Kitobni o'qish: «Формула любви»

Глава 1. Расширение кругозора

Я с мамой, бабушкой и дедом, жил на даче зимой и летом, как и большинство дачников по Савёловской дороге. О существовании своего отца я ничего не знал и никто мне о нём не рассказывал. Время было суровое, но мне казалось, что всё идёт нормально. Дед разрешал мне мастерить и делать разные поделки. Он показал как пользоваться его молотком и гвоздями. В последствии эти навыки я использовал для изготовления сабель, планеров и парусных макетов, которые затем относил в детский сад и раздавал ребятам для проведения придуманных мною различных игр.

Однажды, когда у нас ремонтировали печку, работники неожиданно куда-то ушли. Мне понравилось что они, закончив своё дело, оставили глину и инструменты. Это обстоятельство так дохновило, что я, из оставшейся глины, соорудил большой танк. Своим творением я был так доволен, что, не дождавшись, окончательного высыхания глины, покрасил его зелёной краской, изобразив какое-то подобие красной звезды на башне… Дед, пришедший с работы, меня не ругал, а даже похвал, но танк убрали и больше никогда не подпускали к глине.

Теперь мама отвозила меня на продлёнку в детский сад, расположенный где-то в районе «Марьиной Рощи» города Москвы. Раз в неделю, по окончании продлёнки, она забирала меня на работу, чтобы завершить свои расчёты. Затем, поздно вечером, мы возврвщались на дачу. Такой распорядок позволял мне кататься, на деревянных счетах с «колесиками», по длинному коридору бухгалтерии «Фабрики кухни» и не мешать маме заканчивать свои бухгалтерские подсчёты…

Однажды в воскресенье к нам пришла учительница, чтобы записать меня в школу, но я спрятался под кровать. Меня старались оттуда выманить, соблазняя тем что в школе много ребят и девочек с которыми можно играть на переменах. На что я тут же сообщил, что ребята у меня есть, а девчёнки не интересуют!..

Подошло первое сентября. На нашей улице, таких как я мальчишек, набралось пять человек… Нас направили в деревянную, одноэтажную школу с большой кирпичной печкой. В моём первом классе «А» мальчишек было намного меньше, чем девчонок. А так как в последствии выяснилось, что я был покрепче моих даже старших сверстников (видимо сказывалась пилка дров для своей печки), то я часто вместо русского языка занимался не профильной «учёбой».

В этой «Деревяшке», как её величали ученики, существовала странная традиция – перед началом занятий между школярами регулярно происходили соревнования в виде драки – Хлебниковских ребят с Шереметьевскими. Согласно этой «традицией», побеждённые мальчишки, на следующий день обязаны были драться за тех кто их победил. Поскольку я был не из слабеньких, то меня часто перед школой встречали ребята из младших классов и с криками: «Наших бьют!» – забирали портфель, чтобы я мог быстрее добрался до места драки и успеть поучаствовать в этом мальчишеском, но очень странном состязании…

Время бежало быстро и однажды, когда я был уже в восьмом классе, мама, без всяких предисловий, сообщила, что мы скоро уезжаем к папе на Сахалин.

В школе я постоянно что-то рисовал. Видимо этому способствовало и то обстоятельство, что я сидел на последней парте в "гордом одиночестве". Однажды на бумаге, которой была накрыта моя парта, на одной части я нарисовал морской бой парусных судов, а на другой изобразил бойца в окопе с гранатой против вражеского танка. Как потом сказал учитель по рисованию: «Рисунки очень хорошие, а глаза бойца очень точно и ярко отображают состояние души этого человека».

Как ни странно, но меня за эти мои импровизированные «творения» на не профильном уроке не ругали и не вызвали к директору, а, так называемые рисунки, поместили на какую-то выставку. Через несколько дней после этого происшествия меня пригласили в какую-то студию, но этим планам не суждено было сбыться.

Время бежало быстро и однажды, когда я был уже в восьмом классе, мама, без всяких предисловий, сообщила, что мы через неделю уезжаем к папе на Сахалин. Надо было ехать на Сахалин…

Поездка вызвала во мне большой интерес. Мы ехали в плацкартном вагоне дальнего следования и я, лёжа на верхней полке, смотрел в окно. Меня очаровывали бесконечные просторы страны, тайга, Байкал, многочисленные тоннели…

Но вот и Владивосток… Соблюдя все установленные правила и санитарные нормы, мы с мамой оказались, на огромном многоэтажном океанском карабле «Крильон», в Тихом Океане. Мне казалось, что это сооружение будет идти по поверхности океана, как коньки по льду, ощущая только толчки своего корабельного «сердца-двигателя»…

Было очень много вербованных… Первый день мы не ощущали каких-либо воздействий океана, но на второй – ощутили его в полной мере.

