Kitobni o'qish: «Легенды Львова. Том 1»

Было ли не было

Про маленькую жницу и Августовскую Ночь

Когда-то давно село Голоско не было богатым. Казалось, сама природа позаботилась о том, чтобы людям жилось несладко – густые леса и каменистые холмы не позволяли раскинуться колосистым  нивам, а потому сразу за селом желтели лишь небольшие лоскутки поля, которые удалось высвободить от камней. Таких лоскутков было много, а до самых далёких идти нужно было целый час.

Один такой надел был у бедной вдовы, которая жила у леса с маленькой дочкой. Женщина тяжело работала в батрачестве, а девочка возилась в огороде, ухаживала за курами и утками.

Пришло время, когда пора уже было хлеб собирать. К счастью, уродило так пышно, как никогда. Всё село радовалось этому. Только бедной вдове было не до радости, потому что она внезапно разболелась и слегла.

– Что же теперь будет с нашим хлебом? – горевала вдова, глядя, как все в селе радостно собирают урожай и возят во дворы роскошные снопы.

– Не печальтесь, мама, – вдруг отозвалась девочка. – Я и сама справлюсь.

– Да где ж тебе такой маленькой справиться? Ты и серпа-то в руках никогда не держала.

– А вот и держала. Я же серпом жала крапиву для кур!

– Скажешь тоже… Сколько там той крапивы. Ох-ох-ох… Может, кто-то из соседей сжалится, да поможет. Но им ведь нужно сперва на своём поле закончить, а потом ещё и смолоть, погода ведь переменчивая. Сегодня парит, а завтра, глядишь, и ливень польёт. А зерно тем временем и осыплется…

– А я вот попробую, какова из меня жница, – сказала девочка и, взяв серп да кувшин молока с хлебом, отправилась в поле.

Зерно уже начало осыпаться. Ещё день-два, и жать будет поздно.

– Не уйду отсюда, пока всего не пережну, – пообещала себе девочка и принялась за работу.

Но маленькие ручки не привыкли к тяжёлому труду, а худенькая спинка скоро заболела. Девочка время от времени разгибалась, чтобы передохнуть. Вот уже и солнце закатилось, и начало смеркаться. Уже ни души в поле не видать. Одна девочка жнёт, а до конца ещё далеко. Руки так устали, что она их уже и не чувствует, будто окаменели, а ноги не слушаются, подкашиваются под ней, и коленки уже исколола острая стерня.

– Никто мне не поможет, – заплакала она, – разве что ночка тёмная.

А тут как раз мимо неё проходила Августовская Ночь – высокая, тёмноволосая пани в роскошном синем, будто ночное небо, платье.

– О, так ты и ночью работаешь? – удивилась она. – Много чего я на свете повидала. Видела, как по ночам гуляют и крадут, но чтобы ниву ночью жали – такого не видела. Да ещё кто жнёт – малышня всякая.

– А что мне было делать, если мама заболела, а колос осыпается уже?

– Ну-ну, не хнычь. Раз уж я рядом с тобой, то помогу.

С этими словами Августовская Ночь взялась за серп и живо принялась за работу, а жала она так, что за один взмах пшеница на десять шагов вперёд ложилась. Не успел ещё и рассвет заняться, а весь хлеб уже лежал в снопах и скирдах.

– Ну, вот и всё, – сказала Августовская Ночь. – А мне пора. Сейчас солнце взойдёт.

– Ой, матушка, как я вам благодарна! Возьмите хоть на память эти колоски.

Августовская Ночь взяла пучок пышных колосков, подбросила вверх и обсыпала ими своё платье. И когда она уходила, девочка увидела, как колоски замерцали золотыми блёстками. С той самой поры Августовская Ночь над Галичиной переливается необычайно ярким сиянием звёзд.

Как появилось урочище Папороть

Когда-то там, где ныне Кульпарков, находилось урочище Папороть. Тут было два источника, из которых брала своё начало река Сорока, которая впадает в Полтву. А на хуторке жил смолокур со своей женой.

Однажды вечером кто-то постучал к ним в дверь. Хозяин открыл и увидел старика, который искал ночлега. Его пустили в дом, накормили, чем Бог послал, и уложили спать. А на утро хозяева проснулись в замке, который аж трещал от разных дорогих вещей. А старика и след простыл.

