Kitobni o'qish: «Против течения на велосипеде»

Посвящается моему сердечному другу,

сестрёнке Женечке

И если ты станешь взрослой

И даже совсем не тоненькой,

Я буду любить тебя так же,

Как в наше первое лето.

Группа «Ночные снайперы»,

«Антипесня»

Предисловие

Изложенное в этой книге соткано из разных событий, как лоскутное одеяло из кусочков пёстрой материи. События эти произошли в разное время с разными людьми. Объединяет их то, что все они по воле судьбы, или по распоряжению Вселенной, или ещё почему-то появились в моей жизни, и без них я была бы уже не я, а может, и не было бы меня вовсе.

Я не историк и далека от объективности: здесь нет точных фактов, детали перепутаны, некоторые имена, названия и даты изменены нарочно, а какие-то и вовсе забыты по моей рассеянности.

Искренность – вот что обещаю тебе, мой Читатель.

Глава

I

. На Чусовой

Ляжем на вёсла,

Кто не мечтал в этой жизни хоть раз

Всё отправить к чертям,

В одиночку пройти океан,

Посвящая сверкающим звёздам

Строчку за строчкой, целый роман?

Находя только в этом усладу,

Ничего не боясь, кораблём управляя шутя,

Ничего не теряя уже,

Предпочтя дворцовому аду рай в шалаше.

Группа «Сплин», песня «Рай в шалаше»

Девять лет пошло с того дня, как колесо моего старенького «Салюта» предательски вильнуло, наскочив на корень сосны, и меня выбросило с велосипеда в траву. Я лежала на боку, голова, казалось, норовила укатиться вниз, попрощавшись со мной навсегда, и потому я крепко держала её руками, стараясь посильнее прижимать к земле. Открыв глаза, я увидела свою грязную тельняшку. В лесу недавно прошёл дождь, и колеи, накатанные шинами внедорожников, налились глубокими лужами, а в них отражались трава, и небо, и высокие сосны, обступившие меня тёмными шершавыми стволами. Голова моя стала огромным чугунным котлом, подвешенным над костром в пещере людоеда. В котле этом закипал суп из лягушек и скорпионов, щедро приправленный носками горе-путешественников. Всё это варево бурлило, трещало и угрожающе выплёвывало кипящую жидкость наружу. Рядом лежал велосипед, руль которого я не смогла удержать на спуске. Как это случилось?

Куда я ехала? Как оказалась здесь? Мне нужно сдавать экзамены, ведь идёт летняя сессия, что я делаю в этом лесу?.. Не помню. Ничего не помню.

После этого падения нейрохирург скрупулёзно цеплял к моей голове множество проводков-электродов, потом долго изучал результаты моей энцефалограммы и развёл руками:

– Странно. Потеря памяти может произойти после крупных автокатастроф, когда человек едва остаётся жив… А вы просто упали с велосипеда. Сотрясение мозга небольшое было, конечно, но вот амнезия – нет, это невозможно.

Доказывать обратное, выяснять, куда девался кусок памяти, как я оказалась в том лесу на велосипеде, я не стала, чего доброго отправят в психбольницу и начнут лечить, пока совсем не «вылечат»… Проживу как-нибудь без ответов на эти вопросы. На следующий день я всё же села за руль моего «Салюта», по-прежнему могла держать равновесие, объезжать деревья и прохожих, страха нет, но что-то не так. Я перестала радоваться шуму резиновых шин и металлическому тиканью цепи, улыбаться встречному ветру и ощущать невесомость, спускаясь под горку. Теперь я просто передвигалась на двухколёсном устройстве из точки «А» в точку «Б», так же, как ехала бы в метро или на трамвае. Искры, которые каждый раз зажигались во мне, когда я раскручивала педали, будто выпали из моей души в ту самую лужу, куда я угодила в лесу, и там погасли.

