Kitobni o'qish: «Сочинения. 1912–1935: В 2 томах. Том 1»

Юрий Марр в арабском одеянии. Петроград.

20 января 1915 года. Фото И. С. Здобнова. ИВР РАН

Составление, подготовка текста и комментарии Сергея Кудрявцева

© Книгоиздательство «Гилея», 2018

От публикатора

Если не считать нескольких страниц «Сказок попугая», переведённых с фарси и опубликованных в 1919 году в тифлисском журнале «Орион», ни одно сочинение Юрия Марра как поэта и писателя при его жизни напечатано не было. А то, что вышло в последующие годы, появлялось в основном лишь в научной периодике или в других редких и малодоступных изданиях. Кроме того, большая часть сохранившегося в его архивах до сих пор практически неизвестна даже специалистам. Задача нашего собрания, однако, состоит не столько в попытках «заполнить лакуну» в истории литературного авангарда, как подобные усилия зачастую трактуются критиками. Главным здесь было желание полнее представить публике автора, творчество которого, без сомнений, выходит за рамки исторических периодов и поэтических течений. Хотя это собрание намного шире всех прошлых публикаций, его ни в коей мере не стоит воспринимать в качестве полного или итогового. Оно, наоборот, приглашает к новым увлекательным поискам рукописей Марра, документов и свидетельств о его жизни. Судя по всему, архивы, использованные в работе, не являются единственными – в частности, пока нигде не удалось обнаружить оригиналы разных текстов, дневники и целые тетради со стихами, а также произведения и письма за несколько лет. Последнее касается главным образом 1922–1927 годов, когда поэт жил в Петрограде-Ленинграде и в Иране.

Первое издание литературных трудов Марра – две тетрадки «Избранного», вышедшие в 1995 году крохотным тиражом в «Гилее», – было составлено и прокомментировано Татьяной Львовной Никольской, открывшей этого заумника и драматурга-абсурдиста ещё в 1970-х годах и сделавшей первые его публикации в 1980-х. Спустя десятилетие Никольская подготовила «Корную сырку», новый его сборник, который вышел в Германии в графическом оформлении Сергея Сигея. Продолжая в последующие годы собирать архивные материалы, она стала, по сути дела, «зачинщиком» и нынешнего двухтомника, начатого во многом по её подсказкам и ориентирам. Поэтому я хочу выразить Татьяне Львовне свою большую признательность, тем более что она внесла ряд ценных поправок и дополнений, когда работа над «Сочинениями» была уже близка к завершению.

Сердечно благодарю Нану Шервашидзе, без чьей творческой и организационной помощи наше издание в его нынешнем виде никогда бы не состоялось. Свои добрые слова я адресую Нане Гогелия и Этери Кавтарадзе – за их профессиональное и заботливое содействие в разысканиях по тбилисским рукописным хранилищам. Наконец, я многим обязан ещё трём своим коллегам: Марии Лепиловой – за перевод с французского и терпеливое участие в разборе некоторых трудночитаемых текстов, Режису Гейро – за предоставленную им возможность ознакомиться со стихами Марра, находящимися во Франции, и Петру Казарновскому – за его помощь с подготовкой к публикации воспоминаний Т.Л. Никольской.

Автобиографии

Юрия Монтэгю графа Марр клана Фарку́эрсон на предмет представления в Акадэмию истории материальных культур curriculum vitae

«О Божа милосердный!

Да какой жа я стал ниваздержный!»

