Kitobni o'qish: «Учитель»

Светлой памяти моего друга Василия

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НЕСОРАЗМЕРЕННОСТЬ

Глава 1

В 1992 году двадцатипятилетний Кропивин Игорь Владимирович, окончив за четыре года до того университет, преподавал математику в сельской школе. Правда, несмотря на настоящий его возраст, многие, едва с ним познакомившись, сначала считали Кропивина старшим. Довольно заметные залысины, которые хоть и появились не так давно, казались многим внешним признаком возраста молодого и, в общем, слишком обычной внешности учителя. Вместе с тем, не просто наигранно-спортивная, а какая-то внутренняя подтянутость, искренний, ненадуманный юмор и элементарная человеческая доброта, выявляемые при более близком знакомстве с Игорем Владимировичем, или, для друзей, конечно, просто Игорем, нивелировали внешние признаки возраста и помогали установлению дружеских отношений и с учениками, и с коллегами. И залысины учителя никак не мешали тем добрым отношениям, а всего лишь забирали место у темно-каштановых волос, но это не сильно беспокоило молодого педагога. Кнышев, а именно такое название имело село, где учительствовал Кропивин, старинно и удивительно живописно. В центре его не могло не броситься в глаза огромное и вместе с тем выглядящее отчего то очень беззащитным озеро, плотно окруженное старыми, всегда грустными ивами. Кнышев относился к населенным пунктам пострадавшим от аварии на Чернобыльской АЭС, а потому детей, проживающих в нем и других селах Комаровского района Киевской области, где Кнышев располагался, ежегодно, организованно вывозили в санатории и детские оздоровительные лагеря на отдых. В конце мая директор школы сообщила молодому учителю, что двадцатого июля он должен отправиться с группой учеников в детский оздоровительный лагерь, к берегу моря, в Одесскую область. Игорю Владимировичу на восемнадцать дней предстояло стать воспитателем и работать с Кнышевскими детьми разного возраста, в том числе и с второклассниками, и с третьеклассниками. Это несмотря на то, что Кропивин преподавал только в старших классах. Но отказаться от неожиданной командировки он не мог. Ведь жил Кропивин один, в пришкольном общежитии, участка земли с огородом не имел и летом ничто его, по мнению руководства, в Кнышеве не держало. А другие учителя, обремененные заботами о своих подсобных хозяйствах, не могли запросто оставить село на восемнадцать дней.

Оказался в группе Игоря Владимировича и Виталик Давлацкий. Кто он такой? Ничего не знал о нем изначально и откомандированный на море учитель, хотя видел, конечно, фамилию мальчика в списке детей, отправляющихся на юг, но не ведал воспитатель ничего о том, насколько неординарным был, теперь уже его подопечный, второклассник Давлацкий. Оно и понятно, Кропивин же работал в школе только с учениками девятого, десятого и одиннадцатого классов. По настоящему Игорь Владимирович познакомился с маленьким, худощавым, светловолосым Давлацким только двадцать первого июля, то есть в тот день, когда с учениками он попал на территорию удивительно уютного, будто плавающего в зелени дубов, тополей, осин и диковинных, но аккуратно подстриженных кустов, детского оздоровительного лагеря «Дружный».

Несмотря на внешние признаки комфорта, название здравницы, которая приняла Кнышевцев, совсем не соответствовало тому, что не могло не броситься в глаза только что прибывшим отдыхающим с первых минут знакомства с «Дружным». О чем речь? Уже в самом лагере выяснилось, что чернобыльцы будут отдыхать вместе с детьми, приехавшими из Молдовы и Приднестровья, то есть с теми, которые оказались в «дружном» раньше Кнышевцев. Ученики Игоря Владимировича, и сам он с непониманием обращали внимание на чем-то странных, смуглых ребятишек. Казалось, что кто-то украл у них улыбки. Дети те не то чтобы недружелюбно, но как-то равнодушно скользили взглядами мимо Кнышевцев, не замечая их. Однако, в те дни на территории Приднестровья шли бои. Молдаване, считая населенное преимущественно русскими Приднестровье своим, воевали с приднестровцами, не желающими признавать молдавскую власть над своей землей. Как только Кропивин услышал об отдыхающих школьниках, вывезенных из зоны боевых действий, от пятидесятилетнего директора «Дружного» Михайлюка Павла Павловича, то удивленно посмотрел на него и спросил:

– Как же так, здесь и русские, и молдавские дети?