Зажили они тогда, как настоящие князья. Не прошло и года, и в один такой же вечер кто-то вновь постучал в ворота замка. Сторож протёр сонные глаза и, лениво вздыхая, крикнул:

– Кто там?

– Старый путник просит ночлега.

– Сейчас, – буркнул сторож, – пойду, спрошу помещика.

Поплёлся он в покои, где хозяева как раз готовились спать.

– Пан, а пан!

– Ну, что такое?

– Там дед какой-то ночлега просит!

– Гони его к чёртовой матери! Тут замок, а не постоялый двор!.. Хотя можешь ему дать то, что после ужина осталось.

Сторож собрал объедки в чугунок, вынес к воротам, и открыв окошечко, сказал:

– Хозяева сказали, чтоб вы шли куда подальше. А это вам немного перекусить. Давайте шапку.

Старик снял шапку, сторож налил ему какой-то похлёбки и захлопнул окошко.

Путник печально покачал головой, что-то шепнул над шапкой и выплеснул объедки на ворота. И в тот же миг роскошный замок со всеми жителями с грохотом провалился под землю. Пустырь вскоре густо зарос папоротником, и, глядя на него, никто бы и не догадался, что некогда тут возвышался замок.

Как женщины Львов спасали

Когда татары в 1283 году пытались захватить Львов, то хан Телебуга захотел выяснить, сколько же смогут жители продержаться в осаде. А простоял он под городом две недели и считал, что львовяне уже должны были бы с голоду помирать.

Татарские послы, отправленные в город, стали кричать под воротами, чтоб их впустили. Львовяне уже хотели было открыть ворота, но женщины, узнав об этом, стали просить, чтоб ещё немного повременили.

Быстренько поразбегались львовские женщины по домам, повыкатывали на улицы пустые бочки и поставили их вверх дном. После – повыметали из кладовых всю крупу и муку, что там была, и засыпали донца бочек кто крупой, кто мукой, а кто зерном, да так, чтобы вершок торчал.

– Вот теперь мы уже готовы, – сказали женщины, – пускайте изуверов.

Двинулись татарские послы через город, а тут, куда ни глянь, стоят бочки с несметным количеством еды. Да мало того – выпустили женщины всю птицу и скот из хлевов на улицу, послам даже пришлось палки в руки взять, потому что свиньи им проходу не давали, а гусаки сердито шипели, куры кудахтали и били крыльями.

Увидели послы такое великое множество всякой живности и очень печальными вернулись назад. А хан Телебуга, выслушав их, сразу же приказал войску собираться и идти домой.

Львовская каторга

Когда львовский бургомистр Мартын Кампиан задумал в 1615 году строительство Ратушной башни, то приказал отловить всех-всех тунеядцев, бродяг, пьяниц, картёжников, которые прожигали свои дни в кабаках.

Их приводили на стройку, записывали в ряды рабочих и заставляли трудиться. А стоит отметить, что в этой честной компании немало было детей богатых мещан, которые в руках кроме ложки, карт и чарок и держать-то ничего не умели.

Вот смеху-то было! Весь город над ними потешался. А многие родители сами приводили своих сыновей, как шутили тогда, на каторгу.

Вот почему с северной стороны Кампиановской башни было выбито на камне изображение корабля-галеры, как напоминание о том времени, когда оборванцев «на галеры» отправили.

Что любовь соединит

Эту историю можно было бы назвать «Львовские Ромео и Джульетта».

В 1594 году с далекого Крита привез вино итальянец Микелини. Часть товара заказал для себя украинский купец. И вот у него дома увидел итальянец юную Пелагию, дочь купца, и с первого же взгляда влюбился. С тех пор частенько искал он повода наведаться к ним, пока и Пелагия не ответила ему взаимностью.

Итальянец утратил всякое желание возвращаться домой. Молодые люди шептали друг другу нежности, а родители девушки благосклонно за этим наблюдали, потому что итальянец был им по душе. Однако ко Львову уже подбиралось страшное горе: чума.

Она не раз уже собирала свою чёрную жатву по всей Европе и вот наконец наведалась и сюда, и каждый день косила десятки людей. Тщетны были молитвы, тщетны непрестанные службы в церквях. Не обошёл мор и усадьбы купца – Пелагия заболела. По суровому распоряжению всех зачумлённых выносили за пределы города и оставляли в саду, где за ними ухаживали монахи.

