Отец и сын

– Вы где остановились?

– Еще нигде.

– Вы раньше в Вене бывали?

– Нет, никогда.

– А где либо, кроме своего Отечества, бывали ли?

– Бывал. В Дрездене, в Варшаве, в Кракове, – и немного подумав, добавил: в Торгау, в Торне, в Карлсбаде… – Скажите, – спросил он нерешительно, – мой немецкий вас не пугает?

– Нет, нет, что вы… Говорите вы очень прилично.

– Пишу я лучше.

– А вот и… – Шенборн хотел сказать «пиво», но вовремя себя остановил себя. Потому что принесли не пиво, а вино. По-видимому, ночью в доме вице-канцлера пива не нашлось. Но «Токайское» ведь намного лучше…

– Это не пиво, а вино. Отлично утоляет жажду. Его делают у нас в Венгрии. Вам понравится.

Вино действительно отличное. Царевич выпил. Глаза у него заблестели. Настроение поднялось.

А пока он пил и несколько приходил в себя, в голове вице-канцлера созрел и план первичных действий.

От токайского царевич повеселел, стал хихикать, размахивать руками, вскакивать с кресла. Порывался рассказать о том, как он добирался и добрался до Вены. Но Шенборна совсем не интересовали подробности дороги. Он хотел немедленно, и как можно больше, узнать о мотивах бегства московского наследника. Искусством спрашивать, потрошить собеседника в ходе незначительного разговора, вице-канцлер владел в совершенстве.

– Кто? Меншиков? Это подлец и негодяй. Говорят, что раньше, чем попасть к отцу в денщики, он торговал в Москве вразнос пирогами с зайчатиной. И мне он тоже большого хочет зла. Потому и окружил меня с детства дураками и пьяницами.

– Новая жена отца? Она – не благородная, совсем подлых кровей. Прачка. Мужичка. Отец осыпал ее милостями. Но хорошего не добился ничего. Только разбудил честолюбие. Вы знаете, она приняла православие. Я – ее крестный отец. Не удивляйтесь. У нас такое бывает. Ей и это лестно, но более всего она хочет, чтобы все вокруг громко говорили о том, как она красива. Большего ей ничего не нужно… Кто Вас еще интересует?

– Все, что вы рассказываете, это, конечно, интересно. Но совсем не проясняет картину. – проговорил в раздумье Шенборн. – Зачем же, все-таки, Вы бежали?

– Бежал? – ошарашено переспросил Алексей. Потом помолчав немного, подумав, ответил сам себе невесело:

– Ну да бежал бе – жал… – И вдруг, заговорил – громко торопливо как бы даже воспаляя себя нарочно:

– Я же говорю Вам, что батюшка мой не полагает меня способным к правлению. Но, честное слово, – у меня довольно ума, что бы царствовать. Ведь это Бог дает царство и назначает наследников. А меня… меня, я знаю это совершенно точно, хотят до смерти моей засадить в монастырь. Отец хочет. Но я -то – не хочу в монастырь! Не хочу! Император должен спасти меня…

Комната была освещена неярко и поэтому царевич не заметил того, что вице-канцлер поморщился, словно от зубной боли. Шенборну стало ясно, что пошли повторы. А повторы были совсем не интересны. И он сказал, вставая с кресел:

– Ну, достаточно… На сегодня – вполне достаточно. Вы, очевидно, очень устали. Вам необходимо отдохнуть. Мы предоставим такую возможность. Время у нас есть…

– Да, но я хотел бы как можно скорее представиться императору…

– Вы так полагаете? – спросил вице-канцлер. И в вопросе его было так много иронии и насмешки, что царевич сразу сник. Он понял, что отныне ничего не решает. Но притворился удивленным:

– Я не понимаю…

Вице-канцлер тоже понял, что дал лишку. И поправился:

– Виноват… Прошу меня простить Ваше Высочество… Я хотел сказать только, что со временем вы, конечно непременно представитесь императору. Но со временем. Ждать не придется долго. Но сейчас – не время еще. Не время. Сейчас Вам и вашим людям надо отдохнуть. Путь был неблизким и неспокойным. Вас отвезут в небольшой городок… Совсем не далеко от Вены. Там отдохнете.

