призвали. Грохотала она далеко от этих мест. А все перипетии нового времени обрушились на него, как и на его соседей совершенно внезапно.

Весной восемнадцатого года приехали какие-то люди, по виду из города и объявили новую власть. И поначалу никакой разницы селяне не почувствовали. Работали, как и работали. Даже перезимовали благополучно.

В следующий раз власть приехала и постановила организовать из крестьянских хозяйств колхоз. И собрать излишки продовольствия на нужды новой власти, борющейся за свободу мирового крестьянства и пролетариата.

На поверку оказалось, что особых излишков ни у гальперинских, ни у кутевринских нет. А угонять скотину представители власти не решились потому, что постановили направить весь скот в собственность колхоза. Да и отчитаться на верх о создании колхоза «Имени «Пятой годовщины октября». Они сочли это более полезным нежели пригнать конфискованное стадо. Видимо уже обжигались.

Начали с гальперинских, потому как в их деревне обосновалось правление нового колхоза. Но с гальперинскими вышло не гладко. Несколько семей не пожелали сводить скотину в общее стадо. Тогда коров у них просто забрали, а двоих самых рьяных мужиков с семьями увезли в город.

Дед Афанасий в тот год разжился небывало удачно. В хлеву стояло аж четыре коровы. И местный активисты даже вознамерились записать его в кулаки. Но совершенно внезапно для них дед Афанасий добровольно передал в колхоз всех четырех буренок, а взамен получил должность пастуха. Бог дал Бог взял, рассудил Афанасий. Ссорится с рабоче-крестьянской новой властью, ему, потомственному крестьянину, было совершенно незачем. Жизненный опыт подсказывал ему, что иногда стоит и уступить, нежели уперется. К тому же родился внук Ванька и за коровами жена и дочка ходить уже не поспевали. Настасьин муж, Павел, был на заработках в городе, потому записаться в колхоз дед Афанасий счел верным выходом.

Как начиналась жизнь в колхозе Ваня не помнил. Он родился после, а когда вырос колхоз уже существовал и работал. Один раз правда Митька Нахалов ни с того не с сего обозвал его «кулацкой мордой», за что и получил от Вани по физиономии. Смысла сказанного Ваня тогда не знал, а просто счел такое отношении обидным и расквасил Митьке нос.

Митькина мать тогда приволокла упирающегося Ваньку к деду с требованием наказать драчуна.

Но дед Афанасий, вместо того чтобы наказать Ваньку, вдруг так расстроился, что Ванька сам невольно расплакался. Митькина мать, видя такое дело убралась восвояси.

Почему так случилось Ваня не знал, но ему вдруг стало так тяжело на душе, а с дедом как-то особенно сблизило.

Сколько Ваня себя помнил, дед никогда не ругался, хотя в деревне скандалы между соседями случались. Если деду оказывалось при них присутствовать он никогда не принимал ни чьей стороны, а только печалился и смурнел.

А так всегда был очень добрым. Казалось, ничего в жизни не могло его обидеть или разозлить. От только всякий раз вздыхал, проходя мимо колхозного склада.

Позже уже в школе Ваня узнал, что раньше склад был церковью. Но потом советская власть сама все дала рабочему и крестьянину и теперь в Боге нет надобности. Потому как сам человек всему голова и всему хозяин.

В очередной раз, когда дед вздохнул, проходя мимо колхозного склада, Иван решил поделиться с дедом этим своим новым знанием. Они как раз спускались к реке чтобы отвязать лодку и плыть на нижние луга, где деду надо было пости колхозное стадо.

– Дедушка, – начал Ваня, когда они отплыли от берега и стремнина стала увлекать лодку. – Наука говорит, что с развитием познания законов природы потребность в Боге неизбежно исчезнет.

Ваня сидел на носу и внутренне порадовался тому, какую ученую фразу он сумел произнести.