Прошло так много времени… За эти годы судьба подкидывала меня вверх, к облакам, на крыле параплана, мягко окутывая тишиной, спускала в тоннели, гулко присыпая камнями, несла на всех парусах, надутых солёным ветром, волочила на санках, бороздя полозьями по асфальту, – так, из интереса. Близился мой тридцатый день рождения. Ещё совсем недавно я была студенткой, и едва наступала весна, как я натягивала капроновые колготки и белые сапоги на шпильках. Вот иду, балансируя по гололёду, без шапки, в лучшем случае надеваю берет, едва закрывающий макушку. Нос и ухо, которому не хватило берета, красные, ведь на улице ещё крутой минус, а мой троллейбус никак не приходит. Стою на остановке, расправив плечи, будто не холодно вовсе, ведь весна, моя двадцатая весна, зимняя сессия закрыта, а до летней ещё далеко… Хоть бы не опоздать на лекцию, хоть бы пришёл троллейбус с местом у печки!..

И вот в один ничем не примечательный апрельский четверг вдруг посыпались звонки с поздравлениями: мол, с днём рождения, с юбилеем!!! При слове «юбилей» становилось как-то неловко… У кого юбилей? У меня, что ли?.. Да уж, не хватает только атласной ленты «Юбиляр» через плечо…

Муж спросил, что мне подарить.

– Велосипед.

– Что? Ты же больше не катаешься? – удивился он.

– Я попробую снова. Велосипед, – повторила я.

И в день моего рождения меня ждал велосипед: чёрный с лакированным отливом, широкие шины с мощным протектором, изогнутая рама и зелёный звоночек на руле. Чего ещё было желать? Муж – человек удивительный. Он не умеет говорить комплиментов и вообще редко говорит. Когда пошёл дождь и задул порывистый ветер, тушь предательски потекла чёрными ручейками по моему лицу, а причёска, над которой я колдовала полчаса, укладывая непослушные короткие волосы, в один миг превратилась в мокрую подбитую ворону. Он протянул мне свою куртку и разжёг костёр. С тех пор я с ним. Наверное, это любовь.

Итак, я заново села на велосипед. Сначала крутить педали было тяжеловато: вот что значит забросить бег и халтурить в тренажёрном зале. Своего нового друга я назвала Чижиком за небольшие размеры как раз на мой средненький рост – и за российское происхождение, так как родом он из Перми.

Наступил май, такой солнечный, душистый, доверчивый и надеющийся… Мы с Чижиком возвращались домой через парк. Шёл первый в этом году дождь. Асфальт аллей намок, стал особенно тёмным, желающих прогуляться практически не было, и в парке остались только спортсмены, которые никогда не сдавались ни дождю, ни снегу. Эти спортсмены и любители бега гвоздями вонзались в мою совесть: когда-то и я была в их рядах. А теперь вот лень. Пахло то цветущей черёмухой, то хвоей: в парке так много сосен, их посадили, думаю ещё задолго до моего рождения, и теперь они величаво стоят вдоль аллей, испаряя свой густой смолистый аромат. Запах… Какой же это приятный запах дождя и хвои! Так пахло по берегам реки Чусовой на Урале, куда меня однажды забросила судьба. Две недели на протяжении этого путешествия шли дожди: и грибные тёплые ливни, и ржавые колкие дождики, которыми обычно сыплет октябрь, и серые унылые, тягучие, как кисель, дожди… Я ехала, вспоминая тот поход, холодные ночи в сырой палатке на берегу Чусовой, всё быстрее и быстрее раскручивая педали, создавая своим движением ветер.

Лавочки вдоль аллеи мелькали мимо меня всё чаще, а отдельно стоящего дерева было уже не различить: парк стал размазанным пятном, как если бы смотреть на картину маслом с близкого расстояния. Я перестала чувствовать сцепление шин с поверхностью земли, горячая искра загорелась внутри меня, отразившись на мокром асфальте, и зажгла другие искры. Это было больше, чем скорость, больше, чем ветер и сила притяжения. Этому новому чувству не находилось названия в моём лексиконе, оно было таким глубоким, как необъяснимое счастье, росло, и с каждым оборотом педалей делало новый виток, и уже не вмещалось в меня, вырываясь наружу… А потом – оп! Я не успела поймать тот момент, когда переднее колесо Чижика врезалось во что-то твёрдое, как бетонная стена, я едва удержала руль, резко нажав задний тормоз, и через полсекунды передний – до упора. И как я только не упала! Не знаю, что стало бы с моей головой на этот раз. Наступила бы полная амнезия или открылась способность ясновидения?

