Kitobni o'qish: «Луч знаний»

Глава 1. Университет

Нашей главной мечтой был открытый космос. Мы стремились к этому с той самой поры, как только начали что-то понимать в жизни, лет с четырнадцати. Далекий бескрайний космос манил нас, причем восхищали нас именно расстояния. Они были такими огромными, что трудно было себе их представить. Космические объекты поражали нас своим безмолвным величием. Они были яркие, мерцающие и совершенные. В четырнадцать лет мы начали осязать границы собственной личности, мы часто размышляли о смысле жизни и о собственных перспективах. Многое здесь на Земле было для нас непонятно, скрыто. Мы трудно ориентировались в том, что было рядом, на расстоянии вытянутой руки. Космос, напротив, был строг прозрачен и предсказуем. Еще мы точно знали, что космос для людей молодых по причине огромных расстояний, на преодоление которых может уйти треть, а то и пол жизни. Космос это для нас, так думали мы, и как оказалось впоследствии, были правы.

В общем и целом вся наша жизнь подчинялась университетским правилам. Везде были камеры и микрофоны, но мы воспринимали эту среду как должное, потому что не знали другой жизни. Нам говорили, что мы под присмотром, что это необходимо для определения модели поведения учащихся и индивидуальных настроек программы обучения. Еще это необходимо для безопасности, потому что неприятные моменты иногда случались. Лекций, семинаров, коллоквиумов было так много, что свободного времени у нас почти не оставалось. Мы хорошо понимали, что главное в нашей жизни это знания, потому стремились к ним искренне. Знания приближали нас к космосу. Это трудно объяснить, но это так. Хотя бы потому, что с каждым новым курсом мы поднимались на следующий этаж нашего университетского здания, то есть становились не только умнее, но и выше над землей, а значит ближе к звездам. На самом верху здания университета находился купол обсерватории с мощными телескопами и музеем оптики. Это было святое для нас место. Мы часто пропадали там, с восхищением разглядывая звезды и планеты, причем могли это делать часами, так они нас завораживали. У каждого из нас в бескрайнем космосе был свой излюбленный уголок. Наши головы забитые формулами, теоремами, законами гравитации вдруг прояснялись. Сухие расчеты небесной механики, астрометрии, астрофизики выходили на программно бессознательный уровень. Знания, заложенные в нас, оживали, превращались в совершенный инструмент анализа. За долю секунды мы просчитывали в уме траекторию любого небесного тела и выстраивали точнейшие параметры космических перемещений. Космос был живым, понятным, доступным и главное открытым. Наши головы выстраивали маршрут, пока глаза любовались вспышками плазмы звезд, вглядывались в атмосферу далеких планет, рассматривали кратеры на поверхности. Своим совершенством это было похоже на симфонию. Это было не просто созерцание, это было путешествие. Именно знания подталкивали нас к неизбежной мысли о космосе, как о единственно возможном будущем.

Конечно, существовал и более прозаичный сценарий, можно остаться работать здесь в университете. Университету, как любому большому зданию нужны уборщики, охранники, инженеры, чтобы менять фильтры очистных установок и следить за работой насосов, качающих воду и воздух. Можно пойти работать в теплицу или на ферму. Можно стать, перевозчиком, или геологом. В конце концов, можно стать преподавателем и учить студентов. Но все это представляется нам очень скучным, особенно когда тебе четырнадцать лет.

Мы повзрослели, у нас теперь один вожатый, молодой, ему девятнадцать лет. Он еще продолжает учебу в университете и собирается поступать в аспирантуру. Это желание кажется нам странным, ведь он еще слишком молод, чтобы оставить мечту об открытом космосе. Недавно мы узнали, что у нашего вожатого есть мать и что она работает секретарем в деканате. Мы относимся к этому с большим недоверием, так как никто из нас не знает своих родителей. Многие уверены, что родителей вообще нет, что детей выращивают на питательных средах в специальных сосудах. Но некоторые, в основном это были девушки, говорили, что дети рождаются биологическим путем и их забирают у матерей сразу после рождения и разлучают навсегда. Раньше, дескать, случались подобные вещи, когда мать, повинуясь древнему инстинкту, находила свое дитя, но это всегда порождало много неприятностей. Считается, что это грубый просчет в системе безопасности. Сейчас подобные случаи исключены. С другой стороны мы понимаем, что если у нашего вожатого и правда есть мать, то тогда становится понятным его желание остаться работать в университете, потому что существуют родственные узы, о которых мы имеем очень приблизительное представление. Эти узы связывают их вместе и, скорее всего мать не хочет, чтобы ее сын улетал в космос навсегда, она хочет оставить его здесь рядом с собой.

