Kitobni o'qish: «Призраки осени», sahifa 4

Игроки в загробный покер

Когда Гордон Бёрн ударил ребенка, рядом находилась только Леди Пустое Семя. Она стояла, раскрыв рот, и смотрела, как охотник кидается на мальчишку и сбивает на пол.

Леди куда сильней интересовал рисунок на стене. Она видела, как отчаянно, без надежды бьются угольные дети, но сердце не испытывало и тени надежды. Этот раунд неизбежно выигрывало зло. Вот тень, будто списанная с Душекрада, перехватывает копье, ломает его и обломками древка перерубает еще одну мальчишечью шею. Тени сбиваются в кучу. Копья торчат, как растопыренные пальцы, но тварь уже не боится их. Она смакует момент.

Гордон Бёрн придавил коленом мальчишку. Кулак охотника изготовился проломить детский череп. И тут опомнилась Леди Пустое Семя. Она развернулась и с жестокостью, поразившей ее саму, впечатала носок туфли в затылок Гордона.

Никогда прежде они не дрались.

Что толку? Убить друг друга призраки не в состоянии, травм после смерти нет, а добрая оплеуха не вызывает ровно никакой боли.

Толчком – взрывом?! – обоих расшвыряло по углам комнаты. С верхнего этажа вывалился и распластался на полу слуга твари – Винни. Мальчишка еще дышал. Леди Пустое Семя, оскалив зубы, смотрела, как поднимается ее противник. Гордон не скрывал шока.

– Ты что творишь, сссссссссссссууу…

– Предупреждаю вас, – рявкнула сухопарая Леди. – Одно бранное слово, и я выцарапаю вам глаза.

– Я забью его до смерти, – охотник пытался договориться. – Он же не из ваших?

Вопрос неожиданно остро задел забытые струны. Она даже не помнила, когда в последний раз переживала по поводу детей.

– Перестаньте! – отмахнулась она. – Оставьте мальчишку в покое!

Но Гордон Бёрн был очень наблюдателен.

– Это же вы, – припомнил он. – Ваше имя – Пустое Семя – на вас прервался род!

– Подонок!!! – призраки не умеют краснеть, иначе Леди залилась бы самой вишневой краской.

Винни валялся и стонал. Люк пытался отползти.

Гордон шагнул в его сторону и без размаха двинул по лицу.

– Тронете еще раз… – повторила Леди Пустое Семя самую бесполезную из всех угроз, но мальчик и не думал прятаться за ее спину. Спичка оставила в воздухе сияющую параболу. Керосиновая лужа полыхнула прямо под ногами охотника. Тот наклонил голову и оценил ловушку.

– Фан-Дер-Глотт! – завопила Леди. – Лорд Холдсток!

Призраки толпились у коридора в холл. Огонь разделил их – Тень и Вопросы.

Гордон Бёрн стоял по ту сторону пламени и не собирался сдаваться. Лорд Холдсток вышел к нему. По его лицу читалось, что он не знает верных слов, а остальных боится, как отравленных кинжалов. Неосторожное движение, и сам булькаешь желтой пеной и чувствуешь, как твои кости завязываются мягкими узлами.

Винни сражался с пожаром.

Мальчишка соскреб себя с пола и исчез в соседней комнате.

– Объяснитесь, – холодно потребовал Гарольд Холдсток.

Гордон Гори-не-Сгорай

Поместье горело всю ночь.

Остов дома тлел, из хлева еще валил жадный дым.

Охотник наблюдал за ним с холма и не собирался приближаться. Это он поджег ранчо. Тщательно, как подходил к любому делу: пробрался в дом в полнолуние и проткнул осиновыми кольями всех домашних, включая детей и слуг. Перенес тела в одну комнату, методично отрубил головы, пересчитал трупы и помрачнел. Не хватало двоих. Внука и дряхлой старухи. Пяти и восьмидесяти пяти лет. Лучшие люди друг для друга.

Охотник подозревал нечто подобное.

Картины в доме, вернее, их изнанка о многом рассказали ему. Гордон чувствовал, что древний враг пустил где-то здесь свои корни. Или это одна из остановок на его бесконечном пути?

Бёрн огляделся, словно природа могла открыть ему глаза, вывернуться наизнанку, где любой ответ лежит на поверхности. Пейзаж вокруг был настолько кастрирован и ободран, что охотник испытал крайне правдивое чувство собственной ущербности.

