Kitobni o'qish: «Как далеко зайдёт эксперимент?»
Глава 1
Лев Игнатьевич разбирал свои записи, нервно притопывая ногой и многозначительно пошмыгивая. «Ну не могло же оно никуда деться, – бормотал он себе под нос. – Не могло! Там же просто всё: план, дозировки, чертежи! Дурья бошка, ищи лучше! Ну зеньки-то разуй!»
В минуты особых душевных терзаний Лев имел привычку на разговор сам с собой, причем самого строгого характера. После небольшой передышки на почесывание затылка или, как Игнатьевич бы сказал, «репы», поиски продолжились с усиленным рвением. Вместе с пожелтевшей бумагой в воздух вздымался столб отборной домашней пыли. Под тяжестью ботинок пол жалобно вскрипывал.
Предательски заваленный стол на четырех шатающихся ножках не менял своего состояния всё время, что Лев Игнатьевич помнит себя здесь. А прошло уже более двадцати семи лет с его первого дежурства. По распорядкам биостанции, каждую неделю кто-то сидит на вахте в полевой или, простыми словами, дикой её части. Главной задачей избранного является следить за общей обстановкой на территории. При обнаружении опасности есть инструкция: бить в большой колокол, стоящий прямо у крыльца. На первый взгляд этот обычай может показаться диким и даже варварским. Двадцать первый век как-никак на дворе, а тут колокол. Появился этот предмет местного ландшафтного дизайна сорок лет назад. Доктор геолого-минералогических наук тех времен спер его из ближайшей полузаброшенной деревни и притащил сюда. Теперь это можно сказать одна из местных достопримечательностей.
Дежурный домик одновременно для орнитологов служит и кольцевальным. Тут они вне сезона миграции вальяжно попивают кофе с коньяком и, не торопясь, как бы между делом важно дуют в дрожащие от страха теплые брюшки крылатых, взвешивают их и дарят поблескивающие алюминиевые кольца. Это всё, конечно, так выглядит только со стороны, а на деле же великие умы занимаются исследованием птиц с помощью отлова и прижизненной обработки. Однако в период миграции всем становится резко не до кофе. Работа кипит, карандаши стираются в ноль, а новоокольцованные особи с чувством полного облегчения одна за другой вылетают из лап учёных. В эти моменты опытные орнитологи больше походят на свежесмазанные станки, слаженно и быстро отрабатывающие свою заводскую программу.
Кольцевальней в этих краях называется бревенчатый деревянный дом на одну маленькую комнату в двадцать квадратных метров. Днем работа здесь спорится, а вечером сладко посапывает в углу на скамейке дежурный. Внутреннее убранство помещения полностью соответствовало его столу. При входе в дом вместе с бардаком в глаза бросается расположенное над ним панорамное окно – центр композиции. По левую и правую стороны тянутся почти до самого входа окна поуже и поменьше, образуя вместе стеклянный ансамбль, напоминающий букву «П». Подоконники дополнительно выполняют функцию и столешниц. Под ними обычно можно найти от четырех до шести табуреток разной высоты и степени удобства. Все они, также как и колокол, когда-то попали сюда из деревни по соседству. За спальню и гостиную отвечает угол по левую руку от входа, с расположенной в нем резной скамьей, накрытой пыльным матрасом. Можно было бы подумать, что родная её среда обитания та же самая заброшенная деревня. Ан-нет, это подарок от северных коллег. Особый шарм дому придают, конечно же, детали. Каждый сантиметр стен завешен вырезками из журналов и газет, рисунками и записями от руки, открытками и этикетками. А в редких, свободных от творений целлюлозно-бумажной промышленности пространствах, приглядевшись, можно заметить нацарапанные надписи, которые способен разобрать разве что их создатель, да и то не факт. Всю эту бравую инсталляцию завершают бусы из птичьих колец и разноцветные хлопковые мешочки, гордо свисающие с оленьих рогов.
