Kitobni o'qish: «Последнее поколение»
Часть 1
Не люди
…Где-то в старой столице было правительство. И даже президент, вроде бы, был – забавный пережиток мирного времени. Они ничего не значили теперь. Страной управлял Генеральный штаб. А Генеральным штабом – контрразведка. Сила страшная и вездесущая. И все знали, что она есть, что каждый однажды с ней столкнётся – но выживет не каждый…
Она не была тайной – её знали в лицо. Её встречали везде, куда ни придёшь. В кабинете чиновника, в зале общественной столовой, в санчасти, в заразном бараке, в пункте раздачи продовольствия, в школьном классе, в бомбоубежище, в любом жилом доме на самом видном месте обязательно висели девять портретов. Без подписей – имена надо было знать наизусть.
Совет цергардов Федерации. Верховная власть военного времени. Друг на друга похожие, мужественные квадратные лица в обрамлении коротко стриженых иссиня-чёрных волос. Волевые подбородки, суровый, непреклонный взгляд из-под густых, сведённых к переносице бровей – куда ни стань, он везде тебя настигнет, даже жутко. Вездесущие, всесильные и страшные, эти люди казались богами. Их полагалось бояться, и любить, и верить.
И когда однажды седьмой справа портрет оказался заклеенным крест-накрест по диагонали траурными серыми полосками – страна была в ужасе. Такого случиться не могло! Бессмертные не умирают!
А потом на месте седьмого слева портрета появилось новое лицо – совсем другое. Оно было молодым и странным. Светлая чёлка падала на бледный лоб. Серые глаза смотрели грустно и устало. Оно казалось таким неуместным в этом гордом ряду. Но кто решился бы… нет, не сказать вслух – громко подумать об этом? Его старались не замечать, его избегали – поначалу. Потом, конечно, привыкли. Но любить не любили, и не верили – чужой.
Только в промышленных школах и санитарных училищах бледные, изможденные девочки со светлыми косичками и прозрачными лицами втайне писали записки, а потом долго подпрыгивали, стараясь забросить их за портрет так, чтобы не выпали назад – примета такая была: не вывалится, значит сбудется желание: «Цергард Эйнер, пожалуйста, пусть меня не спросят по истории. Ученица Эльма Стре-ат». Или просто, без подписи: «Люблю».
Только слабые, болезненные мальчики, вечно отстающие, вечно последние в строю, проходя маршем мимо седьмого портрета, сжимали кулаки, смотрели в усталые серые глаза и шептали беззвучно, одними губами: «Клянусь!» Но если бы кто-то из людей узнал об этом и спросил, о чём эта клятва – не смогли бы ответить, даже если бы не боялись.
И с каждым годом их становилось всё больше – этих мальчиков и девочек. А крепких и сильных, черноволосых ребят рождалось всё меньше. Время людей проходило. Наступало время детей болот.
* * *
… Могу я хотя бы узнать, в чём именно меня обвиняют? – раздражённо и нагло спросил арестованный. – Я лояльный гражданин, с положением, а меня схватили, как дезертира или мародёра, приволокли, ничего не объясняют…
Вместо ответа допрашивающий – лица его арестованный не видел, лицо оставалось в тени – извлёк из ящика стола массивную бутыль дутого синего стекла, теперь таких не делают, довоенное производство. Втащил пробку, не зубами по-солдатски, а красивым штопором, как в довоенные времена. Наполнил стакан светлой жидкостью, протянул арестованному. Рука его, вынырнувшая на миг из темноты, выглядела странно – бледная, изящная, с тонкими пальцами. У людей не бывает таких рук.
– Пейте! – это звучало как приказ.
По тёмному кабинету быстро распространялся характерный резкий запах дорогой кватты, пятьдесят дореформенных скалей за меру, такую не добудешь и на чёрном рынке. Но арестованный не прельстился шикарным напитком, отодвинул стакан.
– Спасибо, не пью.
– И всё же выпейте, уж будьте так любезны! – теперь это звучало как издёвка. Манеры контрразведчика были наиграно вежливы, он был отвратителен.
– Нет. Я не пью спиртного.
– Почему? – в голосе появилось непонятное напряжение.
– Какая вам разница? Это что, преступление? – разозлился арестованный. Или сделал вид, что злится?