Мысли поглотили его, и Гордон утратил бдительность.

Капли дождя скользнули по лицу. Охотник полез в мешок за плащом. В этот момент две тени выскользнули из дымовой завесы, разделились и помчались вверх по склону, прячась в тени фруктовых деревьев.

Бёрн натянул плащ и тут же увидел мелкую, атакующую, не открывшую еще рот, но уже начинающую кричать тень. Мальчик мой. Охотник встретил его в воздухе. Ребенок буквально приземлился на его трость. Из горла нападающего раздался тихий скрип, и он сполз на землю.

Живой! – по дыханию определил Гордон и до рези в глазах принялся всматриваться в обугленные руины. Где же ты?! Где?! Ну?!!

Мальчишка несколько раз всхлипнул у его ног и застыл. Жизнь выползла из ушей и ноздрей тонкими жемчужными нитями. Гордон наклонился и учуял стойкий трупный запах. Только теперь он увидел обширные пятна разложения, покрывавшие кожу ребенка, как острова карту новой земли.

Не прячась и не таясь больше, охотник спустился к дому и нашел две пары свежих следов. Они расходились у дома и неслись в разные стороны. Одни спешили вверх по холму, отвлекая охотника от истинной цели. Другие сбегали, пряча за пазухой смерть и проклятие.

«Футляр! – проклинал себя Гордон Бёрн, лучший из лучших, загонщик, мертвила, обдиратель, разглядывая глубокие отпечатки на остывающем пепле. – Подделка! Кукла! Она очень сильна. Она почти Ил-Шрайн».

Дождь глумился над гончей.

Следы на траве пропали, но Гордон в них не нуждался. Охотника ведет чутье.

Он вернулся на пепелище и искромсал для верности несгоревшие дотла скелеты. Не оставляй врагу ни шанса.

Человек по имени Свет

Лайт Филлсон не готовился к столь позднему визиту.

Он уже принял душ, закутался в халат и раздумывал, съесть на ночь глядя еще тушеной курятины или ограничиться коржиком с маслом. Муки выбора прервал долгий, не терпящий отлагательства стук в дверь. Лайт намеренно не имел звонка, притворяясь временами, что не слышит, когда надоедливая соседка звала помочь с забором или засунуть мусорный пакет в бак у дороги.

Стук не знал отказа. За первой дробной очередью последовала вторая. Лайт обеспокоился, и тут новая барабанная дробь прямо-таки подбросила его. Теперь стучали в окно в спальне. Там горел свет.

Лайт положил в карман отвертку – «Только суньтесь!» – и пошел открывать.

Ночь стояла сухая и теплая. С волос гостей натурально текло, будто они только что попали под ливень.

– Позволите? – первый отодвинул плечом Лайта и протиснулся мимо. Дама хихикнула и ловко просочилась следом. Лайт окаменел. За хамством незванцев чувствовалась сила. Его, Лайта, должок.

Мужчина сразу прошел на кухню. Лайт шел за женщиной и слышал, как гость звенит посудой, очевидно, накладывая себе еду.

Никогда прежде Лайт не сталкивался с такой трезвостью мысли. Рассудок вспарывал ситуацию, как скальпель: «Это враги. Они убьют тебя, если не успеешь первым! Не жди, не вяжись, бей!» Отвертка сама собой выплыла из кармана и легко, будто всю жизнь это делала, полетела к беззащитной шее женщины, туда, где локон из ее прически лежал легкомысленным завитком, между ухом и воротником кофточки.

Женщина обернулась так же прозрачно и невесомо. Улыбка на ее губах была настолько нежной, что Лайт расчувствовался в ответ, и его тут же несколько раз приложили лицом о стену, туалетный столик и об пол. Отвертка отлетела под диван. Перед глазами качнулась аккуратная юбка гостьи, целомудренно прикрывающая колени. Та же сила, что перехватила руку Лайта, стиснула его запястье, рванула и втащила на кухню.

Мужчина сидел на краю стола, закинув нога на ногу, и ел прямо из кастрюли. Только теперь Лайт обратил внимание на его зубы – «Жуткая пасть, как я не разглядел ее раньше?!» – рот был полон рыболовных крючков.

– С молодым человеком полный порядок, – жуя, сообщил мужчина. – Его осмотрели. Никакой опасности для жизни.

