Kitobni o'qish: «Поколение сильных»
От автора
Среди героев этой книги нет знаменитых имён и фамилий, так как посвящена она обычным людям: труженикам тыла, узникам, детям войны и простым воинам, чьи собранные в единый кулак усилия позволили внести весомый вклад в победу Советского народа над фашизмом.
Очень сожалею, что эта идея не пришла мне в голову раньше, так как каждый новый день уносит в вечность десятки последних свидетелей той Великой эпохи, что даёт шанс различного рода толкователям выдавать кривду за правду и наоборот.
Работая над каждым очерком, я не ставил перед собой задачу изобразить абсолютную точность события и разрабатывал сюжет исходя из информации, какую удалось получить в беседе с очевидцем события, но избегал художественного вымысла, стараясь показать эпизод таким, каким он был на самом деле. Конечно, было непросто распутать обрывочные сведения, связать их в единое целое, но всё-таки эта идея осуществилась.
Следует учитывать тот факт, что все герои книги – это люди очень преклонного возраста, поэтому я старался не принимать во внимание то, что вызывало хоть какие-то сомнения, но избегал и углубленного анализа ситуаций, излишних подробностей и всего того, что, несомненно, уместно в исследовательских работах иного характера.
Как автор, выражаю свою признательность Татьяне Потаповой, подсказавшей название заголовка к одному из очерков – его я и вынес впоследствии в заглавие всей книги, а также Людмиле Удовиченко и Елене Жаровой, за помощь в работе над дизайном обложки книги.
Вадим МальцевКузьмищево-Таруса2022 г.
Невозможно забыть эти страшные дни
Всего семь лет было Людмиле Георгиевне Роговой (Васильевой), когда началась война. Она родилась 7 августа 1934 года в городе Ленинграде, в доме, который и до сих пор стоит на перекрёстке улиц Прядильной (ныне – Лабутина) и Климова переулка (д. № 7).
Кажется, много ли может запомнить семилетний ребёнок, к лету 1941 года ещё не успевший даже пойти в школу? Оказывается, что достаточно. Ведь ей пришлось пережить самое страшное испытание Великой Отечественной войны – Ленинградскую блокаду.
Мама Людмилы, Мария Сергеевна Богачёва, была родом из деревни Колпиново Мосальского района Калужской области. В Ленинград она перебралась в поисках своей судьбы, здесь же и познакомилась с будущим мужем, коренным ленинградцем Георгием Петровичем Васильевым, рабочим Кировского завода. В первое время мать работала на местной прядильной фабрике, а позднее, когда родилась старшая дочь, полностью посвятила себя домашним делам. Позднее, в 1939 году, в семье появится и младшая дочь Александра.
Сложно судить о мирном довоенном времени, да не оно является целью нашего повествования. Каждый, кто ещё помнит тот период, даёт своё толкование происходившим в стране событиям, но большинство опрошенных мной ветеранов и детей войны всё же вспоминает это время как один из лучших периодов отечественной истории. Остановимся и мы на этом.
О нападении нацистской Германии на Советский Союз Людмила узнала из уличных ретрансляторов – такие в народе окрестили «колокольчиками». Она и сейчас с дрожью в голосе вспоминает тот страшный день:
«Несмотря на мой возраст, я уже тогда всё понимала. Люди сначала молча стояли, слушали голос диктора, потом засуетились, некоторые куда то побежали. Многие женщины навзрыд плакали, о чём-то причитая.
Дослушав сообщение до конца, я подумала, что очень скоро всё должно закончиться. Дело в том, что как раз незадолго до нападения Германии на Советский Союз, с короткой финской войны вернулся мой отец, матрос Балтийского флота. Поэтому я, хоть и сильно испугалась вначале, то потом очень быстро успокоилась».
Бомбёжки
Вскоре начались первые налёты вражеской авиации на Ленинград. Первоначально от бомбёжек прятались там, где придётся – вплоть до помоек. Позднее, на соседней улице, в подвале одного из домов, было организовано бомбоубежище, куда жители спешили укрыться при первом сигнале тревоги.