– Хорошо, не пейте, ваше право. Просто подержите во рту и выплюньте. Можете прямо на пол.
– Что за чушь?! Это что – новый метод работы контрразведки?
– Считайте, что так. Держите стакан.
– Нет.
Они долго смотрели друг на друга. Один видел ярко освещенное прямым светом лампы лицо – мужественное, черноволосое, с волевым подбородком. Другой видел темноту. Потом контрразведчик заговорил.
– Представьте себе, что я вызвал конвой, и они силой влили вам кватту. Что будет?
– Скончаюсь на месте, – был ответ.
– Что, тоже аллергия на цианиды? – усмехнулся допрашивающий. – Однако, многовато вас развелось, аллергиков! Куда смотрит здравоохранение? – он нажал под столом невидимую кнопку, издалека донёсся звон, потом тяжёлые шаги. Конвой вошел в кабинет.
– Уведите, – велел допрашивающий.
Он проводил арестованного взглядом, механическим движением спрятал бутыль. Потом заполз вглубь огромного черного кресла, устроился в нём, обхватив руками согнутые колени.
Ему было страшно.
За свою, пока ещё не слишком долгую жизнь он успел повидать разных людей – шпионов, убийц, заговорщиков, ядерных психопатов-бронзоггов, генетических уродов всех мастей. Он и сам был мутантом, «дети болот» – назывались такие, как он. Но тот, кто сидел пред ним минуту назад, был ещё хуже. Он ВООБЩЕ НЕ БЫЛ ЧЕЛОВЕКОМ. И не он один…
* * *
Топот сапог раздался на лестнице. Доктор Гвейран – так он здесь назывался – знал: это за ним. Он ждал этого давно, он остался последним из группы, остальных уже взяли. Напрасно суетились, метались в панике соседи, натягивали одежду, хватали свои узлы – сквозь тонкие перегородки и перекрытия он отчётливо слышал их беготню. Контрразведка не устраивала обысков, людей уводили, кто в чем есть, не дав времени даже одеться. Вот почему в каждом доме, у каждого жильца был заранее приготовлен специальный узел, на случай ареста. Держали его обычно у входных дверей, чтобы был под рукой. Его прихватить разрешалось – если успеешь. Имелся такой узел и у Гвейрана, стоял в шкафу. Он небрежно сунул его под мышку, накинул лёгкое клетчатое пальто и вышел на стук. Вздох облегчения прокатился по дому. Гвейран знал, как это бывает, когда приходят не за тобой. Но сегодня ему предстояло узнать другое.
«Утратив свои прямые функции, контрразведка постепенно трансформировалась из чисто военной структуры в структуру властную, осуществляющую прямое руководство страной и армией, активно преследующую инакомыслие…» – так, кажется, писалось в отчётах?
Вот в чём была их ошибка. Контрразведка ничего не утратила. Контрразведка работала, всесильная, страшная и беспощадная. Что ж, познакомимся с её работой поближе. Двум смертям, как говорится, не бывать…
В квартиру вошли всего трое – два здоровяка из полицейской гвардии и мальчишка, с виду, едва достигший совершеннолетия, но уже в чёрной форме, со значком младшего агарда: серебряная ветка с одним листом. Типичное «дитя болот» – худенькие плечики, тонкая шейка, по цыплячьи торчащая из широкого воротника, большие глаза на птичьем личике, скошенный подбородок, светлый пучок волосёнок. Рядом с гвардейцами он казался особенно жалким.
– Доктор Гвейран Лер-ат? – мальчишка пыжился, стараясь придать своему ломкому юношескому тенорку командную интонацию. – Вы задержаны. Пройдёмте.
– На каком основании? – Гвейрану показалось полезным изобразить возмущение. – В чём меня обвиняют?!
– Вам объяснят позже. Следуйте за нами. И наденьте, вот… – он протянул наручники.