13

Городок, в который привезли русских беглецов, был действительно маленький, красивый, зеленый и совсем не далеко от Вены. Он назывался Вайербург. В нем-то, на коротенькой Цветочной улице, в крепеньком кирпичном особнячке, обнесенном глухою стеною, и поселилась группа молчаливых людей. Их почти никто не видел. Кстати, дом охранялся. Вокруг ограды прохаживался внимательный человек с военной выправкой. И ночью – тоже.

Два дня Алексей и Ефросинья только спали и ели. Никаких дел. И слуги тоже были особенно не обременены. Но когда два дня миновали, в дом явился неприметный молодой человек, на котором партикулярное платье сидело как военный мундир. Человек этот в действительности точно был военный, и служил в Имперском военном министерстве. И он, этот человек стал вести долгие и спокойные разговоры с царевичем. Австрийца интересовали многие вопросы. И почти все они так или иначе касались тем отчасти военных, а отчасти – политических.

И, кстати, царевич оказался неплохим информатором; старался на эти вопросы ответить, старался показать свою осведомленность, полезность новым друзьям, которые с самого начала больше напоминали хозяев.

Австрийцы, например, очень тревожились по поводу русских войск в Померании: зачем они там, много ли в них артиллерии и конницы? Может ли наследник русского престола на них ответить? Конечно, может! При этом Алексей вовсе не взял на себя труда подумать, а хорошо ли это будет для Отечества? А, может быть уже и плюнул на эту сторону дела и окончательно утвердился в том, что то, что плохо для отца – хорошо для него самого, а? Похоже…

– Войск у нас в Померании около тридцати тысяч. Артиллерии и кавалерии не много. Сколько я слышал, эти силы предназначены отцом для поддержки действий против шведов на море. А чтобы угрожать из Прибалтики Империи… Нет, нет, про то он ни разу не говорил.

Что он может сказать о командующем русскими войсками в Померании? Не весьма много… Так… Зовут Адам Вейде. Из Пруссии. Генерал – аншеф. В России давно. Начал служить отцу еще в Потешном полку. Во время разгрома под Нарвой в начале войны попал в плен к шведам. Он, Алексей, точно не помнит, но, скорее всего, в 1710 году Вейде обменяли на генерала Штремберга. В битве при Гангуте Вейде командовал галерой. Он – большой поклонник батюшки. Деньги, конечно, получает от отца немалые, но служит по совести. Можно ли его купить? Скорее всего, нет.

Из этих разговоров – те кто спрашивал и думал над тем, что рассказывал Алексей, сделали вывод, что царевич, конечно, прибедняется, когда говорит, что о немногом помнит и о немногом может судить. Напротив. Многое помнит, и о многом судит весьма разумно.

Такие вот тихие беседы велись с Алексеем Петровичем в маленьком Ваербурге осенью 1716 года.

14

Петр же и Екатерина переехали в это время из Шверина в Амстердам. Готовился визит во Францию. Одновременно отец начинает наращивать усилия в поисках сына. Теперь ему уже определенно ясно, что Алексей по своей воле погулять нигде не задержался. Предчувствие все более заставляло предполагать убийство либо похищение. О бегстве сына Петр первое время в тревоге, скорее всего, не думал. Он знал, что Алексей нерешителен и слабоволен, но чтобы он вдруг бежал, предал, этого отец не допускал. Приказы Петра по поводу сына об этом говорят прямо. Они были отданы людям, которые нам уже известны: Абраму Веселовскому и генералу Адаму Вейде.

Резидент получил собственноручное письмо царя для передачи его императору Карлу. В письме содержалась просьба частным образом поискать и установить – не находится ли сын Петра Алексей в землях Империи. Если выяснится, что да, находится, то царь просил передать сына Веселовскому, дав обоим надежную офицерскую охрану. Царевич должен быть перевезен в Померанию, где за него уже будет отвечать генерал Вейде и его люди.