Однажды, в августе, в городе упал подбитый немецкий самолёт. Вокруг искорёженной адской машины тут же собралась толпа местных жителей. Подошли к месту крушения и Людмила с мамой. С ненавистью смотрели они на жалкие обломки поверженного врага. Думали ли они о том, что спустя несколько лет немцы будут трусливо удирать обратно, на запад? В тот день вряд ли. Слишком силён был на тот момент противник.
С каждым днём обстановка накалялась всё больше. Как то раз Людмила заметила на улице аэростатчиков: они «вели» по проспекту Лермонтова подвязанный на тросах дирижабль. В мирное время такая картина вызвала бы восторг у любого ребёнка, но в душе у девочке осталось место только для тревоги:
«При первых звуках сирены – главное было не зевать! Мама тут же хватала мою сестрёнку в охапку и мчалась с ней в бомбоубежище. Чем быстрее домчишься до укрытия – тем больше шансов у тебя остаться в живых. В бомбоубежище местные мастера соорудили из досок лавочки – на них мы и отсиживались. И так по несколько раз в день.
Отца мы видели не каждый день – он занимался ремонтом военной техники и часто оставался ночевать на заводе. На фронт его не взяли.
При первой возможности многих детей из города эвакуировали. Кого отправили в Среднюю Азию, кого ещё дальше. Наши родители не захотели с нами расставаться. Отец сказал: «Потерпите, скоро всё закончится». На том и порешили.
В первых числах сентября 1941 года пришёл приказ эвакуировать завод вместе с рабочими и их семьями в Челябинск. Тут уж родителям ничего не оставалось, как собирать вещи. Прибыли мы на железнодорожный вокзал, расселись по вагонам, но не успели тронуться в путь, как пришло известие, что немцы перекрыли железнодорожную магистраль. Пришлось всем возвращаться обратно».
Никто из оставшихся не представлял, через какие испытания им всем придётся пройти…
Голод
После того, как немецкая авиация и артиллерия разбомбили Бадаевские склады, в городе начался голод.
«Как только мы увидели, что склады загорелись, туда сразу поехал мой дядя Миша, – делится воспоминаниями Людмила Георгиевна, – брать было уже нечего, но поискав, он нашёл «сладкую землю». Это был жжёный сахар. Во время пожара часть сахара расплавилась и напитала верхний слой почвы. Дядя Миша набрал целый рюкзак такой земли и привёз домой. С такими «сладостями» мы потом пили чай, а точнее – обычный кипяток.
Очень скоро в городе исчезли все собаки, а чуть позже – и кошки. Мария, сестра моего отца, держала овчарку. Так как кормить её было нечем, а рука не поднималась зарезать, она решила обменять собаку на хлеб, хотя прекрасно догадывалась, какая участь ожидает её дальше».
В первое время дядя Миша сильно выручал семью – иногда он отправлялся на окраины города, где можно было хоть что-то найти. В окрестностях в первое время попадались трупы лошадей, убитых при бомбёжке, иногда получалось раздобыть мороженые капустные листья. Один раз он вернулся домой с полным рюкзаком конины, но такое «изобилие» быстро подошло к концу, так как желающих отведать такого угощения было предостаточно.
«Хлеб нам выдавали по карточкам. Чёрный и липкий на ощупь, он почти не содержал муки. В него добавляли всё, что угодно, вплоть до опилок. 125 грамм в день было положено иждивенцам, а для тех, кто продолжал трудиться, норма была немного побольше – 250 грамм».
Правда норму постоянно урезали, и очень скоро многие начали умирать от голода. В довершение всего, в ноябре ударили сильные морозы и теперь, выйдя на улицу, часто можно было увидеть лежащего на земле покойника.