Именно в этом беспорядочно-организованном пространстве Лев Игнатьевич никак не может найти что-то так важное для себя. Вдруг его поиски прерывает звонкая мелодия. Двумя широкими шагами учёный добирается до матраса и вытаскивает из-под него свой спутниковый телефон. В такой глуши без помощи свыше никак не обойтись.
– Комаров у аппарата, – протараторил в трубку Лев Игнатьевич.
– Лёва, привет. Вот только сегодня добралась, – зазвучал мягкий женский голос.
– Это ты хорошо успела, вовремя уехала. Сейчас тут опять не дороги, а полная каша.
– Манная?
– Она самая, да ещё и с комочками. Теперь только ждать, когда всё подсохнет, – раздался грустный бас. – А пока улучшений не предвещается… Как там Соня?
– Всё хорошо. В садик, правда, ходить не хочет.
– Ну конечно, после четырех месяцев на природе я бы тоже в садике выл.
– Ничего не знаю, маме нужно закрывать грант. Пол годика потерпит и в школу, а там уже на домашнее обучение переведем и как-раз можно планировать поездку в Китай, – после сказанного в трубке послышался глухой стук, а после него и детский плачь. – Ладно, я побежала. У меня тут опять ЧП. Напиши, как будешь у угла. – Промурлыкал женский голос и связь прервалась.
Лев Игнатьевич бросил телефон на матрас и вновь деловито принялся чесать затылок. Ни свежеприобретенные залысины, ни гусиные лапки у глаз, ни грязь под ногтями, ни разношенные берцы, ни прожженная дырка в спецовке так не волновали учёного, как его научная работа. С этими мыслями он каждый день засыпает и открывает глаза по утрам. Их он смакует в периоды долгих туалетных дум, и они же приходят к нему во снах. Так происходило с того момента как ещё молоденький Лёва решил поступать на биологический факультет и так будет до последнего его хриплого вздоха.
– Видал, во что дороги превратились? Теперь уж точно раньше ноября отсюда не выберемся. Мне то оно и к лучшему, весь материал успею обработать, – бормотал в унисон со скипом двери Филипп Варламович, входя в кольцевальню. Это был крепкий мужчина средних лет в протертых джинсах и выцветшей лёгкой охотничьей куртке. Встретившись хоть раз с этим персонажем, в память навсегда врезались его торчащие в разные стороны непослушные усы, напоминающие подкову. По своей наружности данный товарищ чем-то походил на моржа. Собственно, он им отчасти и был. Ежедневные закаливания, купания в холодном озере и всевозможные напитки со льдом экстравагантного коллеги уже давно для всех на станции стали привычны. В разрез с пристрастиями Филиппа Варламовича шёл его темперамент. Горячая кровь давала о себе знать. Вскипал он долго и крайне редко, но последствия же его извержений ничуть не уступали известным вулканам. Не получив должной ответной реакции от своего собеседника, Варламович продолжил
– Что копошимся? Докторскую потерял?
– Сплюнь! – подал голос Лев Игнатьевич. – Никак не могу найти дизайн эксперимента. Вот покемарил чуток, и всё, не помню куда положил. – Шебурша бумагами, продолжал он поиск.
– Так может твой дизайн, это самое, во сне и приснился? – усердно пытаясь пригладить свою лицевую растительность, усмехнулся Филипп.
– Я самолично вот этим его и записал, – замахал Лев перед лицом товарища огрызком своего карандаша. – Даже руки все ещё в графите.
– А ты в карманах посмотри. У меня обычно всё, что теряется, именно там и оказывается, – в диалоге образовалась неловкая трехсекундная пауза и Филипп Варламович добавил. – Будешь настойку?
– На чем в этот раз? На ящерице или может на саранче?
– Ты уже в какую-то совсем экзотику забрёл. У меня отборная, на папоротнике. Будешь?
– Мне после твоей копчено-лососевой водки уже ничего не кажется экзотическим.
– Так та импортная была, заводская. А это – домашнее производство, вот этими ручками сделано с любовью. Будешь? – переспросил Филипп, доставая из-за пазухи стеклянный пузырёк.