Отчетливо понятно из этого, что Абрам Веселовский и австрийцы пока вне подозрений совершенно…

Но вот вопрос: как должны были реагировать на письмо царя австрийцы официально? Понятно, что они должны были во всем и немедленно пойти навстречу Петру. Исчезновение наследника трона огромной державы – событие чрезвычайное. Но так ли оно все было после того, как Карл VI получил письмо Петра? Мягко говоря – не так.

У австрийцев в связи с делом царевича появились две позиции: 1) официальная позиция момента и 2) реальная позиция с учетом перспективы.

На первой мы сейчас останавливаться не будем. Еще не время. Еще нужно немного подождать. К тому же первая позиция не служит годным прикрытием для второй. А вот для того, чтобы показать реальную позицию Империи с учетом возможной перспективы – самое время.

Действительно, позиция Империи настолько не красит Австрию, на столько определенно показывает антипетровский, антироссийский ее смысл, что она, пожалуй, нигде, даже наверное, не формулировалась. Но каждый умный, горячий и информированный сторонник Империи просто обязан был иметь ее ввиду, поскольку именно в ней заключались и максимальная выгода и высшие интересы государства на целую эпоху.

Что же это за позиция? А вот что:

1) Укрыть царевича до смерти отца.

2) Обеспечить воцарение Алексея любыми средствами, вплоть до военных.

3) Получить в лице Алексея Петровича и его потомков монархов, всем обязанных Империи.

4) Опираясь на русские финансовые и военные ресурсы добиться конечного разгрома Оттоманской Порты.

5) Получить полное Имперское политическое господство на всех германоязычных территориях.

6) Занять подобающее Великой Австрии торговое и политическое место на Балканах.

И что за беда, если при всем при этом пострадают балканские интересы России? Ведь Россия, всем обязанная Империи, не посмеет ни в коем случае ссориться с благодетельницей!

Вот она, Имперская программа-максимум, которую всегда стремились реализовать из Вены, по крайней мере, начиная с XVIII века! И пока… Пока все развивалось как нельзя лучше.

15

Царевича и его людей постарались укрыть действительно надежно. В землях Империи существовало немало таких тихих уголков, где человек мог жить в полной безопасности, совершенно не боясь для себя неприятностей. Горная тирольская крепость Эренберг была именно таким «уголком», хотя возвышалась на скале.

Осенью 1716 года комендант крепости принял под охрану группу привезенных ему иностранцев. Эти странные люди даже обрадовали коменданта, которому жизнь здесь, когда дни похожи один на другой, как… ружейные пули, предельно надоела.

Высокий и медлительный молодой человек с чужим немецким языком, был, как сказали коменданту, важный государственный преступник. Странный, очень странный преступник, на содержание которого император отпускал от 250 до 300 гульденов в месяц. Велено было всемерно сохранять в тайне его пребывание в Эренберге. Для этого пришлось пойти на крайние меры: запретить солдатам крепостного гарнизона и их женам выходить за ворота крепости. Караульным запрещены были какие бы то ни было разговоры о том, кто привезен в крепость.

Между тем, наблюдательные жители округи и сами заметили, что в крепостном донжоне кого-то поселили. Однако обитатели крошечного городка, или, лучше сказать, деревни которая расположилась двумя милями ниже, по этому поводу посудачили совсем недолго.

16

В башне просыпались поздно. Поздно завтракали, поздно обедали, поздно ужинали. Но пили много. Главным образом, пиво… И господа, и слуги. Атмосфера была самая демократическая. Отношения были… Мы даже вот так, сразу, и не сможем сразу определить, какими были эти отношения. Нельзя сказать, чтобы слуги совсем не исполняли приказаний. Да и господа – мужчина и его белокурая подружка – не были очень привередливы: не гоняли, т.е. не покрикивали, не топали ногами, не били об пол и о головы тарелок, и не рукоприкладствовали. Целыми днями они вдвоем бродили по комнатам или читали лежа, или негромко разговаривали. И если бы кто-то подслушал, о чем они разговаривали, то темы были такие: еда и погода, но чаще – о том, что надобно будет сделать сразу после того, как они победителями возвратятся в Россию. Еще точнее: кого куда.