С нами училась высокая сутулая девочка с темными глазами. Она что-то узнала. Такое случается с нами, когда к нам приходит неожиданное знание. Тема рождения детей захватила ее полностью. Откуда она черпала информацию неизвестно, но на переменах вокруг нее собирались кольцом другие девочки и слушали ее словно загипнотизированные. Она делала страшные глаза и подробно рассказывала, как плод развивается внутриутробно и чтобы появиться на свет он должен родиться. Это биологическое откровение воспринималось как пережиток прошлого доставшийся нам от дикой природы, это пугало, жизнь лишалась части красок и надежд. Страх этот был того же происхождения, что и страх биологической смерти, что всегда долго и болезненно переживается в юности в период становления человеческого духа. Хорошо, что от смерти мы были защищены прививкой космоса. Потом эта девочка исчезла, и наш вожатый сказал, что ее перевели на следующий этаж. Так всегда поступали с теми, кто слишком хорошо учится и опережает своих сверстников в развитии. Мы оказались на следующем этаже только к началу следующего учебного года, когда большинству из нас стукнуло пятнадцать.

На новом этаже было много незнакомых лиц и новый вожатый. Это был крепкий коренастый парень в спортивном костюме с нашитыми по бокам полосками с черными, сросшимися бровями. Все свободное время он посвящал силовым упражнениям. Вожатый был повернут на физподготове, потому мы по нескольку раз в день упражнялись в спортзале и к концу года заметно окрепли. При встрече он сразу сказал нам, что мы все олухи и рассказал историю из жизни кротов, как они живут под землей, питаясь червями и личинками, но иногда высовываются на поверхность, чтобы пошевелить усами. Это был подвох. Вероятно крот хотел пить и выходил на поверхность чтобы напиться воды. Вряд ли животным может двигать желание пошевелить усами на воздухе. Просто вожатый видел нашу привычку задирать голову вверх, едва на небе зажигались звезды. Случались редкие ночи, когда можно было видеть звезды невооруженным глазом. В основном небо было серым и непроницаемым. Мы не упускали такой возможности. Мы бежали в обсерваторию, а наш вожатый сердился, он хотел, чтобы мы ночью спали, он считал, что режим и физические упражнения это важные составляющие одного процесса. В нас бурлила кровь, нам хотелось перспективы, хотелось смотреть в будущее, какими бы уставшими мы ни были. Мы просто садились на пол под прозрачным куполом обсерватории и смотрели на звезды. В космосе у каждого из нас был свой любимый уголок, который мы считали своим домом. Мы много мечтали и рассказывали разные истории. Нам нравилась история про мореплавателей давних времен, когда корабли строили из дерева, а двигались они под парусами, используя силу ветра. Они находились в море месяцами. Моряки, утомленные затянувшимся путешествием, качкой, непогодой, однообразной едой, испепеляющим солнцем под конец хотели одного, увидеть долгожданный берег. Для этого выделялся специальный человек, он сидел в бочке на высокой мачте и просто смотрел вдаль, чтобы первым увидеть сушу. Мы могли понять чувства этих людей, возвращающихся домой. Мы представляли себе их потемневшие от загара лица, сухие морщины, спутавшиеся волосы, заскорузлую от соли одежду. Когда мы возвращались вожатый, если он не спал, спрашивал: «Где были кроты? Кроты рыли тоннели? – так он шутил над нами, он называл нас кротами. – Нет! Они выползали на поверхность из своей кротовины, чтобы попить воды? …Нет! …Пошевелить усами? Нет! Кроты смотрели на звезды!» Он хохотал, потому что кроты ничего не видели. Жили эти зверьки под землей и были слепы от рождения. Они рыли длинные тоннели, а лишний грунт выбрасывали на поверхность. Они создавали запасы на зиму. Они все время рыли и ели. «Жизнь надо принимать такой, какая она есть! – Поучал нас вожатый. – Важно усердие, вот усердие крота в том, что он заложник своего аппетита и среды обитания, он продолжает рыть и продолжает есть. Крот не способен видеть звезды, он никогда не узнает о том, что над его слепой усатой мордой раскинул свои необъятные просторы его величество космос».