– Ну раз с любовью, то как-нибудь в другой раз. У меня тут дел выше крыши. Сегодня пришел ответ по гранту… в общем, я проиграл, – поник Лев.
– Дааа, не приятно, конечно. А кто выиграл то?
– Молекулярщики, – повисло в воздухе слово вместе с досадой обоих.
– М-да уж, м-да, – провыл Филипп Варламович, предварительно осушив свою подржавевшую флягу. – Нынче молекулярщиков, как муравьев, а нас, натуралистов, поэтов, мечтателей, идейных людей, – как говна у комара.
– На одну мечту и идею реактивы не купятся, эксперименты не реализуются.
– Ну что ты, Лев Игнатьевич, тут пытливый ум нужен и смекалочка. Как говорится, выживает не сильнейший, а приспособ-ле-нней-ший. Вот, например, мой знакомый – арахнолог уж очень нуждался в лазерном микродесекторе. Ну знаешь, такой штуке, которая бы ему на маленьких паучках крохотные бы дырочки делала. А он как биостанций двадцать стоит вместе со всеми нами и нашими органами. Так этот хитрюга, значит, вместо того чтобы отчаиваться, взял и соорудил из копеечного лазера для эпиляции и бинокуляра аппарат ничуть не хуже. Я же говорю, сме-ка-ло-чка!
– Да понял я, понял. Прорвемся. Мне просто докторскую уж больно хочется дожать, понимаешь?
– Много сейчас таких дожималок. Мы науку не для корочек делаем, а для себя и мира, – величественно возразил Филипп Варламович и тут же добавил. – Я что заходил то, не поможешь мне завтра утром, а? Сейчас уж очень интересный для охоты аномально-тёплый сентябрь. Работы много, времени мало, а руки у меня всего две. Выручишь? А раз уж ты и так дежурный, тебе удобнее и ближе всех будет.
– Конечно помогу. А утром, это во сколько?
– В сорок минут шестого встречаемся у выхода.
– Так сейчас же уже почти два часа ночи! – сверля взглядом часы, воскликнул Лев Игнатьевич.
– Точно! Ну, я тогда полетел готовиться, – пробубнил Филипп и спешно выбежал из домика.
«Во плут, конечно. Специально убежал, чтоб я не успел ничего ответить», – подумал Лев Игнатьевич.
Важно отметить, что все работники биостанции отличались особой отзывчивостью. Каждый понимал, что если он готов прикрыть кого-то, то в будущем эта помощь обязательно к нему вернётся. А иногда ты просто не можешь справиться без дополнительных рук: залезть так высоко, пройти так далеко, поймать так много. Рабочий процесс бывает очень спонтанен. Всё решает природа: поймаешь ты то, что тебе нужно или нет; найдешь то, что ищешь сегодня или же проведешь в поисках месяцы и даже годы. Поэтому на станции сложился свой некий симбиоз взаимоотношений, в который с натяжкой вписывался Филипп Варламович. Как самому харизматичному и яркому персонажу на ближайшие 50 километров во все четыре стороны, Филиппу многое прощалось: острые шутки, ехидные замечания и прямые насмешки. Иногда, правда, бывало, что его клинило. Как будто где-то там, внутри черепной коробки, переключался тумблер. В такие моменты он обычно выдавал какую-нибудь глубокую философскую мысль, смотря в даль и не спеша покуривая трубку. Все знали, если пахнет табаком, то у Филиппа Варламовича настали эти дни.
Можно сделать вывод, что Филипп был избалованным ребёнком, любимчиком биостанции. Он прекрасно это знал и частенько не гнушался пользоваться своими привилегиями. На просьбы о помощи откликался редко, дежурствами менялся не часто. На каждую подобную просьбу у него находилось оправдание такого искусного толка и сочинения, что никто не желал его в этом уличать. Лев Игнатьевич не был исключением.
Вот и сейчас сознание Комарова начало медленно смиряться с тремя часами предстоящего сна, учёный быстро сходил проверить, не попался ли кто в ловушки. На биостанции практически всегда кто-то кого-то да ловит, и, чтобы каждый не сидел рядом со своей западней, задача ежечасной проверки ложилась на плечи дежурного. Сегодня все они были пусты.