Перво-наперво, натурально, матушку из Суздаля воротить с почетом; затем – Меншикова – на кол; чухонку – на кол всех лишних немцев из России – вон!..

А батюшку – на церковный суд – за многие богохульства, к церковному покаянию – и в монастырь. Пусть поймет, каково было матушке в келье-то сидеть.

Обращаем внимание читателя на то, что оказавшись в Вене, почувствовав себя в безопасности, уверенный в будущей и полной помощи Австрии, Алексей вполне допускал, что его воцарение может случиться и при живом батюшке. Уж очень хотел сын отцу отомстить.

Ждали почти всякий день, что вот-вот, проскачет по гулкому крепостному мосту верховой гонец, слетит птицею с лошади и крикнет весело: «Собирайтесь, Ваше Величество! Россия ждет!»

Да, что говорить – хорошо, хорошо им было в Эренберге, когда они не устали еще от ожиданий, и пока новый страх еще не явился.

И хозяева первоначально основательно поддерживали. Вице-канцлер, например, переслал в крепость донесения имперского резидента в России графа Отто Плеера – с описанием переполоха, который был произведен дома разными слухами о пропаже царевича-наследника.

Говорили, что Алексея Петровича в городе Данциге царские люди взяли и отвезли в дальний-предальний монастырь под замок. Говорили еще, что царевич из-под замка и караула с помощью ангела своего ушел и наступним летом непременно тайно явится в Суздале повидаться с матерью. Говорили и то уже, что в Мекленбурге, в армии Вейде – заговор, и что заговорщики бунт готовят и хотят, значит, его царевича матерь Евдокию из заточения освободить, царствование предать Алексею, царя Петра по Божьему повелению убить, а Катьку-чухонку, девок ее и сына – заточить всенепременно в тот монастырь Покровский в Суздале, где Евдокия-матушка против воли своей в затворе была.

Плеер так же особо доносил в Вену, что громче стали жалобы да сетования имущих людей на то, как жестоко обходится царь Петр с детьми ихними: забирает в матрозы и заставляет корабельными плотниками робить.

Понятно, что таковые вести, хотя в них немало и кривды было и ненадежных всегда сплетен, Алексею проливались бальзамом на душу.

А как же в действительности откликнулось в России бегство царевича? Это, пожалуй, будет читателю интересно.

17

Царевич пропал! Происшествие чрезвычайное, ужасное!

Но гувернантка Алексеевых деток мадам Роген делилась вестью этой с царевичевым лакеем Иваном Большим совсем без тревоги, а, скорее, со злорадством:

– Его Высочество из России Светлейшим князем изгнан. Только он, Меншиков, ему, Алексею, в свое время сполна заплатит.

А Иван Нарышкин, один из ревностных сторонников Алексея, делился со своими людьми мечтой: если покровительство цесарское удачно будет, если цесарцам подфартит Алексея до смерти царя Петра у себя благополучно додержать, то будет все так хорошо, что лучше не бывает: «Как сюда (т.е. домой) царевич приедет, ведь он там (т.е. у австрийцев) не вовсе будет, то он тогда уберет Светлейшего князя с прочими. Достанется и учителю (Вяземскому) с роднею за то, что он его, Алексея, продавал.

Что обращает на себя внимание? Не то, что все дружно ненавидят Меншикова (это уже, что называется, общее место), а то, что считают Никифора Вяземского предателем.

Никаких прямых доказательств этому нет. Но косвенные – есть. Учитывая то, что наказаны были смертью люди, расположенные от Алексея намного дальше, чем учитель, это наводит на мысль, что Иван Нарышкин был, что называется, не так уж не прав.

Знали, знали о бегстве некоторые сторонники Алексея; знали не домыслы, а правду. Знали, и бегству его радовались, желали ему успехов и силы, чтобы дождаться у цесарцев смерти отца-антихриста и явиться домой царем, во всей силе и славе своей, покарать своих врагов и вознаградить друзей и помощников.

