Kitobni o'qish: «Русская эмиграция в Сербии XX–XXI вв.»

© Косик В. И., 2022

© «Пробел-2000», 2022

Памяти Владимира Алексеевича Тесемникова

От автора

Уже стало привычным читать строки о переломных моментах в истории. Да, они характерны для мира живого, развивающегося, меняющегося… То, что вчера было под запретом, сегодня высвобождается от традиционных штампов, воззрений, утверждений. Речь здесь идет о таком привычном явлении в жизни народов, как эмиграция. В сложные времена, разрушающие привычную картину жительства стран, исход был единственным способом у тех, кто не хотел стать очередной жертвой террора новой власти, строящей новое будущее и беспощадной к своим врагам из «прошлого мира». В эпоху строительства СССР исторические исследования связывались со всем тем, что помогает, вдохновляет и призывает советского человека к борьбе за светлое будущее, нацеливает на победу общего дела, отбрасывая как хлам, все, что уже не будет востребовано, не станет ценностью, не приобретет места в общей истории страны. Соответственно, тема эмиграции практически была закрыта. Да и зачем она была нужна тем, кто строил новый мир, добивался величественных успехов своей страны, признаваемых на Земном шаре. Разве только в некоторых книгах, где талантливо подавалась неприглядная жизнь русских и их потомков за рубежом. В основном, была пропаганда с набором «клейм», ставящихся в зависимости от заданной цели. Но успехи хозяйственного строительства, космические победы, достижения в спорте не смогли стать препятствием для вечных вопросов – почему, зачем, откуда? И главные две проблемы: кто виноват и куда мы идем?

На восьмом десятке лет жизни нашей страны произошли гигантские перемены. Настало время отвечать на некоторые вопросы, связанные с историей тех, кто не захотел признавать власть большевиков, покинул границы красной России, стал для нее отверженным. Многие историки с необычайной живостью перешли в исследователи «Другой России», таящей в себе и привычную по диссертациям «новизну», «актуальность», а равно возможность не опираться на труды классиков марксизма-ленинизма и иных деятелей. На читателя обрушивалась лавина информации – от журнально-газетных статей до книжных изданий. В основном, раскрывалась жизнь эмиграции в Западной Европе, прежде всего, в Париже, где собрался цвет русского артистического и литературно-философского мира. Провинциальные Балканы не могли здесь выступать соперниками. Да и число тех, кто рискнул обратить на них внимание, было невелико. Первым исследователем русской Сербии стал Владимир Алексеевич Тесемников, университетский преподаватель, бывавший в этой стране и завязавший знакомство с тамошними русскими. Вслед за ним появились и другие историки, проявившие интерес к этому «русскому» региону. Хотя, число их невелико: по пальцам можно пересчитать. Возможно, это обусловлено провинциальностью края, который звезды первого уровня «объезжали стороной». Впрочем, были и другие причины, например, сравнительно небольшая архивная база. В основном, это пресса плюс исследования югославских историков, прежде всего, русского происхождения. И здесь я должен именно им воздать хвалу. Назову несколько имен: известный всем Алексей Борисович Арсеньев, лучший знаток русской Югославии, автор многочисленных блестящих исследований, раскрывающих богатство русской жизни. Из современных историков – это Ирина Антанасиевич, профессор Белградского университета, замечательная исследовательница Русского зарубежья, судеб русских эмигрантов и их талантов, например, в мире комикса, которому посвящено уже несколько книг и выставок в России. Необходимо включить здесь еще два имени: Алексей Юрьевич Тимофеев, впервые открывший картину жизни и деятельности русской эмиграции в годы второй мировой войны; Михаил Александрович Медведев, автор отличной книги о своем отце архитекторе Александре Ивановиче Медведеве, именем которого названа улица в Нише.

