Kitobni o'qish: «Три розы»

Дьявол всегда озабочен увеличением числа своих сторонников.

Гваццо. Compendium Maleficarum

Зачем же мы должны оставлять теперь путь известный, указанный нам в проповедях, чтобы следовать по неизвестному?

Энеа делла Стуфа

Высшие существа остаются такими, какими должны быть в вечности.

Джованни Пико делла Мирандола. 900 тезисов (Речь о достоинстве человека)

Как это происходит, невозможно описать словами, лишь испытать на себе. Ибо все, что можно сказать об этом, так далеко от действительности и ничтожно, как песчинка по сравнению с небом. Чтобы мы сами это испытали и достигли, да поможет нам Бог!

Иоханн Таулер. Проповеди

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой мы возвращаемся ненадолго к событиям, завершающим книгу о двух квадратах, и где также появляется некий Мальтус Фолъкон, коему в дальнейшем нашем повествовании будет уделено не так уж мало места

Как уже было сказано, путешествие к Ледяному Пальцу подкосило и здоровье, и рассудок Бофранка, каковые пришли в полнейшее расстройство. Порою он бывал весел и бодр, но иногда углублялся в себя и сидел, погружен в раздумья, что-то бормоча себе под нос. Запустив прическу и позабыв румяна, конестабль подурнел, и к возвращению в столицу не каждый из знакомых узнал бы прежнего щеголя Бофранка.

Грейскомиссару Фолькону он написал пространный отчет, содержащий в основном сведения о землях Северной Марки, их обитателях, обычаях, а также некие намеки в отношении бургмайстера Вольдемаруса Эблеса. Что касаемо событий на острове Сваме, конестабль о них умолчал, ограничившись лишь замечанием, что на побережье живут бедные рыбаки, сам же остров безлюден и непригоден для обитания.

Хорошо ли поступил Бофранк, дурно ли, он старался не думать. Одним утешался конестабль: властвовали над ним вещи выше его постижения, так что трудиться их понять было и напрасно, и душепогубительно.

Не желая ни обдумывать, ни обсуждать сии необъяснимые события, Бофранк доверился лишь Проктору Жеалю. Тот – а они как раз сидели в “Камне” – выпил рюмочку мятной настойки и промолвил:

– История твоя темная, и многое в ней напоминает дурманный бред – вот что я сказал бы, не знай я тебя, друг мой Хаиме. Допустим, что противостояние странных ветвей не менее странной религии – истинно. Доказать это, равно как и опровергнуть, ты не можешь. Я не знаю, что случится, если появится здесь пресловутый Шарден Клааке. Но покамест его нет и судьба его неизвестна, ты – единственный свидетель. Баффельт даже не вызвал тебя для аудиенции – это говорит о том, что интерес к тебе утрачен. Дело об убийстве грейсфрате осталось нераскрытым, и грейскомиссар, полагаю, также решит, что в тебе нет нужды. Вернись к преподаванию и постарайся забыть обо всем, если только сама жизнь не найдет способа напомнить.

Следуя словам Жеаля, Бофранк и в самом деле вернулся к преподаванию, как только почувствовал в себе должные для того силы. Единственно, чего он опасался, так это появления злокозненного Шардена Клааке, но тот словно в воду канул.

Труды Секуративной Палаты после того, как вместо умершего герцога ее непосредственным куратором стал брат покойного владетеля Нейс, ничуть не уменьшились; говорили, что герцог Нейс почти никак не касается секуративных дел, оставив все вопросы на усмотрение руководства Палаты – верно, так было к лучшему. Что же до правящего короля, то ему и в прежние поры недоставало желания интересоваться сыскными делами.

Со временем к конестаблю вернулась прежняя требовательность к платью, он в меру возможностей обновил гардероб согласно требованиям теперешней моды и некоторое время после попытался разыскать своих давешних спутников.

Обнаружить Акселя труда не составило – он так и служил в Секуративной Палате и даже немного возвысился в чине, сделавшись командиром ночного патруля в ранге десятника. Не найдя в себе сил опуститься до излишнего панибратства с простолюдином, Бофранк тем не менее выпил с ним по стакану вина в “Козе и розе”. Аксель тут же порекомендовал конестаблю в прислуги некоего пройдошистого малого именем Лееб, на что Бофранк обещал подумать – с горечью заметив про себя, что денег на содержание постоянной прислуги у него теперь решительно недостает.