Сектантск<ие> духовн<ые> стихи станицы Галюгаевск<ой>

Сб. мат. <нрзб.> П.К. XXIX, отд. III, р. 162

Родился в 1893 г. Лета 1904, 6–9 состоял подмастерьем по фотографскому делу в Ани у Н.Н. Тихонова. Одновременно пытался служить И.А. Орбели, но в первое же время был отвергнут и бит нещадно, пока не возрос. Обучался также рыболовному делу, плаванью, ловле змей, фаланг и скорпионов (основательно проштудировано устное предание по темам и проделан ряд практических занятий), обучался ходьбе на дальние расстояния (гл<авным> образом теория и обзор легенд и преданий с демонстрацией на примере), езде зайцем на поезде (id.) – все эти занятия, а также энциклопедия сведений, необходимых молодому человеку, желающему отличаться мужеством, мощью мышц и отвагой, велись и слушались под руководством Н.Н. Тихонова. Сюда же искусство лазить по крутым местам и влезать в места, не имеющ<ие> входов. Лето 1910. Служил юнгой на паруснике “Urpo” и матросом П-го класса на финской лайбе, тогда же сбежал от А.А. Калантарова, сделав в три дня 140 вёрст босиком, а остальное проехав зайцем на крыше товарн<ого> поезда. 1911. Поездка в Америку. 1912. В Евпаторию. 1913. Лето в К<онстантино>поль и крючником от Одессы до Поти. 1914. В Сирии, служка в монастыре, погонщик мулов, похищение аравитянки, полное банкротство, бегство из Дамаска, роман с таможенн<ым> чиновником, отъезд после ограбления Смогоржевского. 1915. В горах Осетии. 1916. У Полярного круга (рыбн<ая> ловля, разн<ые> виды атлетики и спорта, плаванье ит. д.). 1917. Груз<инские> конники. Персия, розы, драки, водка, ветеринарное дело, кузня, жаргоны подмастерьев, мещан и воров. 1918—23. ВСЁ: профессура – кузня – поварское дело – железнодорожный мастер – искусство и искусства пить – виноградн<ое> дело – сельск<ое> хозяйство – телефонн<ое> дело и т. д.

<1923>

Художественная автобиография

Я помню себя очень маленьким. 4<-х> лет я сам научился читать. Лет 6-ти я написал первое стихотворение:

 
Мы с папой бедные творенья
Мы не отведали варенья
Мы любим пить, мы любим есть
Но нам нельзя ведь даже сесть.
 

Под невозможностью сесть я разумел строгость мамаши и Мари<и> Алексеевны. Второе стихотворение было написано после первого моего посещения оперы. Шёл «Фауст»:

стих

 
Мефистофель
Ел картофель.
 

Потом ничего не помню до гимназии, куда я поступил лет 14, в четвёртый класс. На балу была летучая почта, и я девицам, сопровождавшим Виридарского, писал, т. е. начал неожиданно писать стихи.

До поступления же в гимназию я написал ряд поэм и стихов анийски-семейного цикла. Потом идёт период ученичества, разнообразившийся дамским элементом, до встречи с Гордеевым, когда я резко приобретаю физиономию свою в «4 Г». Затем опять ученичество и в 1928 году ренессанс.

Дальнейшее неизвестно.

6/X/1928

Стихотворения

Студенческие годы
1912–1917

«Раненный тяжко, во мраке лежу я, тебя ожидая…»

 
Раненный тяжко, во мраке лежу я, тебя ожидая.
Смерть подошла, и врачи бессильны меня исцелить.
Взглядом смерть отогнав и слова на устах заморозив,
Нежной лаской своей снова мучай меня, Петербург.
Прыгай, мощный старик, хлопай звонко в ладоши,
Пей, люби, торопись встретить смерть молодым.
 

СПб. 1912/13

«Когда с неба падают три капли крови и голодная ночь жадно…»

 
Когда с неба падают три капли крови и голодная ночь жадно
тянется к ним.
Когда воздух становится плоским и тихо молятся в своих
берлогах угрюмые звери.
Когда молчит земля и закрыто всезнающее око её.
Тогда выходит плакать чужими слезами мудрый Туберкулёз.
Одиннадцать ног у него и первая – Лабон, а вторая – Рам.
 

<1912–1913?>

«Я господин своей судьбы…»

 
Я господин своей судьбы,
Она в моих руках.
Мои слова – мои рабы
И раб мой каждый шаг.
 
 
Кратка как миг, легка как тень,
Непрочна жизни нить.
Рождает тьма весёлый день,
Чтоб вновь его сменить.
 