– Да. Почти все из Тирасполя.

– Но там же война.

– Война, – сказал, вздохнув, Михайлюк, – но что же делать, детям и молдавским, и российским отдыхать тоже где-то нужно, а нам деньги зарабатывать, реализовывая путевки.

Тяжелый вздох руководителя здравницы неожиданно перешел в неуместный смешок.

Но Кропивин никак не мог понять, как так случилось, что в одном лагере оказались дети людей, стреляющих друг в друга, а вместе с ними еще и ученики, отмеченные тенью Чернобыля. Ясно было только то, что директор здравницы пытался заработать деньги, ведь платили и молдаване, и русские. Только через несколько дней от работников столовой Игорю Владимировичу стало известно, что лагерь принадлежал ранее Комитету Государственной Безопасности Молдавской Советской Социалистической республики, а затем стал принадлежать непонятно кому: или Министерству Национальной Безопасности Молдовы, или Службе Безопасности Украины, или, возможно, сам директор, с кем-то стоящим за его спиной, легальным или полулегальным способом (тогда в Украине многое делалось полулегально) приватизировал детскую здравницу. Кстати, всезнающие работники пищеблока «Дружного» за глаза называли своего директора шашлычником. Он, бывший прапорщик КГБ, специализировался во время службы в мощной, в свое время, закрытой структуре, в основном на организации неформальных мероприятий. Иначе и проще говоря, готовил шашлыки на пикниках, которые устраивало руководство. Возможно, на пикниках тех и решались какие-то вопросы государственной важности, но прапорщику Михайлюку о том, конечно, никто не докладывал.

Теперь вернемся к Виталику Давлацкому. Чем же он привлек к себе внимание воспитателя в «дружном»? Поведением своим, конечно. Нет, мальчик не дрался ни с кем, не ссорился, ничего не крал, но… Но когда в день приезда в здравницу Кнышевские дети, расселившись по комнатам, в них и находились, раскладывая свои вещи, Виталик занимался другим делом.

Кропивин, устроив школьников в комнатах и решив пройтись по территории здравницы, спускаясь по лестнице со второго этажа спального корпуса, отведенного Кнышевцам, услышал громкий, медленный и ритмичный стук. Воспитателю показалось, что кто-то бьет по кафельному полу тяжелым предметом. Спустившись в вестибюль, Игорь Владимирович понял, что так оно и было. Мальчик, в котором Кропивин узнал ученика Кнышевской школы, не замечая воспитателя, сидя на корточках, огромным камнем (и как только он удерживал его в маленькой руке) упорно бил по кафельному полу. «Но зачем?», – Мелькнула мысль в голове воспитателя, когда он, сделав два прыжка, выхватил камень, высоко занесенный перед очередным ударом, из рук, как позже открылось, Виталика Давлацкого. И только тут Кропивин понял, что мальчик бил не просто по полу, а по боевому патрону крупнокалиберного пулемета. Игорь Владимирович, не успев еще в полной мере в те секунды осознать, чем мог закончиться жестокий эксперимент ребенка, действуя автоматически, быстро спрятал патрон в нагрудный карман своей рубашки. Только потом он выяснил и то, как звали мальчика, и то, что патрон Виталик выменял у одного из молдавских школьников на шоколадку, которую в дорогу Давлацкому дала бабушка.

А что касается оружия и боеприпасов, то всего этого находилось на территории детской здравницы немало: и армейские штык-ножи, и патроны различного калибра, и даже две гранаты Ф-1, которые, правда, как рассказал директор «Дружного» Кропивину позже, были случайно обнаружены в комнате одной двенадцатилетней девочки из Приднестровья еще до приезда в лагерь Кнышевцев и переданы работникам милиции.