Женщина по-прежнему держала Филлсона на полу, туфелькой легонько прижимая его ногу.

– Обещаете не дергаться? – гость облизал свои чудовищные зубы. Лайт несколько раз кивнул. В нем проснулась какая-то собачья преданность. Попроси мужчина залаять или сбегать за парой пива, он немедля выполнил бы.

– Дверь, – бросил мужчина, и Лайт оказался свободен. Каблуки процокали за спину, и оттуда послышался звук закрываемых замков и бряцание дверной цепочки.

– Мы решили не дожидаться утра, – покупатель вынул платок из нагрудного кармана и преувеличенно тщательно вытирал подбородок и губы. – Вы должны подписать бумаги на сделку прямо сейчас.

Лайт дернулся и ощутил затылком, что леди вернулась и в любой момент готова размазать его по первой, подходящей для этого поверхности.

– Торга не будет. Условия нам известны. Мы согласны. Деньги будут завтра же переведены на ваш счет. С достойными комиссионными, разумеется, – покупатель склонил голову, и Лайт припомнил, что сравнивал его с упырем, кровожадной тварью в обличье человека.

– Мнэээээээ, – заблеял Лайт, и дама положила ладонь ему на плечо.

Покупатель хмурился. Филлсон понял, что невольно пытается поймать его взгляд, но страшный человек намеренно уводит тот в сторону, смотрит куда-то мимо щеки Лайта, заставляет думать не о деле, а о том, что покупатель видит за его спиной.

– Вам незачем думать.

– Признаться…

– У вас там свой интерес? – закончила за него дама. Ее шепот обжег ухо Лайта, по шее побежали мурашки.

– Да.

– Вы родственник одного из хозяев особняка? – агент видел, как напряглись оба покупателя, сжался и соврал наобум:

– Да.

Обоих гостей будто подменили: мужчина спрыгнул со стола и стал непритворно ласков, дама отодвинулась от него, отошла в угол и уселась в кресло. Покупатель помог Лайту подняться с пола и даже отряхнул халат от мелкого мусора.

– В любом случае, – предупредил он, – решать нам!

– Безусловно! – нацепил профессиональную маску Лайт. – Покупатель всегда прав.

Дама потеряла к нему всяческий интерес, сидела и разглядывала на просвет свои роскошные ногти. Лайт заметил их только что. Точеные, с черной инкрустацией, ногти напоминали фамильное оружие.

– Вам много удалось узнать?

«Только ее имя, – прошипел внутренний Лайт. – Но тебе, говнюк, я его не скажу».

Чужак читал с лица, как с бумаги:

– Не доверяете?

– Что вы?! – съязвил Лайт. – Как можно?! Ворвались ко мне посреди ночи, поставили на колени, съели мой суп.

– Курица.

– А?

– Я ел тушеную курицу.

– Тем более! – Лайт задыхался от обиды. Страх медленно вползал ему под шкуру. Он вовсе не понимал правил игры, в которую впутался. Пока его вела удача. Одно неверное слово, и дамочка вобьет ему каблук в горло.

– Остыньте, – приказал гость, и Лайт немедленно подчинился. На него в упор смотрели два врага. Они пришли, чтобы забрать дом. Случайность, что Лайт еще дышит. Монетка, вставшая на ребро.

– Утром, как только откроется агентство, я оформлю все документы, – отчеканил Лайт, мысль бешено работала, но выдавала исключительно холостые обороты. – Затем мы посетим дом, и я отдам вам ключи.

– Зачем еще раз дом? – насторожились покупатели.

– Такое правило, – вдохновенно врал Лайт. – Ключи передаются в присутствии полиции.

– Глупости, – оскалился мужчина, демонстрируя запредельную улыбку.

– Закон, – пожал плечами Лайт. Он сам верил всему, что говорил. Иначе не продать!

– Соврешь нам, – Лайт не заметил, как женщина опять оказалась за его спиной. Она прикусила его загривок и легонько потянула на себя. По шее потекли тонкие струйки, Лайт чувствовал, как натягивается и лопается кожа, и больше всего на свете боялся, что сейчас один из крючков застрянет!

Потом Лайт упал.

