Kitobni o'qish: «Пушкин. Изнанка роковой интриги»

Какого роста был Пушкин, или Александр Сергеевич почти по Фрейду

Назойливая опечатка

Никто специально о росте «центрального», по выражению Ивана Тургенева, русского поэта еще не писал. «Пушкин был невысок», «Поэт был маленького роста», – встречаем то и дело в мемуарах его современников. Есть сравнения: «Перед конторкою, – увидел Пушкина первый раз Ксенофонт Полевой, – стоял человек, немного превышающий эту конторку, худощавый, с резкими морщинами на лице, с широкими бакенбардами, покрывавшими всю нижнюю часть его щек и подбородка, с тучею кудрявых волосов»¹. А какого именно роста он был? До нас дошли два указания современников, сделанные походя.

Первое оставил его младший брат Лев Сергеевич: «Пушкин был собою дурен, но лицо его было выразительно и одушевленно; ростом он был мал (в нем было с небольшим пять вершков), но тонок и сложен необыкновенно крепко и соразмерно»². Получается, рост Пушкина… 22 сантиметра с небольшим. Что-то тут, в издании «Пушкин в воспоминаниях современников» 1998 года, не так, хотя оно и называется дополненным. В предыдущих изданиях (1985 и 1974 годов) – та же ошибка. Двигаемся «в глубь веков». Есть она в томе «Пушкин в воспоминаниях современников» (1950), в 1936 году была издана книга «Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников» С.Я. Гессена, который сделал «ряд исправлений и дополнений» по архивной копии. Но ошибка осталась. Есть она у В.В. Вересаева в книге «Пушкин в жизни» (1936) и у М.А. Цявловского в «Книге воспоминаний о Пушкине» (1931). Академик Леонид Майков нашел в бумагах Павла Анненкова текст этих воспоминаний и напечатал в своей книге «Пушкин», вышедшей сто лет назад³. И тут «пять вершков», а Лев Пушкин, безусловно, имел в виду «2 аршина 5 вершков».

Свои воспоминания брат поэта «набросал» (выражение Майкова) лично, а опубликовал их Михаил Погодин в журнале «Москвитянин» в 1853 году. В той публикации не только «два аршина» пропущены, но и сам Лев Сергеевич назван Шушкиным. Анненков, писавший первую биографию поэта, ошибся, сказав, что Лев написал свои заметки в начале пятидесятых. Еще в 1846 году в Одессу, где тогда в таможне служил младший Пушкин, приезжал Погодин, и они встречались. В дневнике Погодин записал: «Надо непременно бы собрать теперь все подробности, скажу, кстати, о жизни, образе мыслей и действий нашего славного Пушкина, пока живы столько современников, которые его помнят хорошо…»⁴. Именно Погодин просил брата поэта «повспоминать», и тот написал как бог на душу положил.

Левушка, или Леон, как звали его отец с матерью, он же Лайен, учился в нескольких заведениях, ни одного не окончил. В департамент духовных дел, где он протирал штаны, протолкнул его Александр Тургенев. То чиновник, то военный, то бездельник и всегда большой любитель застолья, ветреник Левушка получал от поэта множество наставлений и, сопровождаемый понуканиями, занимался его делами: устройством рукописей, которые терял, получением гонораров с непременным их пропитием. В армии Лев участвовал в подавлении чеченцев: Лев обыкновенно заглядывает по палаткам, и, где едят или пьют, он там, везде садится, ест и пьет, как вспоминал в «Записках декабриста» Николай Лорер. Лев Сергеевич рекламировал стихи и подвиги брата, но и не раз подводил его. Ростом был ниже, чем старший брат.

В официальном культе великого поэта, распространяющемся и на родственников, Лев Пушкин восхваляется как обладавший безукоризненным вкусом в поэзии. У знавших же его лично (сошлюсь на Якова Полонского) были серьезные подозрения, что младший брат сам сочинял порностишки, которые выдавал за стихи поэта. Вересаев называет Льва ярким представителем «тунеядного, бездельного барства и того мотыльково-легкого отношения к жизни, которое отличало всех близких родственников Пушкина»⁵. Незадолго до известной дуэли, когда поэт, будучи сам в долгах, не мог оплачивать загулы младшего брата, отношения их вообще прервались: «Я полностью порвал со своей семьей, – жаловался Лев в письме к приятелю. – Отец мой оставляет меня подыхать с голоду, а моему брату на… на меня»⁶.

