Kitobni o'qish: «Россия – Крым – Украина. Опыт взаимоотношений в годы революции и Гражданской войны»

Издание осуществлено при финансовой поддержке Еврейского музея и Центра толерантности

© Солдатенко В. Ф., 2018

© Политическая энциклопедия, 2018

Солдатенко Валерий Фёдорович – родился 13 апреля 1946 г. в г. Селидово, Донецкой обл. (Украина).

Окончил исторический факультет Киевского государственного университета им. Т. Г. Шевченко.

Член-корреспондент Национальной академии наук Украины, доктор исторических наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники Украины.

Лауреат премии НАН Украины им. Н. Костомарова и международной премии им. В. Винниченко.

Сфера научных интересов – история общественно-политического, революционного, национально-освободительного движений ХХ века.

Важное место в исследованиях уделяется выяснению различных аспектов исторической и национальной памяти, генеалогии украинской идеи, опыту государственного строительства, соборничества, международной и военной политики, разработке проблем историографии и методологии науки, современного украиноведения, политологии. Автор около 800 публикаций, 30 из которых – индивидуальные монографии.

В их числе: «Украинская революция: концепция и историография» (в 2 т. К., 1997, 1999);

«Украинская революция. Исторический очерк» (К., 1999);

«Несломленный: жизнь и смерть Николая Скрыпника» (К., 2002);

«Георгий Пятаков: мгновения неспокойной судьбы» (К., 2003);

«Три Голгофы: политическая судьба Владимира Винниченко» (К., 2005);

«В поисках социальной и национальной гармонии. (Эскизы к истории украинского коммунизма)» (К., 2006);

«Винниченко и Петлюра: политические портреты революционной эпохи» (К., 2007);

«Украина в революционную эпоху: Исторические эссе-хроники» (в 4 т. Годы 1917–1920) (Харьков; Киев, 2008–2010);

«Проект “Украина”. Личности» (К., 2011);

«Революционная эпоха в Украине (1917–1920 гг.): логика постижения, исторические личности, ключевые эпизоды» (1-е и 2-е изд. К., 2011, 2012);

«Украина. Год 1917» (К., 2012);

«Гражданская война в Украине. 1917–1920 гг.» (М., 2012);

«Демиурги революции. Очерк партийной истории Украины 1917–1920 гг.» (К., 2017);

«Георгий Пятаков: оппонент Ленина, соперник Сталина» (М., 2017).

Введение

Очевидно, в последние годы нет в мире политических лидеров, функционеров международных организаций, которые бы публично не высказывались о крымской проблеме, перспективах ее разрешения. Спектр мнений невероятно широк – вплоть до полярно противоположных, взаимоисключающих. Используются различные аргументы, в том числе исторические факты, документы. Но их трактовки очень часто существенно отличаются, нередко «подверстываются» под желаемый (т. е. конъюнктурный) результат, грешат против объективности, реализма. Вряд ли в ближайшее время удастся преодолеть противоречивые, несовместимые подходы, поскольку дискутанты преследуют преимущественно политические цели, не смущаясь, приносят в жертву истину.

И если уж прибегать к оперированию доказательствами, связанными с сюжетами исторической ретроспективы, то они окажутся приемлемыми, убедительными и даже по-настоящему выигрышными, если в их основание будет положено реалистическое знание, а в оценках и выводах безоговорочно станет доминировать непредвзятый, строгий, последовательный научный анализ.

Конечно, при этом нельзя не учитывать исторической динамики своеобразных, нередко существенно отличающихся стадий развития означенных субъектов взаимоотношений (и России, и Украины, и Крыма) в разные периоды, изначально отказавшись от исследовательских реконструкций в упрощенной системе координат. Каждый исторический этап имел свои качественные особенности и потому требует предметного, обстоятельного изучения при общем понимании, что проявлялись одновременно, параллельно или во взаимопереплетениях, взаимодополнениях и некие фундаментальные, определяющие, «сквозные» тенденции, и временные, конъюнктурные факторы.