«Рядом с домом была булочная, – продолжает Людмила Георгиевна, – ежедневно, в шесть часов утра, мама отправлялась туда, чтобы выстоять очередь за хлебом, а мы с сестрёнкой сидели дома, ждали когда она нам принесёт угощение. Возвращалась она только через несколько часов и сразу раздавала причитающуюся каждому пайку. Шурочка свой кусок съест быстро и тут же начинает плакать – нормы не хватало даже трёхлетнему ребёнку. А я заберусь под одеяло, отщипываю по крошке, продлеваю себе удовольствие. Мама за такие шалости меня сильно ругала, тут же заставляла есть хлеб быстрее, чтобы не дразнить сестрёнку».
Вода, канализация, электричество – обо всех благах цивилизации теперь можно было позабыть. В качестве светильников жители использовали «коптилки» – их делали из найденных на улице гильз.
Мама с тёткой всегда оставляли детей дома, когда выходили в город, на поиски хоть какого-нибудь пропитания. Если им везло, то они выменивали какую-нибудь вещь на плитку подсолнечного жмыха. Он считался деликатесом, так что когда эту плитку приносили домой, начинался настоящий праздник. Несколько раз мама приносила детям стакан непонятной жидкости, которую называла «соевое молоко».
От плохой еды у всех в семье начали отекать ноги – началась водянка, дёсны кровоточили, а зубы начали шататься и выпадать. Знающие люди сказали, что это цинга.
В январе 1942 года, мама раздобыла где то миску ржаной муки. На печке-буржуйке из неё сварили клейстер и Людмила с сестрёнкой «наелись» так, что даже начали петь песни.
Иногда мама приносила «холодец». Варили его из столярного плиточного клея. Был он тёмно-коричневого цвета, просто отвратительный на вкус. Но как девочкам хотелось, чтобы этой гадости было хоть немного больше! Однажды удалось отведать даже жареной картошки. Где-то достали одну гнилую картофелину, да и поджарили её с кожурой на олифе. На вкус – ужасно, но так хотелось добавки…
Смерть и холод
«В декабре 1941 года слёг папа – работа на заводе отняла последние силы. А в начале января 1942 года он умер от голода. Следом за ним, через неделю, умер и дядя Миша.
От отца остались хлебные карточки. Их полагалось сдавать, но этого не сделали, решив обменять их на гроб, так как хотелось похоронить папу по-человечески. Положили его в гроб, положили на санки и отвезли на кладбище. Как раз там работал экскаватор – рыл длинную траншею, куда и укладывали мертвецов, рядами друг на друга. Мы поставили гроб на край общей могилы, но рабочие сказали, что он займёт слишком много места. Пришлось отца вытаскивать и класть в ряд со всеми. Досталось ему место в нижнем ряду, а поверх могильщики уложили ещё несколько рядов мёртвых тел. Гроб мы забрали с собой – потом его обменяли на хлеб.
Покойников было много и их редко успевали похоронить сразу. Обычно, покойников складывали в общей кухне коммунальной квартиры. Потом мертвецов вывозили на детских санках во двор, где укладывали штабелями. Там они лежали до марта – только тогда их и вывезли».
Однажды в дом попала зажигательная бомба. Быстро прогорел и обвалился потолок, что привело квартиру в полную негодность. Пришлось семье подыскивать себе другое место для жилья. Хорошо, что в подвале соседнего дома жила сестра мамы Ксения Сергеевна со своей дочерью Антониной. Они и приютили погорельцев. Стало, конечно, тесновато, но были и свои плюсы: если большую квартиру обогреть не представлялось возможным, то на маленький подвал хватало обычной печки-буржуйки.
Так как люди вымирали целыми семьями, в городе появилось много пустующих квартир, куда мог вселиться любой желающий. Чуть позже, в мае 1942 г., семья перебралась в одну из них.
Подвал отапливали всем, что горит. Сначала в ход пошла мебель, потом в ход пошли оставшиеся книги. Когда в доме не осталось ничего, что могло бы пойти на «прокорм» ненасытной буржуйке, принялись за сбор деревянных обломков в развалинах.