Поведал Аксель и о судьбе Оггле Свонка. Тот, как выяснилось, работал подмастерьем в лавке мясника и на жизнь не жаловался, Аксель порою покупал у него то окорок, а то бычью печенку по весьма невысокой цене (дешевизна объяснялась тем, что Оггле Свонк попросту крал с ледника у своего хозяина).

– Не думаешь ли ты жениться, Аксель? – спросил Бофранк, когда разговор иссяк, и говорить было вроде уже не о чем.

– Думаю, хире, – закивал Аксель. – И даже присмотрел уже девушку из хорошей семьи: отец ее суконщик, а брат служит в кавалерии.

– Что ж, не забудь пригласить на свадьбу, коли таковая случится, – сказал Бофранк, собираясь. Аксель принялся благодарить, но конестабль его уже не слушал, размышляя о том, что завтра вновь придется вещать с кафедры о прелюбопытных вещах людям, каковым нет до них никакого дела.

– …И не стоит думать, как ошибочно делают многие, что в зрачке убиенного запечатляется образ его убийцы; ученые исследования показали, сие всего лишь заблуждение, притом опасное…

Бофранк прервал лекцию и воззрился на задние ряды аудитории, где обыкновенно обитали слушатели нерадивые и худородные.

– Не мог бы хире Земпер повторить сказанное мною только что?

– Вы говорили о глазах, хире прима-конестабль.

– И что же я говорил о глазах?

– Что… что в глазах убийцы запечатлен образ убиенного… то есть наоборот…

Конечно же, Земпер лекции не слушал, да и как ее слушать тому, кто скрытно играет на скамье под партою в карты. Подсказывал, как заметил Бофранк, другой игрок, именем Адальберт Мунк; то ли подсказал неверно, то ли глупый Земпер все перепутал с испугу, однако Бофранк велел наказать обоих. Прилежный толстячок Таут, учебный староста, записал повеление в свою книжицу, и конестабль мог быть уверен, что после занятий и Мунка и Земпера примерно высекут. Беда в том, что подобное вразумление для седалищ никак не влияло на умственные способности…

Закончив лекцию, Бофранк порекомендовал слушателям новую книгу Белейдера “О способах удушения и распознании оных”, написав дополнительно название на аспидной грифельной доске – в надежде, что трое-четверо захотят купить ее в лавке, а еще с десяток затем возьмут у них прочитать; на остальных он ничуть не рассчитывал.

Пополнение, выходившее из стен Академии, не радовало – об этом Бофранк мог судить по первому своему выпуску. Слушатели со способностями шли работать в Фиолетовый Дом, кто похуже – в иные государственные учреждения, где потребны были выпускники со знаниями Палаты, остальные же разъезжались по стране, чтобы в самых дальних ее уголках сделаться истинными мечами пресветлого короля и миссерихордии. Возможно, Бофранк был не прав, когда обнаруживал упадок учебного усердия, но такие слушатели, как Земпер или же Мунк, заставляли его сожалеть о карьере преподавателя.

Что до миссерихордии, то Бофранк, следивший и за церковными, и за светскими делами без особенного тщания, все же заметил, что грейсфрате Баффельт начал изыскивать врагов короля и веры уже внутри самой церкви. Двух епископов, абсолютно благонадежных и богобоязненных, обвинили в ереси и казнили – одного сдиранием кожи, второго четвертованием… Неожиданно ушел в отставку кардинал Дагранн, один из ближайших сподвижников Баффельта в первый год его службы. По слухам, доходившим из королевского окружения, где у Бофранка были кое-какие знакомые, королю не было дела до происходящего в вотчине Баффельта – был бы порядок в государстве! И то верно: по отчетам Секуративной Палаты, число преступлений как в столице, так и в иных городах снизилось едва ли не вчетверо. Способствовало тому и подписание нового королевского “Указа о соизволении продажным женщинам употреблять свое тело в целях получения денежной или иной мзды”; теперь отнюдь не возбранялось заниматься таковой работою, но с уплатою налогов и под строгим контролем со стороны специально заведенного в Палате отделения. Кое-кто возроптал, но церковью было сделано необходимое разъяснение о том, что налоги пойдут на дело богоугодное и есть достаточно примеров в священных писаниях, когда женщины служили телом и всем посредством тела заработанным во благо вере и в процветание государства.

