Kitobni o'qish: «Каменские элегии. Изборник»

«Каменские элегии» – некий абсолютный метафизический «запредел» – страшный и благостный одновременно, когда емкость, плотность, густота поэтического образа оборачивается такой разряженностью интонации, «голосового воздуха», что при чтении (я бы даже сказал – при вдыхании текста) буквально перехватывает горло. Проще говоря, в «Элегиях» мы сталкиваемся с чистым «веществом поэзии», с таинственной и чудесной ее субстанцией – отфильтрованной от всего поверхностного, наносного, тленного.

Константин Комаров (журнал «Урал»)

Стоицизм, с которым этот поэт встает вплотную к тому, от чего поэзией обычно защищаются, восхищает. Поэтический дар здесь – не щит Ахилла, но микро- и телескоп для беспримерного исследования, по ходу которого выдаются теоремы с доказательствами всего сущего и кажущегося, а то и с неожиданными обнаружениями…

Анна Кузнецова (журнал «Арион»)

Мир «Каменских элегий» – мир «ужаса красоты», мир Вальсингама, стоящего у «самой бездны на краю», мир «бездны воздуха».

Татьяна Снигирева (из книги о Ю. Казарине)

Стихотворения Юрия Казарина не современны. Ошеломляющая видимость внутреннего при известной простоте (даже однообразии) его поэтического языка – это и его заслуга, и его одиночество. Точно так «наивная» икона, писанная румынским богомазом на стекле, утверждает в нас большую глубину, чем бесконечные мадонны классического искусства.

Владимир Титов (журнал «Сибирские огни»)

Утверждаю со всей ответственностью: Юрий Казарин есть Большой Поэт. Даже странно: такого уровня работы должны звучать во всем ареале русской поэзии, а знаем их главным образом мы, литературные люди на Среднем Урале. Может быть, такой изворот судьбы не случаен. Может быть, поэзия Казарина испытывается молчанием, отлеживается про запас, чтобы потом оказаться востребованной – потом, когда без таких стихов, устанавливающих связи между коренными категориями человеческого бытия, станет уже невозможно жить и дышать.

Ольга Славникова (писатель)

Поэзия Казарина, в сущности, созерцательная, и казаринская мощная, порой мрачноватая энергия вернее всего воплощается в жадности слуха и зрения, в ярости узнавания, то есть поименования, в неистовстве метафор, ибо метафора – всегда мост в самом неожиданном месте.

Майя Никулина (поэт)

Стихи Казарина отверзают перед тобой такие пустотности бытия, которые невозможно наполнить и в которых, очевидно, живет лишь сам Бог. Постоянный сопутник и собеседник поэта. Мир, который открывается стихами Казарина, это мир природы и погоды, языка и речи, человека и красоты, от которой перехватывает горло.

Елена Созина (профессор, Уральский университет)

Читать стихи Юрия Казарина, замечательного русского поэта, живущего в Екатеринбурге, – труд, и возможно, не легчайший чем сочинять их. Зато и результат уникален и ценен. Отношение вещного мира с языком в этих стихах – кровно родственные, и подобно кровно родственным у человека —

попеременно, а то и одновременно, сладостны и взаимно мучительны.

Аркадий Застырец (поэт)

Читая «Каменские элегии» Юрия Казарина, я вспоминал о том, что оставление родных мест у славян было серьезным грехом, заслуживающим чуть ли не смертной кары, и, хотя в наше расслабленное время обычай кажется чрезмерностью, он по-прежнему имеет смысл. Ты обретаешь право запредельного и властного голоса, если стоишь на земле, в которой лежат кости твоих предков. Иначе – ты проходимец, случайный человек, лишенный ответственности и не заслуживающий внимания. Казарин соблазнам рассеяния не предался, поисками лучшей доли пренебрег, оставшись у «отеческих гробов», справедливо полагая, что отсюда он имеет право говорить «с последней прямотой». Он выбрал свой «азиатский дом с воротами в Европу и огород с простором на Сибирь», деревню Каменку, равную России и всему космосу. Именно отсюда он воссоздает пространство, которое всем знакомо и о котором все тоскуют: несбывшееся детство, несбывшуюся страну, которая уже не время и не место, а – часть человека, часто – неощутимая и недосягаемая часть. У Казарина эта страна большая, такая большая, что не поспоришь. У него «глаза от России болят» – не потому, что смотреть больно, а потому, что смотреть много. Еще больше он говорит о другой стране – Небесной, воспринятой им через глину, снег, опавшие листья, через земные предметы жизни. «Я земля, я из глины весь, я давно похоронен здесь». Поэзия – приуготовление к иному существованию, подготовка души к освобождению – и в этой метафизической работе Казарину нет равных – здесь неважно в насколько «созвучной среде» звучит твое слово, поскольку оно будет неминуемо услышано теми, кто тоже пытается осмыслить свою жизнь, ищет ответы на общие бытийные вопросы. Фигура Юрия Казарина на фоне уходящих в забвение «новаторов» и перестроечных назначенцев от поэзии смотрится все монументальней и четче, а его имя со спокойной уверенностью обретает место в нашей культуре.