 
Пускай спешат за годом год,
Я жизни очень рад.
Когда хочу, бегу вперёд,
А то – бегу назад.
 

Рождество 1913 Финл.

«Развожу я чистый спирт…»

 
Развожу я чистый спирт
Тёплым чаем.
Шёпот гордых, нежных мирт
Нескончаем.
Голос моря так тосклив,
Пахнет йодом.
Нет прохода в мой залив
Пароходам.
Плачут волны в полусне
Тихим хором.
Не видать уж больше мне
Новых форм.
 

Шувейр 1914

«Открыта дверь. Навьючены верблюды…»

 
Открыта дверь. Навьючены верблюды.
Вот колокол уныло скажет «в путь!»
И караван потянется отсюда
На новые места куда-нибудь.
И я пойду за ним. Куда? Не знаю.
Я всюду двигаться готов.
Ночь беспросветная, беззвучная, немая —
Её наполнил гул колоколов.
Мне посох странника укажет все дороги
Семью и дом заменит караван.
Под звон колоколов мои босые ноги
Покроет прах далёких стран.
 

<1914>

«Открыта дверь. Навьючены верблюды…»

 
Затихла ругань на реке.
На улице туман.
И дико стонет вдалеке
Избитый хулиган.
 
 
Не слышно говора в саду.
Лишь ветви шелестят.
Где лучше город я найду,
О ты, мой Петроград?
 

1914, XI, понед.

«Весь в коросте, покрытый гнойным струпом…»

 
Весь в коросте, покрытый гнойным струпом,
Лежал в живительной тени
Седой мертвец с прокисшим пупом —
Молла из города Ани.
 

<1914>

«Я стих, облечённый в чужую форму…»

 
Я стих, облечённый в чужую форму,
В чужой фуфайке, в чужих штанах.
Я пёс беззубый, лишённый корму,
Я скверный запах, хотя монах.
 
 
Я звук без смысла. Я недуг века,
Крадущий всё, что плохо лежит.
Я жаба телом, душой калека,
Я прокажённый, я Вечный Жид.
 
 
Но люди видят меня,
Находят смысл в моих речах.
Ну, что ж, смотрите,
Ищите злато в куске слюды.
 

Понед. ночью <1914?>

«Солнце сделало торс мой прекрасным и красным…»

 
Солнце сделало торс мой прекрасным и красным.
Я в душе посмеялся над всем опасным.
Я стоял на сугробе, здоровый да ловкий.
Я горячей рукой отжимал винтовку.
 
 
Если солнце зайдёт, я в лесу заночую.
Если зверь придёт, я его почую.
Я на землю лёг, я укрылся снегом.
Я и сам, как зверь, утомлённый бегом.
 

<1914?>

«В горах, где закрыты живым пути…»

 
В горах, где закрыты живым пути,
Где не может бегущий зверь пройти
И скалы целуют небес лицо,
Орлы стерегут кольцо.
 
 
Тяжела дорога к подошве гор.
Стариков-утёсов безжизнен взор
И жестоки когти пяти орлов,
Но я ко всему готов.
 
 
По уступам скалы я вверх ползу.
Мои люди остались внизу.
И молят, и просят, и гневно велят,
Призывая вернуться назад.
 
 
Но я их не слышу, я вверх ползу,
За траву цепляюсь, скалу грызу,
И кровью покрыто моё лицо.
Я решился украсть кольцо.
 
 
Я орлов не боюсь. Я птица сам.
Я с громкой песнью ползу к небесам.
В ней нет начала и нет конца.
Не вернусь назад без кольца.
 

Нар 1915 лето

«Я родился на горе…»

 
Я родился на горе,
У точила.
Дело было в ноябре,
С неба лило.
 
 
Я рожался восемь дней
И минуту.
Принимал меня Корней
Необутый.
 
 
Подтирал мне жопу лев
И гусары.
И назвали, подтерев,
Пепу – трарой.
 