Но дед никак не прореагировал на это внезапное откровение. Он направлял стремительное движение лодки. Вытегра, будучи неправильной рекой, разливалась летом не несколько рукавов и каждый имел свои особенности. Один несся, другой закручивался, а третий медленно полз, едва качая камыши.

– Нам сегодня Бог совсем не нужен, – продолжил Ванька, вдруг преисполнившись ощущения идеологического превосходства.

– А как же она, наука-то, открыла, что Бога нет? – не отрывая взгляда от бурной воды спросил дед.

– Как это как!? – воскликнул Ваня – Наука, все может постичь на опыте. Ей известны все законы устройства природы.

– Ну так их же Бог устроил, – пряча улыбки ответил дед.

– Все это слова! – утвердительно заявил Ваня. – Наука все может объяснить. И без всякого Бога.

– А если что-то не сможет?

– Тогда, значит этого и вообще нет, – победно воскликнул Ваня, ему вдруг показалось, что он стоит на сцене перед всем пионерским отрядом и делает доклад. – Дайте мне точку опоры, и я сдвину землю, так сказал античный ученый Архимед.

– Ну так и Бог все может, – ответил дел налегая на весло и выводя лодку к берегу. – Если надо и Солнце остановит, и Землю может остановить.

– Так пусть докажет, – рассмеялся было Ваня. – Возьмет и остановит.

Вот тогда и посмотрим.

– Бог не делает этого, потому что нас любит, – сказал дед улыбаясь.

– Это как же получается? – насел Ваня. – Ничего доказать не может, а объясняет это любовью. Хорошо устроился.

В этот момент нос лодки врезался в берег, и Ваня полетел через борт прямо в заросли осоки.

Дед Афанасий сошел на берег, затянул лодку на песок и привязал ее к старому потертому ивовому пню. Потом вынул из осоки барахтающегося Ваньку, отряхнул его и прижал его к груди.

– Бог не останавливает Землю, потому любит нас, – сказал дед, вынимая запутавшийся лист из волос внука. – Он понимает, что, если Земля остановится, мы все упадем.

– А как же тогда наука? – шмыгнул носом Ваня.

– Пусть работает, – ответил дед. – Глядишь и найдет Бога. Или еще что полезное. А нам искать не надо.

– А чего же нам делать? – совершенно растерялся Ваня.

– Смотреть, слушать, – ответил дед, вынимая из лодки узелок с собранной им в ночное снедью. –Любить, верить, просить, надеяться и уповать.

– Чего просить то? – из всех слов Ваня пока понимал только те, которые мог примерить на себя.

– Милости, – ответил дед.

– А это что?

– А это всякий раз, будет по-разному, – дед потрепал внука по голове. – Но всегда во благо.

Дед закинул за спину котомку, взял вязанку дров и пошел к стаду. Ваня семенил за ним со свертком одеял, которые дала им в ночное бабушка.

– Ты, Ваня, только веруй, что Бог есть, – не оборачиваясь, но так, чтобы было слышно внуку говорил дед. – Всякое в жизни случается, а ты уповай. Он нас всех любит. Обращайся к нему за помощью. Только искренне и все получишь. Человек-то, он и в самом деле сам многое может, только без Бога это ему редко на пользу идет. Ни ему, ни другим. Это уже сложно.

– А что говорить? – в небе вспыхивали звезды, и Ваня шел как зачарованный.

– А говори, как есть, – ответил дед. – Как можешь, так и говори. Слова-то особые есть, да я их не запомнил.

– И как же ты говоришь?

Да самодельно как-то, – ответил дед. – Тут главное о любви помнить и просить не столько выгоды себе, а добра другим Господь это ценит. Ладно, Ванька, заболтались мы с тобой. Вон и пришли уже. Тут будем на ночное становится. Вон и Степан с Андреем идут.

Пасти стадо в ночное пришлось потому, что правление решило ударно перестроить разом и коровник, и конюшню.