От холодной зимы была одна выгода – можно было не бегать далеко за водой. Для этого просто набирали снег и растапливали на печке.
Вместе со всеми в подвале жила Катя, пятнадцатилетняя племянница дяди Миши. Когда она потеряла всех родственников, Ксения Сергеевна забрала её к себе. Так как на единственной кровати в подвальчике спали дети, то для Кати поставили кушетку рядом.
Однажды утром, когда все проснулись, Ксения Сергеевна говорит: «А Катя то умерла!» Эту страшную новость она сказала без малейшего волнения. К смерти все уже давно привыкли и относились к ней совершенно спокойно. Каждый понимал – сегодня кто-то, а завтра и он сам может умереть.
Взрослые расстелили на полу простыню, завернули в неё Катю, зашили и вывезли во двор – к остальным.
Горькая весна
Наступила весна. Дети с удовольствием грелись под первыми солнечными лучами. Вскоре между камнями мостовой зазеленела первая трава. Её вкус Людмила Георгиевна до сих пор помнит отчётливо – вместе с остальными ребятами она бросилась собирать чахлую зелёную поросль. Лакомились зелёным угощением до тех пор, пока полностью не выщипали без остатка.
В мае 1942 года, после долгого перерыва, начались занятия в школе, и Людмила пошла в первый класс. Вместе с ней училась двоюродная сестра Антонина. Так как по правилам полагалось хлебные карточки сдавать в учебное заведение, то для семьи это стало небольшим облегчением – кроме причитающейся порции, детей в школе хоть немного подкармливали, выделяя им в день по кружке «киселя».
«Киселём», конечно, эту странную жидкость бледно-розового оттенка и непонятного происхождения можно было назвать лишь условно. Иногда детям выдавали слегка подсоленный кипяток, куда добавляли какие-то листья – это называлось суп. Людмила всегда брала с собой баночку, чтобы хоть немного «киселя» принести младшей сестрёнке. Как-то раз, она переливала его в баночку из своего стакана, и по неосторожности опрокинула содержимое на пол. Долго не думая пролитый кисель она тут же слизала прямо с пола. Весь, без остатка.
Как-то раз, солнечным июньским днём, в дверь постучался почтальон – пришла нежданная весточка от бабушки Василисы из деревни Колпиново, Мосальского района Калужской области. От бабушки давно не было никаких известий и все думали, что её давно нет в живых. В письме Василиса сообщала, что живёт она сейчас вместе со своей младшей дочерью Анной и приглашает всю семью перебраться к ней, в сельскую местность, гдеим выжить будет намного легче.
Мать с тёткой немедленно начали справки, и в июле 1942 года семья была отправлена в тыл.
Из Ленинграда выбирались по Ладоге, ночью, на барже. К утру были на другом берегу, и единственное, что помнит Людмила Георгиевна по прибытии, это огромные горы чемоданов, сложенных на пристани.
Путь домой
Товарняком ленинградцев переправили в Ивановскую область, в деревню Вёски (название района и колхоза она не помнит). Председатель поглядел на измождённые лица блокадников, помолчал немного и приказал зарезать для них телёнка. Потом подумал и распорядился выдать всем понемногу муки. Для переживших голод блокадников это был настоящий пир!
После того, как беженцев как следует накормили, колхозники разобрали их по домам. Правда, прибывших было так много, что пришлось заселять даже кладовые. Спали на полу, по несколько человек в ряд. Но такие неудобства никого уже не страшили.
В Вёсках провели месяц. Когда из райцентра получили разрешение, то не мешкая семья отправилась в Калужскую область, но родной Мосальск был пока закрыт. Пришлось остановиться в деревне Савенки (или Савиново) Мещовского района. Обосновались здесь в местном колхозе, где жили ещё несколько месяцев.
С бабушкой Василисой встретились только в 1943 году. Но радость почти сразу сменилась горем, так как вскоре умерла мама, а следом за ней и бабушка. Остались дети на попечении у своей тёти Анны, заменившей теперь им мать.
