Kitobni o'qish: «Золотой дурман. Книга вторая. Жертвы золотого идола»

Книга вторая

Жертвы золотого идола

Раскольники

Первые лучи зарождающегося дня багрянцем легли на снежные вершины гор. С восходом солнца они своим светом медленно сбрасывали лежащее на высоких склонах серое покрывало уходящей ночи, из-под которого изумрудной зеленью оживали альпийские луга, хвойные леса и загорался золотом наряд березняков. Только где-то внизу, в каньоне небольшой горной речушки, всё ещё стояла плотная пелена холодного тумана, покрывшего влагой каменные склоны и произрастающие кое-где деревья и кустарники…

Матёрый голодный волк стоял на краю обрыва и пристально вглядывался в стелящийся по ущелью туман. Он жадно втягивал ноздрями воздух, в котором чувствовался запах свежей крови, поднимающийся откуда-то со дна каньона.

Переминаясь с ноги на ногу, бирюк тихо поскуливал от досады, что крутизна склона стала препятствием для его сытного завтрака. Волк уже было собрался поискать более пологий спуск, как уши его вдруг задёргались, он повернул голову и, насторожившись, затаился. До его чуткого уха донеслись едва различимые звуки идущих по берегу протекающей внизу речушки пары лошадей, запряжённых волокушами…

Осень с часто случающимися здесь снегопадами была не за горами и торопила жителей небольшого поселения раскольников, запрятанного в таёжной глухомани, поскорее вывезти сено с дальних покосов…

Лошади, понурив головы, не спеша брели по мокрой после тумана траве, переступая через торчащие острые камни, на которых со стуком подскакивали волокуши.

– Как думаешь, тятенька, засветло-то управимся? – заглядывая в глаза отцу, поинтересовалась ладная, стройная девушка, чтобы как-то растормошить начавшего клевать носом Евсея.

– Ну, думаю, обыдёнкой-то¹ смогём зараз остатки забрать? – встрепенулся он.

– Там от зарода² совсем малёхонько осталось.

– Ай! – подстегнул Евсей Морозов лениво шагающих лошадей, и оба животных, как-бы понимая, что нужно поторопиться, дружно ускорили шаг.

Туман понемногу стал рассеиваться, обнажив за речушкой крутой склон каньона. Вдруг бежавшая рядом собака зарычала и с лаем кинулась в сторону проглянувшего каменного откоса.

– Чево это он?! Ты куда, Рыжок! – крикнул вслед огромному мохнатому псу Евсей. – Никак волка учуял… Оставайся здесь Марьянка, а я гляну, чево там такое, – соскочил он с лошади и вытащил из висевшей на боку сумки топор.

Отцепив волокушу, Евсей махом перескочил неглубокую речушку и направил коня к подножию обрыва, откуда раздавался громкий собачий лай. Осадив жеребца, он взял наизготовку топор.

– «Хотя если и был где-то поблизости волк, то от него и след простыл, – подумал Евсей, разглядывая окрестности. – Тогда чего ж Рыжок никак не уймётся?»

Тут ему в глаза бросилось что-то огромное, тёмное – свисающее с невысокой берёзы, растущей у подножия откоса. Присмотревшись, он определил: вроде как человек.

Под тяжестью тела крона дерева низко нагнулась. Рыжок бегал вокруг и, задрав голову, заливисто лаял.

Евсей прикрикнул на пса, тот, послушно подбежав, сел возле хозяина.

– Так, так. Как же тебя сердешного туда занесло? – подошёл он к берёзе, рассматривая повисшее на ней тело. – Надоть бы как-то снять бедолагу, что ж оставлять на растерзание стервятникам.

– Марьянка! – крикну Евсей, повернувшись в сторону, где оставил дочь. – Давай сюды!

– Что случилось? – с беспокойством спросила появившаяся из поредевшего тумана Марьяна.

– А ты вон туды гли-ко! – кивнул он головой в сторону берёзы.

Глаза девушки широко раскрылись:

– Ой! Никак человек! – раскинув руки, крикнула она.

– Человек, человек… – повторил Евсей. – Да вот как только его оттедова снять?.. Да похоронить бы… Как-то не по-христиански оставлять создание Божие на растерзание хишникам.

– Ну так подрубить деревцо – и делов-то, – сразу сообразила Марьяна.

