Kitobni o'qish: «Музыка для богатых»

«Ни за что не поверю, что Бог бездумно бросает кости…»

Альберт Эйнштейн.

«Я верю в чудеса» – думал продрогший Никита.

«Да и как не верить, если их вокруг – полным-полно? В этом мире немытых машин и людей с перекошенными от злобы лицами чудеса происходят постоянно. На каждом шагу. А что толку? От них не легче и не радостней. Наверное, все дело в том, что Бог совершает их, не когда мы просим, а когда считает нужным. На свое усмотрение…»

… В три с половиной года он боялся оставаться в доме один. Боялся гулкой тишины, боялся китайца, вышитого на тонком настенном коврике, скрипа старых дощатых половиц… Однажды он проснулся раньше, чем обычно (бабушка вышла к соседке, собираясь вернуться прежде, чем он проснется), задыхаясь и дрожа от ужаса, выбил игрушкой – калейдоскопом стекло маленького глухого окна и побежал босиком по росистой холодной траве навстречу бабушке, которая как раз подходила к дому. А вечером вернувшиеся с работы папа и мама показывали изумленным соседям разбитое окно – Никита, трехлетний ребенок, конечно же, не догадался расшатать и вынуть оставшиеся в раме осколки, и они, острые, как бритва, торчали со всех сторон, похожие на зубы страшной акулы, раскрывшей пасть. А у него на тельце не было ни одной царапины, даже самой маленькой… Чудо!

В шесть лет он вместе с двумя пацанами, своими дворовыми друзьями Лехой и Андреем, залез на старую шелковицу, которая росла в заброшенном соседском палисаде (им запрещали это делать, но они все равно забирались на нее почти каждый день). За нами увязалась Людка, девочка чуть постарше, второклассница в мятом пестром сарафане, Никита ее почти не знал. Когда они забрались на самый верх, где было еще много маленьких черных ягод, трухлявая ветка не выдержала и треснула…

Леха упал головой вниз и умер сразу, Андрей сломал позвоночник (потом взрослые объяснили, что он уже никогда не будет ходить и разговаривать), а Никита даже не ударился. Только, сидя в высокой траве, с восторженным ужасом смотрел, как глаза крупно вздрагивающей Людки становятся похожими на стекло, а из ее рта на мятый ситец сарафана выпрыгивают темные сгустки крови…

Через год папа купил путевки в Алушту и он должен был впервые лететь к морю. Чтобы загореть и окрепнуть перед первым классом. Но сильно простудился, и папа и мама, посовещавшись, решили оставить его дома, с бабушкой. Их самолет разбился через двадцать минут после взлета, обломки и разорванные тела людей собирали больше месяца…

Вам мало?!..

Старый учитель сольфеджио Борис Анатольевич поговорил с Никитой в школьном коридоре минуты две, не больше, но этого хватило, чтобы он подарил ему, двоечнику музыкальной школы, которого каждые полгода собирались исключить, чудо музыки – наверное, главное чудо в его бестолковой жизни.

«Еще была Настя…» – с замиранием сердца подумал Никита – «Целых три недели у меня была Настя… Но об этом я вам ничего рассказывать не буду, это – не ваше собачье дело, ясно?!.. Да и потом, у мира нет таких слов, которыми можно рассказать об этом. Нет, и никогда не будет…»

А еще его прокляли. Правда, это было злое чудо, но кто сказал, что чудеса бывают только добрыми? Никиту прокляли на сельском кладбище лунной майской ночью. Это было семь лет назад (ему было тогда 16), но проклятие никуда не делось, он точно знает, он старался убежать от него, проехал десятки городов и стран, и сейчас уже понимает, что оно умрет только вместе с ним…

Знаменитый певец Баклан (да-да, тот самый), приехав с концертом в Тверь, мог зайти поужинать в любой ресторан, но ввалился с толпой охранников именно в немного старомодную «Березовую рощу» на улице Советской, причем как раз в тот момент, когда Никита играл на рояле. Уже через десять минут тот, обалдевший от неожиданного счастья и стакана текилы, был назначен клавишником знаменитой группы. Предыдущий, как оказалось, был со скандалом выгнан два часа назад за то, что украл у звезды баночку амфетаминов, из – за чего концерт был на грани срыва и начался с опозданием на час, в течение которого велись лихорадочные поиски контактов с местными торговцами счастьем.

