Kitobni o'qish: «СЮРПРИЗ ЛАККОЛИТА Серия: Путешествие Гули и Веры», sahifa 4

Сам Магистр питался тоже странно – по моим наблюдениям, всего один раз в день. Его ужин начинался строго в семь по Берлину и ни минутой позже… у нас ведь тогда время перевели, и оно совпадало с берлинским… Если же днем он дома отсутствовал, а так бывало часто, то к семи всегда неукоснительно появлялся и садился за стол. Откуда бралась его и моя еда – не знаю, наверно, кто-то приносил. Ел ли что-то Ганс, повторюсь, не знаю… О том, чтобы предложить еду маме, у Магистра и мысли не возникало, да она и сама не стала бы брать пищу из рук оккупанта.

Школа, где мама раньше была учительницей, работать перестала, в ней немцы устроили какой-то свой склад. По предписанию мама обязана была встать на учет на бирже труда и вообще-то ей грозил вывоз на работу в Германию. Но ее не трогали. Наверно, отсвет ужасной личности человека, проживающего в нашем доме, лежал на нас с нею… Мама давала частные уроки детям некоторых горожан, за что получала какие-то небольшие деньги или продукты.

Но я снова отвлекся, я хотел рассказать об одержимости Магистра неким поиском. К обыску нашего дома он приступил на третий день. И это были странные поиски – не простукивание стен и выдвигание ящиков – отнюдь нет… Сейчас такого человека люди не задумываясь назвали бы экстрасенсом. Они сейчас в моде, вон, по телевизору их полно. А тогда я ни о чем подобном даже не слышал. Пока не увидел своими глазами…

Когда под конвоем Ганса я снова был доставлен к Магистру, он опять усадил меня в кресло. И принялся производить надо мною странные манипуляции – что-то чертил на моем лбу и запястьях, макая кисть в чашу с какой-то темной жидкостью и бормоча непонятные слова. Помню, что в голове моей возникло слово «заклинание», и я очень этому удивился, потому что был ребенком насквозь советским, и заклинания у меня ассоциировались исключительно с цирком, чалмой и танцующей змеей… Потом он отступил от меня, взял в руки подсвечник с горящей свечой и принялся обходить с ним комнату, при этом не спуская глаз с меня.

Такое действо он проделал во всех помещениях дома: мы с ним переходили из комнаты в комнату, меня усаживали на стул, Магистр ходил со свечкой и следил за мной. И вроде как ничего не происходило. Продвигались мы довольно медленно, он тщательно обрабатывал своим странным способом каждый сантиметр здания. Часа за три мы прошлись по верхнему этажу и спустились на первый. Там тоже обработали несколько участков, затем он внезапно прервал работу, сказав: «Продолжим завтра» и добавив свое сакраментальное: «Накорми малыша, Ганс». Впрочем, тогда это было еще в новинку, я лишь поежился, вспоминая вчерашнее «кормление».

Я просидел перед Гансом практически до семи, потом выскользнул из дому. Выходить на улицу было уже запрещено – комендантский час, и я принялся слоняться по участку. Идти в наш сарай мне совсем не хотелось. Я набрел на колонку с водой, открыл кран, напился и попытался вымыть шею и запястья – те места на теле, где рисовал кистью Магистр. Там, правда, не присутствовало никаких следов этого рисования, похоже, вся жуткая темная жидкость впиталась в кожу. Я забрался на растущее у колонки дерево грецкого ореха, на свою любимую ветку, довольно высоко от земли. Оттуда виднелся участок соседней улицы. Я некоторое время пялился на проезжавшие по ней фашистские автомобили и мотоциклеты, потом в приступе ярости рванул на себя висящий передо мной на ветке орех и, ободрав о ствол дерева его зеленую кожуру, принялся яростно втирать в себя выступивший сок. В те самые места, которые разрисовывал Магистр. Сам не знаю, чего я хотел достичь этим действием, это был протест, бессильный протест заключенного перед могуществом своего тюремщика. Потом я долго ходил с несмываемыми коричневыми пятнами…