Вадим Месяц ("Русский Гулливер")

1. Из первой книги

«Ворохнётся в окне ветка…»

 
Ворохнётся в окне ветка.
Я бываю с тобой редко
на земле. Чаще в дереве, в небе
я брожу, позабыв о хлебе,
о себе, о погоде, или
пропадаю в речном иле,
сквозь высокую воду пройдя
без дождя.
Потеряю в паденье лицо, руки,
стану частью твоей округи,
на окне твоём отпечатки
пальцев выставлю в Рождество:
тополь в инее, как в перчатке,
если палкой не бить его…
 

«Неба всё больше, мало…»

 
Неба всё больше, мало
суши осталось, тверди.
Жизнь наконец совпала
с тем, что коснется смерти.
 
 
Снег и земля друг другу —
в лоб, в мозжечок метели:
кажется, что по кругу,
в сердце – на самом деле.
 
 
Все-таки скорость взгляда —
это не скорость птицы,
а намерзанье сада
на острие ресницы.
 
 
Медленный взгляд оттуда,
где умирают звуки,
где происходит чудо
прямо из этой муки.
 

«На читку воздуха едва ли…»

Е.

 
На читку воздуха едва ли
мне хватит этих смертных уст:
откроешь фолиант рояля —
он пыльной музыкою пуст.
 
 
Он как раскрытое жилище,
чердак, где плакала метла,
как снегопад и пепелище,
не выгоревшее дотла.
 
 
Как дом, не купленный в деревне,
где ночью рвутся провода
с душой, готовой к перемене
не мест, а места навсегда.
 

«В пепельнице окурок…»

 
В пепельнице окурок,
в небе кусок луны.
Тысячу слов, придурок,
вытянешь из стены.
 
 
Спи, говорю, покуда
счастья на свете нет:
значит, иное чудо
мучает этот свет.
 

«Отвернувшись к стене…»

Л. К.

 
Отвернувшись к стене,
чтобы прямо сказать стране:
ненавижу тебя, но не
умирай, оставайся во мне,
словно небо, растущее вне
понимания неба; в вине
не тони, не куражься в огне
стужи, ужаса и, к стене,
но с другой стороны – в окне —
отвернувшись, прижмись ко мне.
 

«Глазам хватает неба и земли…»

В. Б.

 
Глазам хватает неба и земли:
посмотришь вдаль – и плачешь там, в дали.
Прошли по берегу коровы,
оставив в пестрой наготе
себя гравюрой на воде:
вода из неба гнет подковы
для первых заморозков, где
опавших волн сухая лепка
уже идет секунды три,
и пахнет снег, как божья кепка,
наверно, пахнет изнутри.
 

«Утки летят на восток…»

 
Утки летят на восток,
изображая кусок
времени, наискосок
от бесконечного света,
озера, ока, поэта,
выстрелившего из лета
осени в правый висок.
 
 
Уток, наверно, с пяток,
а присмотреться – четыре
выгнулись, как локоток
 
 
музы, которая в срок
держит последний урок
на леденеющей лире…
 

«Дурачок, дурачок…»

 
Дурачок, дурачок,
отпусти домой зрачок
с неба семидонного,
людям похоронного,
или неба сродного,
для любви пригодного,
неба золотого,
как большое слово
с буковкой бу-бу,
с молнией во лбу
да с душой-обузой,
с птичкой белопузой —
ласточка пять раз
поцелует глаз,
ясный, бестолковый,
к темноте готовый,
коли белый свет
съели на обед…
 

«Сухая гроза – что в завязке алкаш…»

 
Сухая гроза – что в завязке алкаш.
С утра обезвожены поры позора.
Рыданье подробно, как горный пейзаж,
увязший в кириллице, где карандаш,
себя истирая в леса и озера,
иную грозу помещает в шалаш
на вечную вязку то мысли, то взора —
в безумие неба, в морщины узора
и в глухонемое мычание хора,
когда за слезу все на свете отдашь.
 

«Птицы – в прошлое, в лето, на юг…»

 
Птицы – в прошлое, в лето, на юг,
а листва, отбиваясь от рук
и ветвей, на единственный круг
отрывается перед ночлегом
между голой землею и снегом.
 
 
В легком солнце замешкался дрозд —
взятки глаз ослепительно гладки,
и дыханья шальные лошадки
распускают по воздуху хвост.
По ночам выпадают осадки
в виде звезд…