Kitobni o'qish: «Заяц на взлетной полосе»

Хэл

Огромный самолет вразвалку шел к взлетной полосе. Хэл еще с прошлого раза приметил, что такие махины ходят вразвалку.

– Эй, самолеты не ходят вразвалку. Они катятся.

– Сам ты катишься! У самолета вместо колес – шасси.

– Сам ты шасси! У самолета: шасси, стойка, обтекатель колеса и колесо. Самолет катится – и точка.

– Вразвалку!

Хэл отряхнулся, дернул крепкими ушами. Он ненавидел, когда Внутренний Голос начинал пререкаться по пустякам. И ведь какой занудный! Абсолютно без воображения.

В небе все время появляется что-то особенное: позавчера, например, розовый воздушный шар с корзиной. Корзина была убрана цветами, и Хэл подумал, что шар свадебный. Он качался в стороне от аэропорта и был точь-в-точь – гигантское пирожное. А сегодня пузатая двухэтажная машина со слонами на боку шла вразвалку, потом, будто нехотя, побежала в сторону горизонта и чудом оторвалась от земли. И как эта громадина держится в воздухе?! Бо рассказывал, что внутри у нее не только пассажирские кресла, но еще и спальни. Во дела! Еще Бо говорил, что этот «кашалот» прилетает из одной жаркой страны. Такой жаркой, что Хэл бы там сварился в своей шубе. Да разве это шуба?! Не смешите! Кое-где она настолько вытерлась, что видна голубоватая кожа. Хэл очень старый. Бо по сравнению с ним – юнец. Потому что Бо – обыкновенная собака и ему только девять лет.

– А ты – обыкновенный заяц, – съехидничал Внутренний Голос.

Хэл вздрогнул. Он знал, что родился зайцем. Он и живет как заяц: щиплет траву, боится хищников, линяет. Однако обыкновенная жизнь оказалась слишком мала для него. В первую очередь, она коротка, а Хэл живет очень долго, столько, сколько не жил на Земле ни один из его сородичей. Сейчас под боком гудит аэропорт, небо над головой исчерчено. И Хэл давно уже перестал прижимать уши, сидя в клумбе напротив центрального терминала, когда очередная машина идет на посадку. Пусть себе летит – не ястреб, и ладно.

– Бо тоже живет в аэропорту, – снова прорезался Внутренний Голос.

– Ты меня доконаешь когда-нибудь, – закатил глаза Хэл. – Бо живет в аэропорту девять лет, а я не могу сосчитать свои годы. Помню, каким был этот луг – покрытый до горизонта клевером, холодный от утренней росы, а в небе птицы и бабочки. Никаких самолетов.

Хэл забрался поглубже в новую клумбу на пятачке перед гостиницей. Мимо шуршали колеса, туристы катили разноцветные чемоданы, из ресторана пахло ужином.

Бо

– Ну, где ты, Бо? – Дедушка вышел во двор с миской супа.

Бо лежал за садовыми качелями. Он совсем не хотел есть, но дедушке казалось, что пес только о еде и думает.

– Ааауа-иа-ииа, – громко зевнул Бо и постучал хвостом.

Дедушка пристроил миску на нижней ступеньке крыльца и пошел на звук. Бо любил лежать на качелях, а не в колючей траве за ними, но дедушка всегда сгонял его, потому что качели – для детей. Вообще-то никаких детей в округе не было. Да им бы и не понравились линялые подушки на железном каркасе. Дети любят качаться до неба, с ветром в ушах, а садовые качели больше подходят старикам. На памяти Бо лишь однажды во дворе появились два одинаковых мальчика с челками до бровей. У Бо тоже имелась челка до носа. Как хочешь, так и гляди сквозь нее на мир – никто не подстрижет. Мальчиков привезла женщина в красном платье. Бо терпеть не мог красный цвет – у него слезились глаза. Нормальные собаки не различают красный, а Бо вполне мог бы прославиться как обладатель особенного зрения. Так вот, женщина в красном платье плюхнулась тогда на качели и едва не сломала их. А потом кричала, что теперь ее обновка вся в собачьей шерсти. Дедушка чистил платье круглой щеткой с обглоданной деревянной ручкой. Угадайте, кто ее грыз? А вот и нет! Вовсе и не дедушка!