Магистровому «Продолжим завтра» осуществиться было не дано. События потекли по другому сценарию. Я вернулся в наш с мамой сарайчик и повалился на свой тюфяк у дальней стены. Вообще-то это была не вполне обычная стена. Это важно. Если Вам интересно, Вера, я покажу потом, что я имею в виду. Местность у нас, как видите, неровная, гористая, участок идет с подъемом и дальней своей стеной сарайчик упирается прямо в склон холма – он как бы приставлен к холму задней стенкой. Обшита эта стена тогда была старыми необструганными досками разной ширины. Красоту там никто наводить не пытался, тому моему предку, который обустраивал сарайчик, явно не приходило в голову, что когда-то в нем будет жить его потомок. Я несколько раз получал от тех досок занозы…

Так вот, повалился я тогда на тюфяк и некоторое время лежал, уткнувшись в подушку. Потом вдруг осознал, что я умираю. Мысль эта была четкая и вместе с тем – светлая и обнадеживающая. Дальнейшее я знаю из рассказа матери.

Она обнаружила, что я лежу без сознания в сильнейшем жару. У мамы не имелось при себе никаких средств, которые могли бы облегчить мое состояние. Мы – в сарае, на улице – ночь и комендантский час. На кухне в доме имелся уксус, который можно было использовать для компрессов. Мать кинулась к дому, но входная дверь оказалась закрыта. Она побоялась стучать – не знала, как отнесутся фашисты к заболевшему ребенку. Тогда мама просто сорвала со своей постели простынь и принялась под дворовой колонкой смачивать ее холодной водой. И тут за спиной ее возник Магистр…

– Что случилось, женщина? – спросил он, с присущим ему отстраненным спокойствием глядя на ее нервические движения.

– Ребенок без сознания, у него жар, – решилась открыться мать.

Это сообщение внезапно жутко возбудило Магистра:

– О-о-о, это интересно! Женщина, я должен видеть немедленно это!

Он подбежал к моему тюфяку, мама, не отставая, тоже. Склонился и осмотрел меня, впрочем, весьма бегло. Потом тихо сказал:

– Ганс, вынеси малыша отсюда.

Тут же возник этот долговязый, как будто стоял у них за спинами, хотя, вроде бы, его там не было. Ганс схватил меня в охапку вместе с тюфяком и вынес наружу. А магистр повел себя странно. Он принялся скакать и прыгать на месте, где только что лежал тюфяк, потом подоспел Ганс с ломом и еще каким-то инструментом. У них имелось полно различного инструмента. Обосновываясь в нашем доме, они привезли и выгрузили из машины много всего такого…

Они с Гансом принялись вскрывать пол и стену сарая. Ганс выламывал доски и выносил их во двор. Мать наблюдала за этим, сидя у моего тюфяка. А что касается меня, то мне стало лучше. Температура стала падать, я жутко вспотел. Я вынырнул на поверхность из глубин небытия и даже попытался сесть. С удивлением увидел, что нахожусь в очень странном месте – во дворе, рядом мама, и по щекам ее катятся слезы, а в нашем сарайчике среди ночи идут демонтажные работы.

Так мы с мамой сидели и пялились из ночи в освещенный электрическим светом небольшой дверной проем, из которого периодически возникал фантасмагорический силуэт – это длиннющий Ганс, груженый досками, пытался выбраться наружу.

Наконец они закончили свои работы, и Магистр подошел ко мне.

– Пришел в себя. Хорошо, – прокомментировал он, взглянув на меня. – Теперь пойдем со мной, малыш.

– Он слаб, – запротестовала было мама. – Он болен.

– Запомни, женщина, я не причиню вред малышу, – ответил Магистр с некоторым нажимом. Он крепко взял меня за руку и повел назад к сараю.

Пол и стены там оказались полностью ободраны. За стеной, у которой раньше лежал мой тюфяк, обнаружился камень. Причем, не искусственно туда привнесенный – похоже, это была естественная скальная порода. В руках у Магистра я опять увидел подсвечник с зажженной свечой. Он велел мне снять рубаху и лечь на оголенную землю. Увидел коричневые пятна от ореха, удивленно спросил:

– А это еще что?