Это был хороший признак. Если в задержанном подозревали шпиона, с ним не разговаривали вовсе, хватали и вязали сразу. Если обходились вот так небрежно, значит, брали по другим соображениям, и сами сознавали что берут невиновного. И сопротивления не ждали – кто посмеет? Невиновные верят, что случилась ошибка, что «там разберутся». Им положено доказывать свою чистоту и лояльность, а не сопротивляться, «усугубляя положение». А если поступить наоборот? Эксперимента ради? Конец-то один…
С силой, достойной лучшего применения, он саданул агарда кулаком в лицо. Пролетев несколько шагов, тот врезался спиной в стену, жалобно пискнул и сполз на пол. Из-под пальцев, прижатых к лицу, потекло красное. Гвардейцы вскинули автоматы. Но стрелять не стали: арестованных надо доставлять живьём. Кому нужен мёртвый арестованный, что с него возьмёшь? Гвейран злорадно усмехался про себя, когда в комнату вошёл четвёртый.
Такого Гвейран не ждал. Такого не ждал никто. Гвардейцы, не опуская оружия, вытянулись в струнку, вытаращили по-рыбьи глаза. Агард у стены издал какой-то придушенный всхлип и попытался вскочить, но ему не удалось, снова сполз вниз.
– Ну и что тут творится? – устало спросил вошедший, ни к кому конкретно не обращаясь. – Что за безобразие?
Ему не ответили – не смогли, голос перехватило. На него смотрели со священным ужасом во взорах. Не верили собственным глазам. Такого не бывает. Реки не текут вспять, топь не превращается в твердь, Верховные цергарды не ходят на ночные аресты. Однако, это был он. Человек с седьмого портрета. И имя ему – Эйнер Рег-ат.
То, что не мог скрыть портрет, наяву было ещё очевиднее. Он тоже был мутантом – тонким, бледным, светловолосым. Но, в отличие от мальчишки на полу, вовсе не казался жалким. Лицо его не носило обычных для «детей болот» следов вырождения, напротив, оно было исключительно, аристократически красиво – нежный овал, идеальный профиль, огромные серые глаза… Если б не цвет волос – им бы восхищались… Стройная фигура с довольно широкими плечами свидетельствовала о редкой для мутанта физической форме. Держался он с непринуждённостью человека, привыкшего к тому, что приказы его выполняются безоговорочно, а действия не подлежат обсуждению.
Несколько секунд он стоял, словно решая, что именно из происходящего заслуживает его особого внимания, затем подошёл к агарду, присел и вытер ему лицо ослепительно белым носовым платком.
– Вставайте, – голос его был мягок, но настойчив. – Пойдите в ванную и приведите себя в порядок? Или вам плохо? Позвать санитара?
– Господин Верховный цергард! – не слыша его слов, умирающе лепетал мальчишка, – Я не… Он бросился… Я не думал…Простите…
– Я вас ни в чём не виню. Успокойтесь и вымойтесь… Ну, что вы стоите столбом? – он обернулся к одному из гвардейцев. – Приведите, наконец, санитара!
Гвардеец, нечленораздельно взмыкнув, исчез.
– А вы! – он обратился к Гвейрану. – Что, справились? Нашли себе достойного противника? Ну неужели вам не стыдно?
Постановка вопроса была столь неожиданной, что Гвейран почувствовал ясно: да, стыдно. Не должен он был так поступать, не имел права. Хорош, нечего сказать! Нашёл, на ком срывать злость за безобразия, творящиеся в этом мире!
А цергард продолжал:
– Ведь вы цивилизованный че… существо. Неужели вам позволено вести себя подобным образом? Что за дикость? Право, я был лучшего мнения о… – он почему-то не договорил.
Не позволено, признал про себя Гвейран… и вдруг похолодел. До него дошёл смысл сказанного. Цивилизованное существо! Существо! Не человек! Неужели?!
НЕУЖЕЛИ ПРОВАЛ ГЛУБЖЕ, ЧЕМ ОНИ ОЖИДАЛИ?! Но как?! Как такое могло случиться?
Однако, времени на размышление ему не дали. Избитый мальчишка поднялся с пола сам, не дождавшись санитара.
– Вам лучше? – обрадовался цергард. – Вы мне поможете? – и кивнул гвардейцам, – Выводите!
– Пшёл! – последовал приказ, подкреплённый весьма ощутимым ударом приклада под рёбра.
Озадаченный Гвейран решил никаких действий больше не предпринимать, покорно позволил отконвоировать себя вниз. И там, у входной двери, его продержали целых полчаса, поставив на колени, носом в стену. Контрразведчики задержались в квартире, похоже, проводили обыск. Зря. Он ничего не мог им дать. Уж об этом Гвейран позаботился особо.