Коровы расположились ближе к воде, поревели, да и улеглись. Лошадей отогнали в низинку, и они там кивали головами, похрипывали и бродили под звездами. С реки приполз туман, укрыл мирных коровок, так заботливо, что даже крики ночных птиц их не тревожили. А кони бродили в своей низинке, кивали головами и иногда смотрели на звезды.

Потрескивал костер и дымок вертикально поднимался вверх, казалось, к самым звездам. Ваня лежал на одеяле и смотрел в ночное небо. Сначала он отыскивал звезды знакомые по висевшей в классе звездной карте. Но скоро глаз уже различал звезды, которых на карте не было, а потом Ваня уже не видел ничего, кроме звезд. В этот момент ему вдруг захотелось сделать так, как сказал дел, но, чтобы не слышали остальные. Ваня мысленно попросил, по-своему, как умел, но в тот раз ничего не произошло.

Происходить стало потом. И происходить так быстро, что Ваня только диву давался. Еще недавно он ловил раков и ни о чем не думал, а теперь чуть не каждый день в деревню приезжали милиционеры и кого-то увозили. Правда некоторые потом вернулись, но где были не рассказывали, а только исподлобья глядели на остальных. Однажды забрали даже деда Афанасия, но через неделю он вернулся, потому как исконно крестьянское его происхождение никакими доносами перевесить было невозможно.

Что хотели от Афанасия он так и не понял. Человек в васильковой фуражке то грозил ему, то взывал к крестьянской сознательности, то обвинял в пособничестве контрреволюции, то соблазнял невиданными перспективами.

Но дед ничего ему ответить не мог, поскольку никак не мог понять, чего на самом деле хочет от него этот человек. Тот видимо и сам не знал, в чем уличить сельского пастуха. И, продержав его неделю в тюрьме, выпустил на все четыре стороны, хотя и погрозил, «мол ты у нас на примете».

Дед вышел из тюрьмы, решив, что такую непонятную историю с ним мог сотворить только бес. Как мог попросил заступничества у Бога и вернулся домой.

Но там была новая напасть. Бабка Аглая, переживая за деда, слегла и ослепла на один глаз. Прибывший из района на пятый день доктор констатировал застарелую опухоль и велел крепиться.

Они и крепились. Гроб для бабушки дед сколотил сам. На похороны Ваню не пустили, потому как была годовщина Революции и на сборе должны были присутствовать все.

Ваня с удивлением наблюдал за тем, как меняются люди. В школе все время говорили про каких-то врагов народа. Которые всюду развели вредительство и мешают крестьянству и рабочим строить светлое будущее. Что всюду заговоры. Все теперь смотрели друг на друга с опаской, и надо было следить за тем, что говоришь, и за тем, чтобы поменьше людей знало, что ты делаешь. Совсем плохо стало Ване, когда вдруг забрали Арсения Павловича, учителя математики. Ваня не мог понять, как этот пожилой полноватый человек в толстых очках мог вредить крестьянам строить светлое будущее.

Вместо него приехал молодой учитель. Энергичный и улыбчивый. Математику он знал хуже, но зато отлично организовал класс. Чуть не каждую неделю собирал всех после уроков и рассказывал о достижениях советский власти. Об их, пионеров, важной роли в создании нового общества, где будет всем светло, сытно и хорошо.

Даже на каникулах он не прекратил свою работу. Собирал учеников на помощь старшим и во многом благодаря его рвению Ваня и оказался внутри колхозного склада.

Учитель предложил председателю задействовать школьников в очистке склада пред приемом нового урожая.

Класс пришел к складу, сторож отворил широкие кованные двери и пустил делегацию. Склад был пустой, хлеб уже посеяли и на потертом, во многих местах пробитом полу валялись куски мешковины, старое автомобильное колесо, куча старой пересохшей конской упряжи, какие-то куски досок, масляные тряпки.