Одинаковые мальчики даже не взглянули в сторону садовых качелей – они гоняли мяч на поле за двором. Бо тоже ужасно хотелось побегать с ними. Он вежливо отпрашивался у дедушки, путаясь под ногами, но красная женщина сказала: «Только никаких собак, папа!» И дедушка велел Бо полежать за крыльцом.

– Пошли обедать! – позвал дедушка.

Куриный суп с вермишелью и картошечкой. Бо понюхал. Обычно ему давали сухой собачий корм, как прописал ветеринар, но дедушке казалось, что в жизни каждого живого существа должен быть суп. И если насчет муравьев, например, или улиток можно поспорить, то про собак все верно: выхлебаешь миску – и соловеешь на глазах. Повезло Бо родиться псом, а не то сидел бы сейчас в муравейнике, никто бы за ухом не почесал.

– Одолел уже? Вот и хорошо. – Дедушка наклонился, вытер собачью морду клетчатой тряпкой с пуговицей и остатком нагрудного кармана. У Бо вечно висела после обеда вермишель на бороде. – Однако, суп мне сегодня удался.

Устроившись на крыльце, старый техник по обслуживанию самолетов зачерпнул полную ложку гущи. Над их с Бо головами плыл в жаркие страны гигантский лайнер со слонами на боку.

– Вот она – махина! – сказал дедушка.

Бо не любил самолеты. Они гудели над их домиком день и ночь, а пассажиры, которые останавливались переночевать в гостинице, иной раз катили чемоданы прямо по маргариткам. Дедушка расстраивался и жаловался на напрасные труды. Бо слушал, кивал, давал себе обещание облаивать всех нарушителей, вилял хвостом изо всех сил, пусть только дедушка не думает, что работа садовника при гостинице хуже, чем в аэропорту с самолетами.

Кроме дедушки Бо любил Хэла, который жил в центральной клумбе. Рядом с ним Бо чувствовал себя щенком. Порой закрадывались сомнения, могут ли собаки водить дружбу с зайцами, и уж тем более любить? Но сомнения – они как блохи: донимают, пока не сцапаешь, а сцапал – и живи дальше спокойно, люби кого хочешь.

Мия

Мия сунула облезлого зайца маме на колени и пошла к детской площадке. Очень уж хотелось вскарабкаться на верхотуру по веревочной лесенке или поваляться на зеленом блестящем матрасе, который называется «мат». Еще можно забраться в разноцветную трубу, ползти, зажмурившись, и оказаться там, не знаешь где.

Мия сняла кроссовки, поставила их бочок к бочку у входа. Теперь можно прыгнуть, скользкий матрас вздрогнет под ногами, легонько подтолкнет Мию, и ужасно захочется хохотать во все горло от щекотки в животе, только не время – еще слишком рано для хохота, слишком мало звуков вокруг, и можно напугать, всполошить утро.

Мия обернулась, нашла взглядом маму и махнула ей. Мама ответила. Она сидела неподалеку у большого окна, на стуле с закругленной спинкой и блестящими подлокотниками, как королева на троне, а за ней вставало розово-желтое солнце, похожее на половинку персика в варенье. Оно щедро поливало сиропом мамины волосы, щеки, шею. И мама потихонечку теплела, становилась мягкой и прозрачно-золотой.

Мия встала на коленки, зажмурилась и полезла в трубу. Внутри было скользко, казалось, что ползешь не вперед, а назад. Главное – не застрять тут навсегда, значит, нужно быстрее перебирать руками и ногами, не открывать глаза до самого выхода. Еще чуть-чуть, и можно выбраться на белый свет, отдышаться, оглядеться. Мия последний раз оттолкнулась от стенок и плюхнулась животом на мат, уперевшись лбом во что-то живое.

– Боюсь!

Она встала на четвереньки, завертелась на месте, хотела нырнуть обратно в трубу, но все же оглянулась.

В углу на мате спал человек. Он свернулся калачиком, подложив под голову свитер и обняв сумку, – обычный пассажир. Чего бояться?