Транспорт ждал у подъезда – обыкновенный серый автозак, на окнах вместо стёкол мелкоячеистая железная решётка. Знающие люди рассказывали, зимой в кузове холодища смертная, если далеко везут – недолго и замёрзнуть. Бывали, говорят, случаи… «Надо сразу достать вторые штаны» – подумал Гвейран.
Но штаны не понадобились.
Шикарный до невозможности правительственный «велардер» с глянцевыми боками, широченными колёсами и затенёнными бронированными стёклами стоял у обочины чуть поодаль. Рядом – охрана, вооружённая трофейными квандорскими карабинами самой последней модели, простые люди с такими не ходят…
Конвоиры подтолкнули, было арестованного к автозаку, но цергард, недовольно поморщившись, кивнул на «велардер»: туда. Гвардейцы переглянулись в смятении. Происходящее не укладывалось у них в головах. Они знали: никому из них никогда в жизни не будет позволено даже приблизиться к такой машине ближе, чем три шага. За что же их подконвойному выпала такая немыслимая честь? «Где в этом мире справедливость?!» – читалось в их черных, вытаращенных от удивления глазах. Но что они могли поделать? Не станешь ведь пререкаться с Верховным цергардом?
Вот так и вышло, что вместо промёрзшего автозака, Гвейран водворился на заднем сидении правительственного авто, бок о бок с самим Верховным! Впереди, справа от водителя, усадили молодого агарда. С ним вышла заминка – пятился от дверцы, как чёрт от ладана, мотал разбитой головой. Цергарду даже пришлось чуть повысить голос. «Вы же не считаете, что я лично, в одиночку должен конвоировать вашего арестованного?» Этого агард не считал. Вялое сопротивление было сломлено, трясущимися руками юноша открыл дверцу и примостился на краешке сидения в неудобной, напряжённой позе, словно боялся осквернить дорогую бархатную обивку своим неблагородным задом. Цергард на это только головой покачал, но ничего не сказал, небрежно махнул водителю изящной бледной рукой с тонкими пальцами: – «Трогай!»
Они двинулись вперёд целой колонной: впереди шестиколесный «кварг» с охраной, следом – «велардер», за ним ещё два «кварга» гвардейцев. Облезлый, неуклюжий автозак замыкал процессию, но очень скоро отстал, затерялся где-то за поворотами, его никто не стал ждать.
Ночные улицы были черны и пустынны: комендантский час ввели снова, ещё летом, режим затемнения не отменяли ни разу за последние пять лет. От водителей требовалось особое мастерство, чтобы в темноте, с выключенными фарами, лавировать между каменными завалами, местами перегораживающими проезжую часть чуть не на половину её ширины. Последняя бомбёжка случилась ещё по осени, а служба тыла до сих пор не удосужились их разобрать. Верховный цергард хотел рассердиться, но подумал, и не стал. «Провинция, что с них взять. Живут, как могут…»
Путь предстоял далёкий, это Гвейран понял очень скоро. Миновав площадь Невинных жертв, процессия свернула не вправо, на Агрегатную, где располагалось местное отделение контрразведки, а влево – к эстакаде. За эстакадой начиналась седьмая трасса, ведущая к новой столице.
Ехали медленно. Унылые окраинные кварталы тянулись за окном. Здесь было не просто темно и безлюдно – здесь было мёртво. Пустые дома глядели на мир прорехами окон, выбитых взрывной волной. Руин было меньше, чем в городе, и дорога оставалась чистой. Но тут и там в тесных рядах строений зияли бреши, аккуратные округлые пустыри с чуть вогнутым рельефом, напоминающие лунки от вырванных зубов. Когда-то на их месте тоже стояли дома, большие и красивые, облицованные весёлой цветной мозаикой. Благополучные, здоровые, черноволосые люди жили в них…
Всё поглотила топь – и сами дома, и обитателей их, тех, первых, что не знали о беде, не успели спастись… Больше на северных окраинах никто не жил, даже бесприютные беженцы не рисковали ночевать в заброшенных зданиях, таких крепких и надёжных с виду… С каждым годом Большая Топь продвигалась к югу, отгрызала от города всё новые и новые куски. Все знали – настанет день, и она захватит его целиком, и пойдут они по миру бесприютными беженцами – те, кто успеет спастись… Так было со Смиром, Гуарком и Таарой… Так будет и с Крумом, и со всей их злополучной страной… Если и выстоит, выживет какой из городов, так только столичный Арингор, удачно расположенный на надёжном, неподтопляемом скальном массиве… При условии, что его, счастливца, раньше не разбомбят.