Учитель распорядился мальчикам выносить старье и складывать за складом в канаве, а девочкам подметать мелкий мусор и складывать в мешки.

Ваня носил доски, перетаскивал с места на место какие-то железяки, видимо выбитые из стен, но не пригодившиеся. Но самое главное, он смотрел на верх. Изнутри склад был выбелен, но на потолке почему-то были нарисованы какие-то люди. Все в длинной одежде, у многих в руках книги с непонятными буквами. Разглядывая их, Ваня остановился.

– Что, Чернов, – окликнул его учитель, – смотришь на пережитки прошлого? И очень зря.

– Да я и не смотрю, – ответил было Иван.

Но учитель вдруг заподозрил неладное и продолжил.

– Это, дорогой ты мой товарищ, пионер Чернов, все глупость и мракобесие, – кладя Ване руку на плечо начал учитель. – Вон видишь тетка стоит, голову наклонила. Так эти самые попы-мракобесы считали, что она сама, без мужа родила целого Бога. Вон он там, на половину замалеванный. Говорят, что он по земле ходил, мертвых мол воскрешал, слепых там разных лечил. А потом его свой же друг предал, и его римляне к кресту прибили. Вон там смотри слева. Как ты считаешь, если бы он был Бог, такое бы можно было с ним сделать?

Ваня пожал плечами.

– Верно товарищ Чернов. – вокруг стали собираться пионеры и тоже поглядывали туда, куда указал учитель. – Так вон те люди, которые с ним ходили и считали его своим учителем и спасителем, потом всем рассказали, что он, три дня будучи мертвым ожил и на небо улетел. И попы в этой церкви народ учили, что и мы так должны.

– А почему он не сбежал от тех, кто его судил? – деловито спросил Ваня, рассказ учителя как-то очень бегло описывал то, что было нарисовано на потолке и стенах.

– А он якобы думал, что тем самым всех людей спасает, – рассмеялся учитель и окинул взглядом всех собравшихся. – Но нам, коммунистам и комсомольцам, не нужны такие милости. Мы сами построим свою жизнь и создадим новое общество.

– Точно, – подхватил кто-то из ребят. – А всяких там колеблющихся и слабохарактерных мы в раз вычистим.

Класс загалдел. Ваня не слушал, он взял очередную доску и понес выкидывать. Теперь он старался работать и не останавливаться, но украдкой посматривал на расписной потолок. Вспоминая слова учителя, он никак не мог сопоставить его с картинками. Да и картинки казались не связанными друг с другом. Ваня никак не мог связать их в одну историю, как бывает на агитационных плакатах. Где сначала буржуи, потом революционные матросы, а потом светлое будущее. Он то и дело ловил уже знакомые лица. Но яснее не становилось.

Наконец, субботник кончился, учитель всех распустил по домам. Правда перед этим он поручил троим ребятам подготовить к понедельнику доклад на тему церковного мракобесия и пережитков поповской жизни. Ваня обрадовался, что его в докладчики не назначили, но вида не показал, к тому же возникла возможность подумать над этой историей.

Однако, в понедельник, никакого доклада не случилось, потому что за день до этого черная тарелка радиоприемника передала обращение Молотова к гражданам Советского Союза.

С первых же дней войны, жизнь в деревне совершенно изменилась. Почти всех мужиков призвали в красную армию. А Ваниным одноклассникам пришлось заменять их на колхозных работах. Ивана приставили на помощь к плотникам в колхозных мастерских.

Первый военный год прошел тяжело. Почти всю наличную скотину свели на мясо, потому что оно стало важнее молока. Все что росло на полях бесконечными караванами тянулось к фронту. А оттуда все летели и летели бумажки, от которых женщины становились черными и молчаливыми.