– Орех, – выдавил из себя я.

– Зачем? – хмыкнул Магистр. Очевидно, что в тот момент он находился в особом радостном возбуждении, в предвкушении близкой находки. И вот этот наш короткий необязательный диалог запомнился мне как единственный, хоть чем-то напоминающий общение между двумя людьми. Сейчас я понимаю, что он использовал меня в качестве медиума – посредника в своих эзотерических манипуляциях. Я являлся необходимым ему инструментом, очень ценным, очень дорогим, но – инструментом, не человеком. И если бы в перерывах между теми случаями, когда я ему требовался, меня можно было как ненужный чемодан задвинуть под кровать, он бы так и делал. Но, к сожалению, меня надо было кормить, поить и, вообще, обеспечивать, чтобы я был жив и здоров… Ну, а к маме он, по-моему, относился как к вещи, которая ко мне прилагается…

Мое лежание на влажной земле не удовлетворило Магистра. Он велел подняться и прислонил меня к обнажившейся скале. И тут что-то встрепенулось во мне, рассыпалось по телу мелкой дрожью, и я вторично потерял сознание и стал сползать вниз, царапая спину о щербатый камень.

Упасть мне, впрочем, не дали. Меня подхватили и вывели из сарая. Когда я чуть пришел в себя, Магистр принялся задавать вопросы:

– Малыш, мне очевидно, что холм, к которому прислонен сарай, представляет собой засыпанный землей каменный грот. Что тебе об этом известно?

Я помотал головой:

– Ничего.

– Да, наверно… Ты слишком мал. Женщина тоже ничего не знает. Она здесь чужая, да к тому же глупа… Твои старшие родственники, мужчины, говорили при тебе что-нибудь об этом холме, гроте, сарае? Вспомни! Я знаю, у тебя должна быть эйдетическая память. Наследственная.

Я честно сконцентрировался, но ничего подобного вспомнить не смог.

– Когда в последний раз велись какие-нибудь работы на холме или в сарае?

– Сараем часто пользовались, там хранятся всякие, ведра, грабли… То, что нужно для работы на участке. И всякие ненужные вещи из дома туда переносили.

– Так. А что с холмом?

– Ну… это же холм. Грядки там делать неудобно. Там только цветы растут. Дед их рассаживал там иногда… Поливал…

– Пойдем, покажешь, где сажал дед.

Мы подошли к холму, и я показал. Мест, где я видел работающего деда, имелось много, в общем-то, они покрывали всю поверхность. Тем не менее, Магистр внимательно все осматривал. Напомню, была ночь, середина ночи, и действовать ему приходилось при свете электрических фонарей, во множестве принесенных и расставленных Гансом.

Я уже сообразил, что он пытается обнаружить какие-нибудь следы входа в пещеру, заваленную землей и превращенную в холм. Но осмотр, похоже, ничего не выявил, потому что Магистр отдал слуге приказ откопать грот целиком.

И Ганс незамедлительно принялся за работу. Работал он без остановки, механистично, как будто был роботом. Штыковой лопатой он снимал землю с холма и откидывал ее в сторону, так что рядом со старым холмом стал расти новый. А Магистр, кстати, внимательно землю осматривал. Мы с мамой, закутавшись в одеяло, обнявшись сидели на скамейке у крыльца и на них смотрели.

Ганс рыл часов, наверно, пять, пока не наткнулся на металлическую дверь в постепенно обнажавшемся гроте. Само собой, уже давно рассвело. Магистр со всех ног бросился к этой двери, и они стали пытаться ее открыть. Движимый любопытством, я тоже было дернулся в ту сторону, но мама меня удержала:

– Не подходи туда, Ванюша. Тебе там опять станет плохо, ты же видишь, колдун тебя заколдовал.