Человек открыл сначала один глаз, потом второй, моргнул и улыбнулся. На макушке у него торчал хохолок, и Мия улыбнулась в ответ.

– Привет, я Леон! – сонным голосом сказал незнакомец и зевнул.

– Я Мия, и мне четыре года. А вон там моя мама. – Она махнула рукой в сторону кресел.

– Понял. Я тут уснул. Долго ждать следующего рейса, вот и нашел местечко. Однако пора вылезать. Не знаешь, который час? – Леон приподнялся на локте.

– Я не понимаю часы. – Мия пожала плечами. – Но еще утреннее утро.

– Это хорошо. Полезли на волю? – Леон встал на колени и пополз к трубе.

– Полезли! – согласилась Мия.

Разноцветная труба быстро закончилась, а выход им закрывали ноги в белых кроссовках с поцарапанными носами.

– Мия? – послышался встревоженный голос.

– Извините. – Леон слегка потеснил ноги, чтобы выбраться.

– Господи! Иди сюда скорее! – Женщина протянула руку взъерошенной Мии. – Зачем ты в трубу полезла?

– Мамочка, я всегда залезаю в трубу! Ты просто забыла. Я там нашла человека.

Женщина неодобрительно глянула на Леона, пока он натягивал свитер.

– Понятно. Это все же детская площадка, а не ночлежка. Ребенок мог испугаться, и вообще…

– Я никого не напугал, – улыбнулся Леон. – Но вы абсолютно правы! Всего доброго.

Хэл

«Мама, смотри! Настоящий заяц!» – эти слова Хэл может сказать на японском, китайском, русском, английском, испанском, чешском, французском и немецком.

Много раз он спрашивал себя, зачем живет здесь, в клумбе, свою бесконечную жизнь. Начало ее терялось в туманном клеверовом прошлом, где не было никаких самолетов. Потом они появились – смешные, кургузые. Хэл наблюдал за полетом и удивлялся: зачем? Если ты родился без крыльев – живи на земле. Однако любопытство несколько раз заставляло его пытаться взлететь. Хэл разбегался, прижимал уши и падал пузом на траву. Так и должно быть. Ему и правда незачем летать, потому что он заяц. А люди пусть решают за себя.

Однажды на его луг села летающая машина с человеком в пузе. Хэл заметался в ужасе. Треск пропеллера и гул мотора как будто перемалывали все остальные привычные звуки: шелест травы, жужжание шмелей. Сколько раз за бесконечную жизнь у него холодело внутри, колотилось сердце, дрожали уши! Сколько раз на мягких лапах подкрадывалась смерть и отступала в последнюю секунду. Его время шло и не останавливалось. Сородичи появлялись на свет, уходили в вечность, сменяя друг друга, а Хэл оставался. И вот он дожил до первого приземлившегося на лугу самолета.

Из машины вылез человек в кожаной куртке и шлеме с очками. Он огляделся. Снял круглые очки. Сделал несколько нетвердых шагов по лугу и лег в траву. Ноги будто не слушались его. Хэл был совсем рядом. Он чувствовал запах кожи и керосина. Тогда эти запахи были еще не распознаны и не названы, но они уже пришли к нему. Человек лежал не двигаясь. Хэл чувствовал, что после полета необходимо вот так приземлиться всем телом, хотя и не летал сам. Выбравшись из укрытия, он осторожно запрыгал к летчику, пружинисто отталкиваясь мозолистыми подушечками обеих задних, и остановился так близко, что, вытянув морду, мог понюхать кожаный шлем. И понюхал.

Генри

Генри лежал на спине, закрыв глаза. Он посадил свою машину на отличную площадку. Этот луг еще не знал самолетов. Но все когда-то бывает впервые. Мог ли он вообразить, что поднимет в воздух машину с мотором?! Сколько там прошло со дня смерти Лилиенталя? Отто разбился на своем планере на самом исходе девятнадцатого века, Генри было двадцать два. Потом появились самолеты Вуазена. Генри завидовал. Он знал, что тоже полетит, но завидовал. «Зачем тебе самолет?» – мать переживала, что эта затея плохо кончится. Так же, как плохо кончилось увлечение автомобильными гонками. Тогда сына собирали по частям. «Ты на земле умудрился разбиться!» – она прижимала платок к глазам. «Представляешь, человек может перелететь через океан, как птица!» Глаза Генри сияли. «Боже!» – мать затыкала уши.

