Kitobni o'qish: «Ночь девы»

Shrift:

* * *

Клятва Девы

Сегодня я скорблю по юности. Она стремительно умчалась, не помахав рукой. Во взрослом мире нет места чувствам и беспечности. Их время прошло.

Но я буду помнить и хранить незримый свет в глубине души. Помнить то, с чего все начиналось, с чего начиналась я сама.

Любить тех, кого нет сейчас со мной. Любить тебя.

Вместо твоей теплой руки я сжимаю холодную рукоять алмазного клинка. И не плачу. Слезы высохли на ресницах с последними лучами солнца.

Но я буду любить тебя. Всегда.

Несмотря ни на что. И вопреки всему.

Пролог

Не все ночи одинаково важны. Под их покровом решаются судьбы королей, магов, воинов и обычных странников. Великие лишаются своего могущества, рушатся целые королевства, возвышаются те, кто считал себя песчинкой. И все за одну ночь. Не все ночи одинаковы.

Десятилетие назад

Темно и страшно. Где я? Почему я здесь? Где папочка?

Я сижу на четвереньках, как дикий зверек, перепуганный до смерти. Меня окружает тишина и нечто другое, дурное, щекочущее. От страха у меня просто волосы дыбом. Смотрю наверх – луна такая яркая! Вот бы дотянуться и отломить кусочек, тогда бы я посветила вперед.

Да точно… вперед, нужно ползти вперед. Если приглядеться хорошенько, вот же тропинка. Но почему мне так больно внутри? Хватаюсь за живот, поглаживаю, поднимаю руку выше, к груди. Там пусто, совсем. Будто у меня забрали что-то очень важное. Настолько, что это может понадобиться кому-то еще – кажется, я где-то слышала эти слова или просто себе придумала.

Ползу, царапая коленки. Платье мое уже порвано, а я все пытаюсь припомнить, что со мной случилось. Кажется, я катилась кубарем с пригорка, все тело болит. Останавливаюсь и смахиваю слезы – нет, скорее размазываю их по горячим щекам грязными ладонями. «Вот чучело!» – скажет папочка, потеребит меня по волосам, приглаживая сияющую прядку, которая вечно топорщится, и улыбнется. Но где он?

На меня сердито смотрят страшные, корявые деревья с громадными лапами, таких я и не видела никогда, а вот запах знакомый – мох и ягодки… не помню, как они называются. Но такие вкусные! Вот бы набрать лукошко. А нет у меня лукошка. Почему? Почему я в лесу без лукошка? Ночью.

И где папочка?

Я рыдаю без остановки, ну хватит уже, размазня. Точно «размазня» – размазала по лицу грязь и слезы. Но мне так грустно, сил нет. Поднимаюсь на ноги и смелее ступаю по тропинке. Скоро она закончится, я просто знаю это.

Вон же вдалеке огоньки. Ускоряю шаг, бегу на свет. Люди! Я не потерялась! Ищу среди них знакомое лицо. А вот и папочка! Кидаюсь к нему и рыдаю пуще прежнего.

– Ирис! – выкрикивает он, обнимая меня.

Чего я плачу, дурная? А потому, что грустно. И луна вон как светит, но даже она кажется мне печальной.

– Папочка! – всхлипываю я. – Папочка, мне так страшно.

Обхватываю его лицо ладошками и прижимаюсь к щеке.

Почему он побелел, почему так смотрит на меня?

Рыдаю, не могу больше, хватит. Как же плохо на душе, как тоскливо. Не хватает чего-то… Чего? Или кого?

Папочка бросается мимо меня, в лес. Кричу ему вслед, но вдруг луна исчезает с черного небосвода. Темно и страшно. Я вновь куда-то проваливаюсь, а когда выныриваю, то утыкаюсь носом в папину спину: мы едем верхом на звере, который рычит, и визжит, и скрежещет.

– Я так устала, – зевнув, бормочу я. – Куда мы едем?

Ничего не помню. Папа угрюмо молчит. Зверь ревет громче.

