Kitobni o'qish: «Шуга»

Shrift:

* * *

Шуга

Вдоль берегов идёт шуга.
Вдоль берегов идём и мы.
И это значит – два шага
Земле осталось до зимы.
Зима найдёт нас поутру
И встретит будто невзначай,
Присядет к нашему костру,
А мы заварим крепкий чай.
И не оглянемся уже,
Всё лету прошлому простив,
На этом снежном рубеже
В себе рубеж переступив.
А по берёзовым листам
Ударят заморозки влёт.
Потом настанет ледостав,
Настынет в заберегах лёд.
И так нам жить: любить снега
И не просить тепла взаймы.
Шуга идёт, и два шага
Земле осталось до зимы.

«Уже изобретён велосипед…»

Уже изобретён велосипед.
Уже приобретён в универмаге.
Со странным чувством страха и отваги
В седло садится мальчик. И вослед
Ему кричат товарищи: «Крути,
Крути!..» Но солнце путается в спицах,
А руль никак не выберет пути –
И мальчик падает. И вновь садится!
Из-под веснушек – и беда, и боль.
Друзья, орите вслед ему, орите!
Нас только скорость держит на орбите,
Крути педали, маленький, изволь.
Крути, крути, – пусть наслезит глаза
Шершавый ветер. Важно – скорость выжать,
И ритм принять, и всей душою выжить.
Крути, не нажимай на тормоза!

«Мы шли сквозь лес. Работы полевые…»

Н. Торопову

Мы шли сквозь лес. Работы полевые
До блеска раскатали колею.
У леса и у поля на краю
Я ощутил вкус времени впервые.

И замер – будто с книгою в руке,
И прочитал, раскрыв на серединке:
К земле снижались быстрые снежинки,
Светился мокрый лист на сапоге.

Спешил октябрь заполонить пространство.
Студент-подросток в куртке до колен,
Я уловил простое постоянство
В круговращенье этих перемен.

Был тот же день – но явственней и шире,
И было трудно осознать вполне,
Что в этом повторяющемся мире
Уж никогда не повториться мне!

Шли обнажённым полем. Из-под ног
Катились клубни бело-голубые.
Железно-кислый, на губах, впервые, –
Вкус времени был внятен и жесток…

О высшей математике

Математик дедушка Сокольский:
– С вами мы ровесники, – сказал.
И, хотя вопрос довольно скользкий,
Очень быстро это доказал.

Непростую объясняя тему,
Может, претендуя на почин,
Жизнь свою и нашу свёл в систему
Бесконечно малых величин.

Выстроил каракулей цепочку,
А когда расчёты завершил,
Знак «равно» поставил, после – точку, –
Так, что мел в кусочки раскрошил.

Говорил он: – Юноши, поверьте! –
И в его глазах смеялся бес.
Вышло: мы равны до самой смерти
В высшей математике чудес.

По-его и вышло, как ни странно.
Как ни странно, так тому и быть.
Повторял Сокольский неустанно:
– Надо математику любить!

Поднимал он палец, как указку.
Вот такие, стало быть, дела:
Мы тогда решили – это сказка.
Это только присказка была.

Художник

Не акварелью и не маслом –
Мальчишка кровью холст измазал.
С мольберта, обретая тело,
Девчонка грустная смотрела.

Был холст – как хрупкое растение,
И был мальчишка этот мал,
Стояли сверстники растерянно,
Он сам растерянный стоял.

О, страстность тяги к начинанию,
Исканий вечная стезя.
Был этот холст таким нечаянным,
Таким, что искренней нельзя!

Руководитель изостудии
Мазилу ласково журил.
Со стен великие, как судьи,
Портретно сгрудились в жюри.

1966

В марте

Теряю суть, как высоту.
Теряю пульс авиалиний,
Рву воротник и аварийно
Катапультируюсь в весну!

И не кощунствую, не каюсь,
И с сигаретою в руке –
Осипшим сердцем прикасаюсь
К вечерней уличной реке.

Струится музыка транзисторов
Сквозь гаснущие голоса.
И воспалённо, и пронзительно
Текут троллейбусов глаза.