Как быстро пролетело время… Вот он купил самолет. Вот пролетел свою первую милю. Вот взял первого пассажира – французского юриста Эрнеста Ачдикена. Вот пересек границу Франции. Вот он прилетел на этот распростертый до горизонта, идеальный для аэродрома луг. Он приручил самолет. И как человек мог столько веков не знать полета?! Генри засмеялся, подарив этому пространству новый звук… Хорошо лежать с закрытыми глазами под крылом самолета на теплой траве и смеяться в голос.

Вдруг он почувствовал чье-то дыхание совсем близко – у самого лица.

– Господи! Заяц! – Генри открыл глаза и отшатнулся. Напротив сидел крупный облезлый заяц и рассматривал его кожаную куртку, шлем, круглые авиаторские очки на лбу.

– Ты летатель? – спросил заяц и подергал розовым носом.

– Меня зовут Генри Фарман. Я – авиатор.

– Очень приятно, а я Хэл. – Заяц кивнул.

«Все понятно. Я умер. Я просто не заметил, как разбился, и вот теперь разговариваю с зайцем в другом мире. Сейчас спрошу, как пройти в Рай». Генри пытался сообразить, что происходит.

– Я здесь живу, – сказал Хэл.

– Ему все равно, где ты живешь, – проснулся Внутренний Голос.

– Отстань! – огрызнулся Хэл. – Простите, это я не вам.

– Вы не знаете, я умер или вы мне снитесь? – поинтересовался Генри.

– Думаю, что вы абсолютно живой и бодрствуете, – сообщил Хэл. – Просто вы удивлены, ошарашены, обескуражены, потому что говорящий заяц-долгожитель – это чудо. Но вам не привыкать. Вы ведь научились управлять летающей машиной, а это тоже чудо. Я до вас не встречал летающих людей.

– А я – говорящих зайцев, – пробормотал авиатор.

– Как оно там – в небе?

Генри запрокинул голову и улыбнулся.

– Там очень хорошо. Представляешь, мы с Морисом, это мой брат, хотим сами делать самолеты. Нам нужен самолет, который перелетит океан и вообще сможет облететь весь свет. Я обещал маме.

– Ух ты! – воскликнул Хэл. – Люди так много всего умеют. Зайцы вот не делают самолетов.

– Хочешь, я тебя прокачу?

– Что?

– Он спятил! Катать на самолете старого зайца! – Внутренний Голос обожал выскакивать, будто из подворотни.

– Я запросто могу поднять тебя в воздух, дружище! – воодушевился Генри.

– Спасибо, – пробормотал Хэл. – Я не знаю, зачем это мне…

– Хорошо, тогда ты подумай, а я прилечу еще. Чуть позже. – И Генри вскарабкался в кабину самолета. – Я найду тебя!

Хэл ждал его. Он уже нашел ответ на вопрос «зачем?», он смотрел в небо, прислушивался. Год, два, три. Потом еще раз столько же. И еще. В небе появились самолеты с бомбами, сновали самолеты-разведчики. Они были заняты войной.

Генри так и не вернулся.

Бо

Бо тащился за дедушкой в гостиницу. Еще с ночи поднялся ветер. Серое небо гудело, совсем низко трепыхались облака. «Это всё самолеты. Только и делают, что перемешивают небо. Вот оно и устало», – думал Бо.

Дедушка любил ходить пешком. Путь от дома до гостиницы как раз годился для бодрой пешей прогулки, когда позволительно чуточку запыхаться. В гостинице дедушка ухаживал за растениями в маленькой оранжерее, цветами на этажах, клумбой снаружи. Еще стриг траву вокруг здания. В клумбе жил Хэл. Дедушка видел его много раз. Заяц уже не прятался, но и не знакомился с хозяином Бо. Имел право. Если Хэл говорящий, это не повод думать, что он болтает без умолку со всеми подряд.