Так он, простой тверской парень, похоронивший бабушку, проклятый сельской колдуньей и не ждущий от жизни ничего хорошего, начал выходить на сцены ревущих от восторга концертных залов и домов культуры, замелькал в дорогущих музыкальных клипах, побывал в Лондоне, Берлине, Хельсинки, Варшаве, научился водить машину и нюхать кокаин…

Что, тоже скажете – не чудо?…

Так что – чудес на свете валом… Но что толку, если они не спасают? Если они, как мыльные пузыри детства, разбиваются об этот немытый мир, серый, твердый и шершавый, как московский асфальт? А сам мир все время пытается поставить тебя раком. И если ты, неблагодарный, вдруг отказываешься, сначала удивляется, а потом мстит – долго и умело…

«Что мне оттого, что вас на свете полно, чудеса?» – обозлился Никита – «Все – равно мир вокруг состоит из грязи и жестокости, у меня почти не осталось денег, жопа онемела, потому что я сижу на каменном парапете, а сижу я на нем, потому что не могу и не хочу идти в свою убогую комнатку в самом старом и жутком доме Лаврушенского переулка, который почему-то еще никто не купил, чтобы взорвать и построить на его место автосалон или элитный бордель. Я плачу за нее две с половиной тысячи долларов в месяц, но это не спасает – в ней темно и сыро даже в солнечный день, зеркала трескаются сами по себе, единственное окно смотрит на истертую кирпичную стену, исписанную матами, тараканы похожи на крыс, а в убитом вонючем сортире живет призрак, и в него так страшно входить, что я терплю и стараюсь делать это как можно реже…

Господи, если у тебя так много чудес, почему ты не сотворишь одно прямо сейчас, в центре этого безумного города? Или я его не заслужил? Тогда дай мне, что ли, хоть денег на электричку, чтобы я вернулся в свою прошлую жизнь, уютную и ненужную, как старый комод. Дай, а?… А то ведь первое, о чем я тебя спрошу, когда умру, будет – «А где Ты был тогда, когда я сидел на заплеванном парапете около метро, и хотел жрать до крика, и от пронизывающего холода не чувствовал собственной задницы, и умолял Тебя…»

– Никита’, ты, что ли? Ну, дела!.. – раздалось вдруг над самым ухом.

Так, с ударением на последний слог, к нему обращались только ребята в школе. В Твери. В том уютном мирке, который сейчас казался счастливым сном.

Никита, вздрогнув, поднял глаза. Его одноклассник Игорь Микерин был не просто реальным, но еще и отвратительно бодрым. Пружинисто переступал с ноги на ногу, клацая по асфальту кожаными подошвами модных туфель. Он вообще смотрелся правильно – модное короткое пальто, дорогая стрижка, лакированная не то папочка, не то барсетка в ухоженных пальцах…

– Хреново выглядишь – радостно подытожил Микерин прежде, чем Никита успел что-то сказать – в лице нихуя духовности нет!

– Была, да вся вышла… – угрюмо ответил Никита.

– Ясно! – Микерин бросил взгляд на огромные часы – Слушай, я пока свободен, а тут одно место есть. Так, мидл класс, конечно… Зато – совсем рядом! «Трактир» называется…

* * *

– Слушай, а с чего это вдруг Баклан только сейчас решил тебя в жопу выебать? Целых два года присматривался, что ли? – закуривая, спросил Микерин со светским безразличием.

Они уже съели по порции пельменей и выпили полтора графинчика водки, так что ничего удивительного в том, что мир как-то резко стал добрей и человечней, не было. Никита уже знал, что обычно так и бывает.

– Да не Баклан, ты не понял. Это Шакальский, наш новый продюсер…

Микерин уважительно присвистнул.

– Сам мсье Шакальский? Круто…

– А ты что, его знаешь?

– Смеешься? Кто же Шакальского не знает! Я его совсем недавно по телевизору видел, дня два назад. Хорошо говорил, кстати, душевно, убедительно…

– О чем говорил? – почему-то напрягся Никита.