В отличие от многих других стран, где осели изгнанники, русская эмиграция стала предметом пристального исследования для чисто сербских историков. Этот феномен вполне объясним, учитывая громадный вклад русских людей, русских талантов в науку, культуру, технику, просвещение. В своих студиях они рисовали картины деятельности архитекторов, художников, скульпторов, мир театра в его многообразии жанров, вплоть до сбора и издания книги стихотворений, написанных русскими в Сербии. Именно их труды, статьи, очерки и встречи дали мне очень много для настоящего текста. Русские фамилии, имена и названия трудов можно встретить на многих страницах текста. Низкий им поклон.

Обычно, исследования по эмиграции заканчиваются в 1945 г. Содержание настоящей книги доводится до начала нашего столетия, чему в немалой степени содействовали встречи с потомками русских эмигрантов, рассказавших мне немного о своей жизни и деятельности, о том времени, которое уже прошло.

И, конечно, много дала пресса, за просмотром которой я провел несколько лет.

Все это дало мне возможность написать несколько книг, посвященным различным сторонам жизни русского человека на Балканах. Подчеркну, что многое я взял из малодоступных и «забытых временем и людьми» изданий, и у неизвестных ныне авторов, обнаружил на ломких от времени газетных страницах, получил от Р. В. Полчанинова (США), добрал из других источников. С течением времени появлялись новые исследования, факты и сведения, дающие возможность ответить на некоторые вопросы, дополнить и переработать свои тексты. Прежде всего, я хочу подчеркнуть всю важность для понимания жизни и судеб русской эмиграции появление двухтомного труда «Гимназия в лицах» (Белград, 2018). Его авторы-составители, уже упоминавшийся Арсеньев и Михаил Львович Ордовский-Танаевский, проделали титанический труд по сбору информации из самых различных источников, вплоть до переписки с потомками югославских русских. Мне этот труд помог очень много в раскрытии судеб русских югославов, позднее рассеянных по всему миру. Необходимо подчеркнуть и такое уникальное, фундаментальное издание фонда имени Д. С. Лихачева, как биографический словарь в двух томах «Художники русского зарубежья. Первая и вторая волна эмиграции» (Санкт-Петербург, 2019). Его авторами-составителями стали известные исследователи, знатоки художественного мира Олег Леонидович Лейкинд, Кирилл Васильевич Махров, Дмитрий Яковлевич Северюхин. Исключительное богатство информации позволило мне дополнить новыми сведениями настоящий текст.

Добавлю, что само сочетание политики и культуры плюс новая информация дают возможность по-новому взглянуть на привычную картину прошлого. Как и ранее, в книге много стихотворений, помогающих острее почувствовать русскую жизнь на просторах Сербии…

Белград по-русски

БЕЛГРАД

 
Ты возникаешь крепостью старинной,
В кольце двух рек спокойных и больших,
Чуть озарен закатом апельсинным,
Меж улочек восточных и кривых.
 
 
Ухабами ныряет мостовая,
В кофейнях песни горькие поют,
Едва ползут ленивые трамваи,
Газельи тени девушек снуют.
 
 
Гостеприимства город и обилья,
Вдаль уходящих черепичных крыш,
Ты дорог мне, как молодости крылья,
В час гибели ты в сердце постучишь.
 

Екатерина Таубер

Я преднамеренно, начал низать текст именно с Белграда. Именно он представлял собою своеобразное ядро русской эмиграции. Здесь были, жили, творили самые разные люди по профессии, положению, образованию, судьбам. Судя по архивным документам, в начале 1920-х гг. в Королевстве сербов, хорватов и словенцев насчитывалось примерно 300 колоний русских беженцев. Больше всего русских было размещено в Сербии – около 200 колоний, из них свыше половины в Банате и Бачке¹. По данным профессора Иванцова в 1921 г. в Белграде было русских 5–7 тысяч. По переписи 1929 г. в Белграде жило русских 8374, из них 5064 мужчины, женщины – 3310. (В 1921 г. всего русских в Югославии насчитывалось 28895, из них до 15 лет – 3267, от 15 до 59 – 24885, от 60 и старше – 742)².

