Kitobni o'qish: «Мы из прошлого»

Глава 1. Хроноскоп: первый поворот ключа.

Ноябрь 1783 года опустился на Петербург сырой, промозглой пеленой. Нева, закованная в ледяные оковы, дремала под низким, свинцово-серым небом. С Финского залива дул резкий, пронизывающий ветер, неся с собой запах моря, смешанный с едким дымом бесчисленных печных труб, торчащих из крыш домов, словно каменные грибы на гигантской грибнице. Город, еще не стряхнувший с себя остатки ночного забытья, медленно, словно нехотя, пробуждался к жизни. Звуки улиц, приглушенные сырым воздухом, доносились до подвала особняка Орловых лишь отдаленным гулом.

В этом подвале, вдали от городской суеты, за толстыми каменными стенами, в атмосфере сосредоточенного молчания и тайны, готовилось событие, способное перевернуть представления о времени и пространстве. Здесь, среди лабиринта медных труб, блестящих шестеренок, шипящих паровых котлов и замысловатых механизмов, словно гигантское механическое сердце, билась фантастическая конструкция, невиданная прежде ни одним человеческим оком. Это был хроноскоп – воплощение дерзкой мечты профессора Григория Романовича Орлова.

Профессор, мужчина пятидесяти пяти лет, с высоким, словно высеченным из камня, лбом, испещренным сеткой морщин – следами бессонных ночей и неустанных размышлений, – и проницательными, темно-синими глазами, беспокойно прохаживался вокруг своего детища. Его короткие, седые волосы, обычно аккуратно приглаженные, сейчас были слегка взъерошены, а на обычно бесстрастном лице застыло выражение напряженного ожидания. Он был одет в простой, но безупречно чистый халат из темно-серого сукна, под которым виднелся белоснежный льняной жилет и строгий галстук. В руке он держал тяжелый серебряный хронометр, постоянно поглядывая на него, словно боясь упустить какую-то важную, роковую секунду.

Рядом с ним, словно тень, неотступно следуя за каждым движением дяди, стоял его племянник, Дмитрий, молодой человек двадцати одного года. Высокий и подтянутый, с живым, любопытствующим лицом, обрамленным густыми каштановыми кудрями, и яркими, изумрудно-зелеными глазами, он с нескрываемым восхищением всматривался в диковинный аппарат. Его одежда – практичный костюм из коричневого твида и высокие, зашнурованные сапоги – говорила о том, что он предпочитал удобство светским модам. В его взгляде не было и тени высокомерия, свойственного многим молодым аристократам. Его гораздо больше интересовали научные эксперименты дяди, чем балы, приемы и прочие развлечения высшего света.

Воздух в подвале был насыщен запахом машинного масла, горячего металла и озона. От работающего парового котла исходило ровное, успокаивающее шипение, словно гигантский зверь мирно похрапывал во сне. Свет газовых рожков, отражаясь от полированных медных деталей машины, создавал впечатление чего-то волшебного, нереального, словно они находились не в сыром подвале, а в волшебной мастерской какого-то средневекового алхимика.

– Все системы проверены и готовы к запуску, Дмитрий, – произнес профессор, его голос слегка дрожал от волнения, которое он с трудом сдерживал. – Через несколько минут мы с тобой отправимся в небольшое путешествие… в будущее.

Дмитрий, не в силах сдержать переполнявшее его любопытство, подошел к машине и вновь заглянул внутрь.

– Расскажи еще раз, дядя, как это работает? – попросил он, указывая на сложную систему шестеренок, цилиндров и трубок. – Я хочу понять до конца, прежде чем…

– В основе лежит моя теория о многомерности времени, – начал профессор, и глаза его загорелись фанатичным блеском. – Время – это не просто линейная последовательность событий, как принято считать. Это многомерное пространство, ткань, которую можно деформировать, создавая временные вихри, своего рода порталы между эпохами. И эта машина, Дмитрий, – он похлопал по блестящему меднму корпусу хроноскопа, – генерирует именно такие вихри, позволяя перемещаться в любую точку прошлого или будущего. Представь себе реку, Дмитрий, реку времени… Мы можем войти в нее в одной точке, а выйти в совершенно другой.

Дмитрий, несмотря на свой живой ум и интерес к наукам, все еще с трудом представлял себе все эти сложные концепции. Он воспринимал их скорее как волшебство, чем как науку.

– А это действительно безопасно? – спросил он, голос его слегка дрожал.