«Детство обожженное войной», – где-то Кропивин слышал такую фразу, но только в «Дружном» он почувствовал всю ее тяжесть и вопиющую неестественность в сочетании слов тяжесть эту обозначающих. «Если дети, то при чем же война?», – подумал Игорь, который вырос в отечестве, подарившем ему мирное детство, – «несоразмеренность какая-то получается, несоразмеренность слов или это уже несоразмеренность явлений непостижимых умом человеческим».

Патрон, своевременно выхваченный у Виталика, воспитатель выбросил в море.

А через день Давлацкий купил игрушечный грузовик. Маленькие размеры машинки не помешали торговцу, принесшему свой товар в детский лагерь, и, очевидно, отстегнувшему определенную сумму директору здравницы за получение разрешения на торговлю, продать игрушку Виталику очень дорого. Мальчик заплатил за симпатичный внешне грузовичок все деньги, которые дала ему в лагерь бабушка для того, чтобы внучек мог покупать себе мороженое и фрукты. Об этом он сам рассказал воспитателю. Конечно, Виталик в «Дружном» с голоду бы не умер. В здравнице кормили хорошо. Но в то время когда другие дети, возвращаясь в лагерь с пляжа, могли покупать себе что-то вкусненькое на небольшом, импровизированном базарчике, приютившимся неподалеку от здравницы, Давлацкий этого делать уже не мог.

Выслушав Виталика, который радостно но, вместе с тем, по деловому поделился новостью о приобретении автомобиля с воспитателем, Кропивин, почувствовав, что с мальчиком можно говорить только серьезно, вздохнув спросил:

– Ну вот скажи, зачем тебе нужен грузовик?

Мальчик сразу же, не задумываясь, лишь удивленно взглянув на Игоря Владимировича, ответил:

– Мертвых отвозить на кладбище.

– Мертвых? На кладбище? – изумился сначала воспитатель, но через несколько мгновений вспомнил, что перед отъездом из Кнышева заместитель директора школы предупредила его о том, что на море с ним поедет мальчик, который живет только с бабушкой, поскольку его мама не имела мужа, давно уже пристрастилась к спиртному и в селе появлялась не часто, загуливая обычно где-то в столице. Теперь Кропивину стало понятно, что речь тогда шла о Давлацком. А бабушку мальчика, по словам завуча, хорошую кухарку, родственники умерших Кнышевцев обычно просили готовить на похоронах, которые случались в селе иногда. Виталика она на все похороны брала с собой, чтобы мальчик был не голоден и не оставался без присмотра. Таким образом, маленький Давлацкий досконально выучил весь обряд погребения.

– А может лучше ты будешь мороженное развозить машиной?

– Мороженное? – переспросил мальчик, задумавшись на несколько секунд, – нет, я буду возить мертвых.

Машинку Виталик потерял через четыре дня, а старшие ребята позже нашли ее и принесли воспитателю. Игорь Владимирович спрятал дорогую игрушку в своей комнате, а потом позвал Давлацкого. Когда мальчик вошел в комнату, Кропивин спросил его:

– Виталик, а где же твой грузовик?

– К бабушке поехал, – не задумываясь, совершенно деловым тоном ответил странный ребенок.

Игорь Владимирович смущенно посмотрел на воспитанника, который стоял перед ним. Казалось, мальчик искренне верил в то, что сказал.

– Давно? – уточнил воспитатель.

– Два дня уже.

– А топлива хватит?

– Топлива? – переспросил Виталик и поднял голову вверх, высматривая что-то на потолке и шепча какие-то цифры. Создавалось впечатление, что он проводил определенные вычисления, – да, топлива хватит, точно.

Игрушку мальчику Кропивин отдал только в день отъезда домой.