«Чижик, мы с тобой молодцы!» – я перевела дыхание и улыбнулась, довольная тем, как здорово удержала руль. Я выдохнула, огляделась, и новое «землетрясение» случилось во мне: ни парка, ни лавочек больше нет! Я стояла у самой кромки реки. Стало темно и неясно: наступил поздний вечер или уже раннее-раннее утро, а может, здесь всегда так? В сумерках едва виднелось каменистое дно речки. Я придерживала за руль велосипед, который передним колесом стоял в реке. В мои кеды набиралась вода, ногам уже стало холодно и неуютно. Узенькую полоску реки плотно обступили лес и горы, но разглядеть, какой высоты, мешал туман, поднимающийся белой марлей над водой. Пахло сыростью, хвоей и дымом догоравших с ночи углей в костре. Мне стало страшно, я не понимала, что произошло. Как мне выбираться отсюда и кто здесь обитает? Неужели я опять ударилась головой? Может, я сошла с ума или мне все это снится? Тогда я позвонила в зелёный звоночек на руле, чтобы проснуться, если всё-таки я сплю. Раньше не замечала, что он так противно звонит: звонок бросил свою ехидную усмешку, разрезав тишину, которая тотчас же срослась в единое тугое полотно и снова стала сдавливать виски. Несмотря на холодную воду реки, жар разливался по всему телу, что-то горело во мне, и я снова увидела искры, которые отражались на тёмной глади воды, постепенно угасая от сырости. Но голова не болела как в тот раз после падения. Я проверила колёса: прежде чем оказаться здесь, я явно въехала со всей скорости во что-то твёрдое, но ни «восьмёрки», ни других повреждений на колесе не было.

Ситуация всё сильнее обретала форму лабиринта без начала и конца, в который я попала непонятным образом. Я решила во что бы то ни стало взять себя в руки и осмотреть местность получше. Раз костровище ещё пахнет дымом, значит, недавно здесь был кто-то, кто разжигал костёр. Скорее всего, это рыбак или охотник, и он, несомненно, выведет меня отсюда! А вдруг этот кто-то сейчас сидит в укрытии и наблюдает за мной или уже метит стрелу мне в спину? Я обернулась. Сзади меня раскинулся лес, он тянул ко мне свои лохматые лапы и звал меня, словно хотел проглотить… «Ой, начиталась про индейцев историй всяких, а теперь дрейфишь», – я улыбнулась. И пошла вдоль реки, ведя Чижика рядом, стараясь наступать так осторожно, чтобы камни, громко поворачивающиеся под моими ступнями, не выдавали моего присутствия здесь. Но в этой тишине даже писк комара казался разлаженной игрой целого симфонического оркестра, чего уж про стук камней говорить. Мой путь прервался, когда я увидела туристические палатки. Сначала я остановилась как вкопанная, а потом спряталась за большой камень, когда-то бывший частью горы, и стала наблюдать. Как позволял увидеть туман, палаток было не одна и не две, а больше десятка. Пёстрые, мокрые от дождя, они раскинулись на каменистом берегу. Людей по-прежнему видно не было, я решила, что все спят. Хотя нет, не все. Из-за синей палатки с оранжевым навесом вышел мужчина, в резиновых сапогах и тёплой фланелевой рубашке в клетку, в руках он держал несколько поленьев. Рядом, прямо на камне, стояла кружка, от неё шел пар. Мужчина поджёг шалашик из хвороста и дров, устроился на гладком бревне, когда-то выкинутом речкой на берег, и закурил, глубоко затянувшись. Вся эта картина показалась мне довольно чудной, но совершенно безобидной, я была даже рада, что всё так сложилось: ну вот, обычные туристы, все спят в палатках как убитые, а этот романтик вышел рассвет встречать и мёрзнет тут теперь. Я совсем осмелела и решила выйти из своего укрытия вместе с Чижиком, расспросить, как выбраться отсюда. Только как объяснить ему, что я здесь делаю одна с велосипедом в мокрых кедах? Придётся сочинять какую-нибудь легенду, правду ведь не расскажешь.

– Доброе утро, – я старалась говорить как можно увереннее, будто и не переживаю вовсе.