– Разумеется, – твердо ответил профессор, хотя в глубине души он и сам не был до конца уверен в успехе своего эксперимента. – Я провел бесчисленное множество экспериментов на животных. Мыши, крысы, даже моя любимая собака, Барбос, – все они благополучно перенесли путешествия во времени. Некоторые, правда, вернулись слегка… растерянными. Но это временное явление. Теперь же настало время испытаний на людях. И мы с тобой, Дмитрий, станем первыми хрононавтами!

Григорий Романович подошел к панели управления и, после недолгих раздумий, ввел необходимые координаты: 1783 год, ноябрь, плюс один месяц. Затем, глубоко вздохнув и перекрестившись, он решительно повернул ключ зажигания. Машина ожила. Паровой котел загудел с утроенной силой, медные трубы завибрировали, а воздух вокруг задрожал, словно от мощного невидимого удара. Подвал наполнился ярким, ослепляющим светом…

…Свет был настолько ярким, что Дмитрий невольно зажмурился, закрывая лицо руками. В ушах зазвенело, а тело словно пронзило тысячей невидимых игл. Ощущение было странным, неприятным, словно его выворачивали наизнанку, растягивали и сжимали одновременно. Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем все прекратилось.

Он осторожно открыл глаза и огляделся по сторонам. Первое, что он заметил – тишина. Пропало ровное шипение парового котла, исчез запах горячего металла и озона. Вместо них он чувствовал запах сырости, пыли и чего-то еще, неуловимо знакомого, но в то же время чуждого.

Дмитрий посмотрел на дядю. Профессор сидел в кресле напротив, бледный и неподвижный, словно восковая фигура. Глаза его были закрыты, а руки безвольно лежали на подлокотниках. На мгновение Дмитрия охватил панический страх. Неужели что-то пошло не так? Неужели эксперимент окончился катастрофой?

– Дядя! – окликнул он, в голосе его звучала тревога. – Дядя, ты как?

Профессор медленно открыл глаза и посмотрел на племянника затуманенным взглядом. Он несколько раз моргнул, словно пытаясь сфокусировать зрение, а затем глубоко вздохнул и провел рукой по лицу.

– Кажется… кажется, мы прибыли, – прошептал он.

Дмитрий с облегчением вздохнул. Жив! Значит, все не так плохо.

– Где мы? – спросил он, оглядываясь по сторонам.

Профессор с трудом поднялся с кресла и подошел к иллюминатору. Он всмотрелся в стекло, а затем резко отшатнулся, словно увидел что-то ужасное.

– Что случилось? – испуганно спросил Дмитрий.

Профессор молча указал на иллюминатор. Дмитрий подошел и посмотрел наружу. То, что он увидел, заставило его кровь застыть в жилах.

Подвал, в котором они находились, был тем же самым подвалом, где они начали свое путешествие. Но теперь он выглядел совсем иначе. Стены были покрыты толстым слоем пыли и копоти, штукатурка местами обвалилась, обнажив красную кирпичную кладку. На полу валялись обломки досок, куски штукатурки и другой мусор. В воздухе витал запах сырости, затхлости и чего-то еще, горького и неприятного. Но самое страшное было не это. Самое страшное было то, что они видели через иллюминатор.

За стеклом была не привычная им картина подвальных стен, а … снег. Много снега. Он лежал толстым слоем на земле, покрывал обломки зданий и голые ветви деревьев. Небо было затянуто низкими, свинцовыми тучами, из которых медленно падали крупные снежинки. В воздухе висела тяжелая, морозная тишина.

– Где… где мы? – прошептал Дмитрий, голос его дрожал.

Профессор с трудом оторвал взгляд от иллюминатора и повернулся к племяннику. Лицо его было бледным и искаженным ужасом.

– Похоже… мы ошиблись, – прошептал он. – Мы… мы не в декабре 1783 года.

Он подошел к панели управления и посмотрел на показания приборов. Цифры на циферблате хронометра горели злорадным красным светом: 1943 год.

– 1943… – прошептал Дмитрий, не веря своим глазам. – Но как… как это возможно?

– Ошибка в расчетах, – с горечью произнес профессор. – Катастрофическая ошибка…

В этот момент раздался оглушительный грохот, от которого задрожали стены подвала. В кабину хроноскопа впился осколок снаряда, осыпав их дождем из стекла и металлической крошки. В воздухе появился резкий запах гари.

– Бомбардировка! – крикнул Дмитрий. – Нам нужно уходить!