В воспоминаниях Льва Сергеевича ошибок немало. Первым на них обратил внимание В. Гаевский. В «Отечественных записках» (1853, т. 89) он иронизировал, что Лев пустил утку, будто Пушкин восьми лет от роду сочинил пьесу. Путаница с датами в мемуарах брата тоже имеет место, например, Лев Пушкин говорит, что стихи «Наполеон на Эльбе» написаны в 1813 году, а событие произошло в 1815-м. Грустно, конечно, что Пушкин-младший, отозвавшись на просьбу Погодина, пожелал скорее отделаться и набросал текст, немало в нем напутав. Часть авторизованной копии записки жива в архиве⁷. Д. Благой, кстати, в книге «Пушкин в воспоминаниях современников» (Москва, 1950) пишет, что мемуары Льва Пушкина впервые опубликованы в «Отечественных записках», но это ошибка.

Двухтомник «Пушкин в воспоминаниях современников» 1998 года его создатели называют «наиболее полным из ныне существующих мемуарных сборников». Казалось бы, после десяти лет свободы печати в России пора из уважения к читателю восстановить изъятые места. Но жива цензура Пушкинского Дома, все еще стоящего на страже идеального Пушкина. К примеру, одноклассник Пушкина Модест Корф вспоминает слова царя Николая о встрече с Пушкиным: Пушкина «привезли из заключения ко мне в Москву совсем больного и покрытого ранами – от известной болезни». В 1974 году сотрудники Пушкинского Дома вырезали слова «от известной болезни». В издании 1985 года воспоминания Корфа вырезали целиком. В 98-м Корфа реабилитировали, но слова «от известной болезни» опять кастрированы. В текстах, которые давно стали классикой, то тут, то там опять мелькают отточия. По части халтуры возможности свободы печати использованы в полной мере. Обозначены цифры сносок, но самих сносок в некоторых местах нет. В оглавлении указаны статьи, которые вообще отсутствуют. Составители издания рассматривают материалы о Пушкине своих коллег как колхозное достояние, «наше – значит мое». Вместо старых пушкинистов, подлинных авторов примечаний, слегка теперь перекроенных, нынешние сотрудники Пушкинского Дома вписывают себя. В новом издании добавили маленькую хитрость, которой не было в предыдущих: после своих имен комментаторы поставили «и др.».

Бесспорную описку в указании роста поэта никто из сотен пушкинистов за полтораста лет не исправил, хотя все тексты о Пушкине просвечивают множество контролирующих глаз. Впрочем, составитель книги «Друзья Пушкина» В.В. Кунин, публикуя воспоминания, просто вымарал у Льва Сергеевича рост Пушкина, чтобы великий русский поэт не был маленького роста⁸. Но хватит о назойливой ошибке: нужно просто вставить «два аршина» во всех следующих публикациях. Сосредоточимся на втором после Льва человеке, отметившем рост Пушкина.

Парад в честь оккупации Варшавы

Шесть лет Григорий Чернецов писал картину по личному указанию царя Николая Павловича. Заказ требовал изобразить торжественный парад по случаю взятия Варшавы, иными словами, увековечить в живописи радость подавления польского восстания. Царь велел разместить на полотне, причем на переднем плане, всех крупных деятелей Российской империи, чтобы своим присутствием они, как говорится, «единодушно одобряли».

Выполняя волю монарха, Чернецов нарисовал Гнедича, Жуковского, Крылова и Пушкина. Были и немногочисленные противники подавления польского восстания, пытавшиеся остаться незамаранными. Пушкин уже подмочил свою репутацию, опубликовав подобострастную инвективу «Клеветникам России», и на картине место ему определили в восторженной толпе. Петр Вяземский, заметим, работавший одно время в Варшаве, осуждал и власти, и друга Пушкина за его постыдные националистические стихи. Чести быть увековеченным на этом параде Вяземский, отдадим ему должное, сумел избежать. Брат Лев, хотя и отличился в Польше в оккупационных войсках, на картину не попал из-за своей незначительности.

Григорий Чернецов был моложе Пушкина на три года и пережил его на 28 лет. Знал Пушкин и младшего его брата, Никанора Чернецова, тоже академика живописи, который подарил поэту кавказский пейзаж. Он висел в квартире на Мойке, а сейчас в музее Пушкина в Москве. С Григорием поэт сдружился, что подтверждает записка, посланная Чернецову со слугой: «Ты хотел видеть тифлисского живописца. Уговорись с ним, когда бы нам вместе к нему приехать, – да можешь ли ты обедать завтра у меня? А.П.».