Учитывая данное обстоятельство, представляется возможным и необходимым избрать предметом специального рассмотрения один из переломных и весьма насыщенных векторными изменениями исторических рубежей – революционную эпоху 1917–1921 гг., попытаться увидеть в процессах столетней давности корни последующих весьма непростых, часто неоднозначных, порой даже труднопостижимых явлений.

Конечно, результативно это сделать можно лишь с учетом достижений историографии.

При этом надо изначально отдавать себе отчет, что взаимоотношения между обозначенными государственно-административными субъектами были производными от политических, во многом – военно-политических факторов, сущностей господствующих политико-правовых систем и режимов, динамики их смены, ориентаций и поведения государственных, общественных деятелей и массы других аспектов революции, гражданской войны, иностранной интервенции. Ввиду этого внимание следует фокусировать на более узком историографическом сегменте, частично на выборочном подходе к историческим студиям, сознательно допуская определенную асимметрию в сторону более детального анализа в некоторых случаях событий в Крыму¹, поскольку анализ изменений ситуации в материковой части (и России, и Украины) представляется сравнительно более широко известным, получившим обстоятельную апробацию во множестве современных публикаций. Гораздо объемнее представлена и документальная сторона деятельности государственных образований упомянутых субъектов.

Кроме того, в реальной жизни складывалось так, что от ситуации в Крыму практически на всех этапах периода зависимость характера и результатов взаимоотношений России, Украины и Крыма была большей, нежели от позиций, желаний, стремлений всех властей, сменявших друг друга севернее полуострова.

События февраля 2014 г. и последующих лет, однозначно квалифицируемые в официальных документах Украины, оценках руководителей государства, политиков как «временная оккупация Крыма», «аннексия» полуострова Российской Федерацией, как составная часть ведущейся против суверенного государства «гибридной войны», предельно актуализировали проблему на самых различных срезах, в т. ч. и в аспекте исторических реконструкций. Оперативное информационное пространство заполнилось множеством публикаций научного и популярного свойства². Без особой опасности ошибиться можно предположить, что этот бурный процесс вряд ли в ближайшее время проявит тенденцию к затуханию.

Естественно, как ранее изданные, так и новейшие исследования и публикации не равноценны. Среди них встречаются и такие, которые не отвечают научным принципам и критериям. Немало и таких, которые несут на себе отпечаток политической конъюнктуры, идеологической предвзятости. Иногда интересные, добротные научные подходы, наработки соседствуют или переплетаются с весьма сомнительными, декларативными суждениями и оценками в пределах одних и тех же публикаций. Однако рефлексия на подобные явления, представляющаяся крайне необходимой, тем не менее, окажется более предпочтительной, сущностно целесообразной по ходу рассмотрения конкретных исторических ситуаций, когда в полной мере можно будет разобраться не только в логике теоретических рассуждений, выводов и обобщений, но и в необходимых случаях попытаться предметно оценить наличный историографический арсенал, сущность проявляющихся в этой сфере тенденций. При этом важно с пониманием относиться к тому, что основные источники, проливающие принципиальный свет на проблему, уже давно находятся в научном обороте³, а их комплексное, системное, неискаженное использование – главный залог уяснения сущности обозначенной темы.

В данном случае речь не идет о том, что круг возможных источников совершенно исчерпан. Новейшие издания как раз дают основание для выводов о том, сколько действительно интересной, очень ценной информации еще хранится в архивных, частных, книжных хранилищах, каким поистине громадным является потенциал мемуарной и художественной литературы, тогдашней прессы. Одним из лучших подтверждений тут является упомянутая солидная монография А.С. Пученкова «Украина и Крым в 1918 – начале 1919 года. Очерки политической истории». Воображение читателя буквально эпатирует лавина введенных в научный оборот данных, фактов, цитат, свидетельствующих о скрупулезнейшей работе автора, весьма похвальных стремлениях сущностно дополнить, обогатить знание по затрагиваемым вопросам едва ли не по каждому сюжету, аспекту, моменту. Несомненно, это сделало книгу очень привлекательной, заслуживающей всяческой похвалы.

