Kitobni o'qish: «Медный бог»

Медный бог

Пролог

Эту историю, слышанную ещё от своего отца, мне пересказал мой дед, едва я пошел в первый класс и, конечно, ещё не подозревал, что когда-нибудь захочу стать писателем. Помню, как потряс меня финал повести: жестокий и нереальный! Но прошли годы, и другие, более важные интересы и дела, захлестнули молодую, ищущую опыта, душу. Событие, так долго и неприятно волновавшее меня, стерлось из памяти и, может быть, так и осталось где-то за чертой сознания, если бы не одно недавнее происшествие. Я встретил старого деревенского друга (школьные каникулы я всегда проводил в деревне), который сообщил, что моя хорошая знакомая, а точнее – подруга детства, «померла ещё тринадцати годов»… И он рассказал странную и страшную историю, конец которой показался мне настолько нереальным и ненавистным, что почти мгновенно, вопреки своей воле и даже, наоборот, употребив всю волю против, я до мельчайших подробностей представил события, о которых когда-то поведал мой прадед… Семен Иванович Силаев, купец первой гильдии, человек добрый, образованный и, несомненно, правдивый.

1

Иван Петрович купил это сверкающее чудо дорого. Очень дорого. Сосед, зная страсть Галушкина ко всяким безделицам такого рода, задал настолько неприличную цену, что любой другой бежал бы от неприятного продавца или, по крайней мере, сказал ему что-нибудь дерзкое. Так поступил бы каждый, но не Иван Петрович. Услыхав о редком раритете от бабки Николаихи – хитрый сосед! – Галушкин сначала побледнел, затем, держась за выпрыгивающее сердце, присел на скамью и только потом тихо, недоверчиво переспросил:

– Семнадцатый век?

Николаиха сочувственно покачала головой.

Через несколько дней в доме у Галушкиных появился и сам сосед Селедкин. Это был длинный, тощий тип с прилизанной прической и мелкими, липкими глазками.

– Да, самовар, – сказал он, царапая ногтем белую клеенку. – Семнадцатый век. Так сказать от предков… Вещь.

– Сколько? – глаза у Ивана Петровича сверкали как у влюбленного цыгана. – Сколько? – В эту минуту он готов был заложить все: дом, сад, душу…

– Договоримся, – промямлил Селедкин и надел скользкую зеленую фуражку.

– Когда?!

– Скоро.

Два дня Галушкин ходил сам не свой. Как тяжелая шаровая молния плавал он по дому в поисках жертвы. Его жена Вера, зная в муже эту странную и страшную страсть, благоразумно молчала. Единственная и любимая дочь Маша, всегда так трогательно обожавшая отца, боязливо прижималась к матери и огромными глазами, полными слез, обиженно и недоверчиво следила за каждым шагом Ивана Петровича. Последнее обстоятельство бесило Галушкина больше всего.

– Вера! – проскрипел он, не взглянув на жену. – Я заложу дом.

Вера вздрогнула, крепко прижала Машу. Бледное, тонкое ее лицо стало почти прозрачным.

– Хорошо…

– Ты пойми, эта вещь – моя! Моя!!! – В шкафу зазвенел хрусталь.

– Хорошо… Я согласна, – голос Веры зазвучал тверже. – Мы уйдем.

– Но пойми, Вера. Это все временно, это ненадолго, это всё так, мелочи, мелочи!.. – Трясущимися руками Галушкин подписывал какую-то бумагу.

2

Приближался день платежа. Закладывая дом, Галушкин не был уверен в том, что найдёт к сроку необходимую сумму. Если сказать честно, то это его и мало интересовало: в тот момент у него была лишь одна цель… Но получив желаемое, Иван Петрович вспомнил о семье. Вот уже несколько дней он не видался с женой и дочерью. Что-то похожее на нежность стало всё чаще появляться в душе у Галушкина. Сладкое, щемящее чувство особенно обострялось, когда он думал о Маше. «Как она там?» – спрашивал он себя по вечерам, когда, вдоволь насмотревшись на своего медного идола, начинал возвращаться к действительности. И вдруг как нож в сердце: «Через неделю – платеж!».

Как-то утром, заглянув в календарь, Галушкин вздрогнул и безвольно опустил плечи. «Завтра – так завтра…». Он прилёг на диван и о чём-то задумался. Неожиданно Иван Петрович вспомнил о сабле из дамасской стали, которую купил так, от нечего делать, недорого, даже не подозревая о ценности предмета. Но когда один из знакомых, страстный любитель и знаток оружия, хотя и не коллекционер, увидал саблю, вещь эта заняла в доме Галушкина достойное место. «Как же я мог забыть о ней!» – радостно подумал Иван Петрович. В этот момент за окном послышался шум.

Выглянув во двор, Галушкин сначала оглох, потом – ослеп. Толпа смуглых, шумных людей в белых чалмах и накидках что-то пыталась объяснить старому глуховатому садовнику. Впереди всех стоял стройный араб в ярком халате, расшитом ослепительными звездами. Огромные прозрачные перстни на пальцах и гордый вид незнакомца говорили о его высоком положении. Быстро взглянув на Ивана Петровича, он оттолкнул старика и почти без акцента произнес:

– Сабля… Дамасска…

Всё остальное было, как во сне. Принц цокал языком, рассыпал по зелёному сукну драгоценности, снимал перстни… Через пятнадцать минут Галушкин сидел один, обхватив голову руками, а из дверей в кабинет испуганно высовывался садовник, пожирая слезящимися глазами созвездие из бриллиантов, небрежно разбросанных по огромному письменному столу.

Галушкин спешил. Запыхавшись, он, было, остановился у грузных дверей городского банка, но распахнул их, взлетел по мраморной лестнице и только здесь отдышался. Управляющего на месте не оказалось, и Иван Петрович ворвался к заму. Бросив на стол несколько украшений, одним из которых был перстень с крупным бриллиантом, и положив перед изумлённым чиновником бумагу с печатью банка, Галушкин молча вышел. Разобравшись в чём дело, замуправляющего сначала рассердился и хотел послать за странным клиентом, но сделав в уме кое-какие расчеты, оставил свою затею и, закрывшись на ключ, долго гремел дверцами личного сейфа, насвистывая веселенькую арию.