Пушкину вообще нравилось, когда его рисуют, и он охотно за это платил. Данное полотно финансировалось из госказны. Рисовал Чернецов Пушкина в доме графа Павла Кутайсова на Большой Миллионной. О встречах поэта с гофмейстером двора и сенатором Кутайсовым ничего не известно, но данный факт свидетельствует, что отношения имели место. Возможно, именно через Кутайсова поэт получил дозволение Его Величества стать изображенным, хотя неизвестно, был ли поэт на живом параде. Реализм всегда нуждается в корректировке начальством.

На рисунке, сделанном остро очиненным карандашом, стоящий поэт запечатлен во весь рост рядом с контуром Жуковского. По проведенной осевой линии рисовальщик прикидывал их рост. Пушкин приподнят над опорной линией и более тщательно прорисован. Он во фраке, рука в кармане. Под рисунком Чернецов поставил номер и приписал: «1. Александр Сергеевич Пушкин. Рисовано с натуры 1832-го года. Апреля 15-го. Ростом 2 арш. 5 верш. с половиной»⁹. Пушкин изображен на одном каблуке, второй не дорисован. На голове цилиндр, который рост поэта, конечно же, увеличивает.

Рост Пушкина был важен, поскольку Чернецову предстояло собрать разных государственных лиц на одном полотне. Каждый из 223 участников фиксировался с натуры. Сперва рисунок послужил Чернецову для группового портрета четырех писателей. Художник ухитрился решить трудную задачу: согласовать маленький рост Пушкина с его центральным значением. Пушкин поставлен сзади, но благодаря ракурсу сверху – кажется выше Крылова и Жуковского, а рослый Гнедич отодвинут вбок и смотрит на Пушкина с пиететом. Ту же композицию Чернецов разместил на заказанном царем эпохальном полотне. Оно закончено в год смерти Пушкина, и он себя на параде не увидел. Сейчас эта картина во Всероссийском музее поэта в Санкт-Петербурге. Государственная мифология выполнена в лучших традициях аллилуйного реализма. В советское время кому-то понадобилось переименовать картину «Парад на Царицыном лугу», сделав «Парад на Марсовом поле», что звучит вроде фразы: «Наполеон вошел в Москву по проспекту Маршала Гречко». После этот же конвейерный Пушкин был скопирован братьями Черенцовыми на картину «Пушкин в Бахчисарайском дворце».

Рост Пушкина, записанный Чернецовым, считается более точным, чем записанный братом, и узаконен пушкинистикой: на него идут ссылки. Есть работы, в которых говорится даже, что рисунок Чернецова – единственное документальное свидетельство о росте Пушкина. На всесоюзном юбилейном торжестве в Большом театре по случаю 150-летия Пушкина академик Игорь Грабарь, опираясь на чернецовскую запись, официально объявил этот рост Пушкина: 166,5 сантиметра¹⁰. О том, что, кроме чернецовского, других свидетельств нет и что рост 166,5 точен, заявляют авторы академической «Летописи жизни Пушкина», изданной в 1999 году¹¹.

Однако Чернецов, а следовательно, и Грабарь, и все остальные – ошибаются. Кроме Льва Пушкина и Чернецова существует третий свидетель роста поэта.

Главный свидетель

Как ни странно, именно этот свидетель указал рост поэта точнее других, ибо им оказался не кто иной, как сам Александр Сергеевич, на что до сих пор не обратили внимания биографы.

Сохранившийся в архиве документ относится к 29 ноября 1825 года и требует небольшого пояснения.

Через две недели на Сенатскую площадь Петербурга выйдут восставшие полки, о чем Пушкину, пребывающему в ссылке, неведомо. Сидеть в Михайловской дыре до смерти надоело. Едва услышав, что какой-то солдат, приехавший из столицы, рассказывал о смерти Александра I, Пушкин для проверки слуха посылает в Новоржев кучера Петра. Тот вернулся, подтвердив слух: присягу принял новый царь Константин. Надежды рухнули – надежды возникли. Царь умер – да здравствует царь! Первая мысль Пушкина – о том, что проблемы его решатся сами собой.