В то же время нельзя сказать, что А.С. Пученкову удалось серьезно скорректировать закрепившиеся в научной историографии концепции, общие представления, коренным образом пересмотреть уже достигнутые обобщения и выводы. Этим не умаляется предпринятая капитальная, детальнейшая работа. Наоборот, автор привел просто колоссальнейшее количество аргументов, определенно подтверждающих (несколько, естественно, развивающих) выверенные научные подходы и оценки существующих историографических достижений. Иначе, впрочем, и быть не может, когда одни авторы используют, скажем, изданные и научно обработанные, с добротным научным сопровождением протоколы и стенограммы переговоров между РСФСР и Украинской Державой, а другие заимствуют эти же документы из периодической печати 1918 г.

Безусловно, постоянно умножающаяся фактологическая, документальная информация, эффективно дополняемая подробнейшими справочными материалами в области исторической персоналистики (особенно следует отметить довольно богатые традиции крымских ученых, творивших начиная с 1920-х гг. и далее – через Н.П. Надинского, В.Е. Возгрина до В.М. Брошевана, А.Г. и В.Г. Зарубиных, многих других), также привлекает внимание, превращает в чем-то известные образы множества политических, государственных общественных деятелей в более рельефные, многокрасочные, убедительные. Однако и здесь сколько-нибудь радикальных изменений или хотя бы кардинальных подвижек тоже не происходит.

Конечно же, при этом нельзя не упомянуть осуществленной на рубеже 1980-х – 1990-х гг. трансформации в оценках определенных процессов, феноменов, их репрезентантов. Но это несколько иной срез проблемы, который после почти тридцатилетней исследовательской практики стал той доминирующей реалией, в которую вписываются и отмеченные выше соображения, не требующие дополнительных разъяснений.

Наиболее зримым, весомым, даже не требующим сегодня доказательств является прочно вошедший в научный обиход феномен Украинской национально-демократической революции, сопряженные с этим представления о революционном процессе 1917–1921 гг. в целом.

При этом следует избегать сознательной «перелицовки» картины развития событий, которая подчас наблюдается при стремлениях сместить ударения по линии обеления, исторического оправдания одних лагерей – и социальных, и национальных – и перекладывания вины, исключительно или преимущественно, на одну («неприятельскую» с позиций априорных симпатий) силу. Не стоит пренебрегать «невыгодными» источниками при одновременной гиперболизации сведений, почерпнутых, скажем, из тенденциозных, в частности, мемуарных рукописей и публикаций, требующих сравнения с другими несомненными данными. Комплексный, системный научный анализ предполагает отказ и от подобной фактологической «селекции», воссоздание объективной, по возможности всесторонней и полной картины, к примеру, определения мотивации, масштабов, оценки и белого, и красного, и национального (националистически – татарского) террора. Естественно, нельзя допускать и бесстрастного уравнивания степени ответственности по принципу «все одинаково виноваты», или же наоборот – от конкретных политиков мало что зависело (а то и вовсе их позиция равным счетом ничего не значила) в ориентациях государственных образований, выборе и претворении в жизнь линии поведения, перспектив отношений с ближними и дальними соседями. В таком случае тоже не обойтись без последовательной системности и строгой конкретизации, персонификации происходившего.

Специально хочется застраховаться против наблюдающегося в последнее время нациоцентрического подхода к реконструкции событий в регионах с полиэтническим составом населения и обострившихся в революционной обстановке тенденций, окрашивавшихся в национальные тона. Крен в одну из сторон, даже небольшая абсолютизация ее, гиперболизация действительно имевших место позитивов довольно часто оборачиваются поиском негативов, иногда реальных, а иногда и надуманных, их преувеличениями, что в результате уводит от объективности, вызывает неприятие и сожаление.