Сил едва хватает, чтобы повернуть голову. Веки смыкаются, но я успеваю увидеть красную вспышку. Глаза мои раскрываются шире, я не в силах поверить, что кругом нас огонь – деревья, что растут вдоль дороги, полыхают. Мы и сами в огне, но не горим.

– Папа? – встрепенувшись, говорю я.

Опять обрушивается небывалая усталость.

– Поспи, Ирис, – коротко отвечает он. Удивительно, что мы слышим друг друга среди рыка и треска.

Нет сил думать. Мне должно быть страшно, но я даже на это не способна.

– А мы домой едем? – шепотом спрашиваю я.

– Домой, – говорит отец.

Но я не узнаю его голоса.

Глава 1. Видия

…быть видией – это предназначение…

Ирис

Не та дорога. Вот в чем все дело, я просто пошла не по тому пути. Бывает так, что каждый день ты делаешь одно и то же, простые действия, вдох и выдох, и все сначала, но стоит кошке броситься тебе под ноги, и ты уже поворачиваешь в другую сторону.

Вот и сейчас так. Шагаю за рыжим хвостом с ровными белыми кольцами. Как всегда, смотрю под ноги, в этом мое спасение и мое же проклятие.

Я не должна поднимать глаз. Даже наедине с собой. Не должна, но жутко хочется. Меня здесь никто не видит – из кельи, в которой я всегда одна, мне следовало повернуть налево и отправиться на занятия. Я крепче стискиваю стопку книг и астрологических карт, преодолевая желание повернуть обратно. Разве я то и дело не нарушаю заветы Великого Сотмира?

Слова магистри Селестины, моей мачехи, звучат в ушах, как колокол: «Смотри только в пол или на худой конец в книгу, видия Ирис. Звездами тебе любоваться еще не скоро. И молчи. Обязательно молчи. Всегда и при любых условиях». Тело помнит прикосновение розги – мачеха моя не скупится на «похвалу». Раньше я упрямо не понимала, почему должна разглядывать чужие туфли и кланяться направо и налево, закрыв рот на замок. Я плохо помню раннее детство, но глубоко внутри осталось чувство беспредельной свободы, среди которой я росла. Никаких стен, только бескрайние фиолетовые поля. Кроме этого мимолетного шлейфа, не осталось ничего. Разве что смирение.

И я покорно иду за кошкой, местной вымогательницей еды и ласки. Я прозвала ее Матильда, мне кажется, звучит это довольно благородно и сильно. Я читала, что это имя произошло от двух древних слов – «мощь» и «битва», а также могло означать «смелая в бою» или «та, что обретает силу в битве». Мне всегда казалось это весьма воодушевляющим – для кошки, конечно же. Сколько же битв прошла наша Матильда? Скольких мышей одолела?

Эта мимолетная мысль заставляет меня улыбнуться и чуть хихикнуть – очередной запрет. «Вы смеетесь, видия Ирис! Какое бесстыдство!» Магистри Селестина ни разу не смеялась при мне, да что уж говорить, даже улыбки не увидишь на ее невозмутимом лице. Кто знает, может, когда она оставалась наедине с собой, то давала себе волю и хохотала от души, как сумасшедшая. Интересно, улыбалась ли она когда-нибудь отцу? Ну хотя бы в день их свадьбы? Вряд ли я спрошу его о подобном. И уж точно не ее. И не свою сестрицу Эгирну, упаси Всевышний!

Искоса бросаю взгляд на пятна света, что лежат на мраморном полу, будто диковинная мозаика. На самом деле это узор от витражного оконца, которых здесь предостаточно. Кошка тоже слегка сбивается со своей траектории, будто заплутавшая звезда: ловит лучик света и щупает его мягкой лапой. Как же мы с ней похожи – нас так легко удивить обыденностью. Пока кошка танцует на своей витражной сцене, я присаживаюсь на каменную скамью и открываю книгу. «Гороскопы для королевских особ» – вот что мне велено изучать. И я днем и ночью штудирую все учебники, которые дозволено взять из Дворцовой библиотеки. Мне надо чем-то занимать мысли, хотя я не знаю, пригодятся ли мне когда-нибудь эти знания. И что-то внутри подсказывает, что совсем нет.