А на второй год умер дед Афанасий. Гроб деду Ваня сделал сам из остатков горбылей и брусков. На похороны приехала из города Ольга Макаровна, мать Ваниного отца. Мать знала ее плохо, потому как с Павлом они расписаны не были. И хотя Павел Ваню признавал, и даже приезжая привозил подарки, особой тяги к сыну не испытывал. Почти все время он жил в городе и работал на фабрике.

Оказалось, что отец пропал без вести, под Ленинградом.

– Вот что, Настасья, – после поминок сказала матери Ольга Макаровна. – Переезжать вам отсюда надо.

– Куда же это? – удивилась Настасья.

– В город, – решительно ответила Ольга Макаровна. – Ты знаешь, промеж нами всякое случалось, но я в ваши с Пашкой дела не лезла, может и зря, что не лезла. Да только сейчас не время старое поминать. Вон у тебя и Иван подрос. А война поди еще год не кончится. Тогда и ему повестка придет.

– Да как же это переехать? – удивлялась мать. – Тут хозяйство, а у вас, чем жить?

– А так. В городе несколько эвакуированных заводов запустили. Рабочих не хватает. Открыли школу для рабочей молодежи. Кормят, учат, общежитие. Выучится Ванька на токаря или на литейщика, глядишь и бронь получит.

– И то верно, – покосилась на сына Настасья. Почитай последний мужик в роду и остался.

Еще пару дней мать колебалась, по потом поддалась и, выправив к колхозу документы, поехала в город вместе с Иваном.

Ольга Макаровна не обманула. Работа нашлась быстро. Мать устроилась на швейную фабрику, а Ивана взяли разнорабочим на эвакуированный машиностроительный завод. Литейщик из Ивана не вышел, и он пошел учится на токаря. Учились прямо на заводе. То по утрам, то вечерами. Ваню приставили к пожилому усатому мастеру, Петру Гавриловичу. Был он старым рабочим, всю жизнь прожил бобылем, но дело свое знал. А так как Иван успел освоить в колхозе плотницкое дело, то и токарную науку от своего наставника перенял по четвертому разряду.

– Давай, давай, парень выходи в люди, – подтрунивал над ним Петр Гаврилович, глядя как Иван, высунув язык примеряет штангелем очередную деталь.

Бронь Иван не получил, да и не особенно старался, хотя план выполнял на сто пять процентов. Несмотря на это, в конце сорок третьего года Ивану пришла повестка в военкомат.

В те годы все происходило так быстро, что удивляться не было времени. Уже через три дня поезд вез рядового Ивана Чернова на запад мимо разорённых городов, через реки, текущие с севера на юг или с юга на север.

На фронт Иван попал не сразу, а почти до апреля сорок четвертого года, провел в запасном саперном полку, под Воронежем. Суеты хватало и там, и ни о чем кроме военной науки думать было некогда.

Только один раз Ивану приснился дед, каким он помнил его за день до смерти. Дед уже не вставал, но все равно улыбался всем, кто к нему приходил. Ваньку он по долгу держал рядом и требовал рассказывать деревенские новости. В такие минуты Ивану казалось, что дед вот-вот встанет. Но так не произошло.

В самый последний день, дед вдруг снова заговорил с внуком, как тогда в лодке.

– Ты, Иван, всегда помни, – говорил дел крепко держа внука за руку. – Что бы не случилось всегда помни, что Бог тебя любит и всех любит, и ты должен любить. Иначе никак нельзя, без любви все зря, все пустое. а с любовью ничего не страшно. Ты с ней как в танке.

Иван думал, что дед уже заговаривается, но память сама все запомнила.

Именно таким дед и вспомнился Ивану перед отправкой. И всю ночь Иван ворочался, силясь в голове понять, что же это за такая любовь, про которую говорил дед. Вспомнил он и то, как дед говорил обращаться к Богу за помощью. Как можешь, хоть самодельно. Только искренне. И тогда Ваня обратился.

Это было сложно. Слова получались не связные, то через чур простецкие, то наоборот мудреные. И Ваня думал, что обратись кто к нему с такими словами, он бы ничего не понял.