Несмотря на это Микелини не покинул своей любимой и не отходил от неё, развлекая и вселяя надежду на выздоровление. Но девушка была обречена. Микелини похоронил её на православном кладбище церкви Благовещения. А через девять дней слёг и сам. Очевидно, сказалось общение с больной. Умирая, Микелини просил похоронить его в костёле святого Станислава, а на их могилах выстроить одинаковые надгробия.

Так оно и случилось. На обеих могилах поставили одинаковые надгробные камни, на которых выбито по паре сердечек, соединённых лавровой веточкой. А ниже – стихотворение львовского поэта Шимона Шимоновича:

 
Что любовь соединит,
Того и смерть не разлучит.
 

Пощёчина ценою в жизнь

Ганнуся Вовчковна была одной из самых очаровательных девушек Львова конца ХVІ столетия. Много кавалеров ухаживало за ней, но вниманием она удостоила лишь двоих: Павла Оленика и итальянца из Флоренции Урбана Убальдини. Беда только, что девушка дарила свою волшебную улыбку им обоим с одинаковой теплотой.

Кто его знает, сколько бы продолжалась эта борьба за её сердце, если бы не свадьба Анны Луцкой. Оба воздыхателя были в числе приглашённых. И вот во время танцев они одновременно пригласили Ганнусю. Панна могла бы и подумать, перед тем как сделать то, что сделала, но думать ей не хотелось, и она подала руку смуглому флорентинцу.

Павел не был ни испанцем, ни сицилийцем. Он был местным украинским шляхтичем, но чувство собственного достоинства у него было, и он отвесил звонкую пощёчину Урбану.

Музыканты сразу же перестали играть, а пары остановились. Никто не успел ничего сделать, как итальянец выхватил кинжал и ударил Павла в живот. Парень упал без сознания.

Умирающего Павла понесли в дом его родителей, а Урбан должен был предстать перед судом в Ратуше. Суд в ту пору приговаривал за убийство к смертной казни. Двенадцать присяжных, решавших в те времена все судебные дела, признали итальянца виновным, и не сносить бы ему головы, если бы не женщины, окружившие Ратушу. Молодые девушки и почтенные матроны так горько плакали и умоляли быть милосердными, что присяжные засомневались.

Но женские рыдания мало помогли бы, если бы смертельно раненый юноша и его семья вдруг не проявили необычайное благородство. Павел послал своё прощение итальянцу и взял всю вину на себя.

Павел умер, а Убальдини добился руки богатой дочки шляхтича, дав начало прославленному во Львове роду патрициев.

Детский поход на Львов

В 1624 году татары напали на Галичину и взяли большой ясырь. Когда же они уже отправились домой, вслед за ними бросился коронный гетман Станислав из Конецполя.

С пленными бежать нелегко, и ордынцы, отобрав кого поздоровее, жестоко расправились с остальными, оставив в живых лишь детей.

Произошло это на берегу Днестра под Мартыновым. Татары убежали, а дети разбрелись по кустам да поймам в поисках еды. Самые маленькие плакали около своих убитых родителей.

Страшную картину увидал гетман. Воины и казаки начали искать детей и собирать их вместе. В сёлах они попросили телеги и отправили на них детей во Львов, причём телег понадобилось несколько десятков.

Этот набег детворы всполошил всю Ратушу: что с ними делать и как кормить? Долго советники гадали и наконец решили выставить детей на Рынке и раздать в семьи желающим.

Людей сбежалось видимо-невидимо. Никто не думал, что тех, кто согласится принять сирот, окажется так много. Советникам с трудом удавалось управлять этой стихией. Писари, утирая пот, записывали, кому какой ребёнок достался, чтобы потом можно было проверить, хорошо ли ему живётся в новой семье.

Вот какими были львовяне перед лицом горя.

Легенда о горнисте

Из глубины Средних веков в европейских городах прижилась традиция содержать за счёт города горниста, в обязанности которого входило каждый час трубить. В давние времена горнист был караульным города, отвечал за его безопасность, сообщал о пожарах и приближении врага.

В 1491 году, когда было завершено строительство ратушной башни, на ней поместили часы, горниста и сторожа. Горнист должен был каждый час, днём и ночью, подавать сигналы времени, в праздничные дни развлекать жителей красивой игрой, а прежде всего оберегать город от всяческих нападений и от огня.