Можно сказать, что русский Белград представлял собою своеобразный сколок Петербурга. Примерно более двух десятков улиц носили русские имена, потом к ним прибавились и советские.

А какова была сама столица, задамся вопросом? Одна из записей беженца С. А. Кисловского «рисовала» обычную картину сербского города эмигрантского времени: «… в двадцатых годах в городе жило около 200 тыс. человек. Состоял он преимущественно из одноэтажных домов.

Многоэтажных было очень мало, их можно было перечесть по пальцам <…> Улицы, за исключением главной, которая была вымощена торцами, были покрыты булыжником – так называемой “турской калдрмойˮ. В то время по улицам уже ходили трамваи, но линий было мало <…> От центра в разные стороны тянулись грязные, типичные ориентальные улицы – кварталы, носившие старые названия: Скадарлия, Палилула, Дорчол, Губеревац, Савский Венац, Душановац и т. д. Эти кварталы состояли из маленьких, облупленных серых домиков с грязными дворами, загроможденными сарайчиками, уборными. Канализации не было – помои выливали прямо на мостовую. Клозеты находились вне домов, во дворах. По ночам ездил ассенизационный обоз, распространяя во все стороны ужасное зловоние. <…> Интересна была Балканская улица <…> на ней находилось несколько десятков маленьких лавочек-сарайчиков ремесленников, старьевщиков, антикваров. Такой же улицей была и улица Короля Александра. На ней тоже находились сотни маленьких лавчонок, где жиды, македонцы продавали старые поношенные вещи и другую рухлядь. На Александровской улице находились и многочисленные трактиры-кафаны, народные кухни <…> Трамвайной линии на Александровской улице в то время не было, а была невылазная грязь, которая осенью медленно со смедеревской стороны ползла в Белград.

На территории трех городов: Белграда, Земуна и Панчева – на этом треугольнике осело около 30 тыс. русских беженцев – половина русской эмиграции в Королевстве сербов, хорватов и словенцев»³. Эта цифра относится, скорее всего к времени их приезда, но не обживания.

Несколько по-иному представал Белград в глазах парижской эмиграции, точнее, европейской «Белград – что-то вроде большой деревни, с турецкой еще грязью, с ленивым бытом (когда не стреляют), со специфическим национализмом. Естественный приют для монархистов, главное гнездо русских эмигрантов этого толка. Туда они стеклись и там, в родственной атмосфере монархической Сербии, – расцветают <…> При самом начале уже считалось, что сербская эмиграция – преимущественно «правого» оттенка. Вероятно, потому, что, при движении с юга, в Сербию попала большая часть эвакуированной белой армии. Много «белогвардейцев» лишь протекло через Сербию, много и осталось. Кто, однако, «белогвардейцы»? Пора бы знать, что это просто русские люди, очень много пережившие и в подавляющем большинстве – «правые» только номинально»⁴.

Теперь иная картина, другой акцент.

В своих воспоминаниях русский парижанин Н. Рощин записывал: «Ах, какие яркие, чудные то были дни, писал внезапно и волшебно вернувшейся юности! Чистое, робко-голубое небо, запах оттаявшей земли, первые почки, весеннее молодое солнце!.. А позади тифозные теплушки, штабели замерзших трупов, горный грохот повстанческой стрельбы, красные полчища и смутная тоска…

Вот мы и тут. Но какой же это запад, когда город называется Београд – Белый Город, и главное здание на главной его площади, высокий и кораблеобразный дом с башенками и шпилями называется “Москваˮ, и король – в прошлом русский школьник? И по вывескам русские буквы, но слагают они слова непривычные глазу, как из Киева во времена гетманщины, только без той кокетливо-самодовольной наглости.