Поэтому мы продолжали наблюдать издали. Наконец, они раскопали дверь и проникли внутрь грота. Чуть позже я и сам увидел, что находилось там внутри. В основном это были старые, даже можно сказать старинные, вещи. Но невеликой ценности – скукожившаяся от времени обувь, деревянная этажерка с посудой, кувшины там всякие, блюда… Статуэтки. Фотоаппарат старый. В общем, хлам. И среди всего этого хлама Магистр обнаружил шкатулку. А внутри нее – вожделенный объект своих поисков. Я помню, как он появился из двери грота с этой маленькой шкатулкой в руках и быстрым шагом направился в дом.

Ко мне приблизился Ганс и жестом приказал следовать за ним. Я подчинился и даже охотно с ним пошел, меня снедал интерес: что же такое находится в нашей шкатулке? То, что шкатулка – наша, я ни секунды не сомневался. Раз она находилась на нашем участке в нашем помещении среди наших вещей – значит, определенно, наша. Я был настоящим маленьким хозяином. Я думаю, что и мой отец, и уж тем более мой дед знали о гроте, скрытом в холме. Я же не успел узнать от них по малолетству, ведь когда умирал дед, в доме хозяином оставался мой отец – молодой здоровый мужчина, и никто не предполагал, что впереди его ждет война, фронт и гибель под Сталинградом…

Наша шкатулка стояла на нашем письменном столе. Магистр уже успел ее открыть, и я увидел, что она полна ювелирных украшений. Но тут я опять почувствовал, что сейчас умру, и уже начал было сползать вниз. По кивку хозяина Ганс подхватил меня под мышки и перетащил в кресло, а сам Магистр подступил ко мне со своей кистью и чашкой и опять, как и вчера, принялся что-то рисовать на моей коричневой от ореха коже.

– Все, – наконец завершил он свой ритуал. – Я тебя отцепил. Подойди к столу и посмотри внимательно. Ты видел когда-нибудь эти предметы или слышал о них?

Я подошел и стал внимательно рассматривать лежащие в шкатулке драгоценности. Потом рискнул взять одно из украшений в руки и, поскольку окрика не последовало, занялся изучением содержимого основательно. Шкатулка была маленькой, ни на какой великий клад она не тянула. Там оказалось несколько резных перстней с цветными камнями – золото с топазами и изумрудами. Это я потом уже, естественно, установил… Был браслет из граната, десяток разнообразных серег. Даже ожерелье с алмазами там было.

– Нет, я никогда ничего об этом не слышал, – честно сказал я.

– А об этом? – Магистр поднес ко мне желтый старый листок. – Ты видел где-то еще такое?

На листке были шеренги букв. И каких-то символов. Какие-то буквы узнавались сразу, какие-то напоминали иностранные, а какие-то символы казались вообще ни на что не похожими.

Я поднял взгляд на Магистра и помотал головой.

– Ладно. Это не так уж важно. Теперь иди отсюда. Ганс, покорми малыша…

***

– Я не утомил Вас, Вера, – спросил ее Иван Андреевич. – Время уже позднее, отдохнуть хотите, наверное? Поспать…

– Да уж, уснешь тут с такими Вашими рассказами. Нет уж, давайте дальше. Что там с этим листком? Он остался у Магистра? Он его искал? И как появился портал?

– Да, листок остался у Магистра. Рассказываю-то я все всегда излишне подробно, сам не знаю, когда доберусь, собственно, до портала. Это обратная сторона хорошей памяти – слишком многое помню. Хотя я специально тренировался фильтровать свои воспоминания, чтобы, так сказать, не засорять эфир.

– А что у Вас и правда эйдетическая память? Это ведь когда человек помнит каждый момент своей жизни, верно? Это же страшная редкость.

– Не знаю, как насчет каждого момента… Я бы с ума, наверно, сошел, если бы помнил все сразу. Нет. Но если я ставлю себе задачу вспомнить – как, что и когда происходило, то вспоминаю обычно легко и в деталях. И у меня отличная зрительная память. Ее еще фотографической называют.

– А я читала, что не существует фотографической памяти. Только в книгах у выдуманных персонажей типа Шерлока Холмса. Можете вот мне нарисовать, что на том листке из шкатулки было?