Всю жизнь Бо ходил по этой дороге. Их с дедушкой обгоняли машины и автобусы, спешившие в аэропорт и обратно в город. На одной из таких машин Бо приехал сюда щенком почти девять лет назад.

Самое раннее воспоминание: мама, ее теплый бок. Больше всего на свете Бо боялся забыть себя крошечного, под маминым боком. Он лелеял это воспоминание, то и дело воскрешал его в памяти и любовался.

Еще он помнил человеческие руки, сначала мягкие и ласковые, с тонкими пальцами, потом другие – твердые, как камни. Именно эти руки вышвырнули его на дорогу, ведущую в аэропорт. Бо ничего не успел запомнить и понять. Только руки. И, оказавшись на обочине шоссе, он принялся искать маму. Гравий расползался под его крепкими лапами, ветер трепал кудрявые уши. Было небо. Была трава. Была черно-белая птица на ветке придорожного куста. Мамы не было. Тогда он стал ее звать. Он плакал и звал. Плакал и звал.

– Вот так новости. Кто это тут скулит? – Над ним склонился человек в свитере.

– Аииии-аиииии, – снова заплакал Бо.

Человек взял щенка на руки и погладил. Бо прижался к свитеру, затих и снова, казалось, очутился рядом с мамой, возле ее теплого бока, стоило только зажмуриться.

Бо ел, спал, рос, ходил с дедушкой в гостиницу, смотрел на самолеты. По вечерам дедушка пил чай во дворе и рассказывал, как люди научились летать выше неба. Бо не верил своим ушам. Он отказывался понимать, что можно улететь туда, где сияют звезды. Это называется космос.

Однажды Бо встретил Хэла. Это было в первый год жизни у дедушки. Хэл появился из ниоткуда. Бо удивился. Он не ожидал, что в аэропорту живет дикий заяц.

– Сам ты дикий, – фыркнул Хэл. – Я говорю на пяти языках.

Мия

– Уважаемые пассажиры! Пристегните ремни!

Мия научилась сама пристегивать ремни безопасности в самолете. Но прежде она пристроила облезлого зайца у себя на животе и только потом щелкнула металлической застежкой. Теперь надежно. У зайца болталась голова.

– Как она называется, мамочка? Я опять забыла.

– Стюардесса, – ответила Саша, пристраивая сумку под сиденьем впереди. – Красивое слово, правда? И девушки все красивые.

Мия с зайцем кивнули.

Последнее время они часто летали. Мии казалось, что мама специально покупает новые билеты, чтобы не оставаться дома. Вернее, чтобы не оставаться на месте, потому что дома у них теперь не было. Кухня, большая гостиная на первом этаже, кладовки, спальни, Миина детская со всеми кукольными домиками, гамаком и кроватью принцессы остались папе. Мии не жалко. Она любит папу и не собирается ничего у него отбирать. Если ему так хотелось оставить себе коробку Мииных пони, розовый велосипед, одежду и вертеп, который они с мамой клеили в прошлом году, – пожалуйста. Только что он будет делать со всеми этими богатствами? Просто смотреть? Или отдаст все другой девочке? Мия взяла только зайца, который обычно сидел на кровати. Он был старым и некрасивым, но очень мягким и теплым. Он сам запрыгнул Мии в руки, когда они с мамой убегали. «Быстрее, быстрее», – торопила мама. Мия прижала зайца к груди, а потом они сели в настоящую полицейскую машину с мигалками. Большой полицейский помог маме затолкать в багажник два чемодана. Папа их не провожал. Его не пустили. Когда Мия оглянулась на дом, увидела папу в окне первого этажа. У него было страшное лицо. Мия прошептала «до свидания, папа» на папином языке.

Сначала они полетели к бабушке с дедушкой. Мия обрадовалась. Там все разговаривали только на мамином языке и почему-то очень громко – почти кричали. Мия сделала себе домик в кресле, накрылась одеялом, но все равно слышала: «У тебя семья!», «У него просто такой характер», «А ты думала, легко сохранять семью?», «У тебя дочь!», «Ты сама не подарок». Мия подумала, что мама – подарок. Она красивая и удивительная, как подарок.