– И то верно, – подходя к берёзе и примеряясь, где поудобней вонзить топор, ответил Евсей.

– Тятенька, ты деревце до конца не подрубай, мы его посля пригнём, а человека осторожненько снимем.

– А ему, мёртвому, ужо всё одно – как его оттедова достанут, – замахиваясь топором, ответил Евсей.

Берёзка со скрипом стала пригибаться к земле. Марьяна ухватилась за ствол и осторожно пригнула к земле крону.

– А ты, гли-ко! – нагнулся к лежащему на ветках человеку Евсей. – Руки-то у него связаны – неспроста это… А по одежде видать – служивый. Никак арестант…

Рыжок лёг неподалёку от хозяина и искоса наблюдал за его действиями, но вдруг ноздри его задёргались, принюхиваясь к напахнувшему со стороны ветерку. Он вскочил и с лаем кинулся вдоль обрыва.

– Это ещё чево?! Неужто ишшо кто-то! – вскрикнул Евсей, вскакивая на коня и устремляясь вслед за псом…

– Лошадь упала с обрыва, разбилась о камни. Вон, неподалёку лежить, – вернувшись, доложил он дочери.

– Тятенька! – повернулась Марьяна к отцу, пропустив мимо ушей его слова. – Сдаётся мне, не помер человек-то, чувствую, что искорка жизни в нём ещё не угасла.

– Да ты гли-ко, какая скала! – задрав голову вверх, протянул руку в сторону обрыва Евсей. – Сумлеваюсь я, что живой он, сорвавшись оттоль.

– А ты вон приглядись, – протянула руку в сторону шеи незнакомца Марьяна. – Вишь, жилка еле заметно трепыхается.

Евсей подошёл к лежащему навзничь служивому, разрезал путы на его руках и, расстегнув одежду, прильнул ухом к груди.

– Чегой-то я никак не могу в толк взять: живой он али не живой? – вопросительно посмотрел он на дочь. – Вроде там что-то трепыхается, а вроде как – нет, – указал Евсей на грудь незнакомца.

– А ты, гли-ко!..– потянул он, сбившуюся на плечо служивого, цепочку и вытащил золотой, украшенный цветными эмалями и бриллиантами, образок Пресвятой Девы Марии.

– Сдаётся мне, что не из простых солдат, – вертел он сверкающую на солнце крохотную иконку.

– Видать, дорогушшая вешшица. Да вот только не уберегла его от смерти, – засунув назад образок, вздохнул Евсей.

– Да живой он ещё! – уверенно вскликнула Марьяна. – Да вот только вдруг помереть может, – с печалью в глазах опустила она голову.

Евсей выпрямился и, почёсывая затылок, остановил пристальный взгляд на служивом:

– А что, ежели и взаправду, как ты говоришь?.. Выходить живого человека похороним?

Он медленно опустился на огромный камень. По лицу его было заметно, что каких-то два противоположных решения борются в нём. Наконец Евсей поднялся и, тяжело вздохнув, произнёс:

– Да вот что только с им, чужаком, делать? Ясно – не нашей он веры. Как чужанина к себе в дом ташшить? Что наши добрые³ скажут? Неможна нам вместе с мирскими.

– Господь велел всех людей любить. Не по-христиански это, если мы его здесь помирать оставим, – возразила Марьяна.

– Хм!.. Да-а!.. А ведь и взаправду: грех его здесь бросить – зверью на растерзание… А-ну, да ладно! – махнул рукой Евсей. – Пособи-ка, дочка, взвалить его на закорки – придётся на себе ташшить. Ежели на лошадь закинуть, – то кабы не помер. Через речку перенесу, а там сгоношим чего-нибудь на потасках⁴ да потихоньку и свезём к себе.

Ухватив под плечи незнакомца, он немного приподнял его:

– Придержи-ка так, Марьянка, – кивнул он дочке и, присев, взвалил на себя тяжёлую ношу. Коренастая фигура Евсея распрямилась, и он, твёрдо ступая, поволок незнакомца на другую сторону речки.

Рыжок, обогнав хозяина и поднимая кучу брызг, кинулся к оставленной на том берегу лошади Марьяны…

Соорудив на полозьях волокуши настил из веток, Евсей осторожно уложил чужака сверху, и сняв с себя шабур⁵ накрыл им незнакомца, лицо которого постоянно атаковали проснувшиеся от солнечного тепла назойливые мухи.