Хотя избранный ракурс – изучение опыта взаимоотношений России, Украины (всех их тогдашних политически-правовых, государственных образований) и Крыма (также в соответствующих измерениях) – не предполагает последовательного, хроникального воссоздания картины всей многогранной жизни в субъектах, чему посвящено подавляющее число как упомянутых, так и огромной массы других изданий, в ряде случаев для понимания и разъяснения существа происходившего необходимо обращаться хотя бы к минимуму свершавшихся событий в несколько более общем плане. Однако, обращаясь к историографическим источникам, внимание в них должно фокусироваться лишь касательно очерченной узкой проблемы, а не с точки зрения их значения для развития исторической науки в целом.

В этом плане оправданными представляются и отклонения от общепринятых вариантов периодизации гражданской войны в России и в Украине. Калейдоскоп изменявшихся обстоятельств в регионе, качественно влиявших на сущность курсов, от которых зависели взаимоотношения государственных субъектов, обусловливает определенную хронологическую конкретизацию изучаемых явлений, тенденций, анализа процессов.

Как специальные работы, так и публикации обобщающего характера, думается, дают достаточно оснований для предметного, конструктивного решения обозначенной проблемы.

I. 1917 г. как историческая увертюра к судьбоносным трансформациям национально-государственной жизни

1. Крушение Российской империи
и самоопределенческая эйфория окраинных этносов

В начале ХХ в. Россия оставалась самой крупной материковой империей, под игом которой на протяжении столетий изнемогали многие десятки больших и малых народов, мечтавших о разрушении ненавистной «тюрьмы народов», о национальной свободе, равноправии, создании условий для полноценной реализации собственных потенций, разностороннего прогресса во всех областях общественной жизни, об обеспечении возможностей плодотворного сотрудничества со всеми ближними и дальними соседями.

После Февральской революции 1917 г., свергнувшей российское самодержавие и давшей мощный импульс демократизации всех сфер общественной жизни страны, и в Украине, и в Крыму происходили серьезные качественные изменения.

В Украине с ранней весны национально-освободительное движение и социальные процессы приобрели такие масштабы и всеобъемлющее содержание, что получили научное обоснование и определение Украинской национально-демократической революции. Ее вдохновители, организаторы и лидеры, создавшие орган руководства борьбой за прогрессивное развитие края – Центральную Раду, теоретически разработали политическую программу революции, предопределившую ее практический курс. Он получил наименование автономистско-федералистской платформы. Наибольший вклад в обоснование программы внес неизменный глава Центральной Рады, выдающийся ученый-историк М.С. Грушевский⁴. Много сделали для ее конкретизации и пропаганды крупные интеллектуалы – общественные деятели В.К. Винниченко, С.А. Ефремов, И.М. Стешенко, М.И. Туган-Барановский, В.К. Прокопович, Н.Н. Ковалевский, А.Я. Шульгин и др. Их общими усилиями теоретические положения автономистско-федералистской программы стали достоянием широких слоев украинства, были единодушно одобрены Украинским национальным конгрессом (съездом), проведенным в Киеве 6–8 апреля 1917 г. Главной целью революции было объявлено возрождение государственности Украины на народоправной основе и вместе с другими нациями и народами осуществление трансформационных изменений в централизованной России соответственно с запросами, велениями времени. Лапидарная формула гласила: «Широкая национально-территориальная (областная) автономия Украины в федеративной демократической республике Россия»⁵.

М.С. Грушевский как истинный демократ по образу мышления и поведения и как блестящий ученый, понимавший, что оптимальным вариантом определения границ государства должен был стать этнический критерий (не менее 50 % + 1 житель одной национальности каждой исторически сложившейся компактной отдельной территории), стремился следовать этому принципу неукоснительно. Об этом свидетельствует его предложение, чтобы в процессе формирования автономной Украины в ее состав не включать «уезды и волости неукраинские – как скажем, северные уезды Черниговской губ., восточные Кубанской и т. д.», присоединяя только те районы, «где украинское население составляет большинство (в городах теперь украинцев меньше, однако города должны идти за большинством очерченной территории)»⁶.

