Kitobni o'qish: «Любовь русалки»

По преданиям старинным

раз в году из вод глубинных

поднимаются на свет

те, кто знают твой секрет,

те, кто слышат твои думы,

и идут дорожкой лунной

за тобой, ведь ты их звал,

раз желание загадал.

*

Летний вечер тихий, томный,

и надеждами нескромный

восхищает взгляд закатом,

будоражит ароматом

он цветочным, сочным, пряным,

что вдохнешь и станешь пьяным.

И душа в плену дурмана

затомится, и туманом

взгляд подернется девицы.

И грустить, и веселиться

ей захочется. И спать

до утра она не сможет.

Вечер сердце растревожит,

ведь любовь в нем зародилась.

На беду она влюбилась.

*

Ну а как тут не влюбиться?

Ведь в округе все девицы

в плен попали того взгляда,

что для них был как награда,

что им в сердце проникал,

что красой околдовал.

Миша вправду был хорош.

Он высок и он пригож.

Синева озер в глазах.

Солнца луч на волосах.

Гордый профиль, губы – маки.

Собирал он охи, ахи

по селу со всех сторон,

только сам был не влюблен.

Для него сердечки бьются,

и ручьями слезы льются,

но его то не тревожит.

И утешить он не может

никого своим вниманием,

о другом его мечтания.

– Эх, Анюта, – говорил.

Он к соседке заходил

иногда по вечерам.

– За мечту я все отдам!

– Так о чем же твои думы?

– взгляд понятливый и умный

на него Анюта бросит.

– Да такого сердце просит,

что не встретить никогда!

Вот ведь горе-то, беда!

А девица утешает,

чаем, медом угощает.

У нее он был как дома.

С детских лет они знакомы.

Он считал ее сестрой

доброй, милой и простой.

Всем он с ней привык делиться.

Ей завидуют девицы

и соперницей считают.

Но Анюта точно знает:

ей не быть его невестой.

В сердце Миши мало места

для нее. Она подруга

для возлюбленного друга.

– Отчего ж душа болит?

Сердце что твое томит?

– Эх, мечтаю я о той,

что своей бы красотой

затмевала солнца свет,

той, что лучше в мире нет.

Чтоб взглянуть и задохнуться,

от восторга захлебнуться, -

он Анюте объяснял.

А в глазах огонь пылал.

Говорит, не замечает,

как напротив взгляд печален.

С болью там любовь смешалась.

Но Анюта улыбалась,

понимающе кивала

и смиренно отвечала:

– Ты вокруг бы поглядел

и нашел бы, что хотел.

Много девушек хороших

и красивых, и пригожих.

– Ах, да я же про другое!

Тут свои все, все родное.

Друг на друга все похожи.

Да, не спорю, все пригожих

и добры, да и послушны.

Только мне не это нужно.

Нужно, чтобы била дрожь,

чтобы ум кричал: «Не трожь!

Обожжешься и сгоришь!».

Ну а ты не устоишь

перед дивной красотой,

прыгнув в омут с головой.

– Ох, такая страсть опасна!

– Ну и что, зато прекрасна!

*

Он ушел. Она одна.

За окном висит луна,

лик девичий освещает.

Сердце юное страдает,

ищет в зеркале ответ.

Ничего такого нет

в добром, милом отражении,

что есть в Мишином видении.

Хороша, стройна, нежна,

только Мише не нужна.

*

Летний зной утихнет к ночи,

что становится короче

и тревожней. И разбудит

грезы девичьи о чуде,

и поманит за собой,

соблазнив ее мечтой.

От реки прохладой веет.

И закат уже алеет.

А девицы нарядились

и смеялись, веселились.

Стайкой пестрой собрались

и по улице прошлись.

И Анюта к ним примкнула.

Стайка песню затянула.

Льется песня по деревне

про обряд старинный, древний,

про легенды и сказания

и про тайные желания.

Миша хор тот повстречал.

У девиц в глазах печаль

о красивом молодце,

но улыбки на лице.