В шестнадцать лет окрепшие мы переселились на следующий этаж. Нас стало меньше, в течение года некоторые студенты отсеивались, их переводили в другие учебные заведения, где программа обучения проще. Вся беда в том, что объем знаний неуклонно возрастал, и не все могли их усвоить. Наш новый вожатый был полковником в отставке и по совместительству преподавал ОБЖ в университете. Жил он с нами, как все предыдущие вожатые, но часто отлучался на пары, отчего мы были предоставлены сами себе. Он был повернут на скафандрах. Целый год он занимался тем, что читал нам лекции по устройству скафандра. Мы одевали и снимали скафандр на время по нескольку раз в день, моделировали всевозможные аварийные и внештатные ситуации и к концу года знали наизусть все четырнадцать слоев оболочки, каждый клапан, каждый проводок системы жизнеобеспечения в специальном рюкзаке за спиной. Знали, как устроен шлем и забрало с солнцезащитными фильтрами. Умели пользоваться перчатками, модулем управления, камерой, клапаном продувки и даже системой реактивного движения. Астронавты, как правило, соединяются со станцией тросом. Однако трос может отсоединиться, тогда небольшой реактивный двигатель позволит космонавту вернуться на корабль. «Главное, это знать свой ресурс!» – любил повторять полковник. Скафандр был тяжел, и наша физподготовка на прошлом курсе оказалась кстати. Еще мы лучше узнали, как устроен университет. Наше здание напоминало собой гигантский конус. Этажи были круглыми как блины и каждый следующий ярус был в диаметре меньше предыдущего. На последнем этаже находилась библиотека, а над библиотекой купол обсерватории. Между этажами в прозрачных шахтах сновали бесшумные лифты. Вожатый научил нас подключать кислород, для этого мы надевали скафандры и выходили на козырек своего яруса. Находиться снаружи без скафандра было запрещено. Баллон с кислородом подключался снаружи в специально оборудованном металлическом ящике, ключ от которого был только у вожатого. Нужно было перекрыть вентиль, открутить гайку штуцера, вынуть и откатить пустой баллон, затем в обратной последовательности установить заправленный баллон, проверить показания манометра и включить таймер. Пустые баллоны мы грузили на тележку и оставляли возле лифта. Воздух в университете фильтровался, излишки углекислоты удалялись наружу, а кислород добавлялся до нужной концентрации, потому он расходовался экономно.

Еще нам сказали, что корпус в котором мы живем не единственный, есть другие университеты. После того как мы освоили скафандры, нас стали привлекать на работу. Девочки работали в теплицах, мальчики выращивали сверчков на ферме. В теплицы и на ферму нас возил университетский автобус. Работали мы по четыре часа в день, не снимая скафандры. Однажды вожатый преподнес нам урок. Он отвел нас в сторону от дороги на пыльную обочину. Мы сошли с обочины вниз в низину, где клубился плотный туман. На поверхности скафандра появились мелкие капли конденсата. Вожатый поднял камень и прислонил его к влажной поверхности скафандра. Поверхность камня зашипела мелкими пузырьками, пошел сизый дымок. «Это для тех, кто захочет подышать воздухом! – услышали мы голос вожатого в шлемовых микрофонах. – Никогда и ни при каких условиях не вздумайте снимать шлем или поднимать забрало!» Он это сделал из лучших побуждений, чтобы предостеречь нас. В принципе у нас не было мысли подвергать свою жизнь опасности. Кругом дороги, на сколько хватало видимости, был один и тот же пейзаж, камни и серая пыль, кое-где торчали сиротливые черные кусты. На обратном пути в автобусе с одним студентом случилась истерика. Он метался по автобусу и бился шлемом о поручни. Он кричал, что Земля погибнет. Он имел ввиду жизнь на нашей планете. Хорошо, что с нами ехал Татарин. Нам пришлось схватить его и держать за руки и ноги до конца поездки. Сначала мы не могли понять кто это, потому что стекло скафандра у него запотело. Оказавшись в университете и сняв шлем, мы увидели, что это Мишка Градов, добряк и весельчак. «Земля погибнет!» – крикнул он и пошел к окну. Окна в университете состоят из сплошного и очень толстого стекла, которое невозможно открыть или разбить. Он начал биться головой в стекло и рассек себе лоб. Его снова скрутили и отправили в медпункт. Больше мы его не видели. Вожатый сказал, что его перевели на следующий этаж. С нами провели беседу и несколько внеплановых семинаров. Да, положение было катастрофическое. Мы узнали, что животный мир на планете давно исчез, растительность тоже практически полностью погибла, но современные технологии способны воссоздать все заново и над решением этой проблемы работает целая группа лучших ученых. Еще нам приоткрыли карты, сказали, что наш университет единственный в стране, дающий путевку в жизнь в виде космоса. А те, кто не в состоянии освоить программу уходят в другие университеты, где с мечтой о космосе можно попрощаться.

