«Естественная история разрушения» kitobiga sharhlar

Очень своевременная книга. «Правильное понимание бесконечно учиняемых нами катастроф – первая предпосылка общественной организации счастья».

Книга безусловно хорошо написана, поэтому есть ощущение того, как форма работает на содержание. Перспектива, которую Зебальд предлагает, иногда удивляет деталями, иногда просто удивляет. Но в итоге остаешься с впечатлением, что текст работает, потому что мысли после оседают где-то в сознании.

Это небольшая книга Зебальда - одна из первых попыток исследовать коллективную травму немецкого народа, на долю которого выпало беспрецедентное испытание: к концу войны практически все крупные города Германии лежали в руинах, их исторические центры были буквально стерты с лица земли. Но колоссальные материально-культурные утраты сделались лишь фоном для кошмарных потерь среди мирного населения: сотни тысяч горожан в одночасье лишились крова, десятки тысяч людей были изувечены или погибли под завалами и на объятых пламенем улицах. Зебальд намеренно не касается морально-этической стороны вопроса, походя признавая, что разрушение немецких городов и массовая гибель гражданского населения являлись неизбежным злом, жестоким, но в глазах истории справедливым возмездием, основную тяжесть которого принял на себя, по закону коллективной вины, народ.

Однако невозможно отрицать, что масштабные бомбардировки самым пагубным образом сказалось на спасшихся из-под снарядов. Тем интереснее, что тема это практически никак не поднималась на национальной повестке дня, оказавшись вытесненной куда как более важными насущными вопросами выживания и восстановления городов и инфраструктуры. Кроме того, сильно было (и остаётся даже до сих пор) чувство коллективной вины, а также естественное при такой психотравме замыкание в себе. Простой защитный механизм - не вижу, не слышу и не скажу. Кошмар пережитого, казалось бы, просто атрофировал и притупил чувства людей, отнял слова.

Вот почему попытки немецких послевоенных писателей осмыслить эту травму были немногочисленны и неодинаково хороши. Многие просто пытались с почти документальной точностью и отстраненностью зафиксировать катастрофу, облечь в слова и передать потомкам. Другие стремились создать напряженное, драматичное повествование, выставив напоказ обнажённый нерв трагедии. Доступные литературе языковые средства оказались недостаточными. Надо сказать, что в книге Зебальда содержатся описания кошмарных сцен из гибнущих городов – интересные свидетельства, которые могут шокировать читателя, даже русскоязычного, у которого, в сущности. Не так много причин сочувствовать немецкому населению.

Интересно, что исследователь представляет бомбардировки не столько как спланированную английским военным гением военно-стратегическую операцию - напротив, подчеркивая иррациональность и неэффективность многих её сторон, Зебальд представляет её почти как воплощение слепой стихии. Возможно, здесь и ключ к названию очерка - "Естественная история разрушения". Словно бы народы, пробудив древние хтонические силы, сами же сделались их жертвами. И, что хуже, впервые в таком масштабе подверглась разрушению культура – суть воплощенный логос, противоположность хаосу.

Три очерка, идущие "в довесок" к "титульному", можно расценивать и в качестве своеобразных исллюстраций к краткому экскурсу в историю послевоенной немецкой литературы. Герои этих эссе - Альфред Андерши, Жан Амери и Петер Вайс. Какими увидел их Зебальд? Андерши, запятнавший себя службой в вермахте и пытающийся представить "спрямленную" автобиографию в своих книгах. Амери, его полная противоположность, бывший узник концлагерей, вынужденный жить с этой травмой, вновь и вновь тяжело переживая кошмар перенесенных пыток - который в итоге довел его до самоубийства. Наконец, Вайс, избравший третью судьбу и эмигрировавший из Третьего Рейха, чтобы после войны вернуться на родину наполовину своим, наполовину - чужаком. Откровенно говоря, читать эти эссе было не слишком интересно - слишком много имен и названий, вообще ничего не говорящих русскоязычному читателю. Поэтому интерес эти очерки представляют интерес скорее для круга узких специалистов, остальные могут с чистой совестью их пропустить.