– Доброе, – мужчина лет тридцати-тридцати пяти посмотрел на меня открытым взглядом, и, казалось, не удивился моему внезапному появлению, а даже, напротив, был мне рад, словно ждал меня. На его загоревшем лице светлыми чёрточками разбегались морщинки от ясно-голубых глаз. Нет, это точно не бандит. С такими глазами бандитов не бывает. Однозначно: романтик.

– Держи вот, – он протянул большую металлическую кружку, обвязанную льняным шпагатом. Пахло крепким кофе. – С молоком, как ты любишь.

Я действительно люблю кофе с молоком. А горячий кофе с молоком на рассвете у реки – это вообще одна из зарисовок счастья для меня. Моё приключение уже стало мне нравиться, и в голове пронеслась едва заметная, почти прозрачная, как пар от этой кружки, мысль: «А почему бы не задержаться здесь до обеда?». Но стоп. Откуда он знает про то, что я люблю? Хотя он, наверняка, ещё тот ловелас, и сказал про кофе наобум, чтобы завязать разговор со мной. Думаю, не одна я на свете барышня, которая любит кофе с молоком, шоколад и цветы. Я застенчиво опустила глаза, но кружку взяла.

– Доверяешь первому встречному. А если я бандит?

Человек в резиновых сапогах мягко улыбнулся и посмотрел на меня снисходительно.

– Мы знакомы? – я совсем растерялась. Я точно знала, что мы нигде не встречались раньше, в словах этого «бандита-романтика» кроется подвох, но где?

– Люди часто преувеличивают свою значимость, – незнакомец улыбнулся, будто и не слышал моего вопроса, продолжил:

– Одни уйдут, другие придут, а это всё, – он показал вокруг, – останется. А есть ли такой человек, который может приказать солнцу светить или звезде упасть? Людям сбрасывают звёзды с неба, а они или не замечают, или не успевают загадать желание, или просят о всякой чепухе. Настоящие и чистые желания у детей – одна радость их исполнять…

Я внимательно слушала эти туманные рассуждения моего таинственного собеседника, и толком ничего не понимала. Может, он сумасшедший? Или упал сюда, но только не с велосипеда, а откуда-нибудь повыше?

– Пожалуй, мне пора представиться: Андерсен.

Эту фамилию я знала только в связке с детскими сказками, никаких знакомых «андерсенов» у меня не было.

– Твой Ангел-Хранитель.

– Кто? …

– Тебе сложно в это поверить. Но придётся.

Я крещёная, и знаю, что Кто-то Добрый помогал мне забраться на гору, сдать сессию, выздороветь и много чего ещё сложного ложилось на его плечи… но я никак не могла допустить, что встречусь с ним. Этот человек, с двухдневной щетиной на щеках, в резиновых сапогах и с сигаретой во рту, и есть тот самый Ангел-Хранитель? Нет, не может быть.

– Эх, ты! Судишь по внешности. Но подумай сама, в каком виде мне нужно было явиться перед тобой здесь? Люди представляют ангелов голыми и с белыми крыльями, не мог же я таким прийти! А туриста-романтика ты точно не испугаешься.

Он здесь живёт, что ли? Я думала: все ангелы на небесах…

– Андерсен, а… – начала, было, я.

– Для первой встречи слишком много информации, – прервал меня Андерсен. – Это противоречит Закону Равновесия. Всё в мире подчинено ему. День уравновешивается ночью, горы – морями, а разлука – радостью встречи, это и есть гармония Вселенной, когда одно существует только вместе с другим, понимаешь?.. И твой велосипед, – он провёл рукой по изгибу руля, – напоминание тебе об этом законе. Храни равновесие. А теперь тебе нужно хорошенько выспаться. Вон твоя палатка с оранжевым навесом. Встретимся позже. Мне пора вернуться на свой пост.

– Андерсен, пожалуйста, – я хотела что-то спросить, но мысль ускользнула из моей головы, как юркая рыба сквозь дырявую сеть. Я посмотрела туда, куда показывал Андерсен, увидела палатку, которую приметила ещё из-за камня. Палатка показалась мне уютной, так захотелось нырнуть в мягкий спальник и уснуть. Может, это всё сон, и завтра он закончится. Всё будет завтра.