Так уж сложилось в королевстве Диамонт, что первых дочерей семейств отправляют на учебу в Сколастику – огромный собор с часовнями и учебными классами, соединенный с замком Лилий длинной галереей. Именно здесь двадцать восемь девушек постигают азы гадания и предсказаний, чрезвычайно почетное дело, вот только оно требует определенного таланта, который, как правило, все же пробуждается в старшей дочери. Быть видией – это предназначение, ведь род наших семей происходит от Эдны, видии, жившей пять веков до нас. И только я, пожалуй, исключение из правила. Во мне ни капельки таланта. Поэтому я полагалась только на знания, которые получалось добыть. Чем-то я и впрямь похожа на Матильду. Только вместо мышей я охочусь на книги.

Здорово, Ирис, а сейчас ты как раз прогуливаешь занятие по астрологии и любуешься кошкой! Такая прилежная ученица… Но внутри что-то будто свербит, не давая пойти по протоптанной дорожке. К тому же если приду, как всегда, раньше всех, то опять сестры начнут приставать с просьбами списать алтынь или нарисовать для них красивое созвездие. Они всегда такие милые, когда им что-то нужно, уговаривать они умеют. А после смеются за моей спиной, потому что все-таки я на них не похожа: живу одна, всегда хожу с покрытой головой из-за «колдовской пряди» в моих волосах и внутренне понимаю – мне никогда не сдружиться с ними.

– Вирго в Грифоне, брак благополучен…

Вывожу карандашом созвездие на полях книги. Зеваю. Меня вдруг клонит в сон, но мысленно повторяю заученные предсказания, хотя крови Эдны во мне, по-видимому, кот наплакал – в отличие от других первых дочерей знатных семейств. Все они нашли свое призвание, доминирующий способ предсказания будущего. На этом и успокоились.

Я втайне надеюсь, что, если я буду много учиться, меня обойдет участь Безмолвной – видии, которая предсказывает судьбы королевств. Видия Мира уже давно заточена в Башне Тишины, а мне хватает и того, что я заперта в Сколастике. Но когда-нибудь я вырвусь отсюда. Снова. Прошлую позорную попытку лучше даже не вспоминать. Отец меня так отругал, что мало не показалось.

– Так, так, – произношу вслух, будто обращаюсь к кошке, – с Грифоном все предельно ясно. А вот вирго…

Заглядываю в астрологический словарик, злясь на себя, что подзабыла слово, а потом красивым почерком вывожу в тетради слово «дева» и аккуратно перерисовываю символы пяти лун. Меня это всегда успокаивает, помогает сосредоточиться.

«Выучи только одну вещь, Ирис, остальным тебе не нужно забивать голову, – снова раздается в мыслях голос магистри. – Если три луны выстроятся в ряд, земля сотрясется. Если четыре, опустится темень. А если все пять…» – повторяет она слова видии Миры, намеренно запугивая меня. Вряд ли она сама верит в это грозное пророчество.

Предсказания Безмолвной касаются не только отдельных семейств или нашего королевства Диамонт, но и всех Малых Королевств, приютившихся среди горной цепи Кардамор. Но неужели магистри в самом деле считает, что я стану жить в Башне! Запертой там до тех пор, пока не настанет моя кончина. Хотя на большее я вряд ли гожусь, со своим-то слабым здоровьем. Отец с радостью избавился от меня, когда представилась такая возможность, с горечью думаю я.

Кошка вновь встает на свой путь, увлекая меня за собой – крутит головой, смотрит на меня, мяукает, словно зазывает. И я иду следом, прижимая к груди учебники, а когда мы приходим к лестнице, то я вижу под ней пять маленьких рыжих комочков, каждый из которых кошка заботливо отмечает своим шершавым языком. Благословение Матильды.