Поутру Бофранк собрался было позавтракать, и хозяйка принесла уже еду, как кто-то постучал в двери. К сожалению, хозяйка отправилась к прачке, и конестабль вынужден был сам спуститься вниз и отворить.

На ступенях стоял юноша, почти мальчик, в дорогом костюме, дорогой же фиолетовой шляпе, в коротком плаще, служащем защитою от дождя, что шел с самой ночи, и со шпагою на поясе. По эмалевому значку на эфесе Бофранк сделал вывод, что перед ним – его коллега по Секуративной Палате, а по крупному аграфу зеленого золота, скрепляющему плащ пришельца на правом плече, заключил о несомненном богатстве гостя.

– Прошу простить меня, хире, но мне нужен прима-конестабль Хаиме Бофранк, – сказал юноша с напускной важностью, долженствовавшей скрыть робость.

– Я и есть Хаиме Бофранк. Юноша коротко поклонился:

– Меня зовут Мальтус Фолькон, хире. Я всего лишь младший архивариус, но прошу не делать из этого поспешных выводов, равно как из того, что мой отец – грейскомиссар Фолькон.

– Я и не успел еще сделать никаких выводов, – с досадою промолвил Бофранк. – Я всего-навсего собирался позавтракать… Что вам угодно, хире Фолькон?

– Я хотел бы рассказать вам об одном недавнем печальном событии, которое, несомненно, вас заинтересует.

– Что же это за событие?

– Нельзя ли войти в дом, хире Бофранк? Я расскажу вам все по порядку.

– Что ж, прошу, – сказал Бофранк, пропуская неожиданного гостя внутрь.

Ничем не выказав своего мнения о скромной обстановке и еще более скромном завтраке, что остывал на столе, юный Фолькон сел на стул, поставив шпагу меж ног, и попросил:

– Если я нечаянно прервал вашу трапезу, хире Бофранк, то прошу вас, не стесняйтесь, продолжайте, меня это ничуть не смущает.

– Могу предложить вам вина, – не слишком приветливо сказал Бофранк, беря вилку, но Фолькон покачал головою:

– Еще слишком рано, к тому же я почти совсем не пью.

– Тогда рассказывайте; мне уже скоро на службу.

– Дело в том, – начал юноша, – что в архиве я работаю по причине своего возраста, недостаточного для поступления в Академию. Однако я попросил отца устроить меня хотя бы туда. Это, знаете ли, дисциплинирует, к тому же я хочу приучить себя ко всему, с чем придется столкнуться, заранее.

– В архиве?!

– Я по возможности посещаю места преступлений, в том числе весьма омерзительных, и переношу это не в пример лучше многих великовозрастных гардов, – с достоинством произнес Мальтус Фолькон. – Но к делу. Недавно, разбирая бумаги, я обнаружил ваш подробный доклад, описывающий ряд убийств, совершенных в некоем удаленном поселке.

– Это дело давно все забыли, и сам я предпочел забыть! – резко сказал Бофранк.

– Может, и так, хире… Признаться, я никак не выделил доклада среди иных документов, которые я прилежно прочитываю и изучаю. Я бы и не вспомнил о нем, если бы не вчерашнее происшествие на улице Поденщиков.

– Что за происшествие? – Бофранк налил себе вина, поймав при том укоризненный взгляд юноши, и нарочито сделал большой глоток.

– Продажная женщина, хире… – Фолькон покраснел. – Возможно, вы слышали, что на улице Поденщиков убили продажную женщину.

– Стану я собирать слухи, – с раздражением заметил Бофранк, ковыряя вилкою еду. – Мало ли убивают продажных женщин в городе с населением в добрые пять сотен тысяч? Коли мы станем грустить о каждой, не хватит времени на добрых людей.

– Да, но не каждую убивают подобным способом.

– Что же с ней сделали? – довольно безразлично спросил Бофранк.

– Старик, у которого она снимала угол, лишился чувств, обнаружив тело. Голова была отсечена, притом доселе неизвестно, где оная обретается, а промеж ног несчастной был вставлен хвост коровы, украденный, вероятно, с бойни. На теле вырезан был странный знак, напоминающий наложенные друг на друга два квадрата.

Бофранк отложил вилку.

– Далее. Говорите далее.

– Больше мне нечего сказать, хире Бофранк. Разве что назвать имя несчастной девушки – ее звали Роза Эма Рената, двадцати семи лет от роду.