И снова в ясность мира верю я…
Но, прозвонив начало дня,
В пружину втиснутое время
Назавтра выстрелит в меня…

1968

«Я понимаю, я понимаю…»

Я понимаю, я понимаю,
Не бесконечна моя прямая.
Аэродромы не принимают.
Я понимаю, я понимаю.
Меня налогами облагает
Земля,
закрытая облаками…
Налог за крылья. Налог за юность.
За снег в берёзах. За дождь в июне.
Лицо пылает, как от пощёчин,
А я не пла́чу, плачу́ по счёту!
За пожеланье попутных ветров.
За ожиданье моих приветов.
За верность песням, что петы стоя.
Плачу отчаянно
высотою…
И понимаю: ведь я не птица,
Вдруг недостанет, чем расплатиться?

Апрельский дождь

Ещё не выяснились сроки.
Полупрозрачные леса
Спросонья всасывали соки,
Вникали в птичьи голоса.

Ещё держался снег вчерашний,
Овражной глубью взятый в плен.
Дождь начался: апрельский, зряшный
Для этих робких перемен.

Он шёл весь день, всё ждал с ответом,
Темнел, от нетерпенья злой,
И к вечеру запахло летом –
Травой и чёрною землёй.

Томилась в нём взрывная сила
Той плотности и чистоты,
Что на глазах переходила
В берёз зелёные листы.

Пригород

Асфальт уже сухой. Но сочен –
Дразня полдневный полузной –
Прикатанный повдоль обочин
Остаток грязно-ледяной.

Полно оттаявшего сора.
И на внезапный проблеск трав
Ярится пёс из-за забора,
На лапы задние привстав.

У автостанции – скамейка,
Весной на ней во все года
Подростков гомонит семейка,
Не отъезжая никуда.

Весёлый день – как новый глобус,
По большей части голубой.
И подбегающий автобус
Оранжевее, чем зимой.

«Пора снимать с гвоздей велосипед…»

Пора снимать с гвоздей велосипед,
Пора из полутёмных коридоров
Его, шального, вывести на свет,
На лестнице придерживая норов;
Неповторимый замышляя путь,
Неистово орудуя насосом,
Весенний воздух в камеры вдохнуть,
Придирчиво притронуться к колёсам –
И долгих дней разматывая нить,
Привет прощальный посылая снегу,
Толкнуть педаль, вскочить в седло с разбегу,
К рулю пригнуться и звонить, звонить!..

Черёмуха

Под невысокою горою,
У речки на краю полей
Средь трёх столетних тополей
Черёмуха цветёт весною.

Мне жаль судьбы её печальной:
Ведь ягоды с ветвей густых
Сорвёт лишь человек случайный
Да птицы склёвывают их.

Ах, сколько утекло воды.
Смывает время помаленьку
Иль хуторка, иль деревеньки
Едва заметные следы.

На зов души из года в год
Я прихожу сюда послушно:
Здесь так настойчиво, так душно
Весной черёмуха цветёт.

Запретная зона

Солдат поставлен на пост,
Он мелочь заметит каждую.
Солдат охраняет мост,
Стратегический, важный.

День, жарою измученный,
Наполнен кузнечиков звоном.
Проволока. Колючая.
«Стой! Запретная зона!»

Надпись дожди повысекли,
Отметили ржавчиной годы.
А прямо за зоной высится,
Раскинув громады, город.

Зоне давно бы на пенсию!
Давно бы на пенсию войнам!
А город домами пенится
И катит улицы-волны.

Ржавеет колючая изгородь…
И дети с соседней улицы
Подходят к зоне и издали
Всё смотрят на мост и хмурятся.

О нет, они не шпионы!
Но что ты с ними поделаешь,
Если в запретной зоне
Ромашки самые белые.

Там васильки особенные,
Кашки – такие грузные!
И о букетах несобранных
Девчонки вздыхают с грустью.

Мальчишки, а взгляд их – лезвие! –
Вприщур глядят на солдата,
Они по-пластунски лезут
И рвут цветы воровато.

Девчонки на них, окаянных,
Взирают со страхом восторженным.
Но всё заметит охранник,
Ему заметить положено:

– А ну, убирайтесь, дети! –
Кричит и рукою машет…
На штык у него надета
Ромашка.

1962

У костра

Огонь постукивал по лесинам,
Как белка, прыгал с ветки на ветку
И цепкой хваткой своей рысиной
Ломал и крючил их зло и метко.

Метался круг неровного света,
Скакал по лицам, – и вдруг блистали,
Как будто плавились в свете этом,
Глаза – по капле горячей стали.

Сплетались вокруг причудливо тени,
И было всем хорошо и тесно,
И где-то рядом кружила темень,
И пламя в губы лизало песню.