…Свет был настолько ярким, что Дмитрий невольно зажмурился, закрывая лицо руками. В ушах зазвенело, а тело словно пронзило тысячей невидимых игл. Ощущение было странным, неприятным, словно его выворачивали наизнанку, растягивали и сжимали одновременно. В какой-то момент ему показалось, что он слышит странный, высокий звон, похожий на пение стеклянных колокольчиков. Затем все смешалось в единый, оглушающий гул, и Дмитрий потерял сознание.

Он пришел в себя от резкого запаха сырости и пыли. Открыв глаза, Дмитрий с недоумением огляделся по сторонам. Первое, что бросилось ему в глаза, – тишина. Пропало ровное шипение парового котла, исчез запах горячего металла и озона. Вместо них царил запах затхлости, плесени и чего-то еще, неуловимо знакомого, но в то же время чуждого. Подвал, казалось, повзрослел на столетия. Если до "прыжка" он был оплотом инженерной мысли, полным энергии грядущего открытия, то теперь он представлял собой жалкое зрелище заброшенности и разрухи.

Дмитрий посмотрел на дядю. Профессор сидел в кресле напротив, бледный и неподвижный, словно восковая фигура. Глаза его были закрыты, а руки безвольно лежали на подлокотниках. На мгновение Дмитрия охватил панический страх. Неужели что-то пошло не так? Неужели эксперимент окончился трагедией?

– Дядя! – окликнул он, в голосе его звучала тревога. – Дядя, ты в порядке?

Профессор медленно открыл глаза и посмотрел на племянника затуманенным взглядом. Он несколько раз моргнул, словно пытаясь сфокусировать зрение, а затем глубоко вздохнул и провел рукой по лицу.

– Кажется… кажется, мы прибыли, – прошептал он, голос его был слабым и хриплым.

Дмитрий с облегчением вздохнул. Жив! Значит, не все потеряно.

– Где мы? – спросил он, с беспокойством оглядываясь по сторонам.

Профессор, с видимым трудом, поднялся с кресла и подошел к иллюминатору. Он всмотрелся в мутное стекло, а затем резко отшатнулся, словно увидел что-то ужасное.

– Что случилось? – испуганно спросил Дмитрий, вскакивая с места.

Профессор молча указал на иллюминатор. Дмитрий подошел и посмотрел наружу. То, что он увидел, заставило его кровь застыть в жилах.

Подвал, в котором они находились, был тем же самым подвалом, откуда они начали свое путешествие. Но теперь он выглядел совсем иначе. Стены были покрыты толстым слоем пыли и копоти, штукатурка местами обвалилась, обнажив красную кирпичную кладку. На полу валялись обломки досок, куски штукатурки, ржавые осколки металла и другой мусор. В воздухе витал запах сырости, затхлости и еще чего-то, горького и неприятного – запаха разрушения и смерти. Но самое страшное было не это. Самое страшное было то, что они видели через иллюминатор.

За стеклом была не привычная им картина подвальных стен, а… снег. Много снега. Он лежал толстым, неровным слоем на земле, покрывал обломки зданий и голые, искореженные ветви деревьев. Небо было затянуто низкими, свинцовыми тучами, из которых медленно, словно нехотя, падали крупные снежинки. В воздухе висела тяжелая, морозная тишина, нарушаемая лишь отдаленным гулом и время от времени доносящимися глухими взрывами.

– Где… где мы? – прошептал Дмитрий, голос его дрожал от страха и недоумения.

Профессор с трудом оторвал взгляд от иллюминатора и повернулся к племяннику. Лицо его было мертвенно-бледным, а глаза наполнены ужасом.

– Похоже… мы ошиблись, – прошептал он хриплым голосом. – Это… это не декабрь 1783 года… Но… это Петербург, не так ли? Просто… зима… необычайно суровая…

Он подошел к панели управления и с дрожащими руками проверил показания приборов. Цифры на циферблате хронометра горели злорадным красным светом: 1943 год.

– 1943… – едва слышно произнес Дмитрий, не веря своим глазам. – Но как… как это возможно?

– Ошибка… катастрофическая ошибка! – профессор схватился за голову, словно пытаясь сдержать подступающую панику. – Я… я не учел… не предусмотрел…

Он запнулся, не в силах вымолвить ни слова. В этот момент подвал снова содрогнулся от мощного взрыва, на этот раз гораздо ближе, чем предыдущий. В кабину хроноскопа впился осколок снаряда, осыпав их дождем из осколков стекла и металла. В воздухе появился резкий, едкий запах гари.