Эссе Зебальда, давшее заглавие и всей книге, хочется рекомендовать. Этот текст помогает чуть лучше представить, как осуществлялся болезненный, непростой переход от Германии нацистской к Германии современной. Коллективная травма и жестокие потрясения, ставшие прологом к долгому переосмыслению и сложной рефлексии – то, без чего не было бы возможно современное благополучие этой страны.

«Ныне очень трудно составить себе хотя бы мало-мальски удовлетворительное представление о масштабах уничтожения немецких городов, которое происходило в последние годы Второй мировой войны, и ещё труднее размышлять о кошмаре, связанном с этим уничтожением»

Этими словами начинаются Цюрихские лекции, вышедшие потом под заголовком «Воздушная война и литература», автор — В. Г. Зебальд, исследователь исторической травмы целого народа и целой эпохи, писатель, эссеист и историк литературы... Он находился во чреве матери, когда союзнические войска бомбардировали их родной город Бамберг, поэтому позволил себе сказать: «я, так сказать, родом из этой войны». Он будет воспитываться у бабушки с дедушкой в горной альпийской деревеньке, потом учиться в Швейцарии, а последние тридцать лет жизни будет жить и преподавать в Великобритании. (Мой отзыв на «Аустерлиц»)

Сборник эссе «Естественная история разрушения» состоит из упомянутых публичных выступлений (с дополнениями) и трёх эссе, где исследуется послевоенный опыт осмысления произошедшей трагедии как в личном плане, так и в культурологическом, философском, нравственном, художественном направлениях. Это эссе о пережившем концлагерь и выжившем философе Жане Амери, об одном из создателей «Группы 47» (заявляли в своё время, что они пришли в послевоенную литературу, чтобы воссоздать, как всё было), писателе Альфреде Андерше, а также о художнике и драматурге Петере Вайсе, который с семьёй эмигрировал из Германии в 1935 г.

«…Беспримерное национальное унижение, выпавшее … на долю миллионов, никогда по-настоящему не находило словесного выражения, и люди, непосредственно его изведавшие, не делились пережитым ни друг с другом, ни с теми, кто родился позже»

Зебальд задаётся вопросом, почему ни писатели, ни общество не хотят касаться пережитой трагедии, когда в результате союзнических воздушных бомбардировок уничтожались целые немецкие города вместо с мирными жителями (стёртые с лица земли Кёльн и Гамбург особенно впечатляют в этой истории). Как немцы переживают коллективную вину и как пытаются умолчать или сказать о произошедшем?

Документальной гримировке, а то и откровенному замалчиванию автор противостоит, собирая по крупицам художественные тексты, воспоминания и свидетельства, радио-репортажи... При этом хирургически точно и мастерски препарирует материал, высвечивая опустошающую и ужасающую действительность произошедшего. Его анализ произведений Генриха Бёлля, Германа Казака, Ганса Эриха Носсака и других авторов, так или иначе отразивших пережитое в те военное время, читается как отдельное произведение, полное ярких метких метафор и той самой зебальдовской меланхолии (как выразилась Сьюзен Сонтаг, «одержимость историей» и «меланхолия сокрушений»).

Тема беспамятства и амнезии, захватившей целый народ, волнует Зебальда, он ищет разные причины этого феномена и описывает нечеловеческие условия, в которых оказались люди разбомблëнных и горящих городов, так что ты оказываешься то внутри чьей-то истории, то посреди пылающего мегаполиса, то следишь за самим языком автора, подыскивающего слова для интерпретации текста и события.