– Ай! – крикнул он, подстегнув лошадь и, стараясь объезжать рытвинки и камни, осторожно направился к дому.

Затерянные в глухой алтайской тайге небольшие поселения из пяти, четырёх, а то и двух изб, были основаны такими же, как Евсей, староверами, бежавшими в эти далёкие и неизведанные края. Скрываясь от государевых повинностей, крепостной неволи и жестокого преследования православной церкви, они бросили нажитое добро и отправились в так называемое Беловодье – где по распространившимся слухам, была плодородная земля без чиновников и попов.

В одно из таких поселений – староверческий скит, состоявший из пяти изб, – и привёз Евсей найденного у горной речки человека. Остановившись у крайней избы, он соскочил с коня и первым делом попросил дочь проверить, жив ли ещё бедолага.

– Живой он ещё, – заключила Марьяна, внимательно вглядываясь в незнакомца.

– Ну, тогда иди в избу, и определи – куды положить его, а я покуда к Антипу Суртаеву сбегаю. Вдвоём-то оно ловчее будет.

Антип не стал допытываться: кто, откуда и чего, а только согласно кивнул на просьбу Евсея, вкратце объяснившего историю с незнакомцем.

Взглянув на безжизненное лицо чужака, Антип удивлёнными глазами уставился на Евсея:

– А для чего ты его в избу собрался ташшить? Он же бездыханный. Давай, закопаем его за околицей – и делов-то…

– Да вот и я по-первости так подумал, когда на него натакались. Там, у реки, и хотел захоронить. А дочка не с тем делом: не помер он, да и всё…

Вот и засумлевался я: кабы не вышло так, что живого человека в землю закопали.

– Вона что!.. – протянул Антип. – Ну, тогда берись – поташшили… Куды его, Марьянка? – покряхтывая от тяжёлой ноши, крикнул он.

– А вот, давайте к печке, на дедонькино место. А он пока на полатях поночует… Я уже и постлала здесь, – указала хозяйка на только что заправленную кровать.

– Ой, Господи!.. – высунул голову из-под занавески дед. – Никак мертвяка в дом приташшили, да ишшо на мою кровать. Ты чего, Евсей, спятил что ли! Вон, закопайтя его у частокола… да крест изладь – православный небось… И как его так угораздило… – закряхтел он, поудобнее располагаясь на полатях.

– Ну это тятенька, мы как-нибудь сами разберёмся. Давай-ка Антип его сперва разденем, пущай Марьянка одёжу его пожамкает⁶… А я печку затоплю да воды согреться поставлю, можа какие отвары изладить потребуется.

– Ой Евсей, сумлеваюсь я, что Марьянка чем-то поможет ему. Ты гли-ко, в нём ни кровинки нету: что исподне, что лицо – всё одно, – указал Антип на бледного как полотно незнакомца.

– Да-а…– почесал затылок Евсей. – Оно, конечно, Марьянка в травах кумекает – научила её Серафима хитростям знахарства, но тут дело сурьёзное: намучится только, изведётся – а всё зазря, – развёл он руками.

– А можа, до Устина Агапова съездить – к Серафиме. Она-то уж сразу скажить: али помрёт он, али нет, –вопросительно взглянул Антип на Евсея.

– Ну дык чего не съездить-то? Ты давай езжай, а я пока Марьянке пособлю.

Антип кивнул и в мгновение скрылся за дверью.

Евсей поджёг заложенные ещё с вечера дрова и поставил на печь котёл с водой.

– И как тебя угораздило сорваться с такой высотишши? – пробормотал он, остановившись возле незнакомца. – Небось все косточки переломал…

– Ну как, тятенька, скоро вода закипит? – окликнула его появившаяся на пороге Марьянка. – Я вот травки для настоя приготовила. Обмыть бы ранки первым делом надобно.

– Да вот-вот подоспет… а ежелев чего пособить надоть – так скажи, – повернулся он к дочери.

– Как только травки заварятся, так ты мне его на бок повернуть помоги. Самой-то мне не сладить, – попросила Марьяна, открывая котёл с закипающей водой.

– Я Антипа к Серафиме послал, – сообщил Евсей. – Скоро должён вернуться. Пущай уж она своё слово скажет: али жилец он на этом свете, али нет.

Марьяна молча пожала плечами и потупила наполнившиеся печалью глаза:

– Как Богу будет угодно… – прошептала она.