18

Между тем, с весны 1717 года Петр решился предпринять в поисках сына более энергические действия и направил в Вену, как бы мы сейчас сказали, опергруппу. Группа та состояла из четырех человек. Все это были молодые, храбрые и расторопные офицеры, которых Петр лично знал и которым доверял. Возглавлял группу капитан гвардии Александр Румянцев.

Молодые люди прибыли в Вену 19 марта 1717 года. Задача, которую им поставил Петр еще в Амстердаме, заключалась в том, чтобы найти царевича, взять его под охрану и как можно быстрее переправить в расположение русских войск, дислоцированных в Мекленбурге.

Исполняя повеление Петра, новые действия предпринял и Абрам Павлович Веселовский, положение которого, как легко может понять читатель, становилось все более и более ужасным. Он превращался в подлинного слугу двух господ. И обоим господам, или, по крайней мере, тому, кто был ближе и поэтому опаснее, Веселовский должен был служить до того ретиво, чтобы не вызвать даже ничтожных подозрений.

А задача, которую поставил перед ним Петр – узнать доподлинно, куда исчез сын, была не легкой. Хотя и понятной.

Начать Абрам Петрович решил с… часовых дел мастера Кеннера, которого мы с вами, читатель, уже немного знаем.

Явившись к Кеннеру, Веселовский сначала, высказал чистосердечный восторг по поводу новинки – превосходных английских часов – напольных, красного дерева, с боем, чем (что и требовалось) поднял настроение мастеру. И только после того, как убедился в нужном результате льстивых слов своих о часах, приступил к главному.

– Вы меня помните, господин Кеннер?

– Отлично помню, господин мой.

– Я несколько раз вас посещал… Мне нужно было… Понимаете, господин Кеннер, нынче у меня снова к вам нужда… У нас есть один общий знакомый – господин граф… э… Вы понимаете? Мне нужно сообщить ему нечто очень важное. Могу я передать ему маленькую записочку?

– Нет! – вдруг ледяным голосом ответил Кеннер. – Ни в коем случае это не возможно. Я только могу узнать, захотят ли с Вами иметь дело.

– Вот как? – чистосердечно изумился Абрам Петрович.

– Да. – И показал рукою на дверь. Такие вот дела. Не больше – ни меньше.

А на завтра Кеннера в лавке не было. И лавка оказалась запертой. И послезавтра. И после послезавтра – тоже.

Только на четвертый день Кеннер оказался на месте, и, как всегда, приветливо улыбался. Веселовский же должен был молча стоять и пережидать улыбку до тех пор, пока не услышал, наконец:

– В доброй нашей Австрии люди если и исчезают, то почти всегда в Тироле. Там у нас горы. Пропасти. Опасные тропы… Вы, коли будет время, наведайтесь в Инсбрук. Там мой сын Август тоже чинит часы. Может быть, он что-то знает… Сошлитесь на меня…

Как только часовщик сказал эту в высшей степени туманную фразу, Веселовский сразу услышал в ней намек. И потому всего два часа спустя выехал в Инсбрук.

Цесарская игра становилась ему все более понятной. Ясно, что они укрывают царевича. Но как всегда – при любом исходе дела, хотят, если не улучшить положение, то, по крайней мере, сохранить позиции Империи.

Абраму Павловичу, право, стало несколько не по себе от такого двурушничества. И одновременно Веселовский отчетливо осознал, насколько шатким становится отныне его собственное положение. Ведь достаточно хоть кому из венских псов Петра услышать стороной о любви Веселовского к некоторым полотнам императорской живописной коллекции – и все. И конец…

От сознания того, что он с ног до головы отныне в руках австрийцев, и уже ничего нельзя сделать, тоска навалилась на него всею своею тяжестью. Как же страшно все повернулось! Теперь он должен со всею возможной ретивостью искать царевича и одновременно – возможность помешать успеху этого поиска. С ума можно сойти…