– Велосипед тебе тут точно не пригодится, – улыбнувшись, проговорил Андерсен, подмигнул и исчез за густым рассветным туманом, уводя моего Чижика за руль. Мне ничего не оставалась делать, как пойти к синей палатке с оранжевым козырьком и ждать новых указаний Вселенной.

Я открыла молнию тамбура палатки: здесь расположились чёрные кирзовые сапоги, моток верёвки, сбоку прислонена «хоба» или в иных районах «пендюрка» – литературного варианта этого слова, скорее всего, нет, разве что подойдёт сухое объяснение: «отрез каремата для сидения туриста». Я принялась расшнуровывать сырые кеды.

– Юль, ты чего не спишь, рань такая! – знакомый и родной голос из палатки. Это Женька! Моя хорошая, моя родная Женька! Она-то здесь как оказалась? Теперь мы вместе, теперь-то мы разберёмся что к чему.

– Женечка, ты здесь! Я так соскучилась! Как хорошо, что ты здесь! – я обняла Женьку, которая лежала в спальном мешке, закрытом практически наглухо, только с отверстием для головы, и походила на большую личинку бабочки, спрятанную в коконе. Она открыла сонные глаза, поправила наехавшую на брови шапку и недоумённо уставилась на меня.

– Приснилось чего? Юльк, спи, сегодня ещё грести весь день. И шапку надень, холод такой. – Она чмокнула меня в щёку, перевернулась на другой бок и засопела, как ребёнок.

Я нырнула в спальник, лежавший рядом с Женькой, – стало быть, мой спальник. И начала изучать комаров на «потолке», которые залетели между тентом и палаткой и тщетно искали выход из этой ловушки. Я сейчас тоже вроде этих комаров: застряла в неизвестном времени, то ли реальном, то ли в вымышленном пространстве, и непонятно, суждено ли мне выбраться. Хорошо, что рядом Женька – мой верный и надёжный друг, который всегда остаётся рядом, что бы я ни творила, кем бы я ни была, в какие капканы ни попадала бы. Мысли подхватили меня и понесли от этой платки далеко за речку и горы.

Думаю, пришло время поподробнее рассказать о Женьке. Была бы я более усердной, могла бы написать о ней отдельный роман или сборник новелл. Но раз до сих пор этого не случилось, будем довольствоваться малым.

Мы познакомились двадцать семь лет назад глубокой осенью. Это был промозглый октябрьский вечер, такой же, как и все остальные, моя жизнь текла медленно, и, казалось, не собиралась менять своего русла. Однако! Встреча была для меня настолько неожиданной, как если бы меня окатили водой из-за угла. Тогда я ещё и представить не могла, насколько поменяется моя судьба с появлением этого человека. Не могла я предположить, какими новыми смыслами наполнится моя жизнь, потому что никогда ещё не задумывалась о смыслах, ведь было мне всего три с половиной года. Родители задолго до появления Женьки обещали мне сестру или брата, маленького, похожего на куклу. Кукол, с румяными щёчками и разодетыми в платьица, я не особенно жаловала, предпочитая им мягкого старенького мишку, конструктор из алюминиевых деталей и оранжевую дудку. Конструктор нравился, потому что всякий раз из него можно было собрать что-нибудь новенькое, с папиной помощью даже выходил грузовичок. Про дудку и говорить нечего – с дудкой всегда веселей, и клавиши у неё разноцветные. А мишка – это и огромная любовь, которая только могла уместиться в детском сердце, и глубокая щемящая тоска, ведь был он изрядно потрёпан, и надежда, ведь знал он все мои сокровенные желания…

И вот из роддома привезли Женьку.

– Она совсем некрасивая. И не наряженная даже. Может, обратно отдадим? – говорила я. Что скрывать, появление в доме малыша не стало для меня радостной новостью. Взрослые хлопотали вокруг нового ребёнка, и, казалось, я уже никому не была нужна, кроме своего мишки.

– Вот увидишь, она вырастет, и вы будете играть. Будете дружить, – убеждала меня мама.