В библиотеке находился музей оптики, где можно было наглядно проследить всю историю наблюдений за небесными телами. Мы решились на отчаянный шаг, вынули из стенда старинную подзорную трубу и украдкой ночью рассматривали окрестности. Решиться на такое было трудно, но с нами был Татарин. Он спрятал трубу под матрац своей кровати и мы, пользуясь отсутствием вожатого все глаза проглядели через окна своего этажа. Кругом было одно и то же, камни и кусты и только в одном месте в один из ясных дней, когда туман рассеялся мы увидели ржавый прямоугольник указателя с облупившейся краской на покосившемся столбе, где под слоем пыли можно было прочитать р.Усмань. Мы разглядели куски бетона и асфальта оставшиеся от дороги и останки разрушенных придорожных домов. Нам удалось высмотреть еще один указатель с оставшимися буквами «…лово» Мы проследили русло реки по старой карте и нашли село Орлово в Воронежской области. Так мы узнали свое местоположение.

На следующий день нас застукали с подзорной трубой и хотя Татарин брал вину на себя, нас всех не дожидаясь конца года, перевели на следующий этаж. Там мы встретили Мишу Градова, рана на его лбу зажила, оставив после себя розовый, выступающий, словно приклеенный рубец. Выглядел он спокойным, правда иногда вздыхал и с сожалением глядел в окно.

На новом этаже случилось сразу два судьбоносных события. Я познакомился с Умником, его звали Паша и встретил Олю. У Умника было длинное треугольное веснушчатое лицо, выпуклый лоб, волосы на макушке торчали. Впереди было два крупных зуба не помещавшиеся под верхней губой. Я рассказал ему о причине нашего досрочно перевода, на что он весело рассмеялся и рассказал аналогичную историю. Оказалось, что они с соседнего университета. Они так же как и мы проявили излишнее любопытство, изучая окрестности. Только стырили они из музея оптики не подзорную трубу, а морской бинокль. Им удалось высмотреть ржавый указатель реки Хопер и руины села Губари.

– Странно, что нас перевели за то, что можно увидеть в окно, пусть даже с помощью бинокля, – удивлялся я.

– Нет, не за это!.. Просто мы привыкли быть слепыми котятами и верить тому, что говорят. А теперь у нас начали открываться глаза! – ответил Умник с уверенностью.

– И что в этом плохого?

– В программе обучения этого нет. Мы должны видеть то, что знаем, чему нас научили. Потому что наше знание первично, а наши объекты восприятия вторичны. Сначала знания, потом мир вокруг.

Я поначалу немного опешил, удивившись масштабу его мысли, но Умник сказал, что это общепринятая концепция мира, просто до нас это не доносят. Все написано в книгах, которыми завалены стеллажи университетской библиотеки.

– Я не совсем понял, почему знания первичны, а не вторичны?

– Знания о мире в целом это условность, хотя бы потому что мы сами их придумали …эти знания. Мир для нас субъективен, следовательно и наше знание несовершенно.

После этих слов я немного загрустил, но быстро нашел спасительный аргумент за который тут же ухватился.

– А как же космос? Мы смогли изучить космос!

– Так и есть! – нашелся Умник. – Наши знания просто необходимы для покорения космоса, хотя они и не совершенны, но вполне годятся, чтобы объяснить нашу субъективную картину мира. Понимаешь, наши знания тянутся к космосу, образуя мост, и если мы будем разглядывать то чему нас не учат, то можем пошатнуться и упасть с моста.