Откуда-то ночью пришёл сильный шторм. Огромные волны Тихого Океана бросали этот многоэтажный корабль как щепку. Из-за любопытства я вышел на палубу. Волны, шипя огромной бурлящей и пенящейся белой шапкой, медленно нарастали за бортом перед моим восхищённом взором, а корабль быстро проваливался в бездну. Но затем, достигнув низшей точки, начинал медленно набирая силы, подниматься из глубины океана на вершину огромных волн и, достигнув её, корабль, на какие-то мгновенья замирал на самой вершине, царствуя над этой разбушевавшейся стихией, с пенящейся, бурлящей седой и грозной поверхностью Тихого и Великого Океана! Этот вид и «его музыкальное оформление» меня завораживали и приводили в неописуемый восторг!.. Неожиданно над кораблём стала нарастать волна, значительно превосходящая прежние. Вокруг, на вершинах закручивающихся мощнейших потоках, голубовато-зелёных водных творений Тихого Океана, кипела серо-белая пена. Но, достигнув своих прежних размеров, волна всё продолжала расти и вздыматься над кораблём, а корабль продолжал «проваливаться» вниз. Я, загипнотизированный гигантской волной, смотрел на неё с восхищением, не в силах пошевелиться.

Вдруг кто-то меня сильным рывком рванул за одежду во внутрь корабля и тут же захлопнул за нами водонепроницаемую дверь. Волна с такой силой ударила по стене и двери, что корабль содрогнулся всем корпусом!

– Считай, что ты второй родился! – произнёс коренастый матрос с приветливой улыбкой, – будем знакомы, Сергей.

– Серж, – произнёс я, – ещё не осознавая, что случилось.

– Ну, привет тёзка! Ещё б мгновенье и ты отправился бы на завтрак океанским обитателям. Это волна – убийца! Она возникает неожиданно, когда выше девяти баллов. Я тоже с ней познакомился, когда салагой пришёл служить на Тихоокеанский флот…

На следующий день океан, успокоившись, снова стал «Тихим Океаном» и, как не в чём не бывало, продолжил медленно нести свои умиротворённые волны. Небо было ясное и создавалось впечатление, что океан с ним слился в едином поцелуе. Какой-то парень, встав на корабельную возвышенность, произнёс:

– Смотрите! Смотрите контуры Японии на горизонте появились! – все, кто был на палубе и услышал это послание, стали смотреть в сторону, куда сообщивший указывал рукой, а солнце оповещало о начале новой жизни!

Через день, тот же любознательный парень, указав на плывущих за нашим «Крильоном» касаток, сообщил: «Значит скоро прибудем в порт Корсаков». Его прогноз оправдался и, предъявив необходимые документы, мы с мамой сели в нужный транспорт. Как мне тогда показалось, на поезде мы ехали очень долго, видимо сказывался постоянный плач маленького мальчика, который находился в вагоне. Неожиданно пассажиры засуетились и со словами «Тайхара», «Тайхара», направились к выходу. Мы с мамой, взяв свой саквояж, проследовали за ними.

В Южно-Сахалинске нас встретил высокий майор с орденами. Оказалось это и был мой папа!

Нас поселили в одном из трёхэтажных деревянных домов, рядом с привокзальной площадью, куда я впоследствии частенько бегал за углём для нашей чугунной печки, стоявшей посреди огромной кухни. Здесь многое вокруг меня было новым и необычным – даже окна открывались вверх. Помещение, по сравнению с домом в Хлебниково, было очень просторным.

В соседнем доме, в отличии от нашего, была большая терраса, где постоянно собиралась большая ватага мальчишек из близлежащих домов, чтобы вместе во что-нибудь поиграть. С мальчишками я дружил, а девчонки меня по-прежнему не интересовали. Несколько мальчишек были немного младше меня, но в основном такого же возраста как и я. Ребята были доброжелательными и скоро мы все перезнакомились. Они показали мне бильярдный, с зелёным сукном, стол средних размеров, но немного потёртым в нескольких местах. Такой стол я видел впервые и рассказал о нём папе. Через некоторое время он, раздобыв, где-то один бильярдный кий и шарики, подарил их мне. Это был большой подарок для всех мальчишек.

Через некоторое время мальчишек стало приходить значительно больше. Одни приходили, чтобы поиграть в биллиард командами, передавая единственный кий по кругу, а другие, чтобы посмотреть на биллиард и на эту новую для них игру.

И вот однажды пришла очень стройная девочка, с голубыми лентами и бантиками на концах косичек! Я, почему-то сразу на неё обратил внимание, чего раньше со мной не случалось. Мы быстро с ней подружились. Папа у неё тоже оказался военным, что сближало наши взгляды. Это была очень стройная, красивая, весёлая, приветливая, начитанная, рассудительная и отзывчивая девчонка. Девчонку звали не обычно – Жасмин.