– Да уж не о том, что планирует тебя вжарить, не переживай – коротко рассмеялся Микерин – О роли православия в развитии отечественного шоу – бизнеса, кажется. О духовной преемственности, исторических корнях…

– Вот сука!..

– А ты, Никита, изменился. Злой стал. Серьезно… – заметил Микерин, разливая остатки водки в граненые штофики – Здесь тебе не Тверь, брат, учись толерантности. Почему это он – сука! Человек достиг успеха, денег заработал немеряно, теперь о духовном здоровье нации беспокоится… Это что, плохо? А то, что он хотел тебя раком отыметь…

– Громче кричи! Еще не все слышали… – покраснев, прошипел Никита и осторожно оглядел зал. Но людей в трактире было немного – лишь несколько мутных кампаний за дальними столиками и угрюмый афганец в затертом камуфляжном ватнике, с ненавистью смотрящий через окно на зажигающую огни столицу. На столе перед афганцем стояла откупоренная, но нетронутая бутылочка «Кока – Колы», а сам он то и дело странно нагибался, заглядывая под полу ватника, словно прятал там подобранного на улице котенка.

– То, что он хотел тебя раком отыметь – интимно понизив голос, продолжал Микерин – так в этом, между прочим, есть что-то глубоко человеческое и очень трогательное… Серьезно. Ты сам посуди! Крутой продюсер, миллионер, лауреат всего на свете, а не скурвился, не очерствел душой, хочет, как и все, простого человеческого тепла и счастья… – он поднял стопку – Ну, давай… За человеческое в нас!

Стопки ударились друг о друга с таким дешевым звуком, словно были пластмассовыми.

– Да я даже не так на него обижаюсь, как на ребят – заговорил Никита, когда водка горячим комком сползла в душу – Не поверишь, Коля, басист, мне прямо в лицо сказал – «Знаешь, Никита, я думал, ты настоящий человек и музыкант, а ты – говно и мразь… Тебе, Иуда, твоя тощая жопа дороже, чем большое искусство и судьбы товарищей…» Так и сказал, представляешь? А остальные ребята стояли рядом и молчали…

Микерин недобро улыбнулся.

– А ты чего ждал? Что они тебе «Ролекс» в складчину купят?

– В каком смысле? – не понял Никита.

– В прямом. Хватит прикидываться, в самом деле. Ты что – реально не понимаешь? Ты же своим долбанным целкомудрием лишил людей самого светлого – бабла, успеха, этой…веры. Да я бы на их месте тебя вообще насмерть загрыз, если хочешь знать!

От неожиданности Никита даже протрезвел. Поэтому лихорадочно вылил в стопарь остатки водки и быстро выпил.

– Да и потом – смягчившись, продолжал Микерин – по любому тебя кто – нибудь выебет, сам понимаешь. Не в лесу живем – Москва… И еще неизвестно, кто попадется, кстати говоря… Может, вообще, зверь какой – нибудь. Типа мент. Или наоборот – лютый урка. А Шакальский – милый человек, культурный, обеспеченный, деликатный…

Обалдевшему Никите в голову вдруг пришла спасительная мысль, что одноклассник шутит.

– Слушай, хватит прикалываться. Я же с тобой серьезно говорю…

– А если серьезно – Микерин чуть перегнулся через стол и глаза его стали похожими на две железные пуговицы – то от вас, провинциалов, все зло… Зло и нарушение мирового порядка. Понял, нет? Вот я, как любой цивилизованный человек, чтобы к своим доходам ноль приписать, у слона отсосу, понял?…

– У какого слона?… – прошептал Никита, испуганно сглатывая.