Шаги проворчали мимо. Замки прозвенели колокольчиками. Хлопнула дверь, и хозяин остался один. Дом напоминал девушку, взятую силой. Сбитый ковер, рассыпанные чипсы, мелкие капли крови. Лайт прижал руку к шее, сел и набрал в грудь воздуха, чтобы протяжно, выгоняя тошноту и страх, застонать…

Дверь стукнула еще раз.

В поле зрения стремительно ворвались брюки покупателя.

– Совсем забыл, – он ткнул небольшим свертком прямо в лицо Лайту. – Ты догадаешься, что с этим делать.

Лайт проводил его взглядом, но не стал вставать. Подарок был размером с крупный грейпфрут. Лайт разодрал плотную бумагу, завозился с внутренней, пористой упаковкой, пальцы нащупали что-то, мерзостно знакомое, но мозг отказывался верить. Наконец, сдалась и вторая обертка. Лайт взвесил на руке человеческий череп и швырнул его через всю комнату об стену.

Череп треснул и укатился под стол. Но даже отсюда Лайт видел, что, вместо нижней челюсти, из него торчат окаменевшие щупальца, точно погибший был не человеком, а медузой, неведомо как получившей человеческую голову.

Крик наконец-то прорвался сквозь страх и отупение, и Филлсон не смог остановиться. От вопля трещали зубы. Лайт подобрал отвертку и набросился на череп. Каждый удар откалывал куски окаменевшей кости. У черепа почти не было зубов, но Лайт убеждал себя: «Эта гадость смеется надо мной! Посмотри, как она скалится!»

Эффект Доплера

«Если в подвале живет зло, не забудьте его покормить!» – будь у Сэма Доплера родовой герб, он сделал бы эти слова своим девизом.

Жена детектива сошла с ума много лет назад. В ее снах все время убивали детей. Сэм Доплер выбрал жену по строжайшему расчету. Любовью здесь даже не пахло.

Дело об исчезновении ребенка – таким не шутят. Полиция бросает все силы, включая волонтеров и дружинников, чтобы отыскать пропавшее дитя. Скверно, если вместо грязного рыдающего мальца находят тело в лесу или канаве.

Барбара Каннингем родилась в психушке. Дочь санитара и душевнобольной. С первого года жизни на ней поставили жирный крест – обостренная шизофрения. Нерушимый диагноз. Мама не вынесла урока судьбы и повесилась в туалете.

Сюда привозили безнадежных.

Больница принимала детей со всей страны и была на отличном счету. Те, кто со временем находил тропинку к разуму, не жаловались на плохое содержание или побои. Здесь добротно кормили и гладили по голове.

Мало, кто умел рассказывать свои галлюцинации так увлекательно, как Барби. Девочку обожали. Медсестры тайком приносили для нее заварные пирожные и подслушивали в ночную смену, как она убаюкивает нежным, срывающимся от вдохновения голосом всю палату.

В тринадцать Барбару пришлось изолировать. Она выломала стальной прут из спинки кровати, проткнула им доктора Литтла, пересчитала ребра двум санитарам и все время кричала, раздирая глотку одним только именем: «Сара!»

Несчастную нашли через три дня. Ее руки были туго стянуты полотенцем, ноги примотаны друг к другу и согнуты в коленях. Девочка лежала в дальней каморке, за гимнастическим залом. Когда-то здесь хранили маты и прочий инвентарь, а теперь царствовала пыль. Смерть чувствовала себя здесь отлично!

Девочка была абсолютно нага, но к ее девичеству никто не притронулся. Врач, что нашел тело, рассказал только директору. Исчезновение Сары списали на побег. Перед директором в полный рост встали две проблемы: тело и убийца.

Несчастному доктору пришлось делать вскрытие, хотя он не прикасался к умершим со времен медакадемии. Его профилем была клиническая психиатрия. Страх вывернул врача наизнанку. Он настолько боялся, что история станет достоянием общественности, что решил сам докопаться до истины и найти мерзавца. Что он собирался делать потом, было загадкой для него самого.

Нож подтвердил гипотезу, высказанную во время внешнего осмотра: ребенка душили. Долго, старательно. Отпускали удавку, позволяли судорожно глотнуть воздуха, травили надеждой и вновь передавливали горло.

«Сара! – билась о пухлые стены Барби. – Сара!»

Ее затыкали. С побегом не шутят! Случай решили похоронить.

Впервые, с момента, как девочка начала говорить, люди не хотели слушать ее сказок.