Освоились скоро. В самом деле, что за трудности, когда нож по-сербски называется – нож, вилка – вилюшка, человек – човек, женщина – жено? Стоит только настроить язык на школьный церковнославянский лад, и все пойдет, как по маслу. А сколько кругом русского! Хотя бы вот те же самые вывески над темноватыми входами “кафанˮ, где дремлет в высоких бочках густое, крепкое вино. Каждое торговое предприятие имеет свой покровительственно-именной девиз. Вот “код генерала Скобелеваˮ, вот “код белог Цараˮ, вот “код веселог русаˮ, и сам я видел вывеску в маленьком городке “код Петра Степановича, киевского помещикаˮ.

А там и пошло. Эшелон за эшелоном – десять, двадцать, тридцать тысяч русских, прожженных огнем Гражданской войны. И вот уже свои газеты, комитеты, канцелярии и, конечно, бесконечное множество “Рюриковˮ, “Варяговˮ и “Асторийˮ с русскими балалаечниками с самоваром на стойке, с ленивыми варениками и сибирскими пельменями. И за бумажки, еще вчера ничего не стоившие, летевшие по ветру, устилавшие пароходную палубу, сегодня дают полновесные, полные динары (за 1000 деникинских рублей и др. ассигнаций давали раз в месяц 800 динаров, вполне приличная сумма, равная почти месячной зарплате. Правда, потом, сумма размена снизилась. – В. К.), и после миллионов за взятую с боя котлету из собачьего мяса, за ржавую селедку, коробку спичек – витрины, ломившиеся от всяческого давно забытого добра, и мирный добрый басок: “Пожалуйте, братушкам скидка, а нет – и в долг поверим!..ˮ»⁵

Очень романтично, не правда ли? Но «горек хлеб чужбины и тяжелы ступени чужих лестниц», могли сказать многие.

Для некоторых забывался подвиг России, положившей жизнь своих сынов и дочерей ради братской Сербии. Были трудности с приемом русских беженцев, особенно «серой шинели», уезжавшей потом из Сербии в Латинскую Америку. Известны случаи притеснения, унизительного отношения, неравноправия, враждебности, деления на «своих» и русских, вплоть до свирепой полицейской расправы. Да и сами русские давали почву для «не братского» отношения. Здесь и занятие «выгодных мест» при устройстве на работу, требующую определенной квалификации, которой, бывало, не обладали представители местного населения. Тут и само отношение к России – царской и коммунистической. В первом случае – русские для многих выступали братьями. Во втором, особенно с приближением предвоенного времени и самой войны, Россия коммунистическая становилась им ближе, нежели самодержавная «матушка» России с «нашествием» в их страну дворян и другого «социально чуждого элемента». Королевство Югославия (до 1929 г. Королевство сербов, хорватов и словенцев, аббревиатура – СХС) было последней страной в Европе, которое признало СССР только в июне 1940 г.

И в то же время, писал один из современников: «Годы беженства выработали особый тип “русаˮ. Это человек – который ни от чего не отказывается, все знает, все умеет, – для него не существует замысловатого задания, перед которым он бы остановился. Он энергичен и заполняет собою все: он сидит в канцеляриях министерства, держит руль такси, поет в хоре, танцует в балете, играет на балалайке, продает газеты, хлопочет по делам, – нет профессии и занятия, где не было бы «руса» <…> Говорит он в большинстве своем, до сих пор на ужасном диалекте, смешивая русские слова с сербскими. Но это и не так важно. За эти годы сербское ухо привыкло к русскому языку»⁶.

Есть еще одна зарисовка Белграда от Бориса Зайцева: «Белград “возрастающий” город. В жизни его есть напор, порыв, оживление молодости послевоенной. Он строится, кипит. В нем немало дельцов <…> Во что вырастет он? Будем надеяться, в живую просвещенную столицу народа, выходящего к новым и обширным судьбам»⁷. И в этом процессе заметную роль сыграли русские люди.

Кстати, на эту тематику, написано и исследуется много. Именно память обуславливает самый разнообразный поиск. Например, адреса русского Белграда. В это направление вносит свой вклад известная своими исследованиям Мария Анатольевна Васильева (Дом Русского зарубежья, что на Таганке).