И каждое утро я подходила к кроватке сестры, затаив надежду: «Может быть, она уже выросла?..». Но новый день повторял предыдущий: в лучшем случае Женька молчала и смотрела на меня из пелёнок своими большими удивлёнными глазами. Нет веры взрослым. Всё врут. Постепенно я с этим смирилась. Стала участвовать в купаниях малыша: подавала маме градусник, полотенца, трясла над маленькой пластмассовой ванной погремушкой. Женька обычно не плакала, да и вообще она не из тех, кто расстраивается по пустякам. Но когда у неё заболел живот, несколько ночей подряд она отчаянно кричала, слёзы так и катились по раскрасневшемуся лицу, и нельзя ничего было с этим поделать. Тогда мне стало её жаль, впервые я почувствовала боль и беззащитность другого человека. Мама ходила кругами по комнате, укачивая Женьку, и я разглядела её маленькие розовые пятки, которые как раз были на уровне моих глаз. Я и сама не заметила, как полюбила эти пятки.

Потом мы вместе пошли в детский сад: Женька в ясли, я в старшую группу, обе разом переболели ветрянкой, пожалуй, самой весёлой болезнью на свете. Мама раздевала нас догола, рисуя зелёные крапинки, а мы хохотали: я – пискляво и звонко, а Женька – раскатисто своим грудным фирменным смехом. Все родственники и знакомые любили её смех, услышав который невозможно было сохранять сдержанность. Для Женьки было верхом удовольствия заявиться в кухню, где сидели взрослые, встать, подбоченясь, широко расставив ноги, с пухлыми, в ссадинах, коленками, хитро обвести всех взглядом и спросить:

– А хочите, я вам посмеюсь? Ахххахххаааа!

Разговор взрослых прерван, все смеются, а Женька продолжает, запрокидывая голову:

– Ахххахххаааа!

И так смеётся, пока мама не скажет:

– Женечка, ну хватит, хватит.

Родители не наказывали меня за Женькины проделки: каждый нёс ответственность за свои поступки. А вот во дворе мы всегда были вместе: уходили гулять на болото у стройки, нянчили бродячих щенков, вертелись на каруселях, отбивались от неприятелей и возвращались с поля боя тоже вместе. Когда я окончила первый класс, папа отвёл нас в парикмахерскую за соседним домом, где нам остригли косы. Только когда мне стукнуло двадцать три, я отрастила волосы, которые рассыпались по плечам, и, когда я расчёсывала длинные русые локоны, видя себя в зеркале, всё не верила, что это действительно я.

Когда мне было лет двенадцать, а сестрёнке около восьми, кончалось лето, дни стояли холодные. В соседней многоэтажке ощенилась собака, и её хозяева выкинули щенков в мусоропровод… Дети услышали писк у двери, ведущей к мусоропроводу и позвали дворника. Дворник открыл дверь и вытащил выброшенных с третьего этажа слепых щенков. Дети разобрали нескольких выживших щенков по домам на ночь. Мы взяли двоих. Мама не могла сдерживать слёз, когда вечером мы явились домой с новыми друзьями, и помогла нам организовать для них ночлег в коробке на нашем письменном столе под согревающим жёлтым светом настольной лампы. Мы застелили коробку детским зелёным одеялом в белую клеточку. Всю ночь в нашей комнате горела эта лампа, мы поили щенков молоком из пипетки, а те с трудом ползали по коробке и пищали, их маленькие лапы сводило судорогами. Глубокой ночью мы всё-таки сдались и уснули. А рано-рано утром нас разбудила мама, тихо сказав: «Девчонки, щеночки умерли».

Мы с Женькой хоронили щенков сами, вдвоём, прямо в том одеяле под деревьями за пятиэтажкой в нашем дворе. До сих пор в моих глазах стоит то мягкое зелёное одеяльце в белую клеточку…

Я благодарна маме, что она не стала жалеть нас и обманывать тогда, мол, щенки выздоровели и убежали, что дала нам возможность испытать, прожить эту боль, рвущую наши детские души… Ведь так мы узнали о жестокости и милосердии, о том, что жизнь конечна, а смерть бывает непобедима, даже если ты очень-очень стараешься её побороть, о том, что собаки, порою, лучше людей. В то утро мы стали старше…

Никогда мы не слышали от родителей укоров, вроде: «Подтяни гольфы, ты же девочка». Слезам, капризам и слабости не было места в нашем пацанском детстве. Родители учили нас никогда не сдаваться и быть вместе, что бы ни преподносила жизнь…