Продажную женщину двадцати семи лет от роду трудно назвать девушкою. Про нее не скажешь, подобно поэту:

 
Рыдайте, дщери, матери со чада!
Ведь солнце вашей чести прочь от вас
Ушло отныне в неурочный час,
Померкнув в клубьях копоти и чада.
 

Но Бофранк оставил это незначительное упущение без ответа. Чтобы оттянуть разговор, он еще немного поел, не обращая притом никакого внимания на пристальный взгляд юного Фолькона, запил пищу вином и только после этого спросил:

– И чего же вы хотите от меня, хире Фолькон?

– Я вспомнил ваш доклад… – повторил юноша в смущении. – Я нашел ряд несомненных совпадений и подумал…

– Мне совершенно безразлично, что вы подумали, – прервал его Бофранк. – Я, знаете ли, ныне занимаюсь преподаванием и не имею времени для выслушивания подобных умственных экзерциций юных архивариусов. Посему прошу вас не мешать мне далее завтракать… Оставьте мой дом, хире Фолькон!

– Но… Но я думал…

– Ступайте же! – велел Бофранк, возмутясь. Юноша поднялся и, в смятении комкая в руках свою шляпу, попятился к дверям. Бофранк проводил его взором и вернулся к завтраку, но ум его бежал еды.

Обстоятельства, о которых поведал юный Фолькон, насторожили конестабля, ибо никак он не ожидал, что воспоминания о тех мрачных днях возобновятся здесь, в столице. Можно было предположить, что убийство совершил некто, читавший отчеты Бофранка или знавший о событиях в поселке, – дабы запутать следы. Однако Бофранк отнюдь не полагал, что самое простое решение вопроса и есть верное.

Отрубленные пальцы руки неожиданно отозвались острой мгновенной болью. Конестабль застонал и опустился на постель, мучимый болью телесной и смятением душевным. Дождь, шедший всю ночь, припустил с новой силой, но Бофранк этого не заметил…

 
Многие люди говорят,
Что сны – это обман и ложь,
Но бывают такие сны,
В которых нет ни капли лжи
 

Роман о Розе

ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой Бофранк обращается к толкованию сновидений, ибо видит странный сон, и узнает чрезвычайно много о природе ночных кошмаров

Как известно всем, человеку свойственно видеть сны разного порядка: дурные, приятные или же смутные. Ученый референдарий Альтфразе в свое время удумал классифицировать виды человеческих снов, которых полагал не более двух сотен, однако от умственного усилия скоро тронулся рассудком и был помещен в Одервальд – обитель скорби для таких, как он. О существовании оного референдария Хаиме Бофранк вспомнил рано утром, когда проснулся с громким криком и в порывистости движений едва не упал со своего ложа на пол.

Сон его был ужасен – привиделось ему, как будто он стоит на одной из главных площадей города, подле памятника герцогу Энрадеру, а над городом светит большая луна отчего-то ярко-красного цвета. Сам конестабль притом абсолютно и неприлично гол, а в руках имеет вместо шпаги корявую палку, а вместо пистолета – ночной горшок. И вдруг со всех сторон к нему начинают сбегаться кошки разного размера, но одного цвета, а именно угольно-черного, и скалят свои маленькие острые зубы, и выпускают свои маленькие острые когти, и глядят пристально, и глаза у них – человечьи. И, хотя кошки не кусали и никак иначе не касались Бофранка (сон был не из самых страшных – случается, что грезятся вещи куда более богомерзкие и ужасные), сердце его билось с необычайной силою, а руки тряслись. Самое же неприятное было в том, что сон этот снился Бофранку уже восьмую ночь подряд – с незначительными вариациями, и каждое пробуждение было беспокойнее предыдущего.

Уже в послеобеденное время конестабль изыскал Проктора Жеаля, по обыкновению кипятившего в тигле нечто, испускающее отвратительный смрад, и поведал о своих бедах.

– Что же с того? – спросил Жеаль, помешивая варево стеклянной палочкой. – Очевидно, ты чересчур много пьешь вина на ночь. С этой привычкою пора покончить, ибо возраст твой…

– Ты, верно, не слушал меня! – резко отвечал Бофранк. – Того не может быть, чтобы один и тот же сон снился несколько ночей кряду!

– А жаль, – заметил Жеаль. – Иной фривольный сон прерывается весьма некстати, и недурно было бы увидеть его в следующую ночь. Правда, бытует мнение, что подобные сны внушает враг рода человеческого, и являющиеся нам суккубы…

– И опять ты не о том! – в раздражении сказал Бофранк, садясь на шаткий табурет. – Помнишь, ты как-то говорил мне о референдарии Альтфразе?