Интеллектуалы, спорщики, праздношатающиеся могли посещать по воскресеньям и четвергам разнообразные лекции, начинавшиеся по вечерам в Русском народном университете. Назову несколько лекций. В начале февраля 1926 г. инженер В. М. Михайловский читал лекцию о «новых взглядах на проблему формирования жизни в космосе»⁸. 20 января 1929 г. педагог И. М. Малинин выступал на «захватывающую» тему «Толкование снов». 24 января П. Н. Ге – «Романтизм в русской живописи»⁹. 27 января известный всему Белграду Е. В. Спекторский читал лекцию «Трагедия Толстого». 31 января врач А. А. Солонский, вероятно специально для родительниц – «Четыре кожные детские болезни (скарлатина, корь, краснуха, Dukes Филатова болезнь)¹⁰. Не обошел своим вниманием и один из отцов-основателей евразийства П. Н. Савицкий, знакомивший «политическую публику» с этим явлением, удивительно вобравшем в себя и мессианизм, тривиальность и «литературу». Офицеры могли пойти в Русское офицерское собрание, открытое 16 июня 1924 г. в специально арендованной квартире. Там были столовая, библиотека, читальня¹¹.

Болящие обращались в русскую амбулаторию Российского Красного Креста с детским отделением. Там работало по всем основным специальностям 14 врачей. Во главе ее стоял известный врач А. А. Бенцелевич. За время ее «жизни» она приняла свыше 200 тысяч больных¹², разного звания, возраста и состояния. Разумеется, сама цифра свидетельствует о том, что среди них немало было и самих жителей Сербии. Добавлю, что в Панчево, предместье столицы, находился русский хирургический лазарет на 110 коек, во главе которого стоял талантливый хирург В. А. Левитский¹³.

Любители «высокого досуга» могли вновь почувствовать себя «избранными» на лекциях Н. О. Лосского «Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция», читаемых осенью 1928 г. в одной из аудиторий университета¹⁴. Там, вероятно, можно было встретить и старых «мистиков» и обзавестись новыми. Немаловажным обстоятельством было и то, что за «пир» Лосского ничего не надо было платить. Однако не следует полагать, что русские были такими уж «халявщиками». Они уважали талант, знания и готовы были платить за те же многочисленные концерты, устраиваемые в Белграде разнообразными исполнителями, искусство которых позволяло уйти от «серых буден и забот» в мир музыки, пения, танца, в мир волшебных грез. Искусство очищало душу. А это было главным.

Вариантов было множество. В известном всему Белграду зале «Станкович» 8 октября 1922 г. был концерт Анны Александровны Степовой, создательницы жанра «песни улицы». Там же они могли услышать певца Е. С. Марьяшеца, оценить талант часто выступавшего в роли конферансье, актера и режиссера Ю. Л. Ракитина, виолончелиста А. И. Слатина¹⁵. В «Новом времени» от 20 февраля 1923 г. можно было прочесть объявление о большом Русском концерте из произведений М. И. Глинки и П. И. Чайковского с участием обладателей дивных голосов Н. Г. Волевач, Е. И. Поповой, Марьяшеца, музыкантов В. А. Нелидова, И. И. Слатина, Г. М. Юренева¹⁶.

Живая музыка и пение звучали не только на концертах, но и в домах, квартирах, комнатах русских беженцев. В русском кругу за чашкой чая или бутылкой водки пелись самые разные песни. В магазинах можно было купить ноты для пения и рояля на любой вкус. Там были и Виктор Абаза и Александр Вертинский, и Юрий Морфесси, и Иза Кремер.

Но это были, так сказать, характерные музыка и песни для всего русского зарубежья.