Три эссе — о писателе, о философе и о художнике-драматурге — словно проводят нас через жизни и восприятие случившегося с ними и с их страной. Один пошёл на войну в рядах вермахта и дезертировал, женился на еврейке и развёлся, а потом пытался оправдать себя через свои же романы, в самомнении и гордости решив обелить совесть, а по мастеству даже переплюнуть Томаса Манна (Альфред Андерш). Другой пережил концлагерь, в своей жизни и произведениях пытался преодолеть травму, осмыслить пережитое, откровенно описал свой опыт унижения и насилия в текстах, но покончил жизнь самоубийством (Жан Амери). Третий рисовал картины и писал пьесы, где до натурализма жестоко отразил метаморфозы человека в его падении и хождении по дантовским кругам ада — мучителя и мучимого (Петер Вайс).

«И всë-таки по сей день, когда я вижу фотографии или смотрю документальные фильмы военных лет, мне кажется, будто я, так сказать, родом из этой войны и будто оттуда, из этих не пережитых мною кошмаров, на меня падает тень, из которой мне никогда вообще не выбраться»

В. Г. Зебальд поражает глубиной осмысления и высотой критики, поэтикой и беспощадностью, стилем и актуальностью всего, о чëм пишет. Очень рекомендую! И в контексте сегодняшнего дня поднятые здесь проблемы весьма кстати.

Для меня всегда худшей литературой были советские книги о второй мировой и околотого. Все-таки это было, есть и будет слишком патриотичным, односторонним и навязчивым взглядом. У меня в семье никто не воевал, мне некому посвящать и некого слепо ненавидеть. Так что эссе было интересно читать, как то мнение, которое обычно остается в стороне и отражено через литературу. «Естественная история разрушений», конечно, может казаться наглым оправданием нацизма, если не видеть ничего дальше себя любимого. Вроде как это и в самом деле прямое оправдание. Германия, конечно, развязала войну, но все ведь к этому шло, она не могла не случиться. Но ведь нигде не говорится, что она в этом не виновата вовсе. Вот будем честными. Разве не было в истории аналогичных случаев? Немецкое вооружение привело к войне, потому что как так-то, разработали множество всего, а проверить и не на ком. Но может тогда вспомним и о том, что две атомных бомбы были сброшены на Японию по ровно той же самой причине? И Россия в сирийский конфликт по доброте ли душевной влезает? Так что, честно говоря, я верю как раз в это. Все изобретенное потребовало своего применения, а люди не посчитали нужным отказать. Так в самом деле бывает. Но это лишь начальное спорное утверждение, предваряющее основной факт. Немецкая литература практически не отразила то, как в самом деле они пережили это время. И чем ближе писатели были к событиям, тем меньше о них говорили. В военное время не принято помнить о существовании мирного населения, которое никуда ни на каких танках не выезжало, но огребало за обе воюющие стороны. И в первую очередь – это своеобразный способ борьбы со стрессом. Когда мир вокруг рухнул, но ты все еще не веришь и цепляешься за его остатки. Упорно повторяешь раз за разом ежедневные ритуалы. Выглядишь сумасшедшим, чтобы просто не сойти с ума. И конечно же, не говоришь об этом. Пока не фиксируешь ничего черными буквами на белом фоне, кажется, что всего этого и не было. И город не в руинах. И знакомые вовсе не лежат где-то трупами, а просто давно не встречались. Во-вторых, может быть мне просто кажется, а может так и есть. Самые достоверно искренние и пробирающие истории выходят вовсе не у участников, а у тех, кто отстраненно пишет, мысленно проживая за героев. Ведь препарированные чувства описать куда проще, чем то, что пережил сам и не можешь просто взять и абстрагироваться. Отрицать до последнего – типичное человеческое спасение от всего. Мне очень жаль, что одного все-таки мы добились. Уничтожили ту часть немецкой культуры, которая могла бы напоминать, что война не так однозначна, как перед каждым 9 мая бьют себя в грудь желающие повторить. Чтобы просто не было одного фальшивого взгляда советщины, никогда не допускавшей, что в мире может не быть однозначно правой своей стороны и однозначно неправой вражеской. Только и остается, что история разрушений.