– Могу. Но потребуется время. Сама картинка перед глазами четко стоит, но вот перенести ее на бумагу…

Хозяин на минуту удалился и вернулся с карандашом и блокнотом. Склонился над ним и принялся усердно что-то вырисовывать. Вера прихлебывала из чашки остывший чай. Гуля спала на коврике у ее ног…

– Вот. Как-то так, – Иван Андреевич протянул Вере листок. Старался. По-моему, один в один вышло.

Вера рассматривала картинку.

– Похоже на то, что кто-то пытался срисовать некую надпись, не понимая смысла, но стремясь передать все детали.

– Прямо как я, – усмехнулся Малыш.

– И что, вот именно листок с этой надписью он и хотел найти в вашем доме?

– Похоже на то. Потому что дальнейшие поиски в доме прекратились. Зато начались в другом месте…

– Рассказывайте! И не бойтесь подробностей.

Глава 4

Побочным эффектом того, что сарай оказался разобран на доски, стало наше переселение в дом, в каморку на первом этаже. Там у нас всегда была кладовка, забитая всякой всячиной, и чтобы расчистить ее для проживания, мы целый день разбирали этот хлам – неизбежный атрибут жилья с длинной историей. А Магистр засел наверху и сидел три дня, закрывшись в комнате, почти из нее не появляясь, кроме как на свой обязательный ужин. Потом, похоже, дело у него сдвинулось с места, потому что Ганс был отправлен куда-то с поручением, а ближе к вечеру к нашему участку подкатили сразу три авто с очень важными немецкими офицерами, и эти фрицы что-то обсуждали с Магистром. Нас тогда выгнали из дому, и мы с мамой слонялись по улицам, пока не наступило семь по Берлину, и гости Магистра уехали, а сам он приступил к трапезе.

В последующие дни он с раннего утра уезжал на своем автомобиле, сопровождаемый Гансом в качестве шофера. У Магистра имелся «Стейр 1500А» – огромная мощная зверюга, легко справляющаяся с бездорожьем. В его грузовом отсеке умещалось все снаряжение, необходимое для лазанья по горам и скалам. А именно лазать по горам они и ездили. Магистр там что-то искал. Не всегда, но довольно часто, он брал меня с собой.

А ездил он на Змейку. Не слышали ничего об этой горе? Тогда дам небольшой экскурс. Это километрах в семи от Пятигорска, если двигаться на юго-запад. Вот Вы, Вера, не обращали на Змейку внимания. А она того стоит. Как и все здешние горы – это лакколит, то есть недоразвившийся вулкан. Второй по размеру после Бештау. Гора эта раньше была сплошь покрыта узкими извилистыми оврагами, издали похожими на змей. Есть версия, что отсюда и название. На Змейке множество разнообразных и очень интересных скальных пород, в том числе и с научной точки зрения. Но сейчас большинство скал уничтожено… Дело в том, что в конце двадцатых там начались работы по созданию горнодобывающего предприятия – карьера. Построили дороги, цеха, камнедробилки. И начались взрывы! Сначала скалы были уничтожены с северной стороны, а затем – с восточной и южной. Сейчас сохранились только с запада.

Ударными темпами велась здесь добыча змейского бештаунита – уникального очень прочного камня. Кислотостойкость его – девяносто восемь процентов, что уступает только кислотостойкости стекла! Да, «бештаунит», если не слышали, это название для местных горных пород магматического происхождения, введенное геологом Герасимовым… Впрочем, простите, здесь я увлекся. Просто, это сфера моих непосредственных научных интересов, потому не сдержался. Уж потерпите, Вера…

Так вот, камень вывозили с горы вагонами – на строительство Сталинградской и Куйбышевской ГЭС, на Волго-Донско́й канал, много еще куда. Ну и да, радиоактивный фон добываемой породы был повышен, поэтому официально ее не разрешалось использовать при строительстве гражданских объектов. А неофициально… Чего только не строили.