<1914–1916>

«Стихописаньем когда я занят…»

 
Стихописаньем когда я занят,
Ни мысли тонкость, ни рифм игра
Меня не тянет. Зовёт и манит
Лишь то, что выйдет из-под пера.
 
 
Рождая фразы, искусно вяжет,
Цепляя буквы, гирлянды слов,
Перо всесильно: оно покажет
Всё то, что жадно я впить готов.
 
 
Улыбок блики… На море горя…
Грозят, ласкают, живут в словах.
Перо всесильно. С ним в договоре,
Ему покорна бумага-маг.
 
 
А я бессилен. Не оживляю
Глагола мыслью, сверканьем слог.
Владыка правый, ужели тля я,
А не премудрый, всезрящий Бог?
 

<1916?>

«Долой законы, царя, корону!..»

 
Долой законы, царя, корону!
На день свободным желаю стать.
Взойду на троне в чужой короне.
Мой Бог в темнице, со мною блядь.
 
 
Я царь на сутки. И мне не жутки
Проклятья пленных и бога взгляд.
Вино чарует, оно дарует
В жару прохладу, в пустыне сад.
 
 
Но завтра пытка. Давай напитка.
Я выпил всё то, что выпить мог.
Я стоны слышу: «Молчите! Тише!»
Царю я старший и Богу Бог.
 

1917 г. янв. 8

«Буду пить сегодня ночью…»

 
Буду пить сегодня ночью
Буду рвать невинность в клочья
Мм…. немытой б<ляди>
Благородной шутки ради
Буду е<бать>
Я губами как клещами
Лоб с затёртыми прыщами
Пососу больные груди
В ж<опу> ей запрячу м<уди>
Куська кусь
Надоели Ваши игры
У меня не кровь, а тигры
Вы же снег
С ней сыграю в 6 и 9
Грех усердно буду сеять
 

9 марта <1917?>

Грузия и военная служба
1918–1921

«У N-ского цейхгауза собрались…»

 
У N-ского цейхгауза собрались
Драгуны, похожие на зверей.
Сорванные отличия валялись
В пыли у его дверей.
 
 
Протянулись немытые руки,
Сквернословят нечистые уста
И одинаковые звуки
Исходят из ж<опы> и изо рта.
 
 
Тот просит себе рубаху,
Этот требует синие штаны.
Сволочь, бляди, ударить бы с маху
По морде и пониже спины.
 
 
А когда-то ведь и здесь были люди
С человеческ<им> выражением лица
И в широкие драгунские груди
Колотились благородные сердца.
 
 
А теперь это не люди, а собаки.
На драгуна хоть кто-нибудь похож?
Куда не взглянешь, паки и паки,
Собрание гнусных рож.
 
 
Ночь настала. Мне кажется, что тени
Славных нижегородцев, былых бойцов,
Приходят плакать на ступени,
Загаженные ногами подлецов.
 

Весна 1918 г. Тифл.

«Под столом валялись карты…»

 
Под столом валялись карты,
Недопитые бокалы.
На коленах толстой Марты
Кошка рыжая урчала.
 
 
Задремал трактирщик Павел.
Мальчик спит, скрестивши руки.
Винный сок нас всех исправил,
Позабыть заставил муки.
 
 
Я влюблён в трактирный запах
И в изрезанные стойки.
Сладко быть у хмеля в лапах
От попойки до попойки.
 
 
Как мне всё теперь прекрасно,
Как мне мило это место.
Марта! Я люблю Вас страстно.
Марта! Вы моя невеста.
 
 
Пьяный миром я владею.
Всё вокруг меня богато.
И святого, и злодея
Поцелую я как брата.
 
 
Павел сбросил сна оковы,
Ходит, пьяных выгоняя.
Кончен сладкий сон. Я снова
Грешник, изгнанный из рая.
 

Цихэ осень 1918 г.