…Беда случилась давно, на третий год войны. Первыми Бомбу сбросили квандорцы, по крайней мере, так утверждала официальная пропаганда (интересно, что официальная пропаганда Квандора утверждала обратное: якобы, не они были первыми, а коварный Арингорад, или, может быть, Набар – без разницы.) Потом было сброшено ещё пять больших бомб, и три малые – обменялись, так сказать. И случилось то, что должно было случиться – об этом знали все, и все боялись. Но надеялись, вдруг обойдётся? Надежды не сбылись. Рухнула хрупкая экосистема планеты. Растаяла мерзлота, пришла Великая Топь. Болота – бесконечные, бездонные, расползлись по континенту пятнами чёрного лишая, поглощая всё на своём пути. Был голод и мор, и мёртвых больше не хоронили в усыпальницах из голубого камня – где его разом столько добудешь? Мёртвых свозили прицепами, сбрасывали в топь – она всех примет…
Пять лет мир умирал. Но человек ко всему привыкает, и жизнь кое-как наладилась, и снова стало казаться – надежда ещё есть, всё как-нибудь образуется. Ведь южнее, к самому полюсу, лежат области, не тронутые мерзлотой – каменистые равнины Набара и империи Сфу… Так началась новая война – все против всех. Война за сушу… Выросло целое поколение, для которого слово «мир» было пустой абстракцией. Они его даже не хотели, потому что не понимали толком, как это можно жить без войны. Война вошла в быт, стала образом жизни. Она разлучала, убивала, морила голодом, но она же кормила, приносила славу, давала работу, и, самое главное – надежду. И никто, никто на всей планете, и даже за её пределами, ещё не знал, то на самом деле НИКАКОЙ НАДЕЖДЫ НЕТ…
Седьмая трасса, соединяющая промышленный Крум с военной столицей считалась одной из самых надёжных и безопасных во всей Федерации. Тридцать акнаров пути (на хорошей скорости такое расстояние можно перекрыть за пять-шесть часов), из них только половина через топь, по армированным насыпям и мощным понтонам, способным выдержать целую гружёную автоколонну, а дальше до самого Арингора тянутся выходы скальных пород, бывшие когда-то Симиарским кряжем. До войны седьмая трасса шла вдоль его подножия. Когда местность заболотилась, цепь холмов сровняли, получилась отличная дорога – никакая топь ей не страшна.
Но до этого благословенного участка им ещё только предстояло добраться, а пока от города их отделяло лишь полтора часа пути по равнине, местами совсем чёрной, как выжженной, местами чуть припорошенной тонким снежком. Небо над равниной было серым, гораздо светлее, чем в городе.
В «велардере» было тепло, комфортно и тихо. Пожилой водитель молча сжимал руль, напряжённо вглядывался в разбитую, прорезанную глубокими колеями дорогу. Цергард дремал, утомлённо откинувшись на высокую спинку кресла, для него этот переезд был уже вторым за минувшие сутки. На переднем сидении по-детски посвистывал носом агард. Гвейрану тоже хотелось спать, но никак не засыпалось. И не в нервах дело было – вовсе он не нервничал, напротив, оставался совершенно спокоен. Просто надо было обдумать ситуацию: не каждый день тебя арестовывают Верховные цергарды лично. Что-то это должно было значить. Вернее, не что-то, а только одно…
Следовало бы продумать тактику дальнейшего поведения, но в голову, по ночному времени, ничего умного не шло. Ну и ладно. Утро вечера мудренее, война план покажет – что ещё говорят в подобных случаях? Стало скучно. Унылый, однообразный до предела пейзаж за окном никаких впечатлений не сулил. А завтра ему могли понадобиться силы… Гвейран закрыл глаза принялся считать овец. Вскоре после пятого блокпоста он заснул.