Сняв с печи котелок, девушка сунула туда пучок целебных трав и плотно укутала его овчинной шкурой.

– Ну вот, пусть постоит, травки заварятся – и обмоем раны… Смотри, как рассадил голову! – указала Марьяна на слипшиеся от крови волосы.

– Да-а… Это ж чудо случится, коли живой останется, – вон как угробился, – покачал головой Евсей. – Кабы не та лесина, на которой он повис, сразу бы насмерть об камни убился.

Не успело ещё снадобье толком настояться, как со двора послышался голос Антипа, осаживающего лошадь:

– Тпру!.. Стоять!.. Проходи в избу Серафима, а я счас коню сенца дам…

– Ну вот и Антип с Серафимой возвернулся, – поднялся с лавки Евсей.

Дверь отворилась, и на пороге появилась преклонных лет полная женщина. Из-под повязанного платка выбивались волнистые локоны белых волос.

Знахарка скинула с себя верхнюю одежду, перекрестилась на образа и, обведя взглядом горницу, молча направилась к неподвижно лежащему незнакомцу.

– Бабушка Серафима, я тут травок заварила от ушибов, – поднялась навстречу к ней Марьяна. – Живой он, да вот только лежит словно покойник.

Серафима молча подошла к кровати, откинула тулуп и, что-то тихо шепча себе под нос, принялась осторожно ощупывать: руки, туловище и ноги незнакомца.

– Ну-ка, мужики, поверните его на бок, – сухо произнесла она.

– Марьянушка, давай-ка сюда свои травки. Ещё раз ранки обмоем, апосля смажем моими снадобьями – собрала кой-каки на перво время…

– Ну что, помощь-то ишшо снадобится? – осведомился Евсей.

– Да тепереча мы сами управимся, – не поворачивая головы, ответила Серафима.

– Пошли тогда Антип на двор, вольным воздухом дыхнём да потолкуем кое о чём, – потянул он за рукав соседа.

Они спустились с крыльца и уселись на толстое бревно, используемое домочадцами вместо лавочки.

– Слушай-ка сюды, Антип: дело-то сурьёзное… – начал разговор Евсей. – Коротенько я тебе поведал, как на этого чужака натакались, а теперяча обскажу всё толком, да и покумекаем вместе – кто он, да что он.

И Евсей в подробностях рассказал всё, что показалось ему странным в истории с незнакомцем.

– Тут, Антип, вот в чём я сумлеваюсь: человек он с ветру и, видать, служивый. А ежелив руки у него были связаны – знать набедокурничал чево?.. Да вот ишшо что: саженях в ста от него лошадь нашёл. А по попоне видать – казацка она, не инородцев. И что чудно: лошадь-то остыть ишшо не успела – выходит, одним временем всё и случилось.

– Дык что ж тогда получается?.. Чего сурьёзного натворил да понял, что за это либо каторга, либо через смертну казнь жизни лишится. Ну и решил руки на себя наложить… Тода чево ж лошадь недалече от него оказалася? На кой хрен он её с собой поташшил? – удивлённо взглянул на Евсея Антип.

– Да вот и я об том же кумекаю, – озадаченно произнёс тот. – Не могла лошадь сама с обрыву сигануть: оно животное сметливое – пройдёт, где не всяк человек проберётся. А там тропа широка – впору для пары коней сгодится.

– Ну, а ежели волк рядом случился? Испужалась лошадь и шарахнулась в сторону – вот и сорвалась в пропасть, – повернул к Евсею вопросительный взгляд Антип.

– Да кабы один он там проезжал, а то ведь под конвоем, видать. А сколь их там конвоиров было?.. Не-е, не решился бы волк даже близко подойти. Да и как конь без седока оказался? – пожал плечами Евсей.

– Да-а, чудно… – протянул Антип, почесав затылок. – Выходит, сам он себя жизни лишил. А вот с лошадью – мудрёно как-то получается…

– Ладноть, пойдём в избу, чего теперь гадать. Бабы, поди, уже управились, – поднялся Евсей…

– Ну вот и всё: ранки все промыли да снадобьями смазали, – доложила отцу Марьяна.

– А нужно ли ему это? – махнул рукой Евсей. – Сдаётся мне, человек этот – рукоприкладник, по воле своей пожелавши лишить себя жизни. А вы ему травки, снадобья… На кой только я его сюды приташшил?.. – пожал он плечами.