Знать правду.

Барбара плевалась и каталась по полу. Смирительная рубашка сковывала руки. Барби не могла даже написать, что видела! Все забрызгала бурым – девочка прокусила язык и губы – и ртом возила по стенам, двери, полу.

Никто не прочел этих слов.

Уборщица кряхтела, вздыхала и возилась с карцером на целых сорок минут дольше обычного. Тело несчастной Сары сожгли в мусорной печи. Барбару уже перевели обратно в общий блок, где она играла со своей слюной, густой и тягучей после обоймы инъекций. Но ровно в ту секунду, когда врач-неудачник – тайна сильна, если спрятана в одной голове! – приступил к кремации, девочка подняла голову и окинула палату трезвым, не упускающим не единой детали взглядом.

Дальше она действовала, как по плану.

Пинком ноги Барби выбила табурет из-под санитарки, схватила его за ножку и со всей силы метнула в дальний конец комнаты. Там как раз кудахтали остальные, более смирные пациентки. Подхватив двумя руками голову ошалевшей от падения медсестры, девушка впечатала ей колено в подбородок и, продолжая шаг, прыгнула вперед. Табурет врезался в толпу склонившихся над лото спин. Крик разбил трюмо тишины. Все взгляды метнулись в сторону воплей.

Барбара подскочила к окну, забранному решеткой, и попыталась повторить трюк с кроватью. Прутья держались крепко. В палату – она слышала это по паническому стуку шагов – уже вбегали санитары. Девушка крутнулась на пятке и встретила самого шустрого из них прямым в скулу. Бах! Верзила как будто напоролся на таран. Подошвы сверкнули в воздухе, и он повалился назад, собирая спиной спешащих коллег.

Барбара метнулась вдоль стены. Санитары опомнились и стали теснить ее, пытаясь перекрыть выход. Локти-колени-зубы. Она дралась, как кошка со стаей собак. Наконец, ей удалось двинуть одного из них в пах, другой поспешно наклонился, пытаясь схватить ее за рукав, Барбара вывернулась, саданула ему в переносицу и кубарем влетела на лестничную площадку. Пересчитала ребрами и позвонками пролет, сползла по другому. И неожиданно весомо получила по зубам. Директор больницы умел быть убедительным.

К шестнадцатилетию Барбары из больницы сбежало двенадцать девушек.

Врач, нашедший Сару, поседел и уволился. Директор высох в обтянутую пигментной кожей корягу. Казалось, это он – упырь, костяной паук, рвет и калечит несчастных. Но так мог думать лишь тот, кто не закатывал рукавов его рубашки. Шприц стал директору женой и исповедником.

Барби держали в одиночке. Каждая смерть отзывалась в ней истошным птичьим криком, проникающей раной. Она познала, как входят в тело зубья пилы, это ее душили стянутыми в жгут подштанниками, вырвали глаза и заставляли жевать их, давясь собственной плотью. Убийца был не один. Его руками постоянно становились разные люди, но все они кромсали и мучили Барбару. Ее худое незрелое тело.

Масштаб бедствия превосходил любые границы.

Директор разодрал стянутый самыми крепкими нитками рот, набрал известный номер и окровавленными губами прошептал в трубку липкие признания. Когда полицейские мигалки разбили двор больницы красным и синим светом, директор уже не дышал. Страх выключил сердце.

Это было второе дело Сэма Доплера.

Счастливые времена!

Никогда еще он не видел трупов, и тело директора его разочаровало. Скучный, превращающийся в холодное мясо кусок, по форме похожий на человека. Манекен. Коробка для души.

Зато его всерьез заинтересовала Барбара.

Третьи сутки подряд полисмены сверяли списки и допрашивали персонал больницы, и все ниточки, так или иначе, тянулись в ее одиночную камеру.

Клочья души Барби были настолько малы, что в них едва ли получилось укутать даже котенка. Она почти разучилась говорить, зато бесподобно пела. Таких песен Сэм не слышал никогда. Он много времени проводил с ней, пытаясь разобраться, почему самые сильные припадки, во время которых у нее получалось ломать кости мужчинам в полтора раз крупнее ее, выбивать двери, поднимать вес, в четыре раза превышающий ее собственный, а главное – кричать имя пропавшей! – выпадали именно на те часы, когда обнаруживали побег.