– У африканского, блядь – зло отчеканил Микерин – Или у индийского, мне пофиг!.. Хотя, нет, постой – он на миг задумался – не то, чтобы совсем пофиг, какой-то из них реально крупнее…Я забыл, какой…

Возникла пауза. Микерин, наверное, вспоминал картинки из школьного учебника, а Никиту вдруг, несмотря на выпитую водку и уют трактира, накрыла такая пронзительная волна жалости к себе, действительному слабому и провинциально-беззащитному в мире людей, готовых ради дела отсосать у слона, что он почувствовал, что сейчас заплачет. Оглушительный вираж его судьбы – гастроли, чужие столицы, слепящие прожектора сцен, толпы красивых бесстыжих девок, съемки клипов и запредельно буйные пьянки в гостиницах – все это показалось ему в эту минуту видением – нервным, совершенно нереальным и коротким, как сон в электричке. К нему, Никите, эти два года точно не могли иметь отношения, сейчас это было совершенно ясно, поэтому больше всего на свете он захотел оказаться в родной Твери, в их с бабушкой старом деревянном доме на улице Карла Маркса, упасть на большую пуховую постель и спать, спать, спать… А проснувшись, выйти в запущенный осенний палисад прежним Никитой – осиротевшим, проклятым и горестно-спокойным…

– Точно! – Микерин хлопнул ладонью по столу так, что пустой графин подпрыгнул и чуть не опрокинулся – Африканские больше!.. Они же в этих, в джунглях тусуются, на воле… – он посмотрел на часы и решительно сунул руку в задний карман – Ну что, жопу свою драгоценную отогрел? Пора на воздух…

В его руке появилась толстая и упругая, как половина батона, пачка пятисотрублевок. Никита знал об этой последней столичной моде – хранить в бумажнике только евро и кредитки, а рубли небрежно носить в кармане – причем в неимоверном количестве и только крупными купюрами. Ему объяснили, что так легче всего одновременно продемонстрировать и презрение к родной валюте, и свои финансовые возможности.

– Так, двести рублей сюда… – хрипло прогремело совсем рядом. Никита и Микерин подняли глаза. Над их столиком, заслонив собой мир, застыл тот самый огромный афганец с нетронутой бутылочкой колы в обветренном кулаке. У афганца было небритое лицо спившегося супермена и полные спокойной ярости глаза. Еще от него остро пахло клеем «Момент», а из – под бушлата выглядывал край грязного пластикового пакета из магазина «GAP».

«Вот тебе и котенок…» – с тоской подумал Никита.

– Причем без вариантов – прорычал афганец – Не то удавлю. Обоих…

– Спокойно, военный – Микерин почти весело протянул афганцу купюру – Какие проблемы? Что мы, контра? Получите…

– Спасибо не говорю – так же злобно прохрипел афганец – Не обязан… Потому как чтобы вы сегодня могли спокойно слонов ебать, я полтора года порожняк из Кабула на восьмой километр перегонял, ясно?…

… На улице было свежо и приятно, как бывает только короткой московской осенью. Пахло бензином, дорогими парфумами и помойкой.

Микерин посмотрел на часы.

– Ладно, Никита’, давай что – то с тобой решать, а то у меня еще дела…

Никита пожал плечами.

– А что тут решать? Мне бы денег, сам понимаешь… Тысячу – две. Рублей, в смысле… – торопливо уточнил он – Я, конечно, верну…

Тут же он ощутил в ладони приятную шершавость.

– Тыщу – две получи сразу. И можешь не отдавать, больше пропиваем. Только знаешь… – Микерин вдруг замялся, и Никите показалось, что тот действительно озабочен – Если ты собрался себя заживо в тверской халабуде похоронить, то я тебе не помощник…

– В смысле – деньги вернуть?

– В смысле – мудаком не быть! – Микерин сердито шмыгнул носом и закурил – Ты там через год повесишься, а я виноват буду!..

– Микеша, дорогой – от волнения Никита даже вспомнил школьную кличку приятеля – Ты обо мне многого не знаешь, правда… И рассказывать долго…

– Вот только не надо мне ничего рассказывать, у меня своего геморроя по гланды! Я и без этого знаю, что ты там заживо трупной плесенью покроешься. Причем очень быстро…

– Почему?

– Да потому, что ты уже жил, как человек! С бабками, с хорошей тачкой, с кайфом… Кстати, о кайфе, тебе кокаину отсыпать? У меня есть немного…

– Да – не задумываясь, отозвался Никита. Первое, чему научил его поп – звезда Баклан – никогда не отказываться от шаровой наркоты. Навык прижился.