Именно по дороге в Инсбрук впервые и, видать, надолго поселилась в голове Абрама Павловича мысль о том, что не только царевичу надобно скрываться, но и ему, Веселовскому надо бы об этом подумать. Впервые сказанная, как мы помним, Кикиным мысль эта прочно засела у Веселовского в голове, толкала энергично думать:

– Петр сильнее. Он вытащит сына домой. А Алексей – трус. Боится дыбы, как огня. Потому начнет выдавать помощников. Хорошо, как не ведает, что я сделал для него. Хотя это мало что дает. Кикина-то он назовет… Кикин – мужик, конечно, крепкий. Какое-то время будет молчать. Но все равно сломают. Назовет он меня. И неминовать тогда бежать. А куда? В Лондон и только в Лондон! Оттудова не выдают. А после, скорее всего, в Америку. Оттуда не выдадут точно…

Но только после таких размышлений стукнуло, наконец, резиденту в голову и последнее: «Все. Дома родного мне больше не видать»…

19

Итак, теперь Инсбрук.

До него Абрам Павлович решился скорости ради добираться верхом. Когда-то он был неплохим кавалеристом. Но Веселовский упустил совсем из виду, что последний раз ездил верхом лет пять назад, поэтому поясница дала о себе знать за какие-нибудь два часа дороги. А ехать надо было куда больше двухсот верст т.е. не меньше трех дней. Поэтому, можно себе представить, как плохо чувствовал себя Веселовский, когда добрался, наконец, до Инсбрука.

Тем не мение, надо было, прежде всего, делать дело: искать часовщика-сына. К удивлению своему, лавочку часовых дел мастера Августа Кеннера Веселовскому показал чуть ли не первый прохожий, встреченный в городе. А когда Абрам Павлович в ту лавочку вошел, то сразу понял, не надо было уточнять родство: сын был похож на отца как две капли воды: такой же худенький, с таким же тихим но четким выговором, с такими же небесно-голубыми глазами.

Разговор получился такой:

– Добрый день… Вас порекомендовал Ваш отец. Он полагает, что, Вы можете знать, где мне искать вот этого человека. – И Веселовский показал Августу Кеннеру самый простой, но очень похожий рисунок карандашом лица царевича Алексея, сделанный еще в Петербурге с портрета маслом кисти Иогана Тоннауэра Осьмушка рисовальной бумаги с головой Алексея была привезена в Вену капитаном Румянцевым. Одно только мгновение Август Кеннер смотрел на рисунок. Потом повернул листок тыльной стороной вверх, взял тут же стоявшее в чернильнице перо и написал что-то очень быстро. Потом подвинул листок Веселовскому, чтобы тот мог прочитать. Тот прочитал: «Innsbruck – Landecke – Ehrenberg» Веселовский все сразу понял: надо было ехать из Инсбрука на Ландэкке и по дороге искать какой-то Эренберг. Царевич, надо полагать, в Эренберге.

Наш человек Абрам Веселовский кивнул часовщику – в знак того что все понял, и в тот же миг листок был поднесен к горящей свече и… исчез.

20

Теперь время терпело. Теперь можно было передохнуть. На почтовом дворе Абрам Павлович сытно пообедал, нанял, не торгуясь, покойную коляску до Вены и не торопясь тронулся в обратный путь. Дальнейшее должен был сделать и сделал капитан Румянцев. Получив направление и наименование пункта назначения, Румянцев, который ездил превосходно, помчал на Ландекке, ни на минуту не забывая дотошно испрашивать, куда ведут повороты. Один из поворотов и привел его, наконец, к Эренбергу. Это была небольшая горная крепость, вряд ли имевшая какое-либо военное значение. Тем не менее, Румянцев очень быстро установил, что она хорошо охранялась и из нее за полдня его терпеливого наблюдения никто не выехал, так же как и не въехал. Тогда наш человек Румянцев, дождавшись темноты, залез на одну из нескольких высоких сосен, росших неподалеку от крепостного моста. С этой точки можно было наблюдать некоторую часть крепостного двора. Весь день и весь вечер двор пустовал. Пустовал и крошечный балкончик в стене несуразного, кривобокого донжона, вернее того, что когда-то было донжоном.