– Бомбардировка! – крикнул Дмитрий, вскакивая на ноги. – Дядя, нам нужно уходить! Немедленно!

Он помог профессору подняться, и они, пригибаясь, бросились к выходу из кабины. Хроноскоп, их гордость и надежда, теперь был лишь бесполезной грудой металлолома. Выбравшись из разрушенной машины, они оказались в центре подвала, который быстро наполнялся пылью и дымом. Сквозь трещины в стене пробивались языки пламени, отбрасывая зловещие тени на стены.

– Дверь… завалена! – крикнул Дмитрий, беспомощно оглядываясь по сторонам.

Действительно, дверь, ведущая из подвала, была заблокирована громадными камнями и обломками кирпичей. Выбраться отсюда казалось невозможным.

– Есть другой выход, – прохрипел профессор, хватая племянника за рукав. – Запасной… вспомни…

Дмитрий закрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти план подвала. Он смутно припоминал, что кроме главного входа был еще один, запасной выход, ведущий в небольшой дворик за домом. Но этот выход был давно замурован и практически забыт.

– Кажется… кажется, я знаю, где он, – сказал Дмитрий, голос его звучал неуверенно. – Но я не знаю, в каком он состоянии…

Он повел дядю в глубину подвала, осторожно пробираясь сквозь завалы. Воздух становился все гуще и тяжелее, дышать становилось все труднее. Грохот взрывов не прекращался ни на минуту, стены подвала дрожали, словно в лихорадке.

– Здесь! – крикнул Дмитрий, останавливаясь у дальней стены.

Он осторожно ощупал стену руками, ища следы замурованного прохода. Под толстым слоем пыли и обвалившейся штукатурки он нащупал очертания небольшой, заложенной кирпичами двери.

– Вот он! – повторил он с облегчением. – Помогите мне разобрать завал!

Они начали лихорадочно разбирать завал, отбрасывая в стороны камни, кирпичи и обломки досок. Работа была тяжелой и опасной, но они работали без остановки, подгоняемые страхом и отчаянием. Каждый новый взрыв заставлял их вздрагивать и ускорять темп.

Наконец, после долгих и мучительных усилий, им удалось освободить дверь. Она была старой, гнилой и полусгнившей, но все же держалась на петлях. Дмитрий с силой рванул ее на себя, и она с жалобным скрипом отворилась, открывая перед ними узкий, темный проход, ведущий на свободу.

Запах сырости и тлена ударил им в лицо, смешиваясь с едким запахом гари и взрывчатки. Дмитрий, чувствуя, как дядю бьет крупная дрожь, поддержал его под руку и первым шагнул в темный зей прохода. Профессор, бледный и ошеломленный, последовал за ним, тяжело опираясь на плечо племянника.

Проход был низким и узким, им приходилось почти ползти на четвереньках, царапая руки и колени о выступающие камни и обломки кирпичей. Под ногами зловеще хрустело стекло, а в воздухе висела густая пыль, забивавшая легкие и вызывавшая приступы кашля. Дышать становилось все труднее. Грохот взрывов не прекращался, казалось, он становился все ближе и ближе, словно сама земля стонала от боли.

– Скорее, дядя! – подгонял Дмитрий профессора, чувствуя, как нарастает паника. – Нам нужно поторопиться!

– Да… да, я стараюсь, – прохрипел профессор, голос его был слабым и прерывистым. – Но… мои старые кости…

Дмитрий, превозмогая боль в ногах и спине, продолжал ползти вперед, буквально таща за собой дядю. Он не знал, куда они идут, но инстинкт самосохранения подсказывал ему, что нужно двигаться, нужно бежать от этого кошмара, который внезапно обрушился на них.

Наконец, после того, что показалось им вечностью, они увидели в конце тоннеля слабый свет. Собрав последние силы, они бросились вперед и вывалились из прохода, оказавшись в небольшом, заснеженном дворике.

Вокруг них высились стены разрушенных зданий, черные, обгорелые скелеты домов, словно безмолвные призраки прошлого. Небо было затянуто низкими, свинцовыми тучами, из которых бесшумно падал густой, пушистый снег, словно пытаясь укрыть белым саваном этот мертвый, разрушенный мир. Воздух был морозным и резким, он обжигал легкие, но в то же время дарил ощущение свободы, пусть и иллюзорной.