Понятно, зачем я понадобилась ей сегодня. Мы с кошкой переглядываемся, и в этот момент она словно передает мне важную миссию – теперь и я знаю о существовании этих комочков, а значит, в ответе за них. Вот хитрюга рыжая. Наблюдение за семейной идиллией изрядно затянулось. Ноги затекли, пока я сидела на коленях и изучала каждое крохотное создание, отмечая интересные узоры и полоски на пока еще реденькой шерстке. Я встаю и вдруг понимаю, что еще никогда не заходила в это крыло Сколастики. Место здесь кажется еще более затворническим, чем прочие, хотя что может быть уединеннее нашего собора? Разве что сама Башня Тишины.

Разминаю ноги и разглядываю свои туфли из бледно-серой потертой кожи, со сбитыми носками и кое-где прохудившейся подошвой. На них падают желтые и синие лоскуты света от оконца – яркий штрих в моих бесцветных буднях. Туфли уже соскакивают с ног, их нужно выбросить или отдать псу на растерзание ради разнообразия. Я бы тоже что-нибудь с удовольствием погрызла, например, «Истину Сотмира» в толстом кожаном переплете, усмехнувшись, думаю я, настоящий книжный червь.

Голова у меня вдруг идет кругом, я придерживаюсь за перила лестницы, по рукам и ногам бегут мурашки, расползаясь по всему телу, затянутому в серое льняное платье с высоким воротом. Кладу учебники на пол, потираю ладони, сплетаю ноги под грубыми юбками. Мне холодно, и я пытаюсь согреть свои побледневшие конечности.

Нет, прошу…

Сознание раздваивается. Я здесь и где-то еще.

Поднимаю голову, касаясь взглядом холодных голубых стен – совсем как в моей келье, где я всегда одна, если не считать «всевидящего ока» Сотмира. Но если бы он впрямь увидел, какую негодную невесту-видию ему подсунули, то немедленно поразил бы меня молнией. Смотрю по сторонам, молний нет и в помине. Только я пытаюсь улыбнуться, и на глаза накатывает темнота.

Дрожу всем телом. Хочу прогнать приступ, но он всегда оказывается сильнее меня. Я действительно слаба. Еще чуть-чуть, и порвется ниточка, связывающая меня с реальностью. И я провалюсь в бездну.

Нет, нет, не сейчас. Трясу головой, смахивая с глаз пелену. Перед глазами мелькают крохотные звездочки. Почему это происходит со мной? За что?

И вот я уже наверху лестницы – но как я здесь так быстро оказалась? Ощупываю ладонью необычную дверь из холодного белого камня, покрытую золотыми лунами и звездами. Безмолвие заполняет меня полностью, до краев, и я крепче прижимаюсь к двери, сердце мое отчаянно бьется среди этой тишины – но за дверью я ощущаю другое сердцебиение, еще более частое, еще более отчаянное. Страх, неизбежность, беззвучная боль… Земля вздрагивает под моими ногами, и я падаю в темноту. Или в свет.

Обычно я и впрямь окружена тишиной и шелестом – шуршащих подошв, своего дыхания. Частенько я наблюдаю за чужими туфлями, с аккуратными круглыми носиками, дивными цветами, а у принцессы Витриции на недавней службе я украдкой видела туфли с сине-золотыми драконами. Тогда я подавила в себе вспыхнувшее желание обладать такой вещью. Могла ли я позволить себе подобные мысли? Но больше этих туфель меня привлекают каменные узоры на полу Сколастики. Каждый булыжник, каждый кусочек мозаики кажется особенным. А главное – камень не умирает.

«Камень не умирает…» – будто шепотом доносится до меня.

С этой мыслью я открываю глаза и вижу, что лежу на мозаичном полу ротонды. Тонкая дорожка спиралью закручивается к центру. Это место мне знакомо, здесь я всегда нахожу спокойствие, разглядывая каменные изваяния, но не сегодня. Как я сюда попала? Оглядываюсь в поиске книг, но их нигде нет. А значит, я не просто задремала здесь и увидела чудной сон.