– Альтфразе? Но бедняга в доме для умалишенных.

– Нельзя ли проверить? Возможно, он уже излечен, и я хотел бы навестить его – может быть, он сумеет растолковать мои сны.

– Толкование сновидений – практика весьма сомнительная, друг мой Хаиме. Многие полагают его ересью, другие – пустым шарлатанством, направленным разве на обирание незадачливых простаков. Однако сказывают, есть и серьезные толкователи. Одного такого я знаю – он жил в столице еще год тому, да и сейчас, надо полагать, живет, коли не сгубило его ржаное крепкое вино и темное пиво, до которого он был великий охотник.

– Что он за человек?

– Вопреки твоим ожиданиям, молод и весел, не чета сумасбродному старцу Альтфразе. Полагаю, тебе он понравится.

Кого не пленит

Доблестей список свободный:

Взор смел и открыт,

Полон силы природной;

В поступках сквозит

Строй души благородной…

Впрочем, ты сам все увидишь, друг мой Хаиме.

– А как же референдарий? – спросил Бофранк.

– Я наведу о нем справки, но более доверяю как раз Альгиусу – так его зовут. Знакомство наше было шапочное, но, думаю, он меня припомнит, коли явлюсь. Да что говорить, прямо сейчас и поедем, коли есть время.

– А как же твой опыт?

– Опыт мой не удался, – разочарованно сказал Жеаль, выливая варево в лохань. – Видишь ли, состав должен иметь цвет золотистый с черными прожилками, а тут невесть что за цвет. После я попробую с другими веществами, пока же пойдем на свежий воздух, ибо от дыма и чада у меня разболелась голова.

Наняв двухколесную открытую повозку, они поехали к Четырем Башням, где, по словам Жеаля, год назад обитал толкователь сновидений. Возница остановил у самих башен, сказавши, что дальше везти почтенных хире не станет, ибо место это неспокойное и делать ему там вовсе нечего. Расплатившись, Бофранк и Жеаль далее пошли пешком, сопровождаемые взглядами местных жителей, по виду людей в самом деле опасных. Конестабль пожалел, что не взял с собою пистолета; впрочем, вдвоем с Жеалем, который преизрядно фехтовал, они могли отбиться и шпагами, коли нападающих не будет слишком много.

Против ожиданий, путь до самого дома Альгиуса не принес никаких приключений, да и жилища попадались порою самого приличного свойства, иные даже с ухоженными маленькими садиками, что говорило о благородном нраве обитателей.

Постучав в дверь Альгиуса бронзовым молотком, коим следовало известить о визите, Жеаль застыл в ожидании.

– Только бы он не переехал либо не помер, – заметил он.

Однако Альгиус не переехал и не помер. Он даже сам отворил дверь, так как прислуги в доме, похоже, не имелось. Конестабль тут же убедился, что почтенный толкователь пьян; Жеаль же не успел слова молвить, как Альгиус вскричал, очевидно, приняв прибывших за кредиторов:

– Нет! Нет! Ежели вы зайдете завтра, непременно отдам, но сегодня – никак не могу!

– Что ты говоришь, дорогой Альгиус! – воскликнул Жеаль. – Или ты не узнаешь меня? Я Проктор Жеаль, а со мною хире Хаиме Бофранк.

– Не имел чести, – пошатываясь, словно святой Лид на виселице, пробормотал Альгиус. Из-под длинных волос, свисавших в беспорядке во все стороны, на конестабля внимательно глянули два сильно косящих глаза, после чего толкователь добавил:

– А вот у вас, хире, я три года тому весьма удачно купил две рукописи Монсальвата, за что вам спасибо.

Конестабль не слыхивал ранее, ни кто такой Монсальват, ни что за рукописи он сотворил, но отказываться не стал. Между тем Жеаль настаивал на своем:

– Ты должен меня припомнить, дорогой Альгиус! Нас познакомил Ринус Оббельде.

– Я не помню, кто таков этот Оббельде, но, должно быть, изрядный болван, коли познакомил меня с таким невежей, что вваливается к доброму человеку чуть свет, колотит почем зря в двери и… и…

Толкователь запнулся, а Жеаль поспешил заметить, что вовсе не “чуть свет”, а совсем даже послеобеденное время.