За несколько часов до того, как Пушкин узнал о смерти царя, он писал А. Бестужеву: «…Надоела мне печать… поэмы мои скоро выйдут. И они мне надоели…». Теперь происходившее вселяло сдержанный оптимизм. Неслучайно Анненков назвал часть жизни поэта Александровским периодом: со смертью Александра I закончилась историческая эпоха. Коронация преемника обещала амнистию. Опасные планы побега за границу отложены, желание узника – немедленно ехать в Петербург. Иван Новиков полагает, что Пушкин рассчитывал на обещание лицейского приятеля и дипломата Горчакова раздобыть ему загранпаспорт. «Так все пути к отступлению были отрезаны, – пишет Новиков. – Он (Пушкин. – Ю.Д.) волновался не только близким свиданием с Керн. Он вспоминал и Горчакова: мог бы не говорить, но если сказал, так и сделает. Но он ясно представил, что покидает Россию, – как будто привычная мысль, и все же холодок пробежал по спине»¹².

Пушкин решает отправиться в Петербург не по основной дороге, а по окольной, переодевшись в мужицкий наряд и назвавшись Алексеем Хохловым, крепостным своей соседки Осиповой. Архип уложил в дорожный чемодан одежду барина. Но где взять документ для проезда через многочисленные заставы? И поэт сочинил такой документ сам, то есть, говоря современным языком, изготовил фальшивый паспорт. В нем-то и имеется единственное во всей тысячетомной пушкинистике указание на действительный рост поэта. Назваться он мог любым именем, изменил свой возраст, прибавив три года: поистрепавшись от жизненных невзгод, он стал выглядеть значительно старше своих лет. А вот рост изменить не мог. Рост был для полиции первой приметой в установлении личности.

Билетъ

Сей дань села Тригорскаго людямъ: Алексею Хохлову росту 2 арш. 4 вер., волосы темно-русыя, глаза голубыя, бороду бреетъ, летъ 29, да Архипу Курочкину росту 2 ар. 3 1/2 в., волосы светло-русыя, брови густыя, глазом кривъ, рябъ, летъ 45, в удостоверение, что они точно посланы отъ меня в С.Петербургъ по собственнымь моимъ надобностямъ, и потому прошу господъ командующих на заставах чинить им свободный пропускъ. Сего 1825 года, Ноября 29 дня, село Тригорское, что в Опоческом уезде.

Статская советница Прасковья Осипова.

Текст липового билета создан самим Пушкиным, который искусно подделал писарский почерк, что доказано текстологом Львом Модзалевским¹³. Подпись Осиповой также подделана Пушкиным, для этого он иначе заточил перо; наконец, поставлена его собственная, а не Осиповой печать. Цявловский считал, «что даже ей, обычно посвящаемой поэтом в его дела, Пушкин не решился доверить свой план»¹⁴. Между тем, сочинив сию бумагу, поэт отправился в Тригорское. Может, наоборот, собирался уговорить соседку написать ему такой документ по образцу или просто хотел предупредить об отъезде? Ведь он назвал себя ее дворовым.

Выехав, Пушкин продолжал думать об опасности предпринятого вояжа. И чем больше думал, тем рискованнее казался результат. Судя по воспоминаниям Соболевского, Пушкин собирался приехать и спрятаться на квартире Рылеева, который светской жизни не вел, и оказался бы в доме одного из основных заговорщиков: Рылеева позднее повесили.

 
А завтра же до короля дойдет,
Что Дон Гуан из ссылки самовольно
В Мадрит явился, – что тогда, скажите,
Он с вами сделает?
 

Похоже, написаны эти строки не о Дон Гуане, о самом себе, только чуть позже. В Пскове сразу хватятся. В Петербурге полиция, армия, все приведены в готовность, дабы не возникло беспорядков. Списки подозрительных вынуты, галочки поставлены, за кем особо следить. Пушкина любая сволочь узнает. Донесут мгновенно. Да, есть приятели, они могут помочь, но власть должна определиться, чтобы знать, кого просить о помиловании. Без этого только напустишь на себя гнев сильных мира сего. Нет, лучше сидеть и не рыпаться, теперь уж, даст бог, осталось недолго. В таком ключе думал Пушкин, не ведая, что в Петербурге не знают, какому царю присягать, Николаю или Константину, междуцарствие.

В Пушкине, как заметил Юлий Айхенвальд, всегда был «голос осторожности»¹⁵. Говорили, что поэт вернулся, так как дорогу перебежал заяц, навстречу шел священник, а это дурные приметы. Но Пушкин вернулся, по мнению Анненкова, не из-за плохих примет, хотя в них верил, а по осмотрительности, логическому рассуждению и удивительной способности предвидеть опасности – дару, который не раз его выручал. Отъехав немного, поэт велел поворачивать назад. Возврат в Михайловское спас его: до восстания декабристов остались считаные часы. Посадили бы в Петропавловскую крепость, подвергли изнурительным допросам, и неизвестно, чем бы все кончилось.