Встаю и подхожу к статуе, которая всегда притягивала меня своей строгостью и силой. А сейчас она просто манит меня, это сложно объяснить, но все внутри гудит и поет при виде изваяния. В отличие от других женщин, застывших в позе молельщиц, эта женщина стоит прямо, гордо, подбородок чуть задран вверх, а взгляд устремлен вперед. Ее волосы не покрыты, как у остальных – или как у меня. Рядом с ней мне просто хорошо, волнение понемногу затихает.

На шее статуи появилась трещина – возможно, тряска, которую я ощутила, была на самом деле и повредила древнее изваяние. Внутри будто что-то поблескивает. Я подхожу ближе, отодвигаю ветку плюща, змеей обвивающего каменную женщину. Смотрю на переплетение линий и завитков, острую стрелу, идущую вниз, словно к сердцу, и круглый камень по центру. Мои глаза расширяются. На груди этой женщины невероятный кулон! Не может быть! Найти такое в самой Сколастике!

С первого взгляда это неприметный черный камень, но я отчетливо вижу, как он искрится, ловя луч света, а когда касаюсь его, он выскальзывает из своей гипсовой скорлупы и будто сам прыгает мне на ладонь. Я ощупываю его – он такой гладкий и теплый, будто уже согрет солнцем. И вот он мерцает. Я словно вижу на нем созвездие, которое в миниатюре уложилось в этот камешек, в этот отколовшийся кусочек ночного неба. Но…

Но я не могу никому показать его – а вдруг это и есть драгоценность? Такие камни строго-настрого запрещены в Малых Королевствах. И тем не менее я зажимаю его в ладони – просто не могу оставить этот камушек тут. Знаю, что люди, которые владеют драгоценными камнями, – самые настоящие преступники. Даже больше, они зло. Силоманты. Этого слова даже вслух не произносят, ведь оно вселяет ужас.

Мне хочется поскорее добраться до моей кельи, где я припрятала страницу из одной запретной книги. Я тоже зло, я тоже преступница, но любопытство, как всегда, заставляет меня шагнуть за черту.

Камушек будто прожигает мою ладонь, когда я ухожу прочь из ротонды, направляясь к себе в келью, – я загляну в ту страницу, спрячу его понадежнее, а потом помчусь на уроки. В голове все еще сумбур, но теперь камень притягивает все мое внимание.

Преступница… Мне становится неуютно от этой мысли, и я ускоряю шаг. Переступив порог своей кельи, я облегченно вздыхаю. Пытаюсь отвлечься, разглядывая стены. В этой комнате я живу десять лет. Сижу, лежу, хожу. Размышляю. Честное слово, иногда кажется, что меня просто решили помучать, посадив сюда. По низу штукатурка на стенах вспучилась, пошла волнами. Я будто бы под водой – нырнула себе в фонтан на площади Равновесия и сижу, прилипнув пятой точкой ко дну. Глубоко-глубоко, где только угрюмая тишина, где нет ни одной живой души, где только я и мои никчемные мысли. Стены ограждают меня от мира. Или же мир от меня.

Мне даже не понадобилась бы Башня Тишины, чтобы чувствовать себя еще более одинокой.

Башня Тишины…

Сердце пропускает удар, заставляя меня встрепенуться. Я начинаю искать листок из книги, но никак не могу вспомнить, куда его запрятала. И это меня настораживает – что за провалы в памяти?

Нахожу в узком шкафу простой лоскут ткани и заворачиваю в него камушек. Оставить в келье или взять с собой? А вдруг спрячу и тоже забуду?

Почему-то не хочется отпускать найденыша от себя, и я кладу камушек в карман платья. Если я не нашла страницу из книги, значит, мне нужно заглянуть в саму книгу: съездить в отцовский особняк, к бабушке Лирии.

От этой мысли мне становится тревожно. Я люблю бабушку, но в присутствии отца мне всегда неуютно. Я чувствую себя… виноватой. Да, будто это я виновата в том, что мы не общаемся. Что ему пришлось отдать меня. Что я осталась сиротой при живом отце… