Kitobni o'qish: «Быстрее течения (венок историй)»

Есть люди, плывущие по течению. Есть те, которые плывут против. Я плыву быстрее течения. Против течения мне не нужно (мне удобнее по), но мне просто необходимо плыть быстрее! Я плыву стремительно, бешено размахивая руками, обгоняя и течение, и корабли, поднимая фонтаны брызг, крича, пугая рыб, топя маленькие суденышки. Подводные лодки идут ко дну, купальщики и водолазы, попадая мне под руку, получают стресс на всю оставшуюся жизнь или становятся инвалидами, водная фауна в страхе разбегается: «Атас!» А я шумно, энергично и эффектно рассекаю волны, главное – быстрее, чтоб всё успеть, чтобы постоянно чувствовать вкус воды, хватая ртом воздух и задыхаясь от восторга!

Вот так я живу.

А ещё я верю, что я центр Вселенной, и, хотя знаю, что это не так, в данном случае вера одерживает победу над знанием.

Когда ко мне придёт Волшебник, я знаю, какое загадаю ему желание, оно у меня давно и хитро сформулировано.

Боюсь смерти и надеюсь, что буду жить вечно, по крайней мере, постараюсь договориться об этом, с кем надо. Но не уверена, конечно, в успехе, я же всё-таки адекватная! …(написала женщина, которая верит в волшебников)

Я страдаю хроническим синдромом Питера Пена. Категорически не хочу взрослеть и всё время забываю, что это уже случилось. Завожу с подругой свой любимый разговор о бессмертии, о способах вечной жизни:

– Может, когда я вырасту, придумают таблетки от смерти?  – спрашиваю с надеждой.

– Когда ты что сделаешь?.. – удивлённо уточняет подруга.

Ну да, вырасту. Сейчас-то я ещё не выросла. Я всё ещё та самая…

Маленькая Юля

В детстве я думала, что я мальчик и поэтому всем говорила, что меня зовут Виталик.

Я была пацанкой и непоседой, быть девочкой Юлей в белом платьице мне ну вообще никак не улыбалось, нет и нет, и не просите! Я – Виталик, я всем так представлялась, даже рисунки и поделки на всякие конкурсы (маленькая Юля была большой активисткой) подписывала: «Виталик, 5 лет». Родители и в сущности все окружающие относились к этому спокойно – может, всерьёз не воспринимали, а, может, спорить побаивались (маленькая Юля была большим диктатором). Мне повезло со взрослыми – в основном попались адекватные, не боялись моих увлечений и не удивлялись моим играм (маленькая Юля была большой фантазеркой)

Как и любой человеческий детёныш, маленькая Юля всегда находилась в состоянии игры. Любимым занятием была игра в «как будто».

– Мам, давай я как будто щенок и, как будто потерялась, а ты меня ищешь. А сейчас пусть я как будто Мальчиш-Кибальчиш, давай? А вот ещё давай как будто я врач, а ты всякие больные дети, которые пришли ко мне на приём. А сейчас пусть цветочек как будто преступник, а я как будто палач и я ему как будто отрублю голову…

Однажды мы с мамой сидели в очереди в поликлинике, и я доставала её игрой «в шапку». Я вообще очень любила играть в меховые шапки – подкидывать их, как мяч, надевать их на самые неожиданные места, представлять, что шапка это собака или сундук с сокровищами, или пещера дракона… На это раз, в поликлинике, шапка была гнездом.

– Мам, а давай там как будто птенчики и как будто яички, а твоя рука как будто змея, и змея как будто хочет птенчиков съесть, а яички украсть, а твоя другая рука как будто…

И так до бесконечности. Привычная мама послушно исполняла роль похитительницы яиц, а сидевшая рядом тётенька, через полчаса озверевшая от моих «как будто» (я всегда разговаривала очень громко), застонала и сказала маме:

– Женщина, как я устала от вашей девочки!

Ой, ну вот прям, как будто у самой дети не играют в «как будто»! Не играют? Ну и дураки!

Помимо нормальных игр – в домик, в путешественников и в бой подушками, маленькой Юле нравились и нестандартные развлечения. Игрушки я не очень любила. В моем детстве они, конечно, были достаточно убогими, может быть, поэтому любимой игрой у меня было – выбрасывание игрушек с балкона. Сначала это было спонтанно, а со временем превратилось в веселый ритуал. Что-то находило на меня, и я чувствовала острую необходимость швырнуть с шестого этажа пару-тройку вещиц. Обычно соседские ребята, гулявшие во дворе и уж знавшие мою традицию, с удовольствием ловили падающих медведей, пупсиков, машинки, конструктор. Однажды им повезло, и я выбросила с балкона целую железную дорогу с комплектом поездов. Но надо сказать, немного поиграв с выкинутыми игрушками, ребята всегда приносили их, вручая моим родителям. Родители, тоже зная мою страсть к выбрасыванию, не удивлялись, а говорили:

– Ааа, да-да, заносите.

В куклы я вообще никогда не играла. Телячьи нежности маленькая Юля не любила. Игры в куклы ограничивались тем, что я снимала с них скальпы и делала из этих скальпов гнёздышки – верхняя часть кукольной головы легко откручивалась, а, если её потом перевернуть, то была очень похоже на гнездо (длинноволосые куклы предварительно стриглись под горшок). Потом я лепила из пластилина уродливых птичек, вырезала дырку в подушке, обваливала пластилинового монстрика в перышках и усаживала в перевернутый кусочек кукольной головы. По всей квартире в самых неожиданных местах у нас стояли такие гнёздышки с птичками. Однажды маме почему-то надоело заштопывать подушки, и она выступила с предложением не населять больше квартиру пернатыми. Гнёздышки продолжали появляться, но вместо птичек в них теперь лежали пластилиновые яички, из которых потом якобы должна была вылупиться свежая партия пластилиновых птенчиков.

Единственной куклой, которую я не обижала и которой оставила голову нетронутой, была дурнушка по имени Дылда, безобразная и нелепая. Вот её я, как ни странно, любила. Возможно, потому что сама никогда не была красивой девочкой и с пониманием относилась к гадким утятам.

«Очень страшненькая, но очень пафосная девочка просит мальчиков во дворе называть ее не крокодил, а Lacoste» (анекдот)

Каждая девочка мечтает быть принцессой. Стоп. Сразу  – нет! Не каждая. Никогда я об этом не мечтала. Я представляла себя в других образах.  Быть самой собой мне было не интересно, и я постоянно придумывая себе имена и биографии. И как та страшненькая девочка из анекдота, тоже настоятельно рекомендовала всем в дворе называть меня тем именем, которое в данный момент носила. Многие даже соглашались. Ведь страшненькие девочки иногда бывают лидерами, которых слушаются.

После мальчика Виталика я превратилась в девочку с псевдонимом Жу Вишневская. Потом мне почему-то захотелось, чтобы меня звали Галина Леонидовна Майорова. А потом я стала гномом Листиком. Родители со всей серьезностью относились к моим  увлечением, поэтому дома поддерживалась легенда о том, кто я на этот раз, мне шились костюмы и оказывалась посильная помощь в поисках нужного реквизита. Гном Листик жил «в домике» под столом, изнутри обклеенным звездами из фольги, где стояли  кастрюльки с крупой и лежали дровишки. Я именно так себе представляла гномовское жилище. Так же пластилином к столу крепилась тряпочка (дверь) и шнурок (звоночек). На имя «Юля» гном Листик не отзывался. На слово «она» в свой адрес презрительно фыркал. У гнома имелась волшебная тетрадка,  где можно было найти историю его рождения, адрес, имена-явки-пароли друзей-гномов, гномовские праздники  (любимый праздник – «Сладостная конфетенка») и  список добрых дел, которые Листик, как любой порядочный гном, себе планировал.

 В 9 лет я прочла Марка Твена. Его книги меня покорили. Я читала их запоем, пересказывала друзьям, и, конечно, не могла не играть в  персонажей «Тома Сойера». Так я стала Гекльберри Финном. Широченные мужские штаны, подвязанные веревкой, папин старый пиджак, шляпа, которую мужчины надевают в бане… Я ходила в таком виде на улицу и – Боже праведный! – лазила по помойкам! А что? Гек всегда так делал! Я нашла на помойке  ржавую керосиновую лампу и везде с ней таскалась. И моя гордость – трубка! Игрушечная, но выглядящая, как настоящая. Не помню, откуда она появилась, но она есть у меня до сих пор. Я демонстративно «курила» трубку на улице, приводя  в восторг детей и в ужас – их родителей. Когда к моим маме и папе приходили друзья, меня просили нарядиться Геком и выйти к гостям. Я делала это с удовольствием.

– Показать, как я умею плеваться? – с готовностью спрашивала я. (Гек Финн, как известно, был мастером плевков)

– Не надо, мы верим! – говорили мне, пряча смех.

Но, если друзья приходили к моему старшему брату, он почему-то предупреждал:

– Только попробуй показаться в таком виде! Секир-башка тебе будет!

В пятом классе я превратилась в Электроника. Заливала всем, что я  робот,  и сама искренне верила в это. Игра продолжалась недолго, потому что я скоро влюбилась в самого Электроника и уже не хотела быть им, а хотела быть его подружкой. Девочка созрела!

Фильм «Семнадцать мгновений весны» заставил меня переименоваться в Роберту Шнайдер. «Штандартенфюрер СС, член НСДАП, истинная арийка, характер нордический, стойкий, в порочащих связях не замечена». Я и две мои соратницы  – Бетти Штраус и Эрна Штосс (завербованные мною подружки Милка и Анжелка) составляли досье на одноклассников, вели документацию под грифом «Совершенно секретно» и писали друг другу шифровки. Даже коллекция отпечатков пальцев у нас имелась. Хорошо ещё, что у нас хватало ума не кидать зигу при встрече…

 Во времена повального увлечения фильмами про индейцев, я поменяла имя на Элизабет Бренди и стала  храброй девушкой-ковбоем. Имела набор оружия, друзей и врагов в виде пластмассовых фигурок ковбоев и индейцев, и богатую биографию, живописно изложенную в толстом блокноте. Мама купила мне совершенно чудесный чемоданчик-саквояж, в котором хранилась масса нужных вещей – пряжки от ремней, картинки с ковбоями, лассо, пистолеты с пистонами (кто-нибудь помнит, что такое пистоны?)  и важные бумаги – собственноручно нарисованная карта моего города (я родилась в Лон-Ридже, если вы не знали),  а так же перечень всех его достопримечательностей (портов, рек, озер, скверов, фонтанов, памятников) и богоугодных заведений (баров, ковбойских салунов и кабаре). Лиз Бренди просуществовала долго… Не один год…

Не знаю, почему, но ещё я играла в ад. По периметру моей комнаты были развешаны нарисованные мной на ватманах рожи ужасных чудовищ и чертей. На окне, загораживая дневной свет, также висели на нитках жуткие бумажные плоские монстры. Нитки крепились пластилином прямо к стенам и к гардине.

Но вот на дверях в ад, то есть в мою комнату, совершенно неожиданно жили два толстых розовых ангелочка, нарисованных моей мамой. Иногда на них прыгала кошка, разрывала их в клочья, и тогда я снова просила маму рисовать мне ангелов. Про ад, рай и ангелов я, выросшая в семье атеистов, узнала из спектакля театра Образцова «Божественная комедия».

Приходившие к нам в гости взрослые умилялись ангелочкам, но заходя ко мне в комнату, вздрагивали от ужаса, мысленно крестились и намекали моей маме, что хорошо бы показать меня врачу.

Кстати, мне и самой было страшновато. Я вообще боялась темноты, а уж из-за того, что комната была завешана страшными мордами, засыпала я только с включенным светом. Зачем маленькая Юля создавала себе экстрим и пугала сама себя – загадка. Может, мне, тепличному растению, адреналина не хватало?..

Всё тот же образцовский спектакль создал мотивацию к ещё одной игре – «в Архангела». Того, которого выгнали из рая, и он стал несчастным и отрицательным. Мне очень нравился этот персонаж и актер, который его играл. Текст его роли я знала наизусть. Я надевала устрашающего вида черно-красную накидку, к которой мама пришила сделанные из газеты крылья и разыгрывала для Дылды или для бабушки, или для того, кто попадался под руку, сцены из «Божественной комедии».

А вот обожаемая мной игра «в привидение» была связана не с мистикой, а лишь с огромной любовью к книжке о Карлсоне, которая была зачитана до дыр и которую я до сих пор могу процитировать с любого места.

Периодически я портила простыни, вырезая на них дырки для глаз и наклеивая всё тем же пластилином звёзды из фольги. Карлсон, кстати, звезд вовсе не клеил, это было моим ноу-хау.

Нацепив на себя простыню, я выходила на балкон и долго стояла так, громко и настойчиво издавая привиденческие звуки, привлекая внимание прохожих. Эстетическое наслаждение я получала, когда кто-нибудь от неожиданности вскрикивал и застывал, рассматривая меня – привидение должно было внушать людям священный ужас.

Эта игра прекратилась, когда две ничего не смыслящие в интеллектуальных играх девицы, чья фантазия ограничивалась банальными «дочками-матерями», стоя на балконе дома напротив, обсмеяли меня, выкрикивая на всю улицу:

– Эй ты, пугало огородное!

Своим глупым смехом они до глубины души оскорбили моё чувство прекрасного и в привидение я больше не играла.

Ещё я очень любила нырять в ванной, спасая предварительно утопленных мной пластмассовых индейцев, и пересчитывать ёлочные игрушки, составляя опись и записывая всё под кодовыми названиями типа «Больш. крас. сосулька с блестючками», «Шишка зелён. с отбит. краешк.», «Грибочек дурацкий, фиолет.»

Но самой моей любимой забавой была – «Игра в несчастную нищую девочку, живущая без родителей на улице, которая мёрзнет под дождем и вдруг находит кучу денег». Название замысловатое, но на самом деле играть в неё очень просто. Я вас научу. Для этой игры необходимо всего лишь лирическое настроение, мокрая одежда, немного фантазии и расковырянная сова-копилка.

А вот чего не любила маленькая Юля, так это общения с чужими взрослыми людьми. Взрослые мне вообще не нравились, точнее сказать, я их терпеть не могла! Ну, кроме своих родных взрослых, конечно. А всяких  там надоедливых маминых подружек, плохо пахнущих  дяденек в транспорте,  толстых и грубых продавцов в магазинах, да и вообще всех взрослых вместе взятых, я на дух не переносила. Во-первых, они вели себя не естественно, а во-вторых, мне казалось, что все они претендуют на мою маму. А мама должна была принадлежать только мне. И бабушка тоже. И тётя.

Однажды к моей тёте на курорте начал клеиться тогда ещё не очень известный артист, потом ставший звездой кино, назовём его С.Н. Он познакомился «с нами» на пляже, и стал настойчиво   приглашать тётушку вечером в  ресторан. Предлагал уложить меня спать и пуститься в загул. Я устроила скандал с бросанием камней в этого Ромео и пафосными обещанием утопиться в море, и не пустила тётю на свидание. Она до сих пор  тайком вздыхает типа: «Ах, какой был мужчина!»

Если мы с мамой шли гулять и встречали  одну из её несносных знакомых, я терпела их общение секунд 30, а потом пряталась за маму, и оттуда оскалившись, рычала на тётку, сверкая глазами.

– Вот дикарка она у тебя – смеялись тетки – просто Маугли!

– Я тебе это припомню – шептала я  и реально припоминала, придумывая им потом обидные клички и рисуя на них злобные карикатуры.

 Но были ещё взрослые, которые одним своим видом вгоняли меня в непроходимую тоску.  На таких я смотрела с грустью и безнадёгой, и в моем взгляде ясно читалось: «Как же ты живешь-то такой? Зачем? К чему?..» К таким «тоскливым» взрослым относились всевозможные сторожа и вахтёрши, люди, играющие на гитаре, и почему-то фотографы. Ещё всех взрослых я делила на «вредных» и «полезных», и к «вредным» относила тех, кто работает в детских садах. Кроме моей тётушки, конечно, ведь она была воспитателем, и только из-за этого я разрешила отдать меня в сад. Но полюбить детский сад я так и не смогла. До сих пор помню унылое, серенькое утро, когда папа везёт меня туда на санках, и противный запах из столовой…