В Колпиново Людмилу и её сестру приняли в местную школу – она находилась в соседнем селе, километрах семи от дома. Но девочкам было не привыкать к сложностям. Однажды, весенним днём, собрались Людмила вместе с сестрой в путь, как вдруг видят, идёт им навстречу их школьная подружка. Спрашивают: «Ты почему вернулась?» Та в ответ радостно кричит: «Война закончилась!» Тут бы радоваться надо, но девочки восприняли эту новость без каких-либо эмоций. Ничего в душе не осталось после пережитого в блокадном городе, после смерти близких людей, скитаний и мытарств.
Современность…
Закончив десятилетку в Мосальске, Людмила Георгиевна поступила в Калужское педучилище, по окончании которого направилась по распределению в село Барятино Тарусского района. Сорок лет она отдала детям, работая учителем начальных классов. За свой трудовой подвиг награждена званием Ветерана труда, памятными медалями и грамотами. Имеет удостоверение блокадника.
В 1991 году, Людмила вновь побывала в родном городе, правда теперь это был не милый её сердцу Ленинград, а холёный и чопорный Санкт-Петербург.
С волнением приблизилась она к своему бывшему дому, отыскала знакомый с детства подъезд. И вот, наконец, те же самые ступеньки! И каждую из них она помнила как родную. Взволнованно постучала она в дверь теперь уже не своей, но всё – таки родной квартиры. Дверь распахнулась, а на пороге появились новые хозяева. Молча выслушав объяснения гостьи, они, не говоря ни слова взяли её за плечи и вытолкали вон из квартиры, добавив: «Нечего любоваться нашей нищетой».
А ведь Людмиле просто хотелось посмотреть на родные стены, да видно не судьба… В следующий раз отправилась в Ленинград в 2014 году, на празднование 70-летия снятия блокады. Походила по родным улицам, посмотрела на стены родного дома, но зайти в окованный железными дверями подъезд так и не решилась…
2019 г. Кузьмищево – ТарусаВ сокращённом варианте очерк был опубликован в газете «Октябрь» Тарусского района, под названием «Нельзя забыть блокадные дни»
Людмила Георгиевна Рогова 2019 г. Фото Вадима Мальцева
Под прицелом врага
Анна Алексеевна Климова (Иванцова) родилась 15 октября 1929 года на Смоленщине, так как нынешний Куйбышевский район с её родной деревней Верхний Студенец, стал частью Калужской области только в 1944 году.
Родители, Надежда Осиповна Борисенкова и Алексей Андреевич Иванцов, в то время работали в местном колхозе, хлеборобами. Отец, ещё до начала Февральской, а потом и Октябрьской революций 1917 года, служил в царской армии, где успел получить звание унтер-офицера, имел боевые награды, кровью заработанные на полях Первой мировой войны. Позднее, он увлёкся революционными идеями, прошёл свой нелёгкий путь становления как борца за передовые идеи человечества.
Кроме Анны, в семье было ещё двое детей: старший брат Алексей и младшая сестра Александра, 1926 и 1931 годов рождения.
В первые годы после Октябрьской революции, в Верхнем Студенце построили школу, проводилась большая работа по борьбе с неграмотностью, был организован ликбез. Сельские ребятишки, да и взрослые тоже, впервые получили возможность бесплатно учиться. Пройдёт ещё несколько лет, и в эту же школу пойдёт Анна, правда закончить она успеет только пять классов – помешает война.
Неопределённость
Верхний Студенец – деревня довольно большая. Здесь, на пересечении двух главных улиц образовалась небольшая площадь, где находился единственный на всю округу ретранслятор. Благодаря таким нехитрым устройствам, селяне и получали свежие новости. Обычно это были бравые репортажи об открытии очередного завода и других достижениях советской власти.
Но 22 июня 1941 года известия были совсем другие. Тревожная весть о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз, собрала вокруг такого «колокольчика» почти всех жителей деревни, мгновенно разделив их жизнь на две половины.