– Странно, – подумав, сказал толкователь. – Я полагал, что еще утро. Что ж, хире книгопродавец, входите и разделите со мною трапезу. И вы, хире, тоже, хотя я вас совсем не помню.

Жилище толкователя выглядело бедным и неприбранным, повсюду были раскиданы раскрытые книги, рукописные свитки весьма древнего вида, детали платья, порой довольно интимные – вроде грязных подвязок и панталон. В воздухе держался запах крепкого табака.

Трапеза состояла из вина и нескольких заветренных кусочков мяса. Самое вино оказалось дешевым и кислым, но отказываться ни Бофранк, ни Жеаль не стали. Прихлебывая пойло из глиняных кружек, тяжестью своей могущих сравниться с пушечными ядрами, они внимательно созерцали толкователя сновидений, который с каждым глотком все очевиднее приходил в себя. После второй кружки каналья толкователь широчайше улыбнулся и спросил:

– Что за нужда привела вас ко мне? Но постойте! Я полагаю, если уж вы не кредиторы, то, верно, хотите попросить у меня объяснений, что значил тот или иной сон! Я прав, не так ли?

– Прав, дорогой Альгиус, прав, – кивнул Жеаль. – Хире Бофранк пришел к тебе именно с этим.

– Тогда выпьем еще немного и приступим, – заключил Альгиус. Поспешно сделав несколько глотков, он подвинул к гостям кувшин с остатками вина и молвил:

– Как писал почтенный Он Льевр, “вы можете и дальше пить это пойло, но только делайте это со скромностью, которая пристала приличным людям”. Я же подготовлюсь.

Бофранк не нашелся, что сказать на такую, казалось бы, грубую, однако верную цитату (воистину пойло!), Жеаль лишь засмеялся. Толкователь же никакими особыми приготовлениями себя не утрудил, лишь слегка причесал волосы большим деревянным гребнем да плеснул в лицо горсть воды из большого таза.

– Прежде всего надобно бы вам знать, что сновидения зависят от вещей многих, как неожиданных, так и самых обыденных, – сказал он, возвращаясь к столу. – К примеру, почтенный хире… ну, не стоит здесь называть его имени, скажу только, что это весьма уважаемый человек, владелец магазина вин и нескольких винокурен. Так вот, сей почтенный муж любил за ужином выпить кувшин-другой пива, заедая его моченым горохом – плошкою или двумя. Известно, что пища эта тяжела, оттого хире… хире владелец магазина вин и нескольких винокурен стал видеть во сне, как некий омерзительный суккуб садится ему на грудь и не позволяет дышать, отчего несчастный пробуждался в самом дурном здравии и таком же расположении духа. Я посоветовал ему всего-навсего ограничиваться одним кувшином и одной плошкою гороха, и что же? – Альгиус с гордостью оглядел присутствующих. – Теперь у меня кредит в магазине вин.

– История поучительна, но при чем здесь толкование сновидений? – поинтересовался Жеаль.

– Разве не наслышаны вы, что всякое ремесло должно иметь крепкую базу в теории? Потому пейте вино и слушайте. – Сказав так, толкователь схватил с полу толстую книгу, шумно перелистнул несколько страниц, подняв клубы пыли, и принялся читать:

– “Ночной кошмар обычно охватывает людей, спящих на спине, и часто начинается со страшных снов, которые вскоре сопровождаются затруднением дыхания, ощущением сдавливания груди и общим лишением свободы движений. Во время этой агонии они вздыхают, стонут, произносят неясные звуки и остаются в когтях смерти до тех пор, пока сверхъестественными усилиями своей натуры или же с внешней помощью не спасаются от столь ужасного сонного состояния. Как только они сбрасывают удручающую пространную подавленность и способны двигать телом, их поражает сильное сердцебиение, большое беспокойство, слабость и стесненность движений, симптомы постепенно стихают и сменяются приятным ощущением, что они спаслись от неминуемой погибели”.

– Я редко сплю на спине, – возразил Бофранк, – и затруднения дыхания отнюдь не ощущал.