– Только он, зараза, разбодяженный, хоть простуду лечи – виновато проговорил Микерин выуживая из кармана пластмассовый тубус от шипучего аспирина – Совсем обнаглели, гады! Сталина на них нет… Подержи – он протянул Никите не очень свежий аптечный пакетик и бережно открыл тубус – Живем, блядь, в самом дорогом городе мира, а кокаин – как в Гондурасе…

С минуту – пока белая магия перетекала из одной тары в другую – оба собранно молчали. Порошка в пакетике оказалось больше, чем Никита ожидал.

– Спасибо, Микеша – растроганно сказал он.

– На здоровье – Микерин уверенным коротким движением закрыл тубус и сунул в карман – Понимаешь, это – как в природе. Я по «Энимал плэнет» смотрел… Оказывается, если тигр хоть раз человека сожрал – аллес, на всяких там сусликов и смотреть не хочет. Категорически. Даже с голодухи. Переселяется поближе к деревне, караулит день и ночь, ждет, пока кто – нибудь из аграриев зазевается… Что интересно – их, тигров этих, обычно мочат, а тут австралийцы одного живьем поймали. И поселили, ясное дело, в заповедник. А там такое животноводство – ну жри-зажрись. Только с человечиной перебои – туристов на бронированных «Нисанах» возят, и то редко. Так что ты думаешь? Месяца не прошло – сдох!.. С ботаникой, брат, не поспоришь. Наука…

– Получается, мы здесь, в Москве, все – людоеды? – невесело спросил Никита.

– А то ты сам не знаешь… – пожал плечами Микерин – Ты мне лучше скажи – у тебя жилье есть?

Никита вспомнил угрюмую неоплаченную комнатуху, вонь гниющего подъезда, ледяное дыхание призрака в туалете и неуверенно ответил:

– Есть.

– Понятно. Нету – бодро подытожил Микерин – Ладно, не парься, у меня, кажется, идея появилась…

Он вынул из кармана безумно дорогой сотовый и коротко нажав кнопку, приложил ее к уху.

– Алло, Марик, это я…

Больше Никита ничего не услышал, потому что одноклассник, продолжая разговор, растворился в сумерках, отойдя метров на тридцать, к подземному переходу. При этом было ясно, что с его стороны это – не хамство, а скорее деликатность, но Никита все – равно почему-то обиделся. И еще загрустил.

«Ну вот, еще одно чудо» – думал он, глядя на плывущий мимо поток москвичей, которых освещение дело похожими на серо-золотистые тени – «А что толку? Нет, серьезно, какой толк от чуда, если ему положено радоваться, а никакой радости и близко нет?…»

Почти сразу ему стало стыдно.

«Прости меня, Господи» – уныло подумал он – «Я, конечно же, неблагодарная свинья… И по отношению к Тебе, и по отношению к Микеше, которого Ты мне послал. Вон он как со мной возится. Накормил, дал денег. Даже кокаину отсыпал… А ведь мы в школе даже не особенно дружили…»

В ту же секунду, как кокаин всплыл в памяти, его захотелось употребить. Причем остро. Никита даже сунул руку в карман, нащупал пакетик, но так и не решился его достать.

«Что же я за тварь дрожащая?» – привычно спросил он сам себя – «Не умею быть счастливым даже когда мне насыпают мешочек счастья легко и задаром! Прямо проклятие какое – то…»

И тут же понял, что не какое – то, а то самое – давнее, майское, надмогильное, пахнущее весенним полнолунием и вечностью… И сразу успокоился.

Микерин уже бодро шагал к нему.

– Значит, так, слушай внимательно, потому что мне нужно на встречу бежать. Стой здесь, никуда не уходи. Замерзнешь – заскочи в трактир, выпей водки. Но потом сразу выходи, потому что человек сюда подъедет. Его, кажется, Мариком зовут. Да не стой ты грустный, как Пиноккио, все будет ништяк, вот увидишь!..

– Почему – как Пиноккио? – удивленно спросил Никита, хотя собирался спросить совсем о другом – кто приедет, и, собственно, зачем.