Разбудил его взрыв и пулеметные очереди. Кто-то невидимый вёл по ним из темноты шквальный огонь. «Велардер» швыряло из стороны в сторону. По бронированным стёклам стала расползаться сеть трещин.
– Проклятье! Этого нам не хватало! – с досадой воскликнул цергард, протирая глаза. – Неужели квандорский десант?! А, чтоб их разорвало!
Словно в ответ на его слова раздался новый мощный взрыв. Но разорвало не мнимых диверсантов, а их собственную передовую машину сопровождения, видно пуля пробила бензобак. Такое с дешёвыми «кваргами» часто случалось, они не были приспособлены к серьёзным боевым действиям. Счастье ещё, что взрывом его сбросило с насыпи, дорога осталась свободной.
Водитель судорожно жал на газ, «велардер» летел вперёд с бешеной скоростью. Позади грохотало – это рвались фугасы. Подавив недостойное желание упасть на пол и закрыть голову руками, Гвейран обернулся, выглянул в заднее окно – и ничего хорошего не увидел. Машин с охраной и гвардейцами на дороге больше не было, в отдалении полыхало зарево двух факелов. Они остались одни, без всякой защиты, и вдогонку им, прорезая темноту огненными пунктирами, летели пули. С жалобным звоном осыпались бронированные стёкла. Не выдержали десятков прямых попаданий.
– Ты что, дурной?! – крикнул Гвейрану цергард, дёрнул его с сидения. – Пригнись, пока череп не снесло!
– Ой, чёрт! – не выдержал, взвизгнул мальчишка.
– Проскочим, не боись, – подбодрил его водитель, ещё прибавил газу, но вдруг дёрнулся и ткнулся лбом в стекло, сполз набок.
«Велардер» повело в сторону, и не успей цергард, перегнувшись через спинку водительского кресла, вцепиться в руль, кое-как выровнять машину – тут бы им и конец пришёл, непременно слетели бы с насыпи!
– Открывай дверцу, живей! – приказал он агарду. – Долго я не удержу!
Тот принялся остервенело дёргать ручку возле себя, дверца не поддавалась – заклинило.
– Да не эту!!! – завопил цергард. – Левую!!! Да скорее же!!! – прямо над его ухом просвистела пуля.
Юноша, наконец, сообразил, что от него требуется, подполз под руками цергарда, и, сдвинув тело водителя, распахнул нужную дверцу.
– Выбрасывай! – последовал приказ.
– О господи! А вдруг он живой?!! – первый раз в своей жизни молодой агард решился оспорить приказ. Ему до сих пор везло, он видел мало смертей, и не умел так быстро, на взгляд, отличить живого от мертвого.
Цергард был опытнее.
– Какое там «живой»! Выталкивай, не то и мы такими будем!
Юноша подчинился, стал суетливо пихать убитого в бок, но сил не хватало сдвинуть его с места.
– Не так!!! Ты мне вести мешаешь! Ногами надо! Упрись спиной и толкай!
Последовав мудрому совету командира, агард, наконец, справился с задачей. Тело медленно вывалилось из машины на дорогу.
– Прекрасно! Садись на его место! Руль держи! И пригнись, не маячь! Вот так!.. А ты сиди, не высовывайся! – Гвейрана с немутантской силой стащили на пол.
Агард гнал машину, подвывая от ужаса. Выстрелы не стихали. Следом, нагло сияя фарами, неслось, ревело что-то тяжёлое и быстрое – того гляди, настигнет. Цергард снова перевесился через кресло, дёрнул рычаг на панели. Из-за спинки заднего сидения вынырнул трёхствольный бронебойный пулемёт.
О! – обрадовался цергард вслух. – Работает! А я сомневался! – он выпустил длинную очередь по преследователям.
…Враг начинал отставать. Если раньше пули летели со всех сторон, теперь только сзади. Цергард весело, азартно отстреливался, и Гвейрану даже завидно стало, тоже захотелось пострелять. Они ушли бы, но тут агард резко сбросил скорость.
– Ты что?!
– Воронки! – взвизгнул тот. – Понтон пробит!!! Не проедем!
– Проедем! Давай вбок, объезжай болотом!
– Завязнем!!! – в голосе мальчишки звучал суеверный ужас.
– Не завязнем! Оно подмёрзло! Гони!!!
Издав вопль отчаяния, агард крутанул руль влево, прибавил скорости. Как раз вовремя – враг был уже совсем рядом. Грузовой «скваран» с открытым кузовом тяжело сполз с насыпи следом за ними. Из кузова палили непрерывно, но как-то хаотично, не прицельно: одни по противнику, другие просто в белый свет.
Цергард дал по кузову очередь, но вдруг бросил пулемёт и потянул Гвейрана из-под сиденья.
– Руки! Давай скорее!.. Держи!
Машину мотало и трясло. С трудом попав ключом в скважину замка, он снял с арестованного наручники, зачем-то сунул ему в руки собственный офицерский пистолет и снова спихнул его вниз.
– Зачем?! – не понял Гвейран. Конечно, он был совсем не прочь освободиться от оков. Но тратить на это время в разгар боя! Неоправданный риск! Можно было и подождать до лучших времён.
– Это не десант! Это бронзогги!
Гвейран похолодел. Ядерные психопаты! Ничего худшего случиться не могло!
«Ядерные» – это был не психиатрический термин, а народное прозвище. Оно отражало суть явления. Бронзогги появились вскоре после первой бомбёжки. Вернее, были-то они всегда, жили себе промеж людей тихо-мирно, маленькими кочевыми колониями, перебивались случайными заработками, попрошайничали, не брезговали и мелким воровством. Учёные расходились во мнении по их поводу. Одни считали их низшей человеческой расой, другие выделяли в самостоятельный биологический вид. Пожалуй, правы были вторые. Война показала: природа бронзоггов существенно отличается от человеческой. Люди от жёсткой радиации умирали, либо рождали уродов. На бронзоггов облучение действовало иначе: оставаясь здоровыми физически, они сходили с ума. Подобно наркоманам, делались агрессивными до невменяемости, но каким-то образом сохраняли при этом внутренние социальные связи. В недавних же «старших братьях» своих они видели теперь злейшего врага. И промысел себе нашли новый – охоту на людей. Человечина – отличная еда в голодные годы! И не только еда. Про бронзоггов ещё много чего рассказывали, не те, кому посчастливилось спастись, таковых просто не было, а те, кто находил изувеченные, но не съеденные трупы.
Самым страшным для человека было попасть в руки ядерных психопатов живым. И цергард позаботился, как мог, чтобы с арестованным такой беды не произошло.
Полоса воронок кончилась, можно было возвращаться на дорогу. «Нет! – крикнул цергард, отстреливаясь, – надо оставаться внизу. Вдруг повезёт?!»…Только когда тяжёлый грузовик с преследователями, только что мчавшийся на всех парах, вдруг грузно, в одно мгновение, осел, замер на месте, увязая всё глубже и глубже, Гвейран и юный агард поняли, что он имел в виду.
…Последние выстрелы смолкли вдали. Агард позволил себе чуть расслабиться, самую малость снизить скорость – начальство не возражало. Гвейран влез из-под сидения, вернулся в кресло. Плюхнулся с размаху, под шеей почувствовал что-то твёрдое. Поковырял пальцами – вытащил осколок металла, пробивший спинку сзади, почти насквозь.
– От фугаса! – прокомментировал цергард, оставив бесплодные попытки убрать на место пулемёт: штатив заклинило намертво, стволы угрожающе торчали из прорехи окна. – Как по городу поедем – не представляю! Дурацкая какая-то техника! – и попросил Гвейрана. – Подвиньтесь пожалуйста. А то мне теперь и приткнуться негде.
«Приткнуться» ему мешала пулемётная станина, занявшая большую часть сидения. Гвейран потеснился слегка, на каждом из широких сидений «велардера» не то, что вдвоём – втроём можно было легко разместиться.
– А где ваши наручники? – спросил цергард рассеянно.
Наручники где-то затерялись. Гвейран честно пытался их найти, шарил под сидениями, и на сидениях – тщетно.
– Ну и чёрт с ними, – решил Верховный легкомысленно. – И так сойдёт. Вы же никуда не побежите?