Когда в сентябре 1618 года во Львов пришли известия о поразительных победах гетмана Сагайдачного над московскими войсками и о том, как он спас будущего короля Владислава IV, местные власти решили достойно отпраздновать это событие и устроить театрализованное действо, отражающее сцену штурма вражеского города польско-украинским войском. Тогда был объявлен конкурс на лучший сигнал горна и лучшего горниста. Эта новость многих свела с ума, и за право провозглашать на ратуше начало действа, да ещё и получить вознаграждение в несколько золотых, решило побороться немало желающих. Несколько дней в разных концах города раздавались звуки горна – это конкурсанты упражнялись, подбирая наиболее подходящую мелодию. В то же самое время красавица Ганнуся из уважаемой семьи крупчатников, торгующей крупами испокон веков, взяла да и пошутила над юношей, который за ней ухаживал: «Вот если бы ты победил и получил право трубить, я бы за тебя пошла!»

Андрусь был парнем способным, и хоть работал он в кузне, но не гнушался и высокого искусства: играл на свадьбах да праздниках. Прихоть любимой, чьей благосклонности добивалось чуть ли не всё Галицкое предместье, глубоко запала ему в душу. Играть на трубе и кобзе он умел, но звуки, производимые этими инструментами, были крайне далеки от совершенства. Заметив, что сын опечален, отец посоветовал ему обратиться к старому горнисту Криштофу Гайде, который приветствовал короля Стефана Батория 31 марта 1576 года и получил от короля награду.

Андрусь нашёл старого Гайду и рассказал ему, почему печалится. Времени было мало, но Андрусь всё ловил на лету, и учение быстро продвигалось. Старый горнист научил парня той самой мелодии, которую играл Баторию. В этой музыке звучал триумф и безудержная радость побед. Однако Андрусь привнёс в неё и кое-что от себя, ведь эта мелодия должна была адресоваться не только королю и львовянам, но и его любимой. Музыка должна была растопить её сердце, согреть душу и наполнить её новыми чувствами.

Наконец настала пора горнистам продемонстрировать своё искусство. Дошла очередь и до Андруся. Прежде чем начать, он нашёл глазами Ганнусю, которая стояла перед самым помостом, потом поглядел на старого горниста, который ободряюще ему подмигнул, и заиграл. Звуки горна взлетели в небо, и казалось, от них зимнее солнце засияло ярче, и свинцовое небо прояснилось, и на лицах жителей Львова расцвели улыбки. Ратманы радостно переглядывались, толкали друг друга и кивали головами: вот оно! Возгласы «браво!» и «виват!» зазвучали в один голос. Сам бургомистр вышел на помост, обнял Андруся и повесил ему на шею ключ от ратуши.

А когда бурная радость улеглась, Андрусь обратился к толпе:

– Я получил высокую награду – играть в честь наших побед. Но самая большая моя награда – Ганнуся, которая пообещала выйти за меня замуж, если я смогу победить. И сейчас я прошу, чтобы она при всех подтвердила своё обещание.

Девушка покраснела и заволновалась. Ей, конечно, нравился Андрусь, но ведь родители об этом ничего не знают, да и пошутила она, не подумав, ни секунды не веря в то, что молодой кузнец сможет победить опытных горнистов. Увидев, что на неё смотрят тысячи глаз, она попыталась было затеряться в толпе, но плотные ряды её не пропустили. Ганнуся нервно прикусила губки в поисках выхода. Но тут слово взял бургомистр, протянул к ней руки и пригласил взойти на помост. Девушка сомневалась, но её подтолкнули сзади, кто-то взял её под руку, подвёл к ступенькам и помог подняться. Ноги у неё подкашивались от волнения: «Господи, что скажут мои родители!» – печалилась она.

А бугромистр подвёл её к Андрусю и спросил:

– Ну что? Сдержишь своё обещание? Скрепишь свою любовь к Андрусю браком? Выйдешь за него?

Воцарилась тишина. Толпа, затаив дыхание, ждал решения. Девушка колебалась, глазами бегала по головам людей в поисках родителей. Но тишина продолжалась недолго, толпа всколыхнулась, зашумела, а из шума того вынырнуло одно слово и, превратившись в хоровое скандирование, взлетело над Рынком:

– Выходи! Выходи! Выходи! Выходи!

И тут увидела Ганнуся свою маму, вытирающую глаза платочком, но то не были слёзы горя, а вот и отец, который сначала крутил головой, как индюк, в поисках чьей-то поддержки, но наконец снял шапку и махнул ею:

– Выходи!