Потом довзрывались – добрались до водоносных слоев, и из курортов Кавминвод стала уходить минеральная вода. Карьер нанес огромный ущерб не только горе, но и всему нашему региону, его уникальному лечебному климату и его водам. И в восемьдесят первом под давлением ученых и общественности его наконец закрыли. А разломы потом заливали тяжелым бетоном… Но, как говорится, сделанного не воротишь. Скалы уничтожены.

А ведь Змейские Холмы сформировались более ста тысяч лет назад! И это было священное для древних место – Семихолмье. Там существовали языческие капища и проводились древние религиозные обряды… Кое-что интересное на Змейке осталось, конечно… Вот, например, Истукан – стометровая скала, похожая на истуканов острова Пасхи. Или – Чертов Палец. Смотрится как рукотворная пирамида, но это не так. Скала образовалась обычным здесь образом – магма внедрялась в толщу осадочных пород…

И вот, значит, Магистр и его Ганс лазали по рельефу горы, имевшемуся на тот момент – на сорок второй год. По скалам, по карьеру. И что-то маниакально там искали. Насколько я, ребенок, понял ситуацию, наличие карьера и проводившиеся на горе взрывные работы сильно разозлили Магистра. И есть одно жуткое подозрение… Нет, доказательств у меня нет, но уже гораздо позже я узнал, что именно тогда, в августе сорок второго все работники карьера на Змейке были расстреляны. И я не могу отделаться от мысли, что Магистр к этому причастен, что таким образом нашла выход его злость…

Его интересовали пещеры. Они с Гансом методично изучали пещеры на Змейке. Оба фрица, на мой взгляд, достаточно бодро забирались на скалы. У них было при себе альпинистское снаряжение. И, явно, неплохой опыт. Я же большей частью ждал их у машины, так сказать, в разбитом лагере.

Когда некая пещера вызывала особый интерес Магистра, он посылал Ганса за мной, и тот доставлял меня к ней. Иногда я мог проделать весь путь самостоятельно, но чаще, в трудных местах, Ганс тащил меня на спине, как рюкзак. Затем Магистр проводил надо мной какой-то свой оккультный ритуал, не всегда, надо заметить, одинаковый, и пристально наблюдал за моей реакцией, иногда чуть передвигая с места на место. Я чувствовал себя измерительным прибором, каким-то термометром! Но колдуна преследовали неудачи – умирать, как это было тогда в нашем сарайчике, меня больше не тянуло. Однажды, правда, я чуть не потерял сознание, но то оказалось от голода. Он быстро это определил. Был отдан приказ «покорми малыша» и тут же исполнен в походном варианте: сидя в машине, под пристальным взглядом Ганса я давился плиткой немецкого шоколада.

Так, в общем, однообразно, проходили наши дни. Они методично исследовали пещеры, я при необходимости выступал в роли медиума. Даже я понимал, что гора настолько большая, что если просто обследовать каждую пещеру, то это может занять годы. А если они на что-то рассчитывают, значит, наверное, у них есть еще кое-какие ориентиры. И действительно, некоторые скалы вовсе не интересовали Магистра, а к некоторым он терял интерес, едва взглянув.

Закончилось лето, прошла осень, наступил декабрь. Стало холодно, с неба срывался снег. А воз был и ныне там. Магистр стал сильно раздраженным, я часто слышал, как он кричит на своего слугу. Правда, безо всякого эффекта – Ганс не воспринимал ни ругань, ни похвалу – он всегда казался одним и тем же бесстрастным роботом. Несколько раз к нам приходил обер-лейтенант Винц и еще какие-то фашисты. Потом они спускались вниз и уходили из дома с бледными перепуганными рожами.