Тут же добавлю, что Юрий Спиридонович «Баян русской песни», как назвал его Федор Шаляпин, бывал достаточно много в Сербии. Там он встретил свою позднюю любовь по имени Валентина, воевавшую в известной Дроздовской бригаде, пулеметчице, автомобильной гонщице, отличной пловчихе. Пел в белградском ресторане «Казбек». О своей судьбе с ней он поведал на страницах своей книги «Жизнь, Любовь, Сцена. Воспоминания русского баяна» (Париж, 1931). На первой странице посвящение: «Посвящаю жене – Валентине Васильевне», бросившей его потом в Париже.

У того же Белграда были и «свои» любимцы, например: в исполнении Любови Орловой песня советского народа – «Широка страна моя родная» (из фильма «Цирк»). Тем, кто не утратил способность посмеяться над «другими», предлагалось пойти осенью 1924 г. на концерт автора сатиры и политической пародии Петра Карамазова, в репертуар которого входили «Суд над русской интеллигенцией», «Молитва павших жертвой самосуда» (в октябре его можно было увидеть и услышать в зале «Станкович»)¹⁷.

Можно было пойти на известные белградские «субботники», посмотреть и послушать профессиональных и артистов, и любителей. На одном из них летом 1922 г. выступала известная цыганская певица М. П. Суворина, которая считалась «одной из лучших цыганских певиц после Веры Паниной». О ней в «Новом времени» писали: «Кроме нее за рубежом есть только Настя Полякова и Нюра Масальская <…> К ней как нельзя лучше подойдет выражение: “Поет как птица на ветке”. Неожиданные модуляции, удивительные по своей тонкости нюансировки, самые трудные сочетания диссотонов, разрешающихся мелодичным аккордом всем этим певица владеет в совершенстве». Аккомпанировали ей на гитарах Сергей Поляков (из знаменитой семьи гитаристов – В. К.) и Е. В. Говоров¹⁸. Ее настоящая фамилия и имя – Мария Петровна Фе, голос низкое контральто. Происходила из семьи Массальских, давших плеяду блестящих исполнителей и истолкователей старой цыганской песни¹⁹.

С открытием сцены Русского дома имени императора Николая II (1933 г.) любители искусства зачастили по вечерам в это известное всему русскому Белграду здание в стиле русского ампира с великолепным театрально-концертным залом. Практически, на его сцене выступали все: от начинающих артистов-любителей до профессионалов. В годы войны искусство продолжало отвлекать и увлекать русских. Тогда главной сценической площадкой по-прежнему оставался Русский дом. Так, 21 ноября 1943 г. там прошел вечер музыки, пения и балета с участием певиц Ольги Ольдекоп и Евгении Вальяни, балерины Марии Туляковой-Нелюбовой и ее партнера Сл. Эржена (балет классический и характерные танцы)²⁰.

В Русском доме можно было и услышать И. Н. Голенищева-Кутузова, выступавшего в 1935 г. с лекцией «Три степени любви в куртуазной поэзии средневековья», и П. Б. Струве, знакомившего аудиторию с темой «Понятие и проблема закона природы»²¹

Безработицы, прежде всего, для молодых и сильных в строящейся стране, не было. В Белграде за неделю с 29 августа по 5 сентября 1922 г. на биржу труда обратилось 150 человек, которые тотчас получили места. На начало сентября имелись предложения для 209 рабочих различных специальностей²².

Этот город давал работу всем, вернее, почти всем; и скрытая безработица, конечно, была. Ее уменьшению и должны были содействовать действовавшие в столице Королевства многочисленные курсы по переподготовке и выпуску нужных стране специалистов, прежде всего низшего и среднего технического звена. Но всеми этими «благами» могли пользоваться, прежде всего, те, кто не перешагнул возрастной рубеж в 35 лет, после чего обучение новой профессии было затруднительным. Скажу, что в 1927 г. через различные курсы прошло около 3 000 русских эмигрантов²³, получивших неплохой шанс «выбиться в люди», стать нужным обществу человеком, иметь возможность содержать семью.