– Эй, Анюта, ты куда?

– Нынче темная вода

нас к себе зовет и тянет.

Да об этом каждый знает.

– Да ведь это только сказки.

– Для того, кто хочет ласки,

безнадежно счастья ждет,

каждый способ подойдет.

– Что ж, возьми тогда с собой.

Пошепчусь и я с рекой.

Ерунда, да интересно.

И Анюте стало лестно,

что он рядом с ней идет,

ее под руку берет.

И они чуть-чуть отстали.

А девицы уж кидали

взгляд завистливый на них.

Прям невеста и жених!

В поле вышли, рвут цветочки,

чтоб сплести себе веночки.

Миша тоже собирает,

только вот не понимает,

как их все соединить.

– Аня, можешь подсобить?

– Да, конечно, это можно,

только в радость мне, не сложно.

Васильки она взяла

и венок ему сплела,

и на голову надела,

и с отрадой поглядела.

– Он к лицу, под цвет очей.

– Ну пошли к реке скорей!

*

У реки склонились ивы.

Отражается красиво

в водной глади свет луны.

И напротив не видны

очертания берегов,

ночь взяла их под покров.

И причудливые тени

между явью и видением

в свете призрачном гуляют,

страх и трепет нагоняют.

Песни больше не слышны.

Не нарушат тишины

голоса девичьи, смех.

И река манила всех,

лунным отблеском играла

и звала, и ожидала

дань принять, раскрыв объятия.

И подол намок у платья.

И летят, кружась, венки,

в сердце падая реки.

– Мой поплыл, а вон и твой, -

шепчет Аня над водой.

– Ну и что? Чего мы ждем?

Смотрит Миша в водоем.

– Ждем русалку, коль придет.

Чей венок она возьмет,

то исполнится желание.

– А… То бабкины сказания, -

Миша только отмахнулся.

– Ерунда, – он усмехнулся.

Тишину нарушил смехом,

а в ответ услышал, эхо

раздалось из темноты.

И шуршат вокруг кусты,

будто шепчутся с рекой.

Тень мелькнула под водой.

Миша вздрогнул, но собрался.

– Птица! Я уж испугался, -

он вздохнул, к реке нагнулся,

только сразу отшатнулся.

Гладь подернулась волной.

Пеной белой ледяной

ноги парню окатило.

И течением закрутило

все венки и разбросало.

Только Мишина не стало.

– Что такое это было?

Что венок мой зацепило?

Может, рыба иль бревно?

– Ты не веришь все равно, -

ему Аня отвечала.

– То русалка здесь играла.

Твой венок ей приглянулся.

Миши снова отмахнулся.

– Утонул веночек мой.

Ну и пусть, пошли домой.

От реки он отвернулся,

но и сразу обернулся.

– Что такое? Кто-то звал?

Будто «Рана» мне сказал.

*

Крепок сон его, глубок.

В нем он видит свой венок.

Не плывет тот и не тонет.

И во сне парнишка стонет.

Стало сыро и прохладно.

Силуэт высокий, ладный

нависает над кроватью.

Мокрый след ползет за платьем.

Ледяной руки касание.

– Говори свое желание!

Голос требует и просит,

и из сна его выносит.

– Кто ты? – парень отвечает.

Темный взгляд его встречает.

Не поймет, то явь, виденье.

Что за странное явление?

Дева с черными очами

передернула плечами.

И прекрасна, и страшна,

и почти обнажена.

Платье тела не скрывало.

Тень густая нависала

от ресниц на бледной коже.

Ни на что то не похоже.

И веночек васильковый

у красотки чернобровой

с мокрым локоном смешался.

Парень даже растерялся.

И смотреть на деву стыдно,

оттого что тело видно.

И страшит та, и пугает.

Только взгляд бездонный тянет

и зовет, повелевает

и сомнения разрушает.

– Мое имя ты узнал.

Помнишь, «Рана» повторял?

– Рана? – парень встрепенулся.

– Значит, я не обманулся!