Дела у оккупантов шли все хуже. Уже в декабре войска Красной Армии активно готовились к массированному наступлению по всему Северному Кавказу. Участились налеты советских самолетов. Засылались наши диверсионные группы, взрывавшие склады, мосты и прочую фашистскую инфраструктуру. Выросла активность подпольщиков и партизан. Они распространяли листовки, устраивали диверсии и выявляли фашистских прихвостней. Подчас наши герои платили своими жизнями. Так, в декабре (на Змейку, кстати) была десантирована диверсионная группа «Месть», но нашелся предатель, и гестапо схватило парашютистов. Изверг Винц лично участвовал в допросах, но ничего не добился. В канун нового года их расстреляли у Машука. А чуть позже, уже в январе, всего за четыре дня до освобождения Пятигорска фашисты расстреляли и отважную разведчицу Нину Попцову. Перед смертью в гестапо девушку жутко пытали…

Но это я опять, конечно, излагаю то, что мне стало известно позже. А в то время – канун Нового сорок третьего года, я ничего этого, естественно, не знал, но явственно чувствовал – фашистам здесь настают кранты… А Магистр все искал. По морозу и выпавшему снегу. Лазать по скалам им с Гансом стало гораздо труднее, и темпы сильно замедлились. Но он не останавливался.

Освобождение Пятигорска происходило довольно-таки стремительно. В первый день сорок третьего года Северная группа войск Закавказского фронта перешла в наступление. Вечером десятого января соединения 37-й и 9-й армий вплотную приблизились к Кавминводам, а утром одиннадцатого вошли в Пятигорск.

Вот я, кажется, и дошел в своем повествовании до Портала… Итак, в начале января фашисты спешно отступали, пытаясь нанести городу максимальный урон – разрушали здания, памятники культуры, сжигали архивы. Более трехсот пятидесяти домов было разрушено в Пятигорске! Город пылал от пожаров, что-то взрывалось, носились авто и мотоциклеты, сновали немцы, загружали, выгружали, выносили, увозили. В общем, сбегали. Наконец, и Магистр осознал эту необходимость.

Хочу еще раз повторить Вам, Вера, я не знал и до сих пор не знаю, кем на самом деле был этот человек, в плену у которого я находился пять месяцев. А на самом деле, я и сейчас в некотором смысле его пленник. И я не ведаю, откуда он явился, под каким небом и в каком времени он родился на свет. Не представляю, как и зачем он прибился к Рейху и какую роль он там играл. Но очевидно одно – он являлся носителем неких тайных знаний, он многое умел. И я могу только фантазировать, что же искал он с таким остервенением в недрах нашей горы. Источник Абсолютной силы? Абсолютного знания? Ради чего он, кажется, был готов на все?

И вот, когда Магистр осознал, что приход Красной Армии случится в ближайшие дни и поискам его пришел конец, он тоже стал готовиться к бегству. Но по-своему. Он решил уйти через Портал. Тогда я еще не знал, что он замышляет, но видел, что это нечто необычное. Он окончательно превратил одну из наших комнат в подобие химической лаборатории. Я не подозревал, что в привезенном им багаже столько стекла: разнокалиберные колбы, трубки, пробирки, воронки, реторты… И много реактивов – жидкостей и порошков. Как ранее он одержимо ползал по пещерам, так и теперь он несколько суток одержимо просидел, закрывшись в комнате, и оттуда булькало, свистело и воняло. Нет, ну свой семичасовой ужин он, разумеется, не пропускал. Это – святое.

А потом он ненадолго вышел из дому и привел к нам Софию.

Я знал эту странную девочку с нашей улицы. Она жила в небольшом одноэтажном домике с бабкой, отцом и братом. Брат, вероятно, являлся ее близнецом – того же возраста и очень похож. Мы, уличная детвора, считали ту девчонку чокнутой. А как там оно на самом деле – бог знает. София и ее брат были старше меня года на четыре, и в силу возраста мы не общались. Брат ее вообще выпадал из поля моего внимания, он водился со своими ровесниками, у них имелась своя компания из взрослых ребят. София же ни с кем не дружила. Ее часто можно было видеть сидящей на скамейке перед домом, она что-то напевала себе под нос и слегка раскачивалась в такт пению. Я несколько раз, как воспитанный и вежливый мальчик, пытался с ней поздороваться, но терпел неудачу. Хотя она, реагируя на приветствие, и поворачивала голову, ее глаза не фокусировались на моем лице, она смотрела куда-то вдаль, сквозь меня и продолжала свое тихое неразборчивое пение… Отец их вроде бы работал бухгалтером или кем-то подобным. Еще уличное сарафанное радио доносило, что бабка и отец – из «бывших», и потому я считал все их семейство буржуями. А при фашистах, в октябре, отца и брата вдруг схватило гестапо. Опять же, по слухам, они участвовали в подполье и имели отношение к громкому уничтожению в Пятигорске высокопоставленных немецких офицеров. Тогда по наводке подпольщиков, подсвечивающих цель сигнальными ракетами, наш Пе-2 разбомбил гостиницу «Бристоль». Там в тот час собрался на совещание весь цвет немецкого командования Северного Кавказа, и многие фрицы погибли. Больше отца и брата Софии никто не видел, она осталась вдвоем с бабкой. И вот сейчас Магистр привел девушку к нам.