Потом они снова полетели, но не к папе, а к маминой подруге. В страну, где всегда тепло. Мия волновалась, что зайцу будет там жарко. Поэтому она каждый день купала его в море. Он стал совсем соленым. Мии хотелось рассказать папе о рыбках, которые пощипывали ее ноги, о страшной волне, о песочной русалке на берегу. Но папа был далеко.

– Мамочка, давай ему позвоним? Ну пожалуйста! – канючила Мия, насыпая песок в чужое поцарапанное ведерко. – Я не хочу больше играть этими некрасивыми игрушками. Я хочу, чтобы папа купил мне все новое.

– До папы сейчас не дозвониться. Давай еще потерпим? Смотри, какая толстая чайка! – Саша, обнимая Мию за плечи, разворачивала ее к чайке, попутно целовала в макушку, в затылок, в спину – куда попадет.

Мия представляла, как папа сидит в ее комнате среди кукол и плачет. Раньше он часто брал ее на руки, прижимал к себе так сильно, что хрустели косточки. Она утыкалась лицом в его свитер и задыхалась, но папина тяжелая рука лежала у нее на затылке, не отпускала, не давала отстраниться и глотнуть воздуха.

– Пол, не надо, прошу! Отпусти! – просила мама. – Ты задушишь ее!

– Я – отец!

Мия дрыгала ногами, и руки наконец разжимались.

Роберт

– Хей, Роберт! – окликнула дедушку девушка-администратор. – Видели? Кактус расцвел!

Скажи Роберту лет десять назад, что он будет садовником при гостинице, ни за что бы не поверил. Он и в собственном дворе забывал траву косить, а в доме прижились только две герани – белая и лососевая. Жена умерла семнадцать лет назад, а он все ставит в стакан с водой отростки ее гераней, все стелет на диван вязаное покрывало и проветривает по весне приталенные драповые пальто из чемодана.

Роберт взял в кладовке инструменты и пошел стричь кусты. Он привычно клацал секатором и поглядывал в сторону аэропорта. Когда-то на месте огромного стеклянного сооружения, увешанного светящимися экранами и рекламными щитами, стояла простая бетонная коробка с красной надписью «Аэропорт» на фасаде.

Иногда Роберт специально заходил в кафетерий центрального терминала на первом этаже, смотрел на пассажиров, на их суету, слушал разноголосье и удивлялся, как это раньше почти не обращал внимания на людей, а все больше на самолеты. Он вглядывался в лица молодых темноволосых женщин и ничего не мог с собой поделать – вот эта могла быть Норой, только она чуть ниже и коренастее. Нора – длинноногая. Чужие взрослые дети бежали мимо него. Чужие дочери летели к своим отцам, а может быть, просто в отпуск к морю.

Нора с детства была самостоятельной, вспыльчивой, резкой. Он так мало времени проводил с ней из-за работы. Аэропорт забирал всю жизнь, а Вики только вздыхала. Она держала маленькую Нору на руках, он обнимал их обеих и уходил – снова и снова. Возвращался, когда они спали. Крошечный домик рядом с аэропортом всегда был для него убежищем и надежным приютом, где все было устроено лучшим образом. За годы, прожитые вместе, они с Вики ни разу не поспорили, где лучше поставить диван в гостиной, в какой цвет красить двери. Все, что делала жена, казалось Роберту красивым, логичным, своевременным и вечным.

Потом Вики умерла, а еще раньше выросла Нора. Оказалось, он так и не успел стать ей хорошим отцом. Дочь незаметно окончила школу, поступила в университет, вышла замуж.

Роберт постоянно опаздывал: на родительские собрания, на выпускной, на свадьбу дочери. На свадьбу опоздал всего на полчаса. Мать жениха улыбалась так сладко, а Нора смотрела куда угодно, только не на отца, и тяжело дышала. Роберт поправил на дочери фату, подал руку и повел к алтарю. Пока шли, он лишь раз тайком глянул на нее и сквозь кисею увидел, как Нора плачет, подбирая слезы губами. Провалиться бы сквозь землю, но что поделать, если случилась заварушка на работе. Ну не бросишь ведь!

Он ни разу в жизни не напортачил в работе, ведь стоило смешать топливо, нарушив пропорции, и погибли бы люди. Надо ведь понимать.