«Люди как бы онемели, оцепенели, – поделилась воспоминаниями Анна Алексеевна. – Внезапно заголосили женщины, а за ними начали плакать дети. Все как – будто предчувствовали, что грядут тяжёлые испытания. Мужчины засуетились, начали что-то обсуждать, некоторые, дослушав объявление до конца, сразу куда-то быстро ушли. Вскоре почти мужчины отправились на фронт, а дома остались только старики, да бабы с детьми».
До 20 сентября 1941 года жизнь в деревне текла своим чередом: урожай намечался знатный, и надо было поторопиться с его уборкой. Местным женщинам пришлось взвалить на свои плечи основные сельскохозяйственные хлопоты, а на долю детей выпала задача присматривать за колхозным стадом.
Самым тяжёлым испытанием в этот момент стала неопределённость. Никто не знал, что произойдёт завтра, от чего с каждым днём становилось на душе всё тягостнее. Вечерами селяне собирались вместе, разговаривали о происходящем, обсуждали скупые и редкие весточки с фронта, но суть этих всех посиделок сводилась к одному: ничего хорошего в ближайшее время ожидать не стоит. Такие пессимистичные прогнозы подтверждались весьма интересным фактом: частенько над деревней, на низкой высоте, пролетали наши самолёты. Все они направлялись в сторону линии фронта, но ни один из них не возвращался обратно…
«Мы понимали, – продолжает Анна Алексеевна, – что рано или поздно, враг всё равно придёт в нашу деревню, поэтому в местном райкоме ВКП (б) было принято решение подготовиться к вероятной партизанской борьбе. В только что созданный отряд были включены, в основном, местные коммунисты (командиром отряда она назвала человека по фамилии Аксёнов).
Враг близко
Двадцатого сентября 1941 года день выдался на редкость солнечным и тёплым, а в ярко-синем небе виднелось много летящей по воздуху паутины. Несмотря на осень, жара стояла такая, что никто и не позаботился о том, чтобы прихватить с собой тёплую одежду.
В этот день селяне буртовали картошку. Конечно, можно было и не работать – всё равно в случае прихода немцев, все припасы будут изъяты, но чем тогда заниматься людям, не привыкшим сидеть без дела? Да и припрятать часть картошки в случае чего тоже можно.
В тридцати километрах от Верхнего Студенца протекает река Десна. Ровно в шесть часов утра следующего дня, за речкой начался жестокий бой. Грохот артиллерийской канонады сильно напугал жителей деревни, так как все понимали, что от исхода битвы зависит и их дальнейшая судьба.
Этот день Анна Алексеевна вспоминает так: «Утром, когда мы собрались в поле, к нам прибежал учитель истории Степан Дмитриевич Степаненков. Он был для нас большим авторитетом и к его мнению мы всегда прислушивались.
Как только он увидел нас, то сразу закричал: «Немцы уже близко! Я получил приказ из райкома сжечь весь хлеб, чтобы он не достался врагу!» – Женщины выслушали его и отвечают: «Хорошо, мы сделаем это, но вы уйдёте, а с чем тогда останемся мы?»
Степан Дмитриевич задумался, а потом приказал взломать замки амбаров и разобрать оставшееся зерно. Мы тут же принялись за дело, так что к приходу врага там и мышам ничего не осталось!»
Зерно прятали в спешке: некоторые набивали им матрасы, мешки, кто-то рыл тайники – авось фашисты не заметят. Правление строго следило, чтобы на раздаче все получили свою долю, а с теми, кто по какой-то причине опоздал, поделились потом остальные.
Они хуже зверей!
В хлопотах и тревогах пролетел остаток дня. Около десяти часов вечера, Аня отправилась обратно, домой. Уже и до деревенского оврага, что находился сразу за околицей, было рукой подать, как вдруг неожиданно появились они. Немцы…
Их было много. Первой «шествовала» мотопехота, следом за ней ползла крытая грузовая техника, а довершала этот позорный маскарад процессия лошадей-тяжеловозов, запряжённых в доверху загруженные телеги. Вскоре вся эта разношёрстная компания «торжественно» вошла в деревню и, не изменяя главной своей задачи грабить всё, что попадётся на её пути, сразу отправилась по домам.