Зайдя обратно в дом, Лев Игнатьевич посмотрел на себя в маленькую, едва отражающую поверхность на стене, которая когда-то была чистым зеркалом. Учёный был вполне хорош собой. Постоянные нагрузки как ума, так и тела сделали его крепким мужчиной. Свежий воздух и ежедневные солнечные ванны благоприятно сказывались на здоровье и настроении. Единственное, что не хватало Льву Игнатьевичу для полного счастья, так это времени. Его всегда было катастрофически мало.
Пригладив растопыренными пальцами волосы, Лев было уже направился в постель, когда услышал рядом со своей койкой некое скрежетание. «Мышь что ли? – подумал он про себя, и звук трансформировался. Раздался топот. – Ну не может же мышь так бегать. А если не мышь, то тогда кто? Крыса? Звуки доносятся с чердака. Хм, ну нет, даже очень жирные крысы тоже на такое не способны… – В этот момент к какофонии звуков прибавился треск, и через секунду прямо над ложем дежурного что-то полетело вниз».
Глава 2
Вместе с деревянными обломками в комнату проникла и пыль, годами нараставшая на до недавнего времени целом чердачном полу. Лев Игнатьевич рефлекторно начал откашливаться, зажимая рот и глаза рукавом. «Надо же было этому чёртовому потолку именно в мою смену обвалиться!» – ругался он.
Вновь послышался скрежет. «Я тут не один!» – подумал Лев и попытался открыть глаза. В противоположном углу ему удалось мельком заметить черное трясущееся пятно. «Так это, значит, кошка. А откуда бы ей взяться тут в лесу? Для рыси мелковата, да и темновата», – начал активно тереть веки учёный, чтобы избавиться от плены, подаренной ему едкими взвешенными в воздухе частицами. В спешке закончив просмотр глазных фейерверков, он наконец смог полностью очистить взгляд. Лев Игнатьевич ожидал увидеть перед собой что угодно, но только не то, что встретилось ему в итоге.
Взъерошивая волосы, по рукам учёного пробежали мурашки. Сердце начало дико стучать, а виски наполнились выводящей из себя монотонной пульсацией. Игнатьевич, не мигая, смотрел на невиданную им тварь. Существо, также не встречавшееся ранее с Львом, глядело на него исподлобья. Хотя, по правде, было трудно определить, чем именно оно это делало. У создания не было привычных глаз, но всеми своими рецепторами Лев Игнатьевич четко ощущал, что за ним наблюдают и его боятся.
Известно несколько видов ответных реакций на страх, самых же распространенных всего три. Первая – затаивание. Так обычно поступают детеныши, которые в силу разных причин не могут дать отпор или убежать. Вторая – бегство. Ей не брезгуют даже сверххищники. Ну и третья реакция – атака. Она используется в самых отчаянных случаях.
В данный момент Льву Игнатьевичу оставалось только гадать: «Это чей-то детеныш, выискивающий пути отхода? Жертва? Или готовый напасть в любую минуту, загнанный в угол хищник?» К сожалению, на кафедре зоологии не проходят занятия по чтению мыслей или хотя бы дрессировке животных. Всё, что Комарову оставалось, – это тщательно вспоминать немногочисленные лекции по зоопсихологии, на которых он большую часть времени сладко отсыпался. «Ну и что мне с этим делать?» – дипломатично попятился он. Все пути отхода были перекрыты: окна наглухо замурованы из-за вчерашнего дикого ливня, а дверь охраняет напуганное существо. И выйти наружу теперь означает пройти через него.
К этому моменту пыль почти рассеялась, и два живых организма начали изучать друг друга более детально. Однако улучшенный обзор никак не увеличил шансы кандидата биологических наук на определение таинственного гостя. Смотря на него, Лев Игнатьевич одновременно ощущал страх и восторг. Было в этом существе что-то притягательное, было и что-то омерзительное.