Процитированные положения взяты из брошюры М.С. Грушевского «Какой мы хотим автономии и федерации» (на украинском языке), написанной и изданной весной 1917 г. (в этом же году было еще два ее издания). И можно лишь предположить, что применение общего критерия к конкретным ситуациям только начиналось, находилось, так сказать, в первом приближении и потому председатель Центральной Рады допустил отклонение от им же сформулированной нормы. «Украинцы хотят, – писал он, – чтобы из украинских земель Российского государства (ибо о них идет речь пока, не касаясь другого вопроса – объединения всех украинских земель) была образована одна область, одна национальная территория. Сюда, значит, должны войти губернии вполне или в преобладающей части украинские – Киевская, Волынская, Подольская, Херсонская, Екатеринославская, Черниговская, Полтавская, Харьковская, Таврическая и Кубанская»⁷. Если в отношении последней содержалась отмеченная выше оговорка, а впоследствии и вовсе речь о Кубани не заходила (очевидно, несмотря на несомненный этнический фактор, надо было занимать прагматичную, реалистичную политическую, а не научную позицию), то касательно Таврической губернии появилось весьма определенное категоричное уточнение. В состав возрождаемой Украины (в любом статусе) предполагалось включить только северные, материковые уезды Таврической губернии, где не просто основным, но и преобладающим массивом жителей были этнические украинцы. Согласно переписи 1897 г., в материковой части – Бердянском уезде они составляли 58,8 % жителей, в Днепровском -73,6 %, Мелитопольском – 54,9 %⁸.

Что же касается полуострова, то в новейшей историографии приводятся такие данные за 1917 г. Население полуострова составляло 809 тыс. лиц, представляющих 34 нации и народности и принадлежащих к 10 конфессиям. Объединенная группа «россияне и украинцы» составляла 49,4 %, крымские татары – 26,8 %. Естественно, численность этнических меньшинств была сравнительно незначительной⁹.

Содержатся и более детальные сведения: украинцы составляли 12,5 % населения уездов (53 тыс.) и 3,6 % жителей городов Симферополя и Севастополя (11,6 тыс.), значительно уступая русским, которых было 29,3 % (124,2 тыс.) в уездах и 56,6 % (102,4 тыс.) в названных городах, а также татарам, составляющим 41,9 % (177,3 тыс.) в уездах и 11,6 % (38 тыс.) в городах. В суммарном выражении русских было 309,2 тыс., татар – 215,3 тыс., украинцев 64,4 тыс. из общего числа 749,8 тыс. жителей Крыма¹⁰.

Имеющиеся в историографии статистические разночтения объяснить непросто. Очевидно, исследователи пользуются разными источниками, далеко не всегда прибегая к их уточнению, перепроверке, в частности – перекрестной. Тем не менее, отличия не нарушают «общей картины» – принципиального количественного соотношения, что, надо думать, было хорошо известно политическим деятелям 1917 г.

Учитывая объективное положение вещей, лидеры Центральной Рады последовательно ориентировались на вывод о том, что Крым не может являться территорией, априори включаемой в пределы автономной Украины. Несомненно, они рассчитывали и на адекватное понимание со стороны Временного правительства, полагая, что демократизм должен в полной мере распространяться на национальную сферу и официальному Петрограду в принципе нечего возразить на вполне объективный, справедливый подход к проблеме с украинской стороны, а также что правительство обязано согласиться с закономерными, обоснованными предложениями.