Сравнительно неплохо устраивались инженеры. С начала 1921 г. руководители Союза русских инженеров в Королевстве при каждом удобном случае подчеркивали, что среди русских инженеров нет безработных²⁴. Хотя здесь имелись свои трудности. С 1921 г. в Королевстве действовал закон, по которому запрещалось предоставлять работу иностранцу, если по этой специальности имелись свои кандидаты. В 1925 г. был выработан новый свод инструкций, который, в основном, повторял старые в отношении работы для иностранцев. Но все эти законоположения никогда не были применены к русским. Беженцы из России считались «своими»: не было как бы разницы между жителями Королевства и русскими изгнанниками²⁵.

Тем не менее, не будучи подданными Королевства, они не могли быть приняты на постоянную работу в государственные и общинные структуры. Поэтому инженеры устраивались на контрактной или гонорарной основах, заключая договор, чаще всего на три года, на четко фиксированную сумму. В отличие от своих коллег, уроженцев Королевства, русские специалисты не имели инфляционной добавки и дополнительных выплат на членов семьи. Эта служба не входила в рабочий стаж и не засчитывалась при исчислении пенсии. Члены Союза русских инженеров в Королевстве вначале даже получали меньше, нежели сербские коллеги. Лишь в ноябре 1922 г. министерский совет принял решение о том, что все русские инженеры и архитекторы, работающие в министерстве строительства, должны быть уравнены в правах по зарплате²⁶. В 1924 г. оно было выполнено для большинства инженеров из России²⁷.

Но борьба русских инженеров продолжилась: согласно правительственному постановлению, автоматически вступившему в силу 15 марта 1925 г., все инженеры и архитекторы должны быть членами инженерной палаты (русские не имели своей инженерной палаты и не были членами югославских институций), иметь диплом технического факультета, являться подданными Королевства, иметь три года практики на государственной, общинной или на частной службе, сдать госэкзамен, быть «хорошего поведения», не судимыми, владеть государственным языком. В случае последовательного применения этих постановлений, почти все русские инженеры не имели бы работы. После запроса Союза правительство в очередной раз заверило, что русские инженеры будут иметь тот же статус, что и граждане Королевства²⁸.

И в дальнейшем власти придерживались подобной практики защиты и покровительства. Лучше всего устраивались инженеры, имевшие частную инженерную практику. Достаточно было иметь соответствующий диплом и три года работы инженером, а также заплатить определенную таксу, чтобы министерство строительства давало ему без хлопот соответствующее разрешение. Вначале таких инженеров было не много, большинство предпочитало работать в государственных организациях или в частном секторе, нежели полагаться только на себя в новой стране. Но с ходом времени, по мере адаптации, таковых становилось больше.

Некоторые из них даже свое свободное время отдавали изобретательству, внедрению нового. Инженер Андрей Васильевич Модрах из Белграда изобрел «автомат для предотвращения столкновения поездов»²⁹.

Иные русские люди, владевшие каким-либо ремеслом, подрабатывали, а то и зарабатывали на жизнь изготовлением игрушек, подносов, вышивками и прочими «мелочами». В Белграде Земгор (общественная организация созданная в 1915 г. Союзом земств и Союзом городов для помощи воинам и в снабжении армии. В эмиграции активно помогал своим соотечественникам.) регулярно устраивал в здании университета на ул. Васиной выставку-базар изделий русских беженцев³⁰.

Именно страх оказаться «на грани» заставлял русских работать в самых различных местах. Предоставлю слово известному тогда журналисту, «поэту, издателю и кудеснику» Н. З. Рыбинскому: «В Белграде можно не только свободно обходиться русским языком, но и иметь полную возможность жить в атмосфере “русскости”. Русские врачи всех специальностей, профессора Ф. В. Вербицкий, А. И. Игнатовский, М. Н. Лапинский, Н. В. Краинский и др. Нет государственного учреждения, в котором не служили бы на различных должностях русские»³¹.