– Не желал он себе погибели! – строго взглянув на него, уверенно произнесла Серафима.

– Это как же так?! – переглянувшись с Антипом удивился Евсей. – С чего это ты взяла?

– А с того!.. – резко ответила знахарка. – Гли-ко на его ладони – изодраны все, раны-то свежи, видать, за камни успел уцепиться, да не смог удержаться.

Евсей подошёл к чужаку и взглянул на повёрнутые кверху ладони, густо смазанные снадобьем, сквозь которое проступали глубокие кровавые борозды.

– Да-а… – с состраданием в голосе, протянул он. – Видать, зазря мы об нём так подумали… а, Антип?

– Похоже, зазря… – кивнул тот головой.

– Ну и как ты, Серафима, полагашь: жилец он али нет? – вопрошающе произнёс Евсей. – Сдаётся мне, что вот-вот отойдёт.

– Ну, это ещё не узнано, кто по кому плакать будет, – немного помолчав, ответила ему знахарка. – Ежели Господу будет угодно, то помогут ему наши снадобья.

– А счас-то чего с им делать? Вроде как живой – и не живой? – продолжал допытываться Евсей.

– Не вишь, что ли, – в беспамятстве он. Это чудо, что живой остался… Ну, мне пора! – коротко бросила Серафима и развернулась к двери.

– Теперь сами управляйтесь. К завтрему ишшо других снадобьев приготовлю – пущай кто-нибудь приедет. Ежелив Господь смилостивится над ним – не даст помереть.

– Можа, тебя проводить? – вызвался Антип.

– Сама доберусь – не впервой, – уже с порога ответила знахарка.

– Ну что ж, дочка, тяжко будет тебе его додёрживать⁷, – кивнул Евсей на незнакомца, когда Серафима скрылась за дверью.

– Как-нибудь… с Божьей помощью, – тяжело вздохнув, тихо ответила Марьяна…

Сколько дней минуло… Утро, день, вечер и ночь – всё слилось для Марьяны в одни серые монотонные будни, освещаемые лишь светлым лучиком надежды: вот-вот очнётся, зашевелит губами, приоткроет глаза. Она почти не отходила от попавшего в беду чуждого ей человека: вставала среди ночи, меняла повязки, протирая настоями раны, смазывая зашибленные места привезёнными Серафимой снадобьями. Евсей только горько вздыхал и сокрушённо покачивал головой, видя безрезультатные хлопоты дочери, в душе прося Бога как можно скорее определить судьбу чужака…

Арсений

День был в самом разгаре, тёплое осеннее солнце всё ещё согревало землю своими ласковыми сентябрьскими лучами, но Игнатия всего трясло, после разговора с Качкой. Выйдя из управления Колывано-Воскресенских заводов, он понуро, как побитая собака, брёл домой, дрожа словно в зимнюю стужу. Игнатий чувствовал страшную слабость после всего пережитого им за последние часы. Поднимая дорожную пыль, шаркающей походкой, он шёл, сам не зная куда.

«И что меня дёрнуло напрашиваться к этим бийским служивым в сопровождатаи?.. Весь ум вышибло после разговора с Качкой, – размышлял Игнат. Понемногу приходя в себя, он представил своё участие в их совместном походе. – Да-а, не видать бы мне тогда золота – всю дорогу на глазах. И взять его – не возьмёшь, ведь ежели кто чего заметит – конец. Как я сразу об этом не подумал, – передёрнул Игнат плечами, вспоминая разговор с бийскими казаками. – Неплохо бы сейчас заглушить парой чарок хлебного вина,⁸ засевший внутри холодок липкого страха – упокоить в компании знакомых потрясённую душу».

Он пошарил у себя по карманам и нащупал рубль – из денег полученых от Клюге.

«А чего это я один буду раскошеливаться? – резко выдернул он руку из кармана. – Кабы в складчину? Так можно было бы парой гривенников вложиться, – Игнат осмотрелся, словно ища напарников: – М-да-а…». – остановился он в нерешительности.

Но всё-таки потребность утешить душу взяла верх, Игнатий махнул рукой и свернул к магазину. Выбрав в лавке недорогой штоф хлебного вина, он стал перебирать в памяти немногочисленных сотоварищей, с коими можно было бы залить раздавленное страхом нутро.