До утра он ворочался, то растягивая свою самодельную молитву до такой степени, что потом сам не мог ее повторить, то сжимая до двух трех слов. Наконец за минуту до подъема, он оставил это дело и сказал просто: «На тебя надеюсь, Господи».

Война катилась на запад так быстро, что саперному полку, где служил ефрейтор Иван Чернов понадобился не один месяц, чтобы догнать действующую армию. Полк то задерживался восстановить разбитый мост, то разминировал какой-нибудь городишко. В одном таком городишке на мине подорвался его друг Сашка, из неведомого, но успевшего стать знакомым города Иркутска. На одном из таких мостов сорвался с фермы его земляк Володька.

А Иван все шел и шел на запад. Стискивал зубы, когда хоронил однополчан. Радовался, когда приходило в полк пополнение и он мог передать свою науку какому-нибудь новичку из неведомого Саратова или Рубцовска. Радовался, когда попадались колонны с угрюмыми пленными. Стискивал зубы, когда щуп знакомо утыкался в металлический корпус очередной немецкой мины или когда лопаткой выравнивал очередной могильных холмик. И твердил: «На тебя надеюсь, Господи». Вскоре он уже не приступал ни к одному делу, не сказав этих слов. Они вдруг стали совершенно необходимы ему. Смысл, который обрела для него эта самодельная молитва постепенно раскрывала ему совершенно другой мир.

Когда полк все же догнал фронт, тот вдруг повернул на юг и двинулся в сторону Праги. По пути все чаще приходилось откладывать щуп и браться за автомат. Немцы попались упорные и зубастые, цеплялись за каждую деревню и городок.

В одном из таких городков на подступах к Праге, когда главные силы немцев были выбиты и, окончательно поняв свою судьбу, дрогнули и побежали, рота, где служил младший сержант Иван Чернов попала в огненный мешок.

На городской площади, где полукольцом высились трех- и пятиэтажные здания, среди сгоревших машин и перевернутых газетных киосков, саперы отстреливались от засевших на верхних этажах автоматчиков. Из окон летели гранаты, площадь то и дело заволакивало дымом, свистели осколки. Пули звонко барабанили по брусчатке, звенели, дробя остатки оконных стекол.

– Держись ребята! – кричал ротный. – Наши уже на подходе.

– Замешкались, сволочи, – старшина Пиренкин рядом с Иваном высовывал из щели дуло автомата и на удачу проводил по окнам. – Не успели драпануть, к союзникам,

Иван выглядывал из-за разбитого грузовика, быстро осматривался и давал длинную очередь по какому-нибудь окну. Бой шел монотонно. Саперы не могли выбить автоматчиков, а те не могли достать саперов.

И вдруг из перекошенной взрывом парадной двери прямо на площадь под огонь кинулось что-то маленькое и громко плачущее. Перебежало площадь, и забилось, под перевернутый прилавок, куда тут же ударила очередь из окна.

Иван не мог различить кто там, но из-под прилавка доносился такой пронзительный и перепуганный плач, что он бросился вперед.

– Чернов, назад, – закричал старшина.

Но Иван, выставив вперед автомат, давал короткие очереди по всем окнам подряд и несся через площадь. У самого прилавка среди перевернутых и растоптанных ящиков, он по звуку нашел того, кто кричал, машинально схватил его в охапку и стреляя во все стороны кинулся к ближайшей парадной.

Вбежав в полумрак подъезда, он еще раз дал впереди себя длинной очередью, оттолкнул оседавшего на пол долговязого немца, споткнулся и скатился за груду какого-то мусора.

Сверху упала граната, но подпрыгнула и упала под лестницу и не взорвалась. Иван дал вверх очередь, пролет отозвался сдавленным стоном.

Где-то вверху грохнул сильный взрыв и на улице разнеслось знакомое «Ура!», а следом пронзительный свист и какое-то диковинное «Полундра!».