– Это лишь одиночное описание, – отмахнулся Альгиус, – и я не говорил, что ваш случай обязательно совпадет с прочитанным. Поверьте, хире Бофранк, я знаю о великом множестве странных происшествий, случившихся с людьми во сне. Помню, год тому в квартале Брево один бедный молодой человек страдал чрезвычайно. Его близкие звали лекаря, но умнейший дядя больного припомнил и обо мне. Когда мы прибыли, то увидели несчастного лежащим безмолвно на кровати. Глаза его были выпучены и устремлены в одну точку, руки были сжаты, волосы стояли дыбом, а все тело покрыто обильным потом. Придя в себя, он поведал нам свою удивительную историю. Он рассказал, что лежал примерно с полчаса, пытаясь заставить себя заснуть, но не мог – из-за головной боли, и примерно в это время в комнате появились существа в облике двух очень красивых молодых женщин, чье присутствие осветило помещение. Они устремились к нему в постель, одна – с правого боку, другая – с левого, чему он неожиданно всячески воспротивился, пытаясь оттолкнуть или даже ударить их, но руки его все время обнимали пустоту. Девы были настолько сильными, что стащили с него и одеяло, и спальное платье, хотя он прилагал все усилия, чтобы удержать их. Он так долго боролся с ними, что едва не погиб. В течение всего этого времени у него не было сил ни говорить, ни звать на помощь.

– Постойте, хире Альгиус, – перебил его Бофранк, коего дрянное вино неожиданно повергло в игривое настроение. – Этот малый, стало быть, увидел двух сияющих дев, которые к тому же стремились к нему в постель. С чего же он вдруг начал пихать их кулаками?

– В самом деле рассказ твой глуповат, – поддержал конестабля Жеаль. – А ну как это были ангелы?

– А вот за это, дорогой Жеаль, тебя однажды сожгут, – серьезно сказал толкователь и погрозил Проктору Жеалю пальцем. – Рассказ же мой был всего лишь иллюстрацией…

– Что же посоветовали вы этому бедняге? – спросил Бофранк.

– Лекарь назначил клистир. Я же выпил с его дядюшкой и славно провел вечер, – ухмыльнулся Альгиус. – Но не подумайте, хире Бофранк, что я всегда отношусь к делу столь поверхностно. Я могу толковать сны богатых клиентов так, как мне оно выгодно, и не очень часто задумываюсь о том, что вижу во сне сам – а ведь должен бы, не так ли? – однако же случай, который меня заинтересует, стремлюсь разобрать с наипохвальнейшим тщанием. И потому, коли вы уже допили мое вино и не хотите совсем отведать предложенного угощения, прошу вас, поведайте мне наконец, что мучит вас во сне.

Бофранк рассказал толкователю обо всем: о большой луне ярко-красного цвета, о палке и ночном горшке в руках, о черных кошках и о том, что видит сей сон уже восьмую ночь кряду.

– В самом деле? – недоверчиво переспросил Альгиус, нахмурившись. – Странно… Не слыхал о таком, разве что два-три дня подряд, не чаще. И, говорите, совершенно голый? Хм… Что ж, попробую вам помочь, хире Бофранк. Во-первых, существует множество простых заговоров против вреда, который может быть причинен ночью, известны также псалмы и молитвы, чтение которых чрезвычайно полезно. Например, скажите: “Да сгинут ночные кошмары и видения, оставя тела наши неоскверненными!”

– И что же, кошмары сгинут? – осведомился Жеаль, улыбнувшись на эту апофегму.

– Ну что вы, – ухмыльнулся в ответ толкователь Альгиус. – Зачем же. Однако произнести защитное слово не будет лишним; что до вашего сна, хире Бофранк, то я поразмышляю на досуге и сообщу вам его истинное значение. Вас же прошу, коли сей дурной сон случится в очередной раз, непременно известить меня. Не исключено, что мне придется посетить ваш дом и, возможно, даже понаблюдать за вами спящим – в том случае, разумеется, ежели у вас нет никаких предубеждений на сей счет, ибо встречал я людей, которые терпеть не могли, когда кто-либо смотрел на них во время сна. Пока же вы можете спокойно идти, я сообщу вам, что смог извлечь из вашего сна, едва справлюсь с задачей.

– Но я думал, вы скажете мне все сразу же, – в недоумении промолвил Бофранк.

– Не так все просто, – покачал головой Альгиус, приглаживая свои длинные волосы и глядя вроде бы на Бофранка, но в то же время вовсе непонятно куда. – Коли вам не составит труда навестить меня завтра или же послезавтра – скажем, в такое же время, – я постараюсь вам пособить. Ведь писано: кто поймет, тот восплачет, ибо ничего сделать нельзя.

Сказавши так, Альгиус грустно заглянул в опустевший кувшин.