Жасмин часто, нам – ребятам, рассказывала различные истории из прочитанных ею книг. После её рассказов, я, однажды, попросил папу принести мне какую-нибудь интересную книгу. Через некоторое время он подарил мне «Порт Артур» и несколько произведений Бальзака… Но всё хорошее, как говорят взрослые, всегда заканчиваются невовремя. Однажды Жасмин пришла грустная и сообщила мне, что завтра они уезжают, так как папу куда-то переводят. Мне от этих её, тихо произнесённых, слов стало очень грустно. На следующий день, перед самым отъездом, я ей подарил её улыбающейся большой портрет и мою грустную улыбку с моими глазами, но смотрящими на неё, которые я нарисовал при помощи нашего зеркала – трюмо.

Через некоторое время моего папу тоже перевели в другую часть и свою учёбу я уже продолжил на Северном Сахалине – в городе Смирных. Там папа познакомил меня с художником нашей воинской части – Дурициным, который научил пользоваться масляными красками и показал некоторые приёмы художников.

Время шло и как-то раз в очередном письме, бабушка сообщила, что дедушка заболел и ему сделали операцию. На этом основании папа попросил перевод… Его просьба была удовлетворена и, уже к новому учебному году, мы прибыли домой – в Хлебниково.

Старое здание деревяшки к тому времени снесли, а на его месте красовалась четырёхэтажная кирпичная школа, в которую меня сразу определили в десятый «А» класс, видимо памятуя, что раньше я учился тоже в «А». В этом прежнем классе все выглядели более взрослыми и я, кроме нескольких парней, не узнал никого – возможно, что остальные были новенькими. Здесь же встретил некоторых моих знакомых парней, которых я когда-то, в соответствии с тогдашней странной местной традицией младших классов, лихо колотил.

Из девчонок я не узнал никого, как говорят – ни новеньких ни стареньких. Они, изменив причёски, сильно повзрослели. Стали более привлекательными, но одна из них, шатенка, была особенна хороша! Она внешне на порядок превосходила других и одним внешним видом сводила парней с ума. Плюс, великолепная фигурка и большие, ярко-синие глаза на прекрасном загорелом лице…

Как позднее поведал мне старый знакомый Юлий Швец: «Это Берёзка – фамилия такая! Она из нашего класса …, одним словом, как в том легендарном фильме – отличница, комсомолка, спортсменка, да и просто красавица! Наши парни, поголовно в неё влюблены! Да и не только нашей школы, но и соседних школ области! Особенно настойчиво волочатся и открыто ухаживают, влюбленные – Пелёнкин с Матковским из нашего класса и Пильчин с Валуевым из десятого «Б». В принципе эти парни, в общем, ничего, но уж слишком заносчивые!» – доверительно сообщил Юлий.

Меня же в нашей школе, девчонки почему-то прозвали Ален Делоном. Кто такой Ален Делон я тогда не знал, но не обижался, поскольку они так называли меня между собой.

В этой школе я подружился с Олегом Цукановым. Он немного заикался, но был интересный и верный товарищ. Юлий Швец, поскольку жил не далеко от моего дома, заходил за мной по дороге в школу и сопровождал из школы до станции. Поскольку он был ответственный за уплату комсомольских взносов, то обладал определённой информацией, которой почему-то делился со мной. Сплетником он не был и больше говорил о любви других к Берёзке, хотя чувствовалось, что он к ней тоже не равнодушен. Однажды я не удержался и спросил: «Юлий, а откуда ты взял, что практически все парни нашей школы влюблены в эту Берёзку?»

– Да у них же у всех её фотография в комсомольском билете!

– А вот, например, у меня и у тебя фотографии ведь нет!

– Ну, Серж, ты меня не дооцениваешь, – и, раскрыв свой комсомольский билет, показал её фотку…

Я тоже был не равнодушен к ней, но скрывал это даже от самого себя, боясь потонуть в толпе влюблённых. При общении с ней, что происходило не часто, я старался держаться ровно и даже как-то независимо. Если честно, то давалось мне это с очень большим трудом и, каждый раз при общении, я опасался, что о любви к ней, меня могут выдать мои же глаза.

Однажды, она проходя мимо, быстро вручила мне какую-то бумажку. Я весь напрягся, но раскрыв записку увидел только закорючки. Сообразив, что это какое-то зашифрованное послание, через некоторое время, сильно озабоченный содержанием записки, сам попросил Берёзку написать ещё что-нибудь. Она написала и также скрытно передала мне. Опять для меня это были какие-то каракули…

Как-то перед майскими праздниками, ко мне подошёл Геша Сотников: «Привет, Серж! Мы с моей Лилей решили съездить на ВДНХ, так сказать на открытие летнего сезона. Не составишь ли ты нам компанию?»