Я проснулась от шума за тряпичными стенками нашей палатки: удары топора, который эхом отзывался в горах, плеск воды, перестук камней под чьими-то уверенными шагами, монотонное бряканье ложки о металлическую кружку – кто-то уже размешивал сахар в чае, детские вопли, мужской раскатистый хохот. Словом, ночь отступила и жизнь в лагере снова закрутила своё колесо. Женька ещё спала, свернувшись калачиком и тихо посапывая. Ночной холод всё-таки пробрался ко мне в отсыревший спальник, и я принялась искать в своём рюкзаке сухие носки. Какой же здесь бардак, ничего не разобрать: верёвка, прищепки, полотенце, майка, упаковка сухарей, фонарик, спрей от комаров, складной нож и даже новенький тюбик крема для рук – есть всё, только не то, что нужно. Собираясь в этот поход, мы ещё дома разложили одежду в целлофановые мешки для защиты от влаги. И теперь, чтобы найти какую-нибудь вещь, приходилось открывать каждый пакет. Ну куда же могли запропаститься мои носки?

– Юльк, да когда ж ты уже шуршать перестанешь мешками своими? – послышалось Жекино сонное ворчание.

– Да я… это… носки ищу, – я старалась говорить тише, будто всё ещё надеясь, что не разбужу Женьку.

– На мои, – Жека протянула чистые сухие носки – бесценный подарок в походе! – Эх! Выспишься тут! Который час?

– Да пора собираться: там уже ложками гремят, пойдём завтракать.

Я надела носки, а Жека расстегнула спальник, открыла маленькое запотевшее зеркальце и принялась расчёсываться. Женька красивая. Даже по утрам. Даже в походе. Мягкий овал лица, прямой аккуратный нос, длинные волнистые волосы, распахнутые глаза. В её глазах всегда горят огоньки, живые, любопытные, которые радуются жизни, удивляются непонятному, ищут новое и не терпят фальши. Строгие и честные, полные решительности и духа, они отзываются даже на еле слышимый шёпот моей души, самый тихий её вздох. Женька надела кирзовые сапоги, вышла из палатки и с удовольствием потянулась. История этих сапог забавная. Когда дома мы собирались в поход, Женя предпочла резиновым сапогам книгу «Грамматика любви».

– Ты сапоги взяла? – напомнила я.

– Да вот ещё! Тяжесть такую тащить, я лучше книжку возьму, почитаю там в лодке.

Я, не доверяя многообещающей омской жаре, всё-таки взяла сапоги. Однако тёплые куртки, шерстяные носки мы опрометчиво оставили дома. И вот, когда группа туристов прибыла в уральскую деревню – начальную точку сплава, на смену омской жаре пришли ветер и непогода, зарядил дождь. Наш инструктор предупредил всех участников похода: эта деревня – место, где ещё можно что-то купить, потом мы пойдём вниз по реке, и следующая деревня будет только через неделю.

И мы решили в местном магазине купить Женьке сапоги. Денег с собой негусто: нужно было оставить на обратный путь. В деревенском магазине резиновые сапоги стоили дорого, будто от парижского кутюрье, и Женька решила:

– Давай вот эти кирзачи возьмём. А потом выкину их и в Омск не повезу. Дождь, глядишь, кончится, а дома-то зачем мне две пары резиновых сапог?

– Такие сапоги только сантехники носят. С портянками. Ноги сотрёшь, – сомневалась я.

– И что теперь? Есть у вас тридцать девятый размер?

– Самый маленький сорок первый, – пожала плечами продавец.

– Ну и ладно. Носки надену. – Женька махнула рукой.

– Жек, шерстяных носков нет…

– Подложу что-нибудь. Давайте сорок первый.