«Где-то здесь, недалече, изба Арсения Фефелова, – остановился Игнат, крутя плохо соображающей головой. – Ага, вроде там…», – направился он в переулок, ведущий к заводскому пруду, где в покосившейся избе, проживал его давнишний коллега. Когда-то они вместе возили руду на барнаульский завод.

Недавняя история, напоминающая о зыбкой грани между сносным житием и беспросветной бедностью, неожиданно всплыла в голове. Игнатий задумался, вспоминая дела минувших дней…

Когда-то у Арсения было всё: хорошая жена, детишки, ладный ухоженный дом, да и сам он не ленился – жили небогато, но не в нужде. Здоровая, молодая лошадёнка исправно возила руду, зарабатывая семье на пропитание. Арсений уже всерьёз подумывал купить ещё двух жеребчиков – оно и заработок поболе: детишки подрастают – обновки требуются…

В прошлый год, как раз после Пасхи, намекнул Игнату Прохор, что де неплохо можно заработать: некоторые приписные из дальних деревень не явились на отработки – возить руду, а многие из тех, кому были приписаны повинности, выполнили свой урок и разъехались по домам. А заводу край руда нужна – втройне обещали взять с неявившихся работников и заплатить вольным возчикам.

Да ещё, намекнул шурин: первым, кто руду привезёт, без промедления из заводской казны заплатят. Ну, а остальным как обойдётся, может, придётся ждать, пока с неявившихся долги выбьют. А ежели у кого пусто – сколь ждать придётся?..

Почуял Игнат, что деньгами запахло, уговорил Арсения вместе ходку сделать. Вдвоём-то оно ловчее будет –как же такую выгоду упустить. Наскоро собрались они и с обозом отправились в дальний путь…

Немного запоздалая весна не чинила им особых препятствий: по наезженным дорогам, покрытым слежавшимся снегом, через реки, всё ещё скованные льдом, они без труда проехали почти до Змеиной горы. А дальше зима враз отступила, горячее весеннее солнце на глазах превращало почерневший снег в многочисленные ручейки…

На обратном пути, вырвавшись вперёд каравана повозок, они свернули на малоезженую дорогу, срезая немалый крюк. Гружённые рудой лошади, увязая в раскисшей снежной жиже бездорожья, надсадно тянули тяжёлый воз.

А когда до дома оставалось совсем немного, как на беду, вскрылись реки. Дружно таящие снега превратили их в бурные паводки. Вышедшие из берегов, они стремительными потоками разлились по близлежащим полям.

Недалеко от одной из таких рек, забота взяла Игнатия: – «Наверняка вода поднялась – удастся ли через брод проехать? А объезжать кругом – это лишние пятьдесят вёрст – приличный путь, да и время потеряешь… Вот бы знатьё – как там глубина? Пройдёт ли лошадь с гружёной телегой?».

Проезжая мимо небольшой деревушки, Игнат неожиданно осадил коня:

– Ты давай езжай, а я мигом – только Полкана подкую и догоню тебя. Я быстро – до кузнеца и назад.

Выждав немного, он направил лошадь на пригорок, откуда хорошо просматривалась переправа. Игнат видел, как Арсений подъехал к броду, и остановился на краю бурлящего потока. Сев на поваленное дерево, он нет-нет да оглядывался назад, в надежде, что сейчас подъедет Игнатий. Но тот не торопился, а выжидал, когда Арсений начнёт переправляться на ту сторону.

– Игнат, ну, где ты там замешкался?! – досадовал он…

Наконец Арсений махнул рукой, запрыгнул в телегу и его лошадь осторожно ступила в реку. Поток хоть и был быстрым, но вода не доходила лошади и до колен. Было видно, как здоровый, молодой жеребец без особого труда тянет воз, поднатуживаясь только там, где колёса телеги застревали в илистом дне. Вскоре он был уже недалеко от противоположного берега.

«Ну вот и порядок, теперь и мне пора» – потёр ладоши Игнат. – Если что, Арсений пособит ему – двумя лошадьми то оно ловчее пойдёт».

Но тут стряслось непредвиденное: лошадь Арсения уже прошла брод и, напрягшись, собиралась выскочить на берег, но разбитый телегами выезд и поднявшаяся вода превратили это место в настоящее болото. Животное по брюхо увязло в грязной илистой жиже. Тщетно пытался Арсений вытянуть лошадь на твёрдое место, натянувшаяся, как струна узда только доставляла ей страдание.