Тот, кого пытали, остается под пыткой навсегда. Жан Амери

Чаще всего, когда пишут о войне, говорят о странах-победительницах и о них же, как наиболее пострадавших. Между тем у Германии не менее тяжкое наследие, которое, как оказывается, боятся осмысливать и сами германцы.

Первое эссе книги самое страшное. Оказывается, осталось мало свидетельтв тому, как происходили массированные бомбардировки ВВС Великобритании и США городов Германии. Бомбы сбрасывались не на военно-административные объекты, а на гражданское население, чтобы сломить дух нацистской Германии. Города, самые известные - Гамбург и Дрезден, были буквально за ночь сожжены дотла вместе со своими жителями. Обычными людьми, мирным населением, очень разным. Зебальд находит несколько ужасающих описаний того, что осталось после таких бомбардировок. А еще вскрывает феномен, связанный посттравматическим синдромом. Беженцы из сожженных городов начисто забывают о том, что произошло, либо могут вспомнить лишь фрагментарно. И испытывают большие трудности с тем, чтобы описать все в деталях. И стоит ли говорить, что многие просто сходят с ума.

Некогда, глядя пьесы-лауреаты премии Георга Бюхнера, я задавалась вопросом - откуда эти мрачно-вычурные образы безрассудного насилия, тяжких мучений и переосмыслений себя. Эстетизация насилия или молчание - вот удел многих и многих германских творцов конца прошлого века, которые сами сталкивались с насилием в той или иной форме.

Большая часть книги эссе Зебальда посвящена им. Одно из них о неоднозначном персонаже, писателе Альфреде Андерше, который попытался и рыбку съесть, и на стул сесть... в смысле, выставлял себя жертвой, но вполне приспособился к жизни в рейхе. Зебальд доказательно линчует его сомнительыне произведения и высказывания.

Совсем другое автор рассказывает о Жане Амери и Петере Вайсе. Первый (между прочим, блестящий кинокритик) прошел пытки и не стал замалчивать то, что с ним произошло. Его эссеистика документальна и автобиографична, оттого он еще более страшная, чем беллетризированные описания. Второй, писатель и художник, как раз и является лауреатом премии Бюхнера. Образы насилия присутствуют во всех его произведениях, они переосмыслены до утробного ужаса, подспудно тянущего все жизненные силы.

Был ли выбор у жертв насилия - в данном случае военного времени - о чем писать? Война закончилась так давно, но до сих пор человечество разгребает весь этот ужас. И все равно - недостаточно. Недостаточно описаний очевидцев. Жан Амери писал, что нельзя передать словами то, что пережил. Нужно ощущить только ту же боль, тот же ужас, чтобы понять это.

"Не хотите знать, куда ваше равнодушие способно в любую минуту снова завести вас самих и меня? Я вам скажу." Жан Амери

Коротенькое эссе страничек на сотню с небольшим, по которому так тяжело что-либо написать. Я сделал кучу закладок и скринов страниц с тем, чтобы вернуться к ним позже и собрать воедино в связный текст возникшие по поводу них мысли, но до сих пор так и не нахожу в себе душевных сил даже просто пересмотреть эти скрины. Поэтому просто вкратце скажу, о чём это эссе, и почему не все способны понять, о чём оно.

Зебальд говорит о бомбёжках мирного населения в немецких городах, не обусловленных необходимостью физического уничтожения гитлеровских войск. Бомбёжках, производимых Великобританией, которая по его словам, кроме воздушных налётов ничего значительного сделать не могла, но которая, как одна из сильных держав, непременно хотела урвать кусок от этой войны. Немецкий народ воспринял бомбёжки городов как заслуженную кару. Проблема в том, что кара эта была направлена не по адресу (не против воюющих людей и их властей), мирное население не поддерживало войну (раз с такой готовностью признало бомбёжки справедливым воздаянием), и фактически было истреблено без надобности. Помимо людей были уничтожены сами города, то есть, культура.