Размером зверь оказался чуть больше откормленной кошки. Слегка увеличенная в пропорциях голова волнообразно покачивалась из стороны в сторону, прямо как у совы, пытающейся определить расстояние до добычи. Таких привычных вещей как носа, ушей или рта Лев также не сумел обнаружить. В центральной части головы, где по канонам анатомии должен располагаться нос, блестели четыре каплеобразных бугорка, создающих вместе единый узор, напоминающий равнобедренную трапецию. «По всей видимости, это система одного из органов чувств», – пронеслось в голове у учёного. Присмотревшись чуть получше, ему удалось заметить, что это нечто было покрыто гладкими волосками. Их количество и необыкновенные отражающие свойства возбуждали во Льве Игнатьевиче нездоровый интерес к тому, чтобы вырвать парочку и рассмотреть под микроскопом. Издалека эта мерцающая шубка напоминала и вовсе черный латексный костюм.
При поверхностном изучении незваного гостя следом за ужасом учёного посетила и эйфория. Стоя перед чем-то настолько незнакомым и сенсационным, его эндорфины водопадом хлынули в серое вещество головного мозга. «Это явно что-то необычное. Интереснейший экземпляр. Либо мутант, либо я отрыл абсолютно новый вид! А может, вместе с этим и новое семейство или даже отряд! Прямо здесь, во вдоль и поперек изученной средней полосе. Чтобы это не было, не упусти его!» – приказал он себе и начал медленно приближаться к существу. Взгляд бросился на расположенную под резной скамьей пластмассовую коробку: «Надо бы его сюда загнать».
«Кис-кис-кис», – максимально мягко и по-доброму попытался произнести одурманенный сложившейся ситуацией учёный. В ответ зверь нахохлился и слегка завибрировал. Из шеи его неспешно начали вылезать четыре алых шипа, наполненные то ли жидкостью, то ли газом. Ребенку эта картина могла бы напомнить растущие от натиска воздуха башни надувного замка-батута.
«Сейчас точно будет атаковать», – чуть отошел от своего научного опьянения Лев. Резким движением руки он сгреб к себе со стола первый попавшийся предмет и кинул его в противоположную сторону. Недавно затушенная свеча отлично сработала как приманка, черная фигура устремилось атакой на ближайший к ней движущийся объект.
В это же мгновение Лев Игнатьевич, мобилизировав все свои оставшиеся к двум часам ночи силы, рванул за коробкой. Одним четким махом он вытряхнул всё её содержимое на пол и через секунду уже был готов к следующему этапу охоты. Существа видно не было. Крепко ухватившись за прозрачный короб, Лев Игнатьевич замотал головой. Прокатываясь взглядом по комнате, учёный яростно пытался зацепиться хоть за какие-то следы присутствия зверя. В этом состоянии неопределенности он провел не более полуминуты, однако для Льва Игнатьевича это время казалось мучительной вечностью. И как только в его голове вдруг успела родиться мысль: «Может быть, это результат интоксикации, или же я просто сплю?» – по прямой траектории к растрепанной голове Льва полетело черное нечто.
Рывок. Поворот. Удар. И вот задыхающийся от счастья мужчина держит в коробке под своими крепкими сибирскими ягодичными мышцами нечто фантастическое. Толчок. Ещё один. «Ишь какой, вырываться тут вздумал. Ну ничего, мы и тебя изучим!» – пытался всеми силами усидеть Лев Игнатьевич на импровизированном пластмассовом троне. «Надо бы тебе дырки тут для воздуха проделать, но сначала найти что-нибудь тяжелое, что тебя удержит», – под руку попался 5-ти килограммовый том «Основы молекулярной биологии клетки» Альбертса, которую сегодня утром забыл унести молодой аспирант, дежуривший до него. Игнатьевич быстро подложил под себя книгу и снова уселся на коробку. Толчки прекратились. У него наконец появилось несколько минут, чтобы выдохнуть и обдумать всю ситуацию.