«Распрячь коня и бросить телегу с рудой?! – пронеслось у него в голове. – Но что он скажет начальству? Чем покроет убытки?»

– Игнатий, помоги! – что есть мочи заорал Арсений.

– Ишь чего захотел! Забрался в эту трясину, так выбирайся как знаешь, – злорадно пробурчал себе под нос Игнат.

Заскрипевши, обломилась не выдержавшая нагрузки ось, и телега с грузом завалилась набок.

– Люди!!! – истошно завопил возница, видя, как конь, пытаясь вытащить поломанную телегу, всё глубже увязает в этом месиве. – Подмогните, не дайте животине погибнуть!..

Из крайнего дома деревни выбежал взлохмаченный парень, вскочил на неоседланную лошадь и галопом помчался к речной переправе.

– Бросай телегу! Не то коня угробишь! – ещё с берега заорал он.

На всём скаку, поднимая тучи брызг, парень мигом добрался до Арсения.

Бедное животное, выбившись из сил, уже не сопротивлялось своей горькой участи.

– А-а!!! Пропади она пропадом эта руда вместе с телегой! – заорал Арсений и, утопая выше пояса, кинулся распрягать лошадь. Вдвоём с парнем они освободили животное от тяжёлого груза и общими усилиями помогли лошади выбраться на твёрдое место.

– Ну вот, теперь можно ехать, – запрыгнул в телегу Игнат.

Подъехав к броду, и подгоняя коня, он двинулся через переправу.

– Бери правее! – закричал ему деревенский, показывая подходящее для проезда место. – А я подмогну тебе на берег выехать.

Выбравшись на твёрдую землю, Игнат подошёл к сидевшему в горестном раздумье Арсению и, сокрушённо качая головой, громко запричитал:

– Ой, беда-то кака случилася! А я-то маленько запоздал… Кинулся было кузнеца искать, да как услыхал твой зов, так сломя голову назад.

– Да толку теперь об этом говорить! Телегу уже не вытащишь, и груз, вон, в реку вывалился, – горестно кивнул Арсений на торчавшие из воды оглобли. – Благодарность Богу да этому пареньку за то, что лошадёнку вызволил… Ты хоть скажи, как тебя кличут? – повернулся он к местному.

– Егоркой… – бойко ответил паренёк. – А с телегой мы тебе подсобим, счас мужиков соберу, – лихо запрыгнув на коня, пообещал Егорка.

Вскоре из деревни показались четверо верховых.

– Ну, что, мужики, давай верёвками оглобли зацепим да четырьмя лошадьми потянем, – скомандовал хриплым басом невысокий мужичок, сбрасывая наземь смотанные верёвки.

– Я мигом! – схватил конец Арсений.

– Да куды ты! Сиди уже… Глянь-ка, как ухайдакался. Петрован, хватай верёвки да за оглобли привяжи, – крикнул хрипловатый долговязому мужику, присевшему рядом с Арсением.

– Это я враз!.. – спохватился тот и, пробравшись к возу, ловко привязал оглобли.

– Тяни! – крикнул он.

Верёвки натянулись, и заскрипевшая телега медленно стала вылазить из грязи.

– Пошла!.. Ещё чуток!.. – кричал с берега мужичок.

– Ты вот что… – подошёл к Арсению Егорка, – давай-ка до нас. Куды такой мокрый да грязный, так и захворать недолго. Баню истопим да бабы твою одёжу состирнут, и телегу починим – вон, Никифор быстро всё изладит, – кивнул паренёк на командовавшего невысокого мужичонку. – Он у нас в Буранове первый мастеровой.

– Да неловко как-то мне… Нечем с вами рассчитаться, в дороге весь поиздержался, – развёл руками Арсений.

– А мы с тебя ничего и не просим, – ответил ему Никифор. – Господь воздаст… – добавил он.

– Ну, вы тута давайте, кумекайте, а я задёрживаться не буду, – подал голос Игнат, в уверенности, что все трудности позади.

– «К ночи, поди, до дому доберусь», – подстегнул он коня, довольный, что всё так удачно сложилось…

Приехавшего без груза Арсения ожидало сильное недовольство начальства. Приказчик даже слушать не захотел его объяснений.