И тут приходят в качестве рецензентов ура-патриотические правнуки и правнучки советских солдат и начинают вспоминать без надобности уничтоженных в концлагерях советских и не только не менее мирных людей. Но дело в том, что принцип "око за око" не работает в цивилизованном мире (интересный вопрос, над которым я раздумывал пару часов). Зебальд и сам потом на него отвечает, может быть, не полностью, но у него есть об этом. В цивилизованном мире - это уже мои мысли - существуют всякие правовые и юридические нормы и договорённости, регулирующие в том числе и конфликты. Невозможно бороться за жизнь, неся смерть, по крайней мере, перенося вину с конкретных активистов на всю нацию. Невозможно отстаивать гуманизм и справедливость, совершая антигуманизм и несправедливость. "Око за око" работало только у дикарей. Но поражённым фашистами нациям, утонувшим в ярости, бессмысленное уничтожение целых городов казалось справедливым. Немецкой нации, утонувшей в стыде, оно тоже стало казаться таковым. Признать не свою вину своей, принять удар как должное наказание за не твои личные проступки - способ и повод быстрее "оправиться", поднять голову и жить дальше, остраивать города и возрождать (или зарождать новую) культуру. Но подспудное понимание несправедливости, и несправедливости вопиющей есть. И есть также невозможность раскрыть рот, чтобы сказать об этом - ведь с противоположной стороны вменяются сотни обвинений в фашистских преступлениях. Пусть и не по адресу. Это вот "не по адресу" очень немногие способны понять.

Деятельность Зебальда всколыхнула громадный отклик от того самого мирного немецкого населения. Здесь было всё (потому что любое население многослойно, люди очень разные) - от попыток указать на то, что кто-то уже пытался делать что-то подобное, до писем неадекватов в ключе теории заговоров. Интересно, что Зебальд разбирает эти примеры именно как последствия травмы немецкого народа. И даже некоего писателя (Андерш, кажется), имени которого мы и не слышали, который был в первой волне возрождающейся литературы, а потом в этой же волне и потонул - тоже разбирает как пример последствий. Андершу очень хотелось обелить себя - но не всякое обеление справедливо, ведь как раз его поступки во время войны не говорят о нём как о носителе гуманистических ценностей.

Наиболее адекватным описанием процесса травмирования Зебальд признаёт отстранённые, без жалости к себе написанные воспоминания человека, которого пытали - Жана Амери. Амери выжил в концлагере, но спустя несколько десятилетий, изложив производимые над ним пытки на бумаге, окончил жизнь самоубийством. Для него сама возможность покончить с жизнью была радостью, ибо он отчётливо понимал, что несправедливость была и наверняка будет ещё. Несправедливость в самих людях. Его слова, вынесенные в эпиграф к этой рецензии, к сожалению более чем применимы к тому, что сейчас происходит с людьми в России. Но также Амери понимал и своё равенство с тюремщиком, видя в нём себя, узника, а в себе - его, тюремщика. Оба - подневольные ситуации. Оба - пострадавшие. Оба - навеки с травмой. Амери винил себя за отказ от насилия.

Кроме дальних последствий травмы у разных людей, Зебальд описывает и ближайшие к моменту травмы: люди в нескольких километрах от полыхающего города как ни в чём не бывало пьют чай на веранде, и это не равнодушие, а такая же защитная реакция, как и у жителей горящего города, оказавшихся среди руин, в сердцевине пожара, и сразу после вызволения из этого кошмара пытающихся делать свои повседневные дела - подметать уже не существующие подъезды в заведённый час, полоть начисто сгоревший садик и т.п.

Может быть, позже допишу ещё что-то, свяжу логически части выше. А может, и нет.

В книге есть очень интересные мысли. Книга глубокая, умная. Но читается сложно. Стиль тяжеловат. Но все равно не жалею о прочтении. Зарядка для ума.