И Ганнуся повторила дрожащими губами:

– Выйду!

Бургомистр соединил их руки, а мелодия, исполненная горнистом Андрусем, с тех пор каждый день звучала над Львовом и наполняла души его жителей ощущением радости и гордости за свой город. А с 2011 года она звучит над ним вновь.

Затопленная церковь

Когда-то на Клепарове стояла небольшая церковь, окружённая липами и яворами. На колокольне трижды в день били в колокола, созывая людей из ближайшей округи. Но в 1695 году татары напали на Львов, случилась беда. Как раз воскресным утром, когда в церкви было много народу, орда ворвалась внутрь.

Татары вязали молодёжь, грабили хоругви и сокровищницу, крали церковное убранство. Ничто не могло их остановить – ни громкие рыдания детей, ни проклятия матерей, ни мольбы священника.

В тот самый момент, когда в церкви безумствовали разбойники, сорвался сильный вихрь, а за ним – ужасный ливень. Небо разразилось молниями. Прозвучал жуткий удар грома, и церковь вместе со всеми, кто в ней находился, начала проваливаться под землю. Бурная клокочущая вода залила пол и быстро поднималась.

Вскоре на месте, где стояла церковь, остался только мутный пруд. Потому-то и назвали его Чёрный дол. С тех пор иногда можно было услышать из глубины пруда плач и глухой звон колоколов.

Как-то в ночь на Ивана Купала над прудом проходил парень и заметил в свете луны серебряную верёвку, которая качалась на плёсе. Не долго думая, он схватил её и начал тянуть на себя. В тот же миг послышался шум колоколов и детский плач, а из чёрных глубин начал выныривать золотой крест, а за ним – золотой купол и окна, озарённые светом свечей.

Парень уже догадался, что это была церковь, провалившаяся под землю, и молил Бога, чтобы ему хватило сил её вытащить. Уже пропели первые петухи, а он продолжал, обливаясь пóтом, тянуть за шнур. Вокруг медленно светало, и силы покидали парня. И не было никого, кто бы мог помочь. Только всё громче слышался плач и молитвенное пение.

Когда же пропели третьи петухи, верёвка вырвалась у него из рук, и церковь поглотила мутная вода. Парень перекрестился на прощание, а уходя, слышал, как за спиной тяжело стонали колокола и рыдали люди.

Волчья гора

Находилась она среди холмов, где теперь начало Зелёной. Когда-то там были лесные чащи, в которых жили серны, дикие кабаны, да и волки не раз забегали почти в самый город.

Однажды двое парней с окраины, которая называлась Темричевский лан, пошли в лес за грибами и, когда уже возвращались назад, наткнулись на двух маленьких волчат, которые лежали в густом мху и скулили. Парни взяли их с собой, спрятав за пазуху, и пошли домой. Волчата беспрестанно скулили, из глубины леса доносился вой волчицы. С каждым мигом он становился всё выразительнее. Парни что было сил мчались домой.

Стоило им добраться до своих дворов, как они увидели большую волчицу, которая бежала по их следам. Всю ночь она слонялась около их домов и завывала, пока её не отогнали местные псы.

Оба волчонка на коровьем молоке росли, как на дрожжах. А через год это были уже большие волки. Они стали верными товарищами своих хозяев и часто сопровождали их во время походов в лес.

В один зимний полдень парни отправились за хворостом, а волки – за ними. Когда они взошли на холм и ступили на то место, где в прошлом году нашли маленьких волчат, из чащи внезапно выскочила волчья стая.

Парни похватали с саней топоры и побежали к раскидистому дубу на самой вершине холма. Пока домашние волки отгоняли стаю, парни быстро вскарабкались на дерево.

Тем временем волки сбежались отовсюду и окружили дерево плотным кольцом. Снова и снова они бросались на двух прирученных волков, во все стороны разлетались клочья шерсти и брызгала кровь. Но силы были неравными, и стая разорвала своих родственников.

Парни сидели на дереве и цокали зубами от мороза. Волчья стая и не думала отступать. Кто знает, чем бы это закончилось, если бы их родители не собрали соседей и не пошли с псами и рогатинами на поиски своих сыновей.

Волки, напуганные вспышками факелов, шумом и лаем псов, разбежались. Парни спаслись, а тот холм с тех пор называли Волчьей горой.

В 1648 году гору заняли казаки Хмельницкого и оттуда наступали на город. А сейчас от того холма мало что и осталось.