Персонал больницы заперли в их же комнатах до детального расследования. На всех порах сюда мчались федералы, а Сэм Доплер смотрел в глаза безумной Барби и видел в них фрески и витражи чужой смерти.

«Если ты увезешь ее отсюда, – нашептывал ему дьявол, – она все тебе расскажет!»

Барбара кивала своим мыслям и пела, стискивая руку Сэма. Он уже все подготовил, по бумагам девушка была сиротой, история болезни твердила, что она безумно сильна и изворотлива, поэтому никто не удивился, когда во время всей этой суматохи она исчезла.

Детектив Доплер затушил сигарету и поглубже вдохнул ночной воздух. Сверчки не заглушали воплей его жены, но гармонично встраивали их в свой хор. Барбара надрывалась в подвале. Наручники натирали ей руки. К тому же она опрокинула горшок и никак не могла до него дотянуться.

Стены из детских криков

Люк умирал.

Он понял это с некоторой гордостью, вот как, оказывается, выглядят последние минуты.

Сил мальчишки хватило забиться под диван в гостиной. Он слышал, как дальше по коридору воюет с огнем жуткий постоялец.

Дом хрипел.

Люк лежал в саване из паутины и чувствовал, как сердце накалывается на сломанные ребра. Во рту звучал вкус крови. Он требовал ясности – пан или пропал. Люк не знал ответа, но торопиться не спешил.

Люку мерещились чьи-то ноги в низкой, почти до пола сборчатой юбке. Ноги согнулись в коленях. Кто-то грузно сел на пол. Под диван заползла пухлая темная рука. За ней следом – половина лица. Уголок губастого рта кривился, а глаз неприветливо дрожал.

– А ну вылезай оттуда, беложопый поганец! – зашипел рот, глаз яростно выпучился в тон словам. Рука глубже залезла в диванную тень и безжалостно схватила Люка за ногу.

«Не успею умереть сам!» – весело подумал он и двинул свободной ногой по спасительнице. Та даже не обратила внимания.

Боль от содранных об пол коленей вернула резвость мысли. Чего это он решил сдаться?

– Жирная дура! – заорал Люк на негритянку и тут же получил кулаком по зубам. Одной рукой женщина схватила его поперек туловища, другую поспешно затолкала ему в рот.

– Молчи, глупая мелочь! Они в коридоре, но стоит им услышать, – в голосе читался неподдельный ужас. Не доставая руки из его рта, женщина вскочила на ноги и потащила мальчишку прочь из столовой. Она метнулась к лестнице на второй этаж, но тут из подвальной щели подул ветер, и темнокожая отшатнулась, будто обожглась, перехватила Люка поудобней и заспешила по второму коридору, стараясь не шуметь.

Зубы и колени болели куда сильней, чем бок или лицо.

Люк кусался, надеялся, что женщина закричит, отдернет руку, но той, похоже, было все равно.

В хватке толстухи чувствовалась большая сноровка. Ей уже приходилось таскать на себе людей, невзирая на их желание и мольбы. Люк дал себе слово, что не станет просить о пощаде. Пусть пытают, жгут, жарят живьем. Последняя мысль заставила его содрогнуться. Люк раздумал умирать.

Женщина втащила его в круглую комнату, прикрыла дверь и долго щурилась в темноту, пытаясь разобраться, идут за ними или нет. Люк пыхтел и вырывался. Негритянка врезала ему по носу, и от боли он затих.

– Утихни, мерзкая сопля! – глухо прорычала она и выпустила мальчишку на пол.

Люк отползал и пялился на женщину. Она напоминала огромную, бесконечно ворчливую, но добрую рабыню-кухарку из старых фильмов.

– Я поджег дом, – нашелся Люк. Вдруг она не знает самого важного? Да и кто она вообще такая? Что делает ночью в доме-призраке?

– Этот обрубок Винни почти потушил.

– Две бутылки керосина? – ужаснулся Люк. Неужели все напрасно?!

– Тебя нужно вывести отсюда. Ты – пустой, – лицо кухарки скривилось от неподдельного сожаления. – Как бы ни хотела я накормить тобой падаль, оно сожрет тебя, но не насытится. Ты как большая крыса!

Она расхохоталась, но быстро опомнилась, скомкала смех в ладонях.