Наступили вечерние сумерки второго дня ожидания. Двор по-прежнему был пуст.

Но вдруг на балкон вышли сразу двое – высокий и маленький. В руках малыша вспыхнул смоляной факел. Длинный подсадил малыша и тот довольно ловко поместил горящий факел во кронштейн в стене – слева и выше балкона. При этом капюшон с его головы пал на плечи, показав длинные светлые волосы.

– Что за черт, не уж-то баба? – подумал себе Румянцев и даже задрожал в предчувствии удачи. Черт! Неясно видно…

Подзорная трубы увеличивала, может быть и достаточно; однако почти ночь уже… От одной только мысли, что ему придется просидеть очень неудобно и почти не шевелясь, до рассвета, капитан гвардии затосковал.

Между прочим, высокий в это время тоже снял капюшон, показал густые темные, волнистые волосы – лучше любого парика.

Вдруг факел, скорее всего, под ветром, полыхнул ярко. Румянцев в это время в трубку свою глядел и потому в отсвете факельном ясно увядал: на балкончике крепостном стоял царевич Алексей Петрович. Ошибиться было не возможно. Невозможно, потому что в трубке все было светло и близко: протяни руку и достанешь.

Едва сдержавшись, чтобы не заорать от боли, обдирая до крови ладони и ноги о жесткую сосновую кору, Александр Петрович Румянцев как мог только быстро кинулся вниз, к дороге, где в густом и высоком кустарнике спокойно ждала хозяина его лошадь.

Не теряя ни минуты он, что было силы в транспортном средстве, помчался назад, в Вену. Так как он скакал из Инсбрука до Вены, наверное никто не ездил – ни до, ни после него. Только свидетельствовать это скоростное достижение нашего человека было некому. Да тогда рекорды скорости ни кем и не фиксировались.

21

Пока капитан гвардии Румянцев, посланный вникуда «для обстоятельного разыскания» пропавшего царевича скакал в Тироль, искал малоизвестный Эринберг; пока наблюдал и лазил по деревьям; пока опять-таки скакал назад, в Вену, Абрам Павлович Веселовский, повинуясь приказу царя, добивался и добился, наконец, аудиенции у принца Евгения. Нашему резиденту в Австрии нельзя было вызвать даже малейших подозрений у своего повелителя в саботаже его монаршей воли.

Абрам Павлович, несмотря на двусмысленность своего положения в глазах австрийцев, должен был ставить вопрос, что называется, ребром: практически прямо формулировать подозрения в том, что Империя укрывает царевича. Но принц Евгений довольно искусно вывернулся и выгородил императора Карла, который, по словам принца, «ничего не знает о Коханском».

В это время в Вену вернулся Румянцев и подтвердил доподлинно, что да, действительно, царевич Алексей Петрович ныне находится в Тирольских горах, в крепости Эренберг, под крепкою охраной, и что положение его хотя и несяное, но скорее всего, не подневольное. А то, что царевич действительно в Эренберге, он, Румянцев, готов утвердить клятвою, поскольку самолично наблюдал Алексея Петровича довольно близко и ошибиться не мог.

Тогда, получивши сведения Румянцева, А.П. Веселовский просит аудиенции уже у Императора и император Абраму Павловичу аудиенцию дает.

Аудиенция у императора почти полностью повторяет разговор Веселовского с принцем. Веселовский говорит, что царевич в Австрии; император уклончиво отвечает, что ему о пребывании в его землях «известной персоны» ничего еще не доложено. Но, дескать, теперь-то сам император Карл серьезность ситуации вполне осознает и собственноручно напишет письмо царю по этому поводу. Русские поверили, стали ждать вскорости императорского письма, но письма все не было.

22

Вена очевидно тянула время. А мы постараемся сейчас определенно ответить на вопрос, почему это делалось.