«Кр бр тр…»

 
Кр бр тр
мукульба
самакани
ф ж́ зж́ р р́
Тумук мумук кумук
Бака ски
ллллллллллл
Победа над девичьим сердцем
кр р́ кр р́ кр́ р
мукалаки
гуль пули
бр́ р брр́ бр́р
саки паки
мульмули
 

Номера 2 марта 1919 г.

«Киралари…»

 
Киралари
Варлур
Жанрр Кижанрр
Латифа
Буроро
Вот мухмуроро
 

<2 марта 1919?>

«Я в ухо воткнул булавку…»

 
Я в ухо воткнул булавку
Потом зашёл в лавку
Купил яблоки, груши
Туши, Куши, Туруши
Потом пошёл к Тине
Завяз в тине
Завязли ноги
Увы как многи
Кавалеристы
И футуристы
О, бр к руки
Мазурки звуки
 

<Март 1919>

«Господи, помилуй. Господи, помилуй…»

 
Господи, помилуй. Господи, помилуй.
От пули меня укрой.
Забыта любовь и тоска по милой,
Сменилась предсмертной тоской.
 
 
Я стал такой маленький, мне не надо славы.
Мне только бы жизнь спасти.
Я спрячусь за камушек. Схоронюсь за траву.
Как червяк буду ползти.
 
 
Свистание пуль сменилось воем
Умиравших и мёртвых людей.
Мне тогда захотелось стать героем
И увидеть смерть поскорей.
 

Сарыкамыш 1919 г., март

«Там, где в скалы едко впился…»

 
Там, где в скалы едко впился
Сотней пальцев хмурый мох,
Где в ущелье провалился
Пеной убранный Чорох,
 
 
Где далёкие вершины
Безучастных лысых гор
На зелёные равнины
Опустили тяжкий взор,
 
 
Там, где пьян и бесшабашен
Утром солнца первый луч,
Где обломки старых башен
Смотрят грозно из-под туч,
 
 
Где дорога, как тесёмка,
Опрокидывает вниз
Через камни и обломки
Свой причудливый карниз,
 
 
Там я был и там скитался
От скалы до новых скал,
Настоящим любовался
И о прошлом вспоминал.
 

1919 5-я нед. поста Ардануч

«Бани, мечети, источники, тополи…»

 
Бани, мечети, источники, тополи,
Минареты, развалин груды.
По переулкам лениво шлёпали
Один за другим верблюды.
 
 
Перс читал стихи в миниатюрах,
Сарт крутил папиросу.
Курды бежали в колпаках и шкурах.
Перед кофейней сидели туркосы.
 
 
Окутав лохмотьями грязное тело,
Нищая несла два хлеба.
Солнце пекло. Толпа потела
И минареты сверлили небо.
 
 
Англичанин шёл с английской думой.
Перед хаммамом стоял банщик.
Надо всем висела душа Эрзерума,
Та же, что была раньше.
 

1919, лето

Эрзерум

«Мой меч острей любовных мук…»

 
Мой меч острей любовных мук,
Мой конь быстрей мечты.
И шлёт стрелу певучий лук
В далёкие щиты.
 
 
Зачем мне слушать писк певиц,
Смотреть на прелесть нежных лиц?
Мне вой бойцов и топ коней
Всего приятней и милей.
 
 
Мне конь – дворец. Мне отдых – бой.
Мне шлем – что кубок золотой.
Заменят стрелы и колчан
Мне связку лилий и тюльпан.
 

Тифлис осень 1919

«Звенела музыка на празднике…»

 
Звенела музыка на празднике,
Вино бездоннилось в рогах.
Блаженствовали безобразники
И улыбался лес в горах.
 
 
Густая кровь лилась из бочек.
Опустошались бурдюки.
Багдадский веялся платочек
И в пляс пускались старики.
 
 
С баранов стянутые шкуры
Висели праздно на ветвях,
И пёс не лаял из конуры,
Вдыхая нежный Карданах.
 
 
В долину с гор спустились духи,
Смешались с незримыми парами вина.
Пои́кивали пьяные старухи
От канци, выпитых до дна.
У Накашидзе, Мат.
 