– Верно, спутал! – Микерин хлопнул его ладонью по плечу – Не Пиноккио, этот… Другой, которой с Бурантиной тусовался!.. Ну, ныл еще все время…Как его? Тоже не помнишь?

– Пьеро?… – неуверенно подсказал Никита. Быть похожим на унылого клоуна ему совсем не хотелось.

– Точно, блядь, Пьеро!.. – Микерин вскинул руку и рядом тут же остановилась вынырнувшая из медленно ползущего ряда желтая «Волга» – Все, извини, опаздываю! Пока… – он протянул крепкую ладонь, и только пожав ее, Никита вдруг понял, что вообще ни о чем не спросил приятеля, и теперь даже не сможет его найти. Хотя бы, чтобы вернуть одолженные деньги.

Тот уже сел в такси, и оно медленно тронулось, стараясь втиснуться в равнодушно ползущий ряд.

– Микеша! – громко позвал Никита – Телефон!.. Какой у тебя телефон?

– Вирту Констеллэйшн – прокричал из сумрака Микерин, опустив стекло – Оригинал! Стоит дороже, чем эта тачка. Будешь меньше жопу беречь – себе такой же купишь!..

* * *

Медленно ползущие машины вскоре, как и положено, вовсе застыли, ждать явно предстояло долго, поэтому Никита последовал совету одноклассника и вернулся в трактир. Опасливо покосившись на афганца, по-прежнему сверлящего недобрым взглядом родную столицу за окном, он подошел к стойке, но попросил не водки, а стакан апельсинового сока. Пить ему совсем не хотелось – просто нужна была соломинка, а вытащить ее из стоящего на стойке стакана просто так он не решился – у бармена было лицо человека, знающего жизнь не понаслышке. Оставив сок на столике в темном углу, Никита прошел в туалет – доброе русское слово «трактир» никак не ассоциировалось у него с видеокамерами над каждым толчком, а сил терпеть больше не было.

Закрывшись в кабинке, он аккуратно высыпал белоснежную дорожку на поверхность сливного бачка и совершил ритуал. Порошок, и правда, сильно отдавал аптекой, но действовал правильно. Ясность мысли и физкультурная бодрость наступили раньше, чем Никита успел хозяйственно спрятать соломинку во внутренний карман куртки.

«А кого это я здесь жду? А главное – зачем? – со спокойной трезвостью подумал он, присев на краешек порыжевшего от жизни унитаза – Что еще за Марик? Имя какое – то опереточное… На кой я ему сдался… И вообще, кто он такой?… Может, какой-нибудь извращенец? Скорее всего. Не случайно же Микеша напоследок жопу упомянул…»

Самым разумным казалось заскочить в ненавистную комнатку в Лаврушенском, собрать вещи и быстро ехать на вокзал. Но проснувшееся в душе бодрое мужество рождало и совсем другие мысли.

«Куда спешить? Тверь, она четыреста лет стоит, за пару дней никуда не денется – наглея все больше, вдруг сформулировал для себя самого Никита – Ведь зачем-то все это случилось – неизвестно откуда взявшийся Микерин, водка с горячими пельменями… Если сейчас сбегу – так и не узнаю, зачем… Бабушка часто повторяла, что случайностей на свете нет, по – настоящему духовный человек за каждой мелочью может рассмотреть Промысел Божий. Вот и рассмотрим – решил Никита – Только еще нюхнем для поднятия духовности…»

Заставивший его вскочить удар в дверь был такой силы, что хлипкий замочек, жалобно зазвенев, упал на кафельный пол.

На пороге стоял пахнущий клеем гневный афганец с куском мятой газеты в кулаке.

– Ну что, Родину любить будем или валидолом ссать? – бодро прорычал он.

Как всегда в таких случаях, Никита и сам бы не смог объяснить, каким образом уже через несколько секунд оказался на улице.

Там его ждали.

Замерший у обочины «Мерседес», мигающий огнями аварийки, был серебряным, очень новым и в меру чистым.