Прямо и грубо Виталик дисциплину не нарушал никогда, но однажды он исчез. На «тихом часу» воспитатель не обнаружил его в комнате, а мальчики, которые с ним вместе проживали, утверждали, что им неизвестно где Виталик. Игорь Владимирович, естественно, организовал поиск пропавшего ребенка, задействовав в нем большую часть Кнышевцев. Искали по всей территории «Дружного», в корпусах, даже в подвалах и на чердаках, но безрезультатно. И только через час после того, как выяснилось, что Виталик исчез, одна из девочек сделала бессмысленное, на первый взгляд, предположение:

– А может он в женском туалете, на нашем этаже?

Предположение казалось абсурдным не только потому, что искать Давлацкого предлагалось в женском туалете, а и потому, что туалет тот утром не работал, о чем сообщала табличка, закрепленная на его дверях. Девочки, в связи с этим, вынуждены были пользоваться туалетом, находившемся на улице, метрах в сорока от корпуса. Однако, воспитатель попросил одиннадцатилетнюю, светловолосую Олю, которая сделала неожиданное предположение, самой проверить его правдивость. К удивлению всех девочка оказалась права. Спящего Виталика она действительно нашла в неработающем туалете. Он спал там.

Маленький мальчик, на котором одеты были только плавки, смог примоститься в биде, а когда забрался в него, открыл кран и пустив на себя тоненький ручеек теплой воды, заснул, расслабившись, вероятно, от невиданной роскоши. Ведь дома, в деревне у Давлацкого не было ни ванны, ни душа.

А что касается денег на фрукты и мороженное, то Виталик и при отсутствии финансов не страдал. Почему? Кропивин быстро нашел ответ на этот вопрос. На следующий день после покупки грузовика Давлацкий и другие дети, возвращаясь с воспитателем с морского пляжа в лагерь, зашли, как обычно, по дороге на базарчик. Отпустив детей на двадцать минут, Игорь Владимирович ждал их возвращения в тени развесистой акации дарившей легкую прохладу, откуда видел все торговые ряды. Он наблюдал за Давлацким, заинтересовавшись, куда направится мальчик, не имея денег. А мальчик вместе со своими односельчанами пошел в сторону бабушек и дедушек, мужчин и женщин, торгующих сочными, желто-красными персиками, аппетитными, ярко-оранжевыми дынями, обещающими одарить сладостью арбузами, сливами и алычой. Виталик отделился от других Кнышевских детей и не торопясь подошел к невысокой, седой бабушке, на прилавке перед которой лежали крупные, сочные персики. У Кропивина мелькнула мысль: «неужели Виталик начнет просить персик?». Но нет, не стал ничего клянчить Давлацкий, но чтобы понять то, что произошло дальше, надо представить как выглядел Виталик. Если вам приходилось видеть снимки детей-узников концентрационных лагерей периода Великой Отечественной войны, то легче будет представить Давлацкого. Он, возвращаясь с пляжа только в плавках и изрядно помятой кепочке, слишком худой, сильно напоминал тех детей с фотографий военной поры. Так вот, Виталик, подойдя к торгующей бабушке, просто остановился возле нее и начал внимательно смотреть на персики. Это продолжалось несколько минут, а затем торговка, сжалившись, очевидно, над маленьким мальчиком, протянула ему два персика. Давлацкий взял персики и, отойдя на несколько метров, не торопясь, с достоинством их съел. Безусловно, бабушке он сказал: «спасибо», получив южные сладости.

Нечто похожее происходило регулярно, каждый день. Только, естественно, Виталик пытался подходить к различным торгующим бабушкам, а иногда и дедушкам. Но никогда и ничего у владельцев товара не просил, а просто стоял и смотрел на прилавок. Что же было делать, обстоятельства жизненные научили мальчика приспосабливаться к реальности именно так. А мы не приспосабливаемся? Пусть не настолько примитивно как Виталик, но разве может изысканность формы действий затмить их суть? Так что не стоит, пожалуй, порицать семилетнего мальчика за то, что он жил в вымышленном им мире, который, все-таки, при всем желании Виталика, не мог не соприкасаться с миром реальным.