Были сумерки девятого января. Девятое января – особенный для меня день, день рождения. А тогда мне исполнилось двенадцать. Мама, как могла, попыталась устроить праздник. Доступ к кухне нам был разрешен, и она приготовила торт с коржами из кукурузной муки, пропитанными сметаной и вареньем. Очень вкусный, кстати, торт, я до сих пор иногда его готовлю. Даже свечки имелись – двенадцать штук. Я задул их и загадал желание – чтобы все это скоро закончилось. Немцы, мой странный плен… Чтобы нас освободила наша родная Красная Армия!

И тут в доме появились Магистр и София. Сперва Магистр повел девушку в лабораторию. Не сомневаюсь, что он, так же как у меня, брал у нее кровь – после я видел след от иглы на ее руке. Затем они спустились к нам, и Магистр приказал матери:

– Женщина, приготовь место. Это дитя будет здесь ночевать.

Мама принялась искать, где можно разместить гостью, а я пододвинул к Софии тарелку с куском торта:

– У меня сегодня день рождения. Съешь, пожалуйста.

Она, как и всегда, смотрела куда-то мимо. Но вдруг взяла ложку и начала отламывать от торта малюсенькие кусочки и отправлять в рот.

Она так и не произнесла ни слова. Только уже поздним вечером, когда София сидела на импровизированной постели, собранной мамой из каких-то коробок и матраса, я услышал ее тихое пение…

На следующий день Магистр и его слуга загрузили в свой «Стейр» пару сундуков и чемодан. Мне было видно, что это не их обычное снаряжение для лазанья по горам. Я чувствовал близость развязки.

Затем Магистр велел мне и Софии садиться в машину. Мама схватила меня и не отпускала. На это Магистр кивнул слуге, и тот оттащил мать в сторону. И мне показалось, что в этот раз даже нечеловечески сильному Гансу пришлось напрячься.

– Не мешай мне, женщина, – сказал Магистр, вперив в маму свой тяжелый взгляд. – Я, опять говорю тебе, я не причиню вред малышу. Он обязан прожить долгую жизнь. А сейчас он поедет со мной. Я обещаю, он вернется к тебе невредимым.

Магистр в этот раз даже снизошел до объяснений и обещаний. Понимаю, им, как хорошим хозяином, двигала забота о своем рабочем инструменте. Ведь состояние моей матери отражалось на мне, а я в тот ответственный день должен был быть спокоен и уверен в своей безопасности.

– Нет! Не пущу, – крикнула мать. Она ему не верила. Евреям, расстрелянным под Минводами, тоже обещали, что их везут на малонаселенные земли и дадут по шесть гектаров каждой семье…

Тогда Ганс затолкал сопротивляющуюся мать в дом и закрыл дверь. Для верности еще и припер садовой скамейкой.

– Не волнуйся, Малыш, – на сей раз Магистр обратился ко мне. – С тобой все будет в порядке.

И мы вчетвером поехали прочь из города. Я как-то не сомневался, что едем мы опять на Змейку, по проторенному маршруту, который мне уже жутко надоел. Но колдун выдал на сей раз нечто новое – мы поехали на Бештау. Собственно говоря, Вы, Вера, видели, место действия. Почему он выбрал именно его – не имею понятия. Какие-то его оккультные штуки, наверняка. Какие-нибудь астрологические и нумерологические расчеты. А может, еще что…