Марик (а просветленный после дозы Никита неуловимым образом сразу понял, что это он) расслабленно стоял рядом. Это был высокий худой брюнет в свободном сером костюме поверх плотной черной рубашки-поло и легких туфлях человека, редко ходящего по булыжным неровностям реального мира. Щеки его оттеняла щетина, на запястье мутно, как ядерный реактор, поблескивал «Брегет» последней модели. (Совсем недавно Никита видел рекламу таких часов в глянцевом журнале и даже запомнил рекламный текст – «Удвойте цену вашей яхты!»). Лицом Марик очень походил на опального олигарха Ходорковского, только казался добрее и беззаботнее.

– Привет, Никита – произнес он так просто, словно они были старыми приятелями и через день встречались попить пива после работы – Садись скорее и поехали отсюда. А то место какое – то говнистое…

Место было обычным и не самым мерзким в Москве, но спорить Никита не стал.

Его спонтанно возникшей мечте уютно скрючиться на заднем сидении не суждено было сбыться по самой простой причине – «Мерседес» был огромным, но двухдверным. Но и на переднем сидении, в теплом сумраке кожано-деревянной роскоши, подсвеченной огоньками панели, становилось ясно, что загадочный Марик прав – не только это место, а вообще весь мир за окном – говно полное.

«Так вот почему они покупают именно «Мерседесы!..» – вдруг догадался Никита и сам поразился тому, что такая простая истина открылась ему только сейчас.

Марик тем временем очень ловко вклинился в ползущий поток, нарушив правила, свернул в переулок, резко нажал на газ, и через минуту они оказались на проспекте – тоже забитом машинами, но сияющем огнями реклам и дорогих заведений. Как всегда, уходящая в ночь Москва умело притворялась безобидной и доброй, чтобы к утру выдать десять-двенадцать среднестатистических трупов.

«И куда это, интересно, мы едем?» – вяло подумал Никита. Было самое время решительно прояснить ситуацию, но микеринский кокаин действительно оказался из дешевых – волна социального оптимизма быстро сменилась уютным равнодушием к собственной судьбе и ко всему на свете. Разговаривать Никите не хотелось совершенно, но вместе с тем стало казаться, что молчать в данной ситуации невежливо.

– Хорошие у вас часы – чуть заплетающимся языком произнес он.

– Правда? – радостно удивился Марик и посмотрел на «Брегет» так, словно видел его впервые – Спасибо. Я, честно говоря, в часах мало разбираюсь. Знаю только, что они должны быть швейцарские, неброские и стоить как можно дороже…

Никита хотел сказать, что одобряет такой понятный и четкий подход, но понял, что вообще не может говорить – рот сковала морозная сухость, которую брехливые дилеры называют подтверждением первоклассного качества своего товара, хотя на самом деле все совсем наоборот.

Помог ему сам таинственный Марик.

– Нюхаешь? – с интеллигентным равнодушием спросил он, бросив на Никиту короткий взгляд.

– Так, изредка… – постарался ответить Никита, но смог выдохнуть только хриплое:

– Хуэуу…

– Я, сам, можно сказать, почти не употребляю – словно извиняясь, признался Марик – убивает соцреализм восприятия. Но ты еще человек молодой, духовно растущий, тебе нужно…

И он, не отрывая взгляда от дороги, коротким аккуратным движением открыл бардачок. Огромный целлофановый брикет порошка Никита увидел сразу – такие часто показывали в американских боевиках и иногда – в программах криминальной хроники. Именно такие брикеты киношные менты всегда первым делом разрезали карманными ножиками, запуская в них прокуренные узловатые мизинцы. Самое смешное, что брикет Марика был с точно таким же небрежным разрезом, только аккуратно заклеенным короткой лентой медицинского пластыря. Кроме порошка, в бардачке лежал вполне стандартный набор – початая бутылка виски «Грин Лэйбл», большой пистолет с глушителем, с десяток презервативов в ярких упаковках и пачка стодолларовых купюр в разорванной банковской ленте.