С занятой позиции М.С. Грушевский, Центральная Рада не сходили, несмотря ни на развернувшееся в Крыму достаточно активное украинское движение (создание политических партий, общественных организаций, прессы, проведение массовых акций)¹¹, ни на неприглядные действия Петрограда, противодействовавшего любым шагам украинского политикума, направленным на реализацию намеченной программы и отступавшему даже от собственных обещаний. Согласно обнародованной Временной инструкции Генеральному секретариату Временного правительства в Украине от 4 августа 1917 г., прерогативы автономной украинской власти ограничивались пятью губерниями Юго-Западного края. Что же касается других территорий с преобладанием украинского этнического элемента, Временное правительство определяло, что полномочия украинской исполнительной власти «могут быть распространяемы и на другие губернии или части их в случаях, если образованные в сих губерниях на основании постановления Временного правительства земские учреждения выскажутся за желательность такого распространения»¹².

Конечно, в условиях развертывания в России весьма непростых, во многом противоречивых процессов, еще большей сумятицы в их массовом восприятии, субъективных, нередко предвзятых толкованиях появлялись самые различные, вплоть до взаимоисключающих оценки происходящего конкурирующими политическими силами. Последние для сохранения влияния на свой традиционный актив, а также привлечения любой ценой новых сторонников часто прибегали к различного рода подтасовкам, искажениям в пропагандистских материалах реальных ситуаций, иными словами, вели не вполне корректную политическую борьбу. Это обстоятельство должно обязательно учитываться исследователями, берущимися за реконструкцию исторических событий, преследующими цель публичного объективного неконъюнктурного научного информирования относительно важнейших страниц столетнего опыта, получивших в результате действия определенных факторов обостренную актуальность, приобретших новое общественное звучание.

Так, лишь отчасти можно согласиться с утверждениями тех авторов, которые считают, что «одним из определяющих ситуацию и в то же время чрезвычайно болезненным для Крыма оказался вопрос о взаимоотношениях с Украиной»¹³. И дело не только в том, что тут ретроспективно, вопреки хорошо известным фактам, «сгущаются краски». Удивительно другое. Причина осложнений односторонне усматривается в курсе и поведении украинского политикума.

«Центральная рада, все более дистанцируясь от центра, – заявляется в солидной монографии, – проявляла в то же время и все большее желание втянуть в орбиту своей “самостийности” Крымский полуостров». Декларируя демократические и социалистические принципы, Рада «постоянно демонстрировала по отношению к Крыму аннексионистские замашки»¹⁴.

Какие же аргументы приводятся в пользу выдвинутых обобщений и даже более того – ретроспективных обвинений?

Из фактов приводится всего один, и тот в крайне тенденциозной интерпретации: «Рада между тем действовала с откровенной бесцеремонностью (здесь и далее в цитате подчеркнуто мною. – В.С.). В июле губкомиссар Богданов получил телеграмму за подписью генерального секретаря по внутренним делам (!) В.К. Винниченко (кстати говоря – это был и глава Генерального Секретариата. – В.С.) с приглашением (требованием?) прибыть на “предварительное краевое Совещание” 25-го числа. В Крыму это было расценено как вмешательство в его внутренние дела. Бюро Губернского комитета (Объединенного комитета общественных организаций. – В.С.) 14 июля, “обсудив вопрос и принимая во внимание, что Губернский Комиссар не получал от Временного Правительства никаких указаний на включение Таврической губ[ернии] в состав будущей Украины, что и по существу вопроса включение Таврической губернии, весьма пестрой по национальному составу, с меньшинством украинского населения, является нежелательным, что даже в северных уездах, где можно предполагать численное превосходство украинцев, вопрос этот не возникал или был решен отрицательно, постановило: представителей на краевое совещание от Таврической губернии не посылать”»¹⁵.

Тут, очевидно, следует обратить внимание, по крайней мере, на следующее.

Документальных материалов о проведении 25 июля 1917 г. предполагаемого совещания не выявлено. В это время В. Винниченко во главе делегации Центральной Рады находился в Петрограде. Однако протокол заседания Комитета (Президиума) Центральной Рады за упомянутый день¹⁶ дает основания считать, что на «предварительное совещание» приглашались сторонники преобразования России в федеративную демократическую республику для проведения съезда негосударственных (т. е. не имевших до того момента собственной государственности) народов. Решение о созыве такого форума было принято Украинским национальным конгрессом (съездом), поручившим «Центральной Раде взять как можно быстрее инициативу союза тех народов России, которые добиваются, как и украинцы, национально-территориальной автономии на демократических основаниях в Федеративной Российской Республике»¹⁷.