Потом снова грохнул взрыв, где-то на верхних этажах и в подъезд ворвалась ревущая толпа солдат и матросов. Через минуту над площадью повисла небывалая тишина.

Только тогда Иван вспомнил о плачущем существе. К его удивлению, это оказалась маленькая обезьянка. Он видел таких на картинках, а теперь обезьянка забилась ему под ватник и тихо поскуливала.

– Ну, ты чего? – рассмеялся Иван. – Ты как сюда попала, дуреха.

Обезьянка перестала скулить и таращила на него огромные глаза. Иван вынул ее из-под ватника и заметил, что зверька посекло осколками. Он вынул из кармана платок и принялся наскоро его перевязывать. С верхних этажей стали спускаться саперы.

– Чисто, товарищ капитан, – донеслось сверху.

– Где Чернов?

– Да тут я, тут, – крикнул Иван, выходя из подъезда на площадь, где уже толпились саперы и подоспевшие им на помощь морские пехотинцы. Посреди площади разворачивались самоходки.

– Гляди-ка, Чернов пленного тащит, – грянул веселый хохот

– Да ладно вам, – отмахнулся Иван, вид у него и в самом деле был смешной.

Обезьянка вцепилась в него маленькими ручками, но, когда кто-то протянул ей сухарь, тут же осмелела.

– Что ржете? – рассмеялся Иван, – Куда ее теперь девать? Откуда она вообще взялась?

– Усыновить, – смеялись в ответ матросы.

– Пакуй бандеролью и шли домой, – подхватил подошедший чумазый танкист.

– Не забудь сухарей положить

– Отставить смех, – раздался голов командира роты, – Полковник.

К смеющейся толпе подкатил виллис, капитан тут же бросился докладывать, следом за ним поспешил старший лейтенант в пехотном ватнике и фуражке с «крабом», все принялись поправлять пилотки и ремни, смех прекратился.

– Кто возглавил атаку? – спросил полковник, выходя из машины

– Младший сержант Чернов, – доложил ротный, указывая на Ивана.

– Так получилось, – замялся Иван, все еще пытаясь совладать с расшалившимся зверьком. – Вот ее спасал.

– Зачем же ты ее спасал? – усмехнулся полковник.

– Да я не разглядел, – стал рассказывать Иван. – Думал мальчонка, ну совсем по-человечески плакала… теперь сам не знаю куда ее.

Из толпы снова прозвучало какое-то шуточное предложение. Полковник рассмеялся, потом повернулся в машине.

– Лейтенант, отметьте младшего сержанта, Чернова. А обезьянку отправьте в зоомагазин, я как раз в трех кварталах проезжал и видел витрины с клетками. Поехали Коля.

Виллис взревел мотором и сорвался с места, следом за ним покатилась колонна грузовиков.

– И верно Ваня, – сказал ротный. – Отнеси ее в магазин, наверняка там есть кто-нибудь. А мы пока тут остаемся, приказали проверить здания.

Иван нашел магазин, про который говорил полковник, почти сразу. В витрине стояли клетки с птицами. Иван вошел внутрь и над головой звякнул колокольчик. Огромный красный попугай над прилавком издал пронзительный призывный крик. В подсобке что-то упало и послышались шаги. Иван машинально выставил вперед автомат.

Но это оказался худощавый очень учтивый человек. По началу он явно перепугался, но увидев обезьянку совершенно переменился. Иван передал зверька хозяину, объяснил что-то на пальцах, посмотрел на пучеглазых золотых рыбок и вышел на улицу.

В городе было совсем мирно и тихо, даже не верилось, что всего в двух кварталах от магазинчика недавно шел бой.

Иван быстрым шагом направился обратно к площади. Там уже снова была какая-то сутолока. Из боковой улицы на площадь вышла помятая толпа пленных немцев. Колонна остановилась, и вожатый вышел вперед