– Тут вторая лестница наверх, – женщина снова выглянула в коридор. – Беги, малыш, скорей. По стремянке на чердак, увидишь маленькое оконце, как раз для тебя. По крыше до флигеля, там невысоко.

Лицо негритянки скривилось от внутренней боли. Или это была ярость?

– Не возвращайся, – процедила она. – Ты натворил много зла. Пошел вон, засранец! Увижу еще раз, перегрызу горло.

Люка не пришлось уговаривать. Он метнулся к винтовой лестнице и, цепляясь руками за высокие ступени, полез наверх. Со второго этажа падал острый луч света. Свеча? Лампа?

– Таракан! – кухарка закричала в голос. Мальчишка обернулся, но ничего не увидел.

– Там, балбес! Вверх! На перилах! На втором этаже! – таким криком пытаются уберечь от смертельной опасности, и Люк весь обратился в зрение. По перилам, опережая его на пару метров, торопился крупный таракан. Люку показалось, что тот не просто бежит, а постоянно оборачивается, удирает в панике, как лазутчик, которого застукали, и он во что бы то ни стало обязан донести пакет с донесением в штаб.

– Убей его! Убей! Не дай ему убежать!

Дом содрогнулся, будто его сердце пронзила острая боль. Подвал разразился серией отчаянных воплей и стонов. Душа Люка, вроде бы готовая к самому скверному, неожиданно начала визжать, прятаться и ходить под себя.

– Что ты замер, тупой выродок?!! Спасайся! – женщина размахивала руками. В комнате неожиданно стало тесно. Кроме кухарки, появился противный тип с неопрятной копной седых волос, человек, которого Люк не рассмотрел, потому что тот все время оказывался в тени, и священник. Пялиться на них не было времени, кухарка крыла последними словами, Люк проскочил несколько ступеней, вывалился в комнату на втором этаже, опрокинул стол с фонарем, который тут же погас, и заметался в темноте.

Ночь мерцала сквозь забранное шторами окно. Других источников света не было.

Душа скулила и мочилась в штаны.

Люк выскочил в коридор. Здесь было еще темнее. Он зашарил рукой по стене в надежде найти выключатель и почувствовал, как что-то бежит по его штанине. За шиворот упало мелкое шустрое тело. По руке прошлись нахальные лапки. Десятки, сотни тошнотворных, сводящих с ума, бесцеремонных прикосновений. Люк закричал, затопал ногами, пытаясь стряхнуть их с себя. Под ногами лопались тараканы. Все новые и новые полчища кидались на приступ его тела.

Люк заскочил назад в комнату.

Руками принялся срывать с лица и шеи насекомых-захватчиков, спиной давил их об стены, прыгал, орал. Одежда и кожа стали липкими от тараканьей крови, но враги не собирались сдаваться. Люк слышал, как они льются под дверь. Ему не нужны были глаза, чтобы различить шорох, с которым шла его погибель.

Люк проигрывал.

Внезапно он нащупал спиной камин. Руки подсказали, что решетку можно отбросить в сторону. Люк нырнул в обугленную пасть и с облегчением обнаружил, что труба достаточно широка, чтобы вместить его детское тело.

– Спасибо, Санта, – прохрипел Люк и полез в небо.

Колени и лопатки еще сильнее сдирались о щербатую кирпичную кладку, но боль была союзником. Люк полз, позабыв о щекотке, которой насекомые измучили его, он не обращал внимания, что тараканы кишмя кишат в его одежде. Ладони скользили по раздавленным телам. Хуже того, тараканы лезли в ноздри и уши. Люку пришлось закрыть глаза, но ртом приходилось дышать. Его несколько раз вырвало шевелящейся массой.

Труба становилась все уже.

В какой-то момент Люк не смог ползти дальше, и даже крохотные убийцы на миг прекратили бесконечную суету и мельтешение. «Только не со мной!» – не поверил Люк. Тараканы взорвались в дымоходе и накинулись на мальчишку с утроенной жадностью. Он вытянул руки вверх, решился распрямить колени и рухнуть, сломаться об пол камина, и почувствовал, как пальцы нащупали край трубы!

Он помнил, как крыша стряхнула его с края. Полет был долгим. Люк видел множество этажей и окон, сквозь которые на него смотрели лица. Он не запомнил ни одного. Газон подпрыгнул. Ребра сошлись внахлест. Сердце вывалилось из дверцы как кукушка и пропело три часа.