«Нужно срочно всех созвать. Я – дежурный, колокол рядом, – всё ещё находясь под впечатлением от самой незабываемой ночи в жизни, Лев начал бурный спор сам с собой. – Но не для того я так геморроидально отлавливал это нечто, чтобы оно готовенькое перед всеми предстало. Я ведь мог и без глаз остаться. А если эти шипы ядовитые? Скорее всего ядовитые, раз такие яркие. Дааа, мог бы и умереть… А куда мне его девать то теперь? Не буду же из-за пластика изучать, мне как минимум вольер нужен, да и не маленький. Тут если только к Юлии Игоревне идти. Вместе явно быстрее что-нибудь организуем… Ага, как же вместе. Пал Саныч и Сан Палыч, как самые плодовитые на статьи и связи товарищи, быстро всё себе заберут. А если в работе будут их фамилии, то на Комарова никто внимания и не обратит. Не удивлюсь, если Филипп тоже вдруг резко заинтересуется этой темой и из энтомолога в один день станется териологом. Я хоть тоже не по млекопитающим, но разве у меня и других научных интересов быть не может? Я же как-никак широкопрофильный специалист! Что же делать? Думай голова, думай… Как ни крути, одному всё равно не справиться. Тут как минимум четыре руки нужны, а лучше шесть. В помощники можно Диму забрать, всё-таки его Альбертс меня спас. Фигура он ещё не значительная, как-раз материальчика ему наскребем для уверенной кандидатской. Думаю, Анастасия Петровна для такого дела мне его отдаст, у неё и так каждый год свежая кровь. Ну а если не отдаст, то Димасам присоединиться захочет, к такому-то открытию! А вольер один дырявый я точно где-то на станции видел. У Юлии Игоревнывроде новые эксперименты не планируются, так что я его быстренько заберу и подлатаю. Отлично! Звучит уже как план. Только надо всё по-тихому сделать: Диму переманить, первые результаты получить, а там уже и сдаваться можно… Только прежде, чем бросаться во все тяжкие, нужно всё проверить. Может я вообще уже отстал от современной зоологической жизни, и это и не новый вид вовсе, а какое-нибудь сбежавшее из зоопарка экзотическое сумчатое. А если это мутант, то нужно, как минимум, определить чей. То, что не птичий, это сразу понятно. Тут бы я так долго не раздумывал».
Поразмыслив ещё немного над всей сложившейся ситуацией, Лев Игнатьевич принял решение поискать информацию во всемирной паутине. Рядом сеть, а значит и интернет был только в одном месте – углу домика Сан Палыча и Пал Саныча.
Их жилище располагалось в трёх минутах прогулочным шагом от кольцевальни. Это была самая крепкая и теплая постройка в дикой части биостанции, благодаря этому она носила гордое название «ночевальня». А ночевали в ней, как можно догадаться, Александр и Павел. Лет десять назад молодой и веселый аспирант всё пытался дать этому дому новое название, например «CиП», что означало Санычи и Палычи. Но как-то СиП не прижился в разговоре. Потом название эволюционировал до «ОСиП», что означало Обитель Санычей и Палычей. К счастью, и эта модернизация не закрепилась. Были также такие попытки как «ПиС» и «ОПиС», которые аналогичным образом испарились вместе с получившим свою степень уже кандидатом биологических наук. Именно туда сейчас Лев Игнатьевич стремительно и направлялся.
Так как на всю округу биостанция – самое людное место, двери в ней могли бы и вовсе не запираться. Это и делалось ранее, пока в один момент здешним высококвалифицированным кадрам не пришлось производить выгон медведя, опьяненного запасами Филиппа Варламовича из местной кладовой. После этого случая двери хотя бы на ночь обязательно блокировались. Запасной ключик от ночевальни по всем жанрам деревенской жизни хранился под ковриком у входа.