1964

Другу

Виталию Васьковскому

Ладонями глаза накрой.
Ты помнишь, в детстве так бывало:
Нам жизнь коленки разбивала
И лбы царапала нам в кровь.

А мама ахала: «Мой мальчик!..»
А ты играл мячом своим,
Катился по земле твой мячик,
И ты бежал, бежал за ним.

Мы чтили мяч, не чтили кукол.
Земля и мяч – они круглы,
Но на пути встречался угол –
И мы таранили углы!

Сидишь, окурок теребя,
Ты по-мальчишески не робок.
Крутою жизнью в подбородок
Сегодня стукнуло тебя.

А мы спешим, – и скачет мячик,
И где-то угол зашибёт…
И через все года: «Мой мальчик,
Терпи, до свадьбы заживёт!»

1965

Рассказань

Расскажи мне сказку,
деревня Рассказань.
Очень прошу тебя рассказать.
Ты ветрами-вьюгами
Её мне напой.
Босиком стану я
на холодный пол
Да в окошко лунное посмотрю,
Папироску горькую посмолю.
Снегом некатанным
Тебя занесло,
Ветром негаданным
К тебе меня занесло.
Мне снега глубокие
на грудь положи,
Как друзья далёкие живут,
расскажи.
Пьют ли за меня ещё
Хмель-вино?
Я в родимом городе
не бывал давно.
Там в высоком тереме
Жила княжна,
Может, уж теперь она
Чья жена?
Аль меня, царевича, ждёт-пождёт,
Пишет письма долгие,
Напишет – пожжёт?
Ты мне в сказке сказывай
Всё как есть,
Я не прогневаюсь на худую весть.
Только, может быть,
чуть-чуть загрущу,
Только, может быть, губу закушу.
А ещё, пожалуйста, дай ответ:
Добрый я молодец
Или нет?

1966

«Ветер светлые ветви полощет…»

Ветер светлые ветви полощет.
Накренился апрель к рубежу.
Я сюда, как на Красную площадь,
По просохшей тропе прихожу.

Попрощаться и – в путь. До свиданья!..
На просторный берёзовый лес
Опадает озноб ожиданья
С колокольни высоких небес.

Средь стволов замираю покорно –
Всё отчётливей слышится мне:
Набухают корявые корни
В материнской сырой глубине.

И в висках отзываясь со звоном –
Знать, и вправду исполнился срок, –
К учащённому сердцу – озоном
Подступает берёзовый сок.

И меня над бескрайней и милой,
Что бессмертными нас родила,
Подымает прихлынувшей силой,
Как подъёмною силой крыла!

Высота набегает полого,
И на взмахе крепчает рука…
И дорога моя от порога,
Словно облачко в небе, легка.

«Мы проснулись в минуту одну…»

Мы проснулись в минуту одну
На краю у лесного оврага,
Где глубин отворённая влага –
По студёному, тёмному дну.

Ярь живицы, дурман земляники…
И, срываясь меж сосен в пролом,
По лицу беспокойные блики
Задевают прозрачным крылом.

Для единственной юной любви
Вновь июль повторился на свете –
В колошенье, смешенье, жар-цвете,
С первобытною мукой в крови!

И услышали слитный язык
Птиц, ручьёв и соснового леса:
Будто с памяти спала завеса
На один оглушительный миг!

Родник

Травы сохнут, пахнут пряно,
Спелой ягодой маня.
Родниковая поляна
Приголубила меня.

Под травою безголосо
К тишине земли приник
Не открытый до покоса,
Новорожденный родник.

Выбивается наружу
В грозовой июньский зной
Переливчатая стужа
Из глубинной кладовой.

Полноводных рек не стоит,
Но, насколько хватит дня,
Не кончается и по́ит
Небо, поле и меня.

Осень в Смолино

А когда в пожелтевших березняках
Ветер задул, загудел, засвистал,
Мы вышли к оврагу, и с глазами враспах
Отряд над обрывом встал.

Молча скинули рюкзаки
И выпрямили тела
Над каменным руслом былой реки,
Река давно утекла.

Нам было такое увидеть дано! –
Пронзило и бросило в дрожь:
Взметаясь до неба, на жёлтое дно
Сыпался жёлтый дождь.

Томилось чувство – выше любви;
Тоска… – но ясней тоски!
Осень летела. Хочешь, лови
И складывай в туески.

Кончилась осень, как взмах руки,
Легла прозрачней стекла
По древнему руслу былой реки,
Которая утекла…