– Да бери, бери, не стесняйся – мягко произнес Марик – порошок хороший, прямиком из КНР… – В смысле – из Колумбийской Народной Республики – пояснил он, поймав удивленный взгляд Никиты – Мне его один хороший человек подарил, генерал МВД. На еврейский новый год. В буквальном смысле положил под елочку, дай ему Бог здоровья…

Ломаться дальше было бы верхом неблагодарности, и Никита полез в карман за соломинкой…

Кокс оказался божественным. Он не обжигал ноздри, а ароматно и нежно ласкал их, одновременно заполняя продрогшую душу счастьем и радостной силой. Аккуратно заклеив брикет и положив его на место, Никита совершил несколько ритуальных движений носом и повернулся к Марику.

– Скажите, а вы…вообще кто?

– Во – первых – не пидор – спокойно ответил тот, не отрывая взгляда от дороги – Для тебя, я так понял, это сейчас актуально, так что сразу можешь расслабиться…

Никита мучительно покраснел, но решил, что в полумраке салона его ночной спутник этого не заметит.

– Во-вторых, меня зовут Марк Аронович Циммершлюз. И я хочу тебе помочь. Искренне и практически безвозмездно, хотя по фамилии не скажешь, я понимаю…

По законам вежливости следовало, конечно, представиться в ответ, но сообщать человеку по фамилии Циммершлюз, что тебя зовут Никита Иванович Бугров, было неловко и даже жестоко.

– А что значит «практически»? – осторожно спросил Никита – Ну, вы сказали «практически безвозмездно»…

– А, это я автоматически – пожал плечами Марик Циммершлюз – И кроме того, мало ли как все сложится. Может, я на тебе еще кучу денег заработаю…

В мозгу Никиты пронеслась палитра возможных вариантов – от вовлечения в наркобизнес и порноидустрию до продажи органов его молодого тела в закрытые швейцарские клиники, где их мучительно ждут старые пердуны-миллиардеры в запотеших от страданий кислородных масках- но кокаин, хоть и был генеральским, все же имел побочные эффекты – мозг автоматически отфильтровывал все реальное, пуская в душу только глупый радужный позитив. Кроме того, хотелось говорить правду. Причем так сильно, что Никита не выдержал.

– Марк Аронович – проникновенно начал он – Я не хочу вас обманывать… На мне вы ни рубля не заработаете. Я – ничтожество. Провинциальный лабух, неудачник, сирота и вообще…Продюсер Шакальский меня не трахнул, вы, как я понял, в курсе, зато сама жизнь отымела по полной. Мне 23 года, а кажется – пора умирать. И главное – никому, ни одной живой душе, нет до меня дела… Я не шучу. Даже если вы меня убьете – никто не хватится, вот увидите! Мне самому непонятно, зачем я родился, наверное – по ошибке… Я ничего не могу дать этому миру…

– Да пошел он на хуй, этот мир!.. – неожиданно жестко произнес Марик.

– В каком смысле? – опешил Никита.

– В аллегорическом, естественно – уже спокойнее ответил Марик и элегантно закурил тонкую коричневую сигарету – Он же весь – из кровавого говна, этот твой мир, правят им подонки и звери, а ты ему еще что – то давать собрался? Философ…

Озадаченный Никита надолго замолчал. Возразить по существу было нечего, загадочный Марк Циммершлюз словно читал вслух его собственные мысли, но что-то в глубине отогревшейся Никитиной души робко восставало против такой полной безысходности.

– Мир… – иронично оскалился Циммершлюз, выдохнув облачко ароматного дыма – Да вон он, совсем рядом! Ты посмотри в окно, посмотри… Правда, ты только что нюхал, так что быть объективным не сможешь, но все равно, если увидишь спокойного счастливого человека – скажи. Я остановлюсь, автограф у него возьму…

– Но… – Никита вдруг понял, откуда в нем нашлась робкая капля протеста – …ведь этот мир – лучший из возможных миров, разве нет?… Это же не кто – нибудь сказал, а сам Бог…

– Так это когда было!.. – совершенно не смутившись, пожал плечами Циммершлюз – Знаешь, в 41-м, когда немцы под Москвой стояли, Сталин на Совете Обороны сказал – это даже в документах есть! – «Ленин оставил нам государство трудящихся, а мы его просрали». Вот и с миром та же картина. Только срали гораздо дольше и безнаказанней…

– И что же делать? – совсем, как ребенок, спросил Никита.

– Во первых – заходить с другого конца…