Лев Игнатьевич тихонько отпер дверь и вошел в прихожую. Сбросив с себя накинутую наспех телогрейку (защищающую скорее от комаров, чем от холода), он, стараясь издавать как можно меньше шуму, прямой наводкой двинулся в заветный угол. Хозяева дома сладко похрапывали. Как самые старые и благодаря этому почетные жители биостанции, они имели право приоритетного выбора комнаты. Но эти двое никогда не изменяли своему полевому домику. Проблемы возникали лишь при наступлении холодов. На станции по этому поводу даже проводился особый ритуал. Сан Палыч и Пал Саныч категорически отказывались покидать свое трудно отапливаемое логово, но после череды уговоров всегда соглашались. Сие мероприятие начиналось с первого морозного утра. Каким-то магическим образом в этот день каждый раз у них начинала барахлить печка. Потом и одеяла также необъяснимо куда-то пропадали. И после финального аккорда уговоров, что в таких условиях жить никак нельзя, Сан Палыч и Пан Саныч, так и быть, перебирались в общий дом.
На самом деле, интернет в этих краях – не самая необходимая в работе вещь. Жизнь учёного обычно делиться на два периода: полевого, где происходит сбор данных и образцов и вне полевого, в котором всё это дело обрабатывается. Так как биостанция относилась именно к первому типу, на ней было всего лишь две точки этого заветного ресурса: компьютер в основном доме и угол в ночевальне. Сетевой закуток представлял из себя небольшую столешницу с несколькими высокими деревянными барными стульями. Именно там Лев Игнатьевич в данный момент активно рылся по тайникам научной стороны интернета. Сначала он попытался найти информацию на англоязычных ресурсах, но в них ни о каком похожем существе никто не знал. Далее поиски продолжились уже на ломано-переведенном китайском языке. По результату тоже ничего. С одной стороны, Игнатьевичу, конечно, всё это мировое незнание было на руку. Значит, он первый прикоснулся к чему-то настолько неизведанному. С другой стороны, этот же факт наводил ужас на его до сих пор пульсирующую голову. Любая неизвестность интригует и пугает, но Комаров прекрасно понимал, что начинать изучение ему нужно с подробного описания особи.
После того как Лев пришел к некому умозаключению, он наконец смог оторвать голову от экрана телефона. Сквозь грязное окно ночевальни ему увиделся мерцающий вдали свет. «Это в кольцевальне горит?! Я же всё выключал, когда уходил, – в голове Льва тут же промелькнула другая тревожная мысль. – Он сбежал? Как он мог сбежать?! Я же столько тяжестей на коробку положил». Позабыв о тишине и скрытности, учёный рванул в сторону двери. По пути к его ноге так не кстати прицепился пакет, до отказа набитый мусором. Опустошенные стеклянные бутылки громко запели, ударяясь об здешний паркет. Храп Сан Палыча и Пал Саныча сменился сначала на пыхтенье, потом кряхтенье, а завершил сие представление отборный сверхинтеллектуальный русский мат.
«Ну всё, мне конец!» – твердил подбегающий к кольцевальне Лев Игнатьевич, продолжая тащить за собой импровизированную мусорную погремушку. Избавиться от неё ему удалось только перед входом на место преступления. Внутри его ждала печальная картина. В пластмассовой ловушке сияла большая прогрызенная дыра. «Ну, по крайней мере, теперь я знаю, что у него точно где-то должен быть рот», – успокаивал себя Лев, продолжая оценивать масштабы бедствия. Всё в доме было перевернуто вверх дном. Не сказать, что там раньше было заметно чище, но прошлый хаос годами разрабатывался естественным образом. Этот же погром был создан искусственно. Существа нигде не было, поиски его затянулись. Лев Игнатьевич даже в порыве разведки умудрился просунуть голову в образовавшуюся от падения дырку, но кроме пыли и паутины ему так ничего и не удалось обнаружить.
«Это провал! Сбежала от меня моя докторская. А может быть и Нобелевка. А я ведь даже сфотографировать его не успел, ничего вообще не успел. Надо было сразу всех звать на помощь! – гневно отчитывал себя Лев. – Ну я же видел его? Видел. Значит могу описать, хоть до какой-то степени!» Вдохновившись последней мыслью, в тумбочке он отыскал альбом с пожелтевшими от времени листками и, вспоминая первый курс университета, принялся вдумчиво заточковывать каждую деталь образа этого нечто. В позе, скрючившись, сидя у стола, он и уснул.