– Выплатишь мне вдвойне за руду… – кричал он, потрясая маленьким волосатым кулачком. – Это же надо – пустому вернуться!.. Ишь, бездорожица ему помешала – утопил короб с рудой… А как же другие доехали – и ничего?!

– Помилуй, ваше благородие, откель мне такие деньги взять, – взмолился Арсений.

– Где взять, говоришь?.. – прищурил глаза приказчик. – А вон, лошадёнка-то у тебя ладная. Вот и приведёшь её завтра в заводску конюшню, – самодовольно растянул он в улыбке пухлые женские губы.

– Да куды ж я без лошади?! – упав на колени, воскликнул Арсений. – Ведь хлебушко садить пора приходит – как же пахать без коня?!.. Да и один он у нас кормилец-то!

– Ничего, на себе вспашете, – отвернулся приказчик, давая понять, что разговор окончен.

Арсений вскочил, кровь бросилась ему в лицо:

– Нет, погодь!.. – положил он тяжёлую руку на его плечо. – Да у меня одни бабы в семье: девкам ещё шестнадцати нету, а жена ногами мается. Это что же – я на их пахать буду?! – с блеснувшими от гнева глазами произнёс возчик.

– А ты их цугом⁹ запряги, – довольный своей шуткой, прыснул в рыжие усы приказчик.

– Ах вот как?! – вскрикнул Арсений. – Значит, цугом, говоришь?! – яростно вращая глазами, приподнял он за грудки шутника.

– Караульный!.. Убивают!.. – закатив белёсые глазки, прохрипел приказчик.

Сей же час подскочившие двое дюжих служивых повалили Арсения на землю.

– В карцер его! – залившись краской ярости, завопил приказчик. – Это как же ты, собака, на государева служащего руку посмел поднять!..

Рассудив, что рабочих для завода не хватает, начальство распорядилось всыпать Арсению пятьдесят плетей, забрать лошадь, а самого отправить с приказными на выжиг угля.

Каждый день отмахивал он семь вёрст в сосновый бор на реке Барнаулке, где отрабатывающие подушный оклад крестьяне из разных уездов Колывано-Воскресенской губернии валили лес, складывали в кучи брёвна, одерняли, осыпали и выжигали уголь для барнаульского завода…

Тяжкая работа к концу дня валила с ног – сил уже не было идти назад, и Арсений располагался на ночь с товарищами, где у жаркого костра за кружкой вина каждый делился о своих невзгодах. Так мало-помалу пристрастился он к чарке, плюнул на пошедшую наперекосяк жизнь и уже редко заявлялся домой.

Вино и довело его до того, что жена, намаявшись от пьянства и побоев мужа, забрала детей и уехала в деревню к матери. А Арсений пропил всё, что можно, запустил хозяйство и перебивался случайными заработками, а иногда и воровством…

Игнатий тряхнул головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания, и уверенно поднялся на крыльцо. Открыв дверь, он очутился в душной и грязной горнице. За грубо отёсанным столом, покрытым рваной скатёркой, сидел Арсений и какой-то незнакомый Игнатию человек с грязным и опухшим лицом, мало чем отличающимся от лица хозяина. На столе возвышался почти осушенный штоф хлебного вина, вокруг которого была расставлена простецкая закуска.

– А-а-а, Игнат – проходи! – пропитым голосом радостно отозвался хозяин.

– Давненько ты у меня не был. Забываешь старого сотоварища. Все отвернулись от меня: жена Ефросинья бросила и детей увела, бывшие дружки стороной обходят… Вот только Пахом не забывает, – укоризненно взглянул на гостя Арсений.

– Да вот, в экспедиции по горам промотался – будь она неладна, – оправдался Игнат.

– А чего ж так?!.. – уставил на него запухшие глаза собутыльник Арсения. – Что, не по нутру пришлось?! – наклонив голову иронически хохотнул он.

– Ну что ты, Пахом, к человеку пристал, – осадил его хозяин. – Налей-ка лучше гостю… Давай к столу, чего у порога топчешься, – кивнул он Игнату.

Игнатий с кривой улыбкой подошёл ближе и вытащив из-за пазухи штоф хлебного вина, водрузил посередине стола.

– Ого!.. – крякнул Пахом. – Давай-ка, за знакомство, – взяв принесённый гостем штоф, разлил он на троих. Игнат пододвинул поближе стул и подняв кружку, махом осушил до дна.