– Не побегу, – согласился арестант. А куда ему, собственно, было бежать без документов и оружия? В топь? Бронзоггам в лапы? Хотя, почему «без оружия»? Тяжёлый металл офицерского «симура» оттягивал карман. Только какой прок в девяти пулях? – Вот, возьмите, – он подал пистолет хозяину.
Тот протянул руку, но вдруг тихо охнул. Потом потрогал правое плечо, удивлённо, даже с некоторой брезгливостью посмотрел на левую ладонь, перепачканную тёмным и мокрым.
– Тьфу-у, дрянь какая! А сначала совсем не чувствовалось! Даже не заметил!
Агард резко обернулся и тихо взвизгнул.
– Ой! Кровь! – птичье личико его сморщилось, губы задрожали, глаз наполнились слезами сочувствия – странная реакция для человека военного поколения, – Больно, да?!
– Не очень, – раненый небрежно махнул здоровой рукой. – Не отвлекайтесь, следите за дорогой.
– Как же?! Перевязать надо! Течёт! – не успокаивался юноша.
– Да ладно, само остановится.
Гвейран взглянул на рану.
– Не говорите глупости, – резко бросил он. – Такое кровотечение само не остановится. У вас есть нож? Надо разрезать рукав… Где тут у вас перевязочные пакеты? Да не вертитесь вы, бога ради, я сам возьму!
Рана оказалась неопасной, пуля прошла навылет, не задев кость. В военное время такие лечат амбулаторно, и если врач попадётся вредный, можно даже освобождение от работы не получить. Если бы только пострадавший обнаружил её раньше, и не потерял столько крови. Рукав чёрной суконной куртки был мокрым насквозь и уже начал застывать на морозе. В салоне больше не было тепло и уютно, ледяной ветер дул в разбитые окна, свистел в ушах.
– Так и замёрзнуть недолго, – пожаловался цергард, его трясло – зуб на зуб не попадал – и нестерпимо клонило в сон.
– Я сейчас! – засуетился мальчишка. – Моя шинель…
– Этого не хватало! – рассердился Верховный. – Чтобы вы заснули за рулём?
– Нет, я не засну! Вы не сморите, я крепкий! – он продолжал трепыхаться, одной рукой удерживая руль, кое-как высвобождая из рукава другую.
– Ели вы снимете шинель, я выкину её в окно, – ровным голосом обещал цергард, и подчинённый притих. Понял: не шутит, выкинет. Брезгует, наверное. Ну, конечно! Разве так можно – Верховный цергард в шинельке с плеча нижнего чина! Зачем полез, не подумав, дурак?! Что теперь о нём скажут? Бедный юноша совсем расстроился и сник.
Но он ошибался. Не брезговал Верховный, случалось ему не то, что с чужого плеча – с трупа одеваться. Просто он слишком хорошо представлял, какие испытания хрупкий организм «ребёнка болот» может вынести, какие – нет. Три часа на морозе и ветру, без верхней одежды убьют юного агарда непременно, и смерть его ляжет ещё одним камнем на душу, рядом со многими другими… Вот о чём думал цергард Эйнер.
А Гвейран с грустью вспоминал о своём узле с тёплыми вещами, что так и остался валяться на льду у подъезда. Вот бы сейчас пригодился!
… «Велардер» мчался по дороге, не останавливаясь на блокпостах. Тому, кто может позволить себе ТАКУЮ машину нет нужды предъявлять документы и пропуска простым постовым. Она сама – пропуск и документ. Даже если глянцевые бока испещрены вмятинами, стёкол нет вовсе, а из заднего окна зловеще торчат пулемётные стволы.
Младший агард Тапри роптал. В самом страшном сне он не мог представить себе, что настанет в его жизни момент, когда он осмелится перечить самому цергарду Эйнеру. Однако, случилось. Каждый раз, подъезжая к блокпосту, Тапри начинал канючить, уговаривать: давайте остановимся! Надо согреться, поменять машину, взять новый конвой… «Гони! – следовал короткий приказ. – В штабе согреешься». И он гнал – а что ему оставалось, и чуть не плакал, что вот теперь его сочтут слабым, не способным нести службу нытиком, раскисшим при первом же испытании! А разве он о себе беспокоился?! Да плевать ему на холод, он молод, здоров и вынослив, он и не такое готов вытерпеть во славу великого Отечества!