Так мы купили Женьке пару кирзовых сапог сорок первого размера на широких каблуках за двадцать два рубля. Тогда мы ещё не предполагали, что дождь будет идти две недели каждый день подряд, и эти кирзачи станут самой популярной деталью Женькиного гардероба. Теперь по стуку тяжёлых квадратных каблуков я заранее узнавала, когда идёт моя Жека. Вот и сейчас были слышны её удаляющиеся от палатки шаги в больших кирзовых сапогах. В том же магазине мы купили и бутылку красного вермута «Salvatore», полагая, что он согреет нас в непогоду и придаст сил. Да к тому же именно такое вино часто стояло у нас дома на праздничных столах, и пригубить бокал вина нам не возбранялось. Увидев на прилавке магазина знакомую этикетку, мы не стали раздумывать. На костре стояла огромная, как в школьных столовых, кастрюля с кипятком, рядом каша, вареные яйца, хлеб и кубик сыра, заветренный за время похода. Твёрдый, жирный, без дырочек, приятного жёлто-оранжевого цвета. Мы завтракали, потягивая кофе со сгущённым молоком, кто-то ещё сонно выползал из палаток, а кто-то уже брался за вёсла и отчаливал вниз по реке. Я сделала бутерброды в дорогу, взяла кашу: сплав сегодня обещал быть долгим. Жека сморщила нос:

– А кашу зачем? Холодную, что ли, есть? Не, я не буду, – отказалась Женька и стала накачивать баллоны резиновой лодки, свистя насосом «лягушкой». Знаешь что, гречку и холодную можно поесть. Тем более сухари уже кончаются, – ответила я и упаковала металлическую плошку с кашей в целлофан.

Мы притащили в лодку рюкзаки, под сиденье положили насос и кусок поролона, который папа вручил нам дома с напутственными словами:

– Вот, возьмите. В лодке пригодится.

– Зачем? Лодку мыть, что ли? – удивилась я.

– Пригодится, – повторил папа и протянул руку с этим самым поролоном, которым нам то и дело теперь приходилось собирать воду со дна старой резиновой лодки. Наверное, наш инструктор был или совсем небогатым предпринимателем, раз закупил для сплава такое худое снаряжение, или слишком жадным, кто его разберёт…

Река Чусовая приютилась среди старых Уральских гор, в июле она несла свои воды не спеша, рисуя причудливые петли на карте, которую выдал нам инструктор, чтобы не пропустить место стоянки. И вот мы с Жекой уселись в надутую лодку тёмно-зеленого цвета, мальчишки Костя и Ванька оттолкнули нас от берега, помахав нам на прощание, и я взяла вёсла. В лодке тесно, едва помещаются двое. Рюкзаки мы упаковали в прочный полиэтилен, чтобы защитить от влаги вещи, спальные мешки и палатку уложили по краям нашего немудрёного судна. То и дело Чусовая отвешивала злые хлёсткие пощёчины по упругим баллонам резиновой шлюпки. То с одной стороны, то с другой, то о левый борт, то о правый, то прямо по самому носу… Лодка обиженно охала, поднималась на волне и снова падала плашмя всем брюхом на воду, цеплялась за валуны, выступающие гладкими блестящими лысинами над водой, непокорно разворачивалась поперёк течения, скрипя мокрыми уключинами…

Гребли весь день, то и дело вступая в борьбу с ветром: лодку сносило то к поднимающемуся из воды блестящему валуну, то к зарослям сочной травы, торчащей над водой и напоминающей капустные грядки. Порой и вовсе казалось, что мы стоим на месте, несмотря на старания преодолеть ветер. Чтобы продолжать путь, приходилось постоянно работать вёслами что есть силы. Одежда вымокла под дождём и перестала сохранять тепло. Женька, совсем продрогнув, втянула голову в плечи и укуталась в махровое полотенце, отчего силуэт её стал угловатым, с волос бежали тоненькие струйки дождя, сжатые губы слегка отдавали фиолетовым, а небо всё хмурилось и хмурилось. Когда огибали очередную скалу, появлялась надежда, что вот прямо за ней тучи расступятся и пробьётся солнце. Река петляла, от поверхности воды отскакивали крупные капли дождя, одна скала сменяла другую, а солнца всё не было. Резиновое дно лодки изранено камнями, истрёпано временем, изъедено брешами, потому вода набирается довольно быстро, и тот, кто не гребёт, должен вовремя достать поролоновую губку из-под сиденья. Жека собрала воду, отыскала в рюкзаке бутылку вермута и пару пластмассовых кружек. Нам, вымокшим и замёрзшим, он показался особенно приятным. На душе прояснилось и стало весело, однако согреться всё равно не получилось.