Пушкин тихо вернулся и между 4 и 6 декабря 1825 года написал письмо Плетневу, надеясь на хлопоты лояльных друзей: «Если брать, так брать – не то, что и совести марать – ради Бога, не просить у царя позволения мне жить в Опочке или в Риге; черт ли в них? а просить или о въезде в столицу, или о чужих краях. В столицу хочется мне для вас, друзья мои, – хочется с вами еще перед смертию поврать; но, конечно, благоразумнее бы отправиться за море. Что мне в России делать?»

Кстати говоря, рябой и кривой Архип Курочкин, упомянутый Пушкиным-Хохловым в фальшивой подорожной (ростом на полвершка меньше поэта), заслуживает внимания. Он, хоть это к нашей теме и не относится, вошел благодаря указанным обстоятельствам в историю литературы. С ним пушкинисты сыграли забавную шутку – его… клонировали: из одного Курочкина состряпали двух.

Модзалевский называет его просто «Архип (крепостной Пушкиных)». «О спутнике Пушкина, Архипе Курочкине, – писал Цявловский, – мы не имеем никаких сведений. Можно только отметить, что эту фамилию носит в «Капитанской дочке» казак, паривший Пугачева, и в «Барышне-крестьянке» – Акулина Петровна»¹⁶. На самом деле сведения о Курочкине существовали, и Цявловский позже сам отметил свою ошибку¹⁷.

К характеристике, данной Пушкиным в билете, можно прибавить, что Курочкин назывался еще Архипом Кирилловым (по отцу). В росписи церкви погоста Вороничи читаем: «…Значатся в числе 240 дворов… помещицы Надежды Осиповой жены Пушкиной, сельца Михайловского дворовые люди… Архип Кириллов 43 лет, жена его Аграфена 43 лет…»¹⁸. У Архипа был сын Александр, которого посадили, и он находился под следствием. О том, что по окончании следствия его могут выпустить, разузнал и писал старосте Михайловского Петру Павлову муж сестры поэта Николай Павлищев. Отец Сергей Львович наказывал дочери следить за Архипом, «чтоб он заботился о дорожке и цветах»¹⁹.

Когда за Пушкиным прибыли жандармы везти его в Моcкву на прием к царю, Архипа послали в Тригорское за пистолетами, которые барин решил взять с собой²⁰. Из Петербурга Пушкин писал своей соседке Осиповой, назвав Архипа в числе «наших людей в Михайловском» и подозревая, что этот дворовый притырил ящик с его вещами. Павлищев докладывал из Михайловского, что староста с Архипом поймали порубщика в лесу, а затем – что он (Павлищев) сделал садовника Архипа заведующим частью хозяйства. На нем – «птицы, пчелы, счет и приплод скота, масло, шерсть, лен, пряжа, огороды, сад, дом и надзор за дворнею»²¹.

По всему видно, был Архип мужиком сообразительным, коль выбился в начальники.

В известном справочнике Л.А. Черейского «Пушкин и его окружение» значатся два Архипа, и оба по фамилии Курочкины: один крепостной Осиповой в Тригорском, другой – крепостной Пушкиных в Михайловском²². Архип № 1, если верить справочнику, рождения около 1800 года, записан Пушкиным в билет; Архип же № 2 – садовник в Михайловском, без года рождения.

Изготовление дубликата Архипа – ошибка. Единственный Архип, крепостной матери Пушкина, родился примерно в 1780—82 году. Может быть, это раздвоение объясняется известной тенденцией советской пушкинистики окружить Пушкина как можно большим количеством простых людей из народа? У Архипа был брат Павел, но и он тут ни при чем. Что касается Хохлова – то это сам Пушкин, сомнений не было никогда. Он прибавил себе три года, поскольку выглядел старше, чем был на самом деле, а рост прибавить при всем желании никак не мог. Цявловский опубликовал в «Литературной газете» 6 июня 1934 года заметку под названием «Пушкин – Хохлов», но, не обратив внимания, что точный рост свой указал Пушкин, ссылается на рост, записанный Чернецовым.

Итак, свой точный рост указал сам Александр Сергеевич: два аршина четыре вершка – реальный рост, без каблуков. Он не мог быть в цилиндре и туфлях на каблуках, в каких являлся в свете, то есть проводя время с братом и, тем более, когда позировал художнику у графа Кутайсова. Может, он надел валенки или лапти, надо же выглядеть настоящим крестьянином!