осень 1919

«Солнце жжёт с неба…»

 
Солнце жжёт с неба.
Все хотят хлеба.
Все на хлебе сошлись.
Это город Тифлис.
 

У них же

Тогда же

«Чёрный табак насыпан в трубку…»

 
Чёрный табак насыпан в трубку.
Невольные слёзы текут из глаз.
Полупьяный матрос уже вытащил шлюпку
И собирается тащить баркас.
 
 
А там мы сядем и будем в море
Качаться на его волнах.
На баркасе будет монах Гонорий,
А на шлюпке другой монах.
 
 
Расстриги-монахи, убийцы да воры,
Вот и вся моя честная братья.
Наша родина – море. Море и горы.
Но теперь не хочу уезжать я.
 

Ibidem

Тогда же

«У подножья гор Проклятья…»

 
У подножья гор Проклятья
До седьмого дня весны
Собираются на пляску
Ярко-красные слоны.
 
 
Ночь не спят они в молитве,
Изнуряются постом
И, упав, целуют землю
Ярко-красным страшным ртом.
 

Ibidem

Тогда же

«Когда пробил условный час…»

 
Когда пробил условный час
И грянул гром с небес,
Священник молвил в 1-й раз:
«Христос Воскрес!»
 
 
Сова летела над Курой,
Сова летела в лес
Под жалобный молящий вой
«Х<ристос> В<оскрес!>»
 
 
И ящер полз и червь точил,
В гнездо совёнок лез.
12 строчек настрочил.
«Х<ристос> В<оскрес!>»
 

1919

«Господи, помилуй мои усталые ноги…»

 
Господи, помилуй мои усталые ноги.
Господи, пожалей меня.
Я – ничтожный, грешненький, сбился с дороги
И греюсь у твоего огня.
 
 
Я знаю, что я совсем заблудился,
Но я не хочу назад.
Я об одном молюсь и молился,
Закрой предо мною ад.
 
 
Чтобы я туда не свалился: я пьяный,
Я пьяненький, господи, я пьян.
Ты видишь мои гнойные раны?
На душе ещё больше ран.
 

<Тифлис 1919>

«Безухие, безносые, болящие чесоткою…»

 
Безухие, безносые, болящие чесоткою
Ползут за подаянием по мерзости дорог.
Из окон, загороженных от глаз моих решёткою,
С промокшей ядом яростью
Глядит старик Восток.
Скелетом пахнет улица,
Покойник за покойником,
Блестя глазными впадинами,
Оскалит мёртвый зуб.
Несёт несгнившей падалью
В разбитых рукомойниках,
И запах крови высохший
Течёт с домов без труб.
 

<1919?>

«Три стариКАна трясоЧЕлюстей…»

 
Три стариКАна трясоЧЕлюстей
за неуМЯтым подстОльником
ЧЁрные поКАны СтаНЮли
Ай виноВЕртные
хлЕпеты
пей ДУЖиво страАнцы
смЕрти внерь
 

<1919–1920>

«Я полуЧИл вдруг…»

 
Я полуЧИл вдруг
ТРЕТЬ
БожЕственного откровЕния
Сепоте́сни угЫСли
ВЫмахал Крюк балбаХАЙ
Даже ПРИсный апТЕкарь
БулГАК
из кнИжицы
вЫстриг.
 

<1919–1920>

«Я посеТИл четыре ПОлюса…»

 
Я посеТИл четыре ПОлюса
Во всех диагоналях
ТВЕ́рдава Евнуха
Сабаку ножЁм проткнУть
НевозмОжно
Он с ЧЁрным Пупом
поэтому Я верНУлся обратно
 

<1919–1920>

«Приведут и меня втараканивать…»

 
Приведут и меня втараканивать
Пиримо́р Ны́мпа Кло́нам ПЛОконов
Ду́нда Тек ТаракАнов Дед
МахтанАтым БрюКателем
сХУма
инсПЕКтору необходИмой красоТЫ
 
 
аЯ здесь
 

<1919–1920>