Не только потому, что неудобно было признавать факт укрывательства. Паузу в близком к Цесарю окружению использовали для поиска выхода из создавшегося щекотливого положения и даже стали совершать не которые действия. Вот какие.

Когда австрийская сторона убедилась в том, что русским действительно известно местонахождения Алексея, то в Эренберг был направлен чиновник министерства иностранных дел Густав Кайль. Это был сравнительно молодой человек; ему не было и сорока. Он хорошо говорил на славянских языках и не первый раз приезжал к Алексею. Поэтому его новое появление в Эренберге тревоги у русского августейшего беженца не вызвало.

Кайль широко улыбался, но просил у Алексея Петровича разрешения побеседовать наедине. Наедине же Кайль убрал с лица улыбку и изобразил на нем безмерную озабоченность:

– Ваше Высочество, я привез Вам очень плохие новости…

– Что случилось? – спросил Алексей встревожено. – Захворала матушка?

– Нет. – ответил Кайль. – Сведений о здоровье вашей матери мы не имеем. Спешу, однако, успокоить. – в тюрьмах при регулярном питании узники часто живут очень долго.

– Она – не в тюрьме. – чуть-чуть только обиделся царевич. Сильно обижаться на хозяев было нельзя. Алексей Петрович это хорошо понимал.

– Я знаю. Но ваш монастырь от тюрьмы почти не отличается. Однако новость, которую я вам привез намного хуже, чем русский монастырь.

– К делу, любезный Кайль! – нетерпеливо прервал царевич. Голос у него дрогнул. Может быть, он что-то уже предчувствовал?..

23

Каэль набрался духу и ответил:

– Отец Вас нашел.

– Как – нашел? – громко и с заметными нотками ужаса в голосе вскричал царевич.

– Он знает, что вы здесь, в Эренберге.

Одно только мгновение прошло, и оно изменило человека целиком. Царевич немедленно побледнел и ухватился за спинку стула, чтобы не упасть. Голас пропал. Он спросил шепотом:

– Батюшка требует выдачи?

– Пока нет. Пока мы просто тянем время. И еще, сколько можно будет, потянем… Ваше Высочество не может сказать, что мы ведем себя бесчестно. Единственное, чего более всего хочет наш добрый император Карл – так это только любви и согласия между Вами и великим отцом Вашим. И укрыли мы Вас – как вы сами просили – потому что отец ваш на Вас гневается. Ведь наш добрый император – ваш шурин. И ему очень не хотелось бы оставлять без покровительства Ваших детей. А лучшей помощью им было бы возвращение Ваше к отцу с миром.

– Вы хотите, чтобы я явился к отцу? – шепотом отчаянно закричал Алексей. – Но это – невозможно! Вы – не понимаете! Отец тут же прикажет оковать меня в кандалы! Он начнет розыск! Он обвинит меня в государственной измене! Хорошо, если только сошлет, но может и голову снять! Вот что будет! Вы с вашим императором – разве этого хотите?

Ноги в эти секунды напрочь перестали держать царевича, он рухнул на колени и, что называется, залился горькими слезами.

Кайль смутился. Согласитесь, читатель, ведь далеко не каждый день доброму австрийцу приходится видеть наследника русского трона, тем более, плачущего, и, тем более, стоящего на коленях и нуждающегося в утешении. Поэтому, преодолев некоторое смущение, Кайль, как истинный слуга своего долга, осторожно ответил:

– Нет, Ваше Высочество, наша добрая Австрия не хотела бы этого… Кроме возвращения к отцу есть еще пока возможность перевезти Вас в другое место. Есть выбор.

– Выбор? – ярился горестным шепотом Алексей. – Вы говорите – выбор? Да вы смеетесь надо мной, государь милостивый! – Царевич уже отчасти пришел в себя; он уже бегал по комнате, вскидывал свои длинные, плетеобразные руки и хотел бы, наверное, грозно кричать. Но кричать – не получалось. Голос пропал.

– Ни какого выбора у меня нет! У меня есть пока только силы – бегать от отца – и только! Да и то, если цесарь меня будет продолжать прятать! И все! Ничего другого у меня больше нет!