Анна тут же побежала к своим, чтобы предупредить их о случившемся, но в доме уже были гости.
Оккупанты вошли как хозяева. Первым делом они растащили стог с сеном – пошёл на корм лошадям, а уж потом потребовали себе жрать. Мама отправилась в сени, собрала всё, что там нашла, и вдруг открыла дверь, вышла на улицу и исчезла в вечерней мгле. Не дождавшись хозяйки, один из фрицев сильно разозлился, выругался, поставил посреди комнаты табурет, уселся на него и принялся бормотать что-то на своём.
Дети залезли на печку и притихли – авось не тронут! Внимания на них никто не обратил, но, не дождавшись хозяйки, фрицы сами выгребли всё, что нашли в доме съестного. Во время обыска на пороге появилось ещё несколько их подельников. Осмотрев дом и посовещавшись, они решили остаться в избе на ночлег.
Наутро заявилась следующая группа. На этот раз пришли финны – эти оказались злее немцев. Обшарив вторично дом, они забрали всё, что не успели выгрести немцы и вышли во двор. Заметив в сарайчике поросёнка, не говоря ни слова, закололи его (немцы не успели сделать это накануне), положили на повозку и отправились с добычей по своим делам.
Молодые девушки и мальчишки-подростки старались не попадаться на глаза «хозяевам» и, по возможности, держались от них подальше. Брату Анны было около 14 лет, и почти весь период оккупации ему пришлось прятаться.
Школу, где совсем недавно училась Анна, превратили в штаб СС.
«Ещё летом, – продолжает Анна Алексеевна, – с июля – по август, у нас работали тыловики из соседних городов. Они рыли за деревней противотанковый ров. Этот ров не пригодился, а к осени он заполнился водой. На третий день после прихода оккупантов в Верхний Студенец слышим, со стороны рва раздаётся страшный душераздирающий вопль. Мы насторожились, попытались выяснить, что там случилось, но так ничего и не поняли. Потом очевидцы нам рассказали, что вдоль опушки леса шла еврейская семья: одна пожилая женщина и две молодых (скорее – мать и дочь), а с ними мальчик. И надо было такому случиться, что именно в этот момент по той же дороге ехали на мотоцикле фрицы. Женщин схватили и изнасиловали здесь же, потом поставили на край рва и расстреляли. Мальчика бросили в ров живым, там он и утонул».
Новая власть – новые порядки
Тотчас после оккупации села, в деревне был организован полицейский участок и назначен староста.
Старостой стал бывший солдат царской армии по фамилии Иванцов (однофамилец). Участник Первой мировой войны, он в своё время провёл в германском плену три года, где немного освоил немецкий язык. Полученные знания теперь пригодились и, получив должность старосты, он выполнял ещё функции переводчика. Через него новые власти передавали селянам свои распоряжения. Но, как утверждает Анна Алексеевна, Иванцов пошёл на эту должность по принуждению и не был замечен в каких-либо зверствах и притеснениях жителей деревни.
В полицию из местных пошёл мало кто, да и выбирать то было не из кого. Отряд полицаев прибыл сразу, вместе с оккупантами. Как только они появились, то сразу взяли под охрану участок железной дороги, и теперь выйти за пределы деревни можно было только с их разрешения. С жителями вели себя грубо, а если те делали что не так, как им хотелось, в адрес провинившихся сразу летели отборные оскорбления и угрозы.