Поскольку надежды на то, что такой форум может быть проведен в Петрограде или Москве не оправдались из-за противодействия Временного правительства, Центральная Рада решила осуществить подготовительные мероприятия для созыва съезда в Киеве. Стремясь застраховать Генеральный секретариат как орган украинской власти от возможных обвинений в превышении полномочий, присвоении наднациональных функций, инициаторы начавшегося процесса предложили создать некую «общественную организацию» или «комиссию»¹⁸.

Представляется важным обратить внимание и на то, что сколько-нибудь реальной, скажем, административной властью Генеральный секретариат в означенный период не обладал. В.К. Винниченко совсем не случайно наименовал его (период) временем «организации морально-правовой власти», когда делались только первоначальные осторожные шаги к реализации «юридически-правовой власти»¹⁹.

Естественно, Временное правительство, его органы на местах (общественные комитеты и губернские комиссары), упрямо продолжавшие проводить обанкротившуюся великодержавную политику самодержавия, были решительными противниками любых шагов, направленных на децентрализацию бывшей империи, демократизацию межнациональных отношений.

Вот для них и было характерно выдавать спокойные и деловые (без подтекста и двойных стандартов) предложения и приглашения как опасные «требования» украинства, за которыми «скрывается огромная доза шовинизма и даже черносотенства». И если для политиков 1917 г. практика ставить все с ног на голову была привычной (хотя и не помогла ввести в заблуждение массы), то акцент на такой позиции (авторы цитируемого труда курсивом выделяют слова из документов и публикаций представителей кадетской и других партий) у современных читателей вызывает только недоуменные вопросы.

Может быть, некие «смягчающие обстоятельства» следует искать не столько в идейных ориентациях крымских историков, сколько в уровне профессиональной компетенции. Так, обвиняя Центральную Раду в стремлении «втянуть в орбиту своей «“самостийности” Крымский полуостров», стоило бы учитывать, что лидеры Украинской революции до января 1918 г. последовательно придерживались автономистско-федералистской платформы, а не пользоваться заключенным в кавычки термином «самостийность». В Конституцию Украинской Народной Республики был включен не Закон о национально-территориальной автономии, как ошибочно указывается в монографии²⁰, а Закон о национально-персональной автономии²¹ (возможно, авторы не видят разницы в терминах, но она сущностно серьезна). Не соответствует действительности, больше того – находится в противоречии с данными, приводимыми на других страницах книги²², утверждение о том, что в 1917 г. в Крыму «большинство нетатарского населения было по происхождению – украинцами»²³. Так, судя по всему, «выгодно» для конкретного сюжетного вывода. Остается загадкой, где авторы могли вычитать в Третьем Универсале Центральной Рады, квалифицированного ими «двусмысленным», как и в любом другом документе ноября 1917 г., о «притязаниях на Черноморский флот»²⁴. Однако авторы находят необходимые «веские поводы», чтобы «усомниться в искренности официально заявленной линии Киева относительно Крыма»: телеграмма и «многочисленные циркуляры» (к сожалению, приходится усомниться в их существовании. – В.С.), направленные на переподчинение органов свергнутого Временного правительства украинской власти, «которые, впрочем, в Крыму игнорировались», а включение Универсалом трех северных уездов в состав Украины «разрывало» губернию «на две части». Подобных примеров столь «вольного обращения» с источниками, оперирования недостоверными сведениями в книге, к сожалению, немало. Потому признать сколько-нибудь обоснованными выводы и обобщения книги «Без победителей» относительно позиции Центральной Рады в вопросе взаимоотношений с Крымом в 1917 г. вряд ли возможно.