Очень много русских сумело найти работу в Военно-географическом институте. К 1929 г. там служило до 85 человек русских³². Напомню, что строителем здания института был русский военный инженер Х. А. Виноградов³³. Сравнительно неплохой складывалась ситуация с приисканием службы для русских офицеров, особенно при военном министре Стеване Хаджиче, выпускнике Николаевской Академии генштаба, бывшем начальнике Сербской добровольческой воинской части в России³⁴.

Но всем не бывает одинаково хорошо: не все находили соответствующую работу или должность, отвечавшие их прежним занятиям, способностям, квалификации. Например, Бахарева-Полюшкина Наталья Дмитриевна, внучка Лескова, работавшая в «Петербургском Листке», имевшая свою киностудию и фабрику, стала заведующей женским общежитием для русских студенток и интеллигентных женщин без службы³⁵.

Другие были настроены решительнее. Так, бывший дипломат, аристократ из ливонских рыцарей, хорошо игравший на виолончели, отказался играть в ресторанном оркестре под предлогом, что тем самым он опозорит своих предков³⁶.

И если доктора, инженеры, профессора, в которых нуждалось молодое Королевство СХС, легко получали работу по специальности, то «полковники, чиновники, юристы и т. п.» часто становились «сапожниками, разносчиками газет, мелкими <…> торговцами, лавочниками на базаре»³⁷. Бывший офицер-каппелевец, внук Льва Толстого, Илья Ильич зарабатывал на жизнь ремеслом сапожника. Бывали и «анекдоты»: известному генералу А. С. Лукомскому один серб по простоте душевной предложил работать у него в ассенизационном обозе. Предложение выгребной ямы было вежливо отклонено. Вскоре генерал уехал в Париж к великому князю Николаю Николаевичу и стал его правой рукой³⁸. И была жизнь, профессор Белградского университета Ю. Н. Вагнер, вспоминая время эмиграции, писал, что первой работа была связана именно с ассенизацией, когда он сидел на козлах повозки с бочкой нечистот и с «аппетитом» ел свежевыпеченный хлеб³⁹.

Трудности с приисканием места «ненужными» специалистами прекрасно описал в довольно злой сатире на своих соотечественников под названием «Хождение по мукам» поэт Николай Яковлевич Агнивцев.

 
Семи беженских суток, упорно,
Ходил я – болваном последним
Туда, по тропиночке торной, где, стиснувши зубы, покорно,
Россия стоит по передним!..
 

1

 
Тут, на зов, выходят «штучки»
Ручки в брючки,
Закорючки,
Видом – вески,
Жестом – резки,
Тверды, горды как Ллойд Джорджи!
(Только, эдак, вдвое тверже)!
И любезно говорят:
– «Осади назад!»
После всех рекомендаций,
Аттестаций, регистраций,
Всевозможнейших расписок,
Переписок и подписок,
Раздается вещий глас:
«Нельзя-с!
– Н-да-с! Имеются ресурсы
Исключительно на курсы:
Маникюра,
Педикюра,
Выжиганья,
Вышиванья…»
– «Извините, до свиданья!»
 

2

 
– «Здрассте!» – «Здрассте!»
Тут у нас по детской части!
Мы старанья все приложим
И, всем прочим в назиданье.
На букварик выдать можем…
– «Извините, до свиданья!»
 

3

 
– «Здрассте!» – «Здрассте!»
Тут у нас по земской части
Выдаем на рестораны,
Виноградники, кафаны,
На развод осин и елок…
– «Извините, я филолог!»
Можем выдать, для почину,
Вам на швейную машину…
– «Что ж я буду делать с нею?»
– Устраняя все невзгоды,
Выдаем еще на роды…
«К сожаленью, не умею!»
 

* * *

 
Мои несчастные colleg′-и
В международном этом беге
Мы убедились понемногу,
Что нам в беде скорей помогут:
Зулусы, турки, самоеды,
Китайцы, негры, людоеды,
Бахчисарайская орда,
Но свой же русский – никогда!⁴⁰
 

И, тем не менее, русские не «пропадали» и старались помочь друг другу, хотя «в семье не без урода».