«Как то раз пошли мы с женщинами в лес, – рассказала наша героиня один случай, – решили насобирать немного малины. Для выхода из деревни надо было миновать полицейский пост. Здесь нас, как овец, пересчитали по головам и нехотя пропустили, приказав возвращаться той же дорогой. Но когда мы пустились в обратный путь, то решили срезать небольшой крюк и пошли окольной тропой. Увидев, что кто-то приближается к ним с другой стороны, полицаи, громко матерясь, устроили пальбу, но, к счастью, нам повезло, и пули никого даже не задели. Увидев нашу компанию, они нас снова обматерили, но обратно пропустили, только пообещали всех нас перестрелять, если будем своевольничать».
Основанием для расстрела могла послужить любая оплошность. Однажды, в соседней деревне Грибовке, кто-то из немцев, немного говорящий по-русски, вёл разговор со старостой и задал вопрос: не партизан ли он? На это староста ответил: «Да какой я партизан! У нас в деревне все такие!» Может, он хотел этим показать, что он такой же как и все, но немец понял по-своему. В тот же день, все оставшиеся в живых мужчины Грибовки были расстреляны.
Наиболее жестоко относились к местным СС-овцы. За невыполнение любого приказа – расстрел. Если они потребовали какую вещь или, например, решили увести корову, а ты воспротивился – расстрел.
«В конце января 1942 года, – вспоминает Анна Алексеевна, – СС-овцы узнали, что в соседней деревне Ямное, находящейся в двенадцати километрах от нас, несколько жителей сотрудничают с партизанами. Позже мы получили известие, что всех мужчин этой деревни, а в основном там были старики, загнали в один из сараев и заживо сожгли».
Постоялец
К зиме 1941 года «непобедимая германская военная машина» дала обратный ход, получив свой первый пинок под Москвой. А ещё через какое то время линия фронта вновь приблизилась к Верхнему Студенцу.
«Наш дом был единственным в деревне двухкомнатным жилым строением, – продолжает Анна Алексеевна свою историю. – Одну из комнат, где располагалась спальня, заняли немецкий лейтенант и его денщик. Как мы потом узнали, офицер был родом из Австрии. Австрийцы не так грубо как немцы относились к местному населению, и уж куда более лучше чем финны обращались с людьми.
Однажды произошёл такой случай: была у нас через дорогу баня на три семьи. Топили её по очереди, а потом так же и мылись. В тот день очередь исполнять обязанности истопника досталась маме, и она постаралась на славу! Натопила баньку как следует и уже собиралась позвать нас, как вдруг к ней подходит староста, а с ним – солдат. Староста принялся гнать маму, так как баньку для мытья облюбовал офицер. Моей маме и в мирное время мало кто мог перечить, а тут какие-то фрицы!
«Мне никто ничего не говорил, – ответила она неосторожно, – я баню топила для себя!»
Солдат ударил маму, но она стояла на своём. Тогда её забрали в комендатуру, а вскоре мы узнали, что ей грозит расстрел. Мы втроём расплакались: «Пропала мамка!», как вдруг на порог дома выходит наш постоялец, австриец. Русского языка он не понимал, но по нашим зарёванным лицам догадался, в чём дело. Немедленно он отправился в комендатуру, и очень скоро маму отпустили.
Как-то раз произошёл даже забавный случай: были у нас в подполе небольшие запасы картошки. К весне она проросла, и мама решила её перебрать. Оборвала ростки и оставила подпол открытым, чтобы проветрить его как следует. В это время в дом вошёл денщик. Что-то он поискал в комнатах, сделал неосторожный шаг, оступился, да и провалился под пол. На его дикие вопли прибежал австриец, а мы все в страхе забились в угол – теперь нам точно крышка! Австриец посмотрел на получившуюся картину, догадался, что здесь произошло и неожиданно начал хохотать. Вдоволь насмеявшись, он прогнал денщика, а нас обижать не позволил».
Народная хитрость
Прошёл ещё один год. Летом селяне всё также трудились на колхозных полях, правда, теперь под присмотром местной полиции. Лошадей у них отобрали сразу, поэтому приходилось самим впрягаться в плуг, или использовать оставшихся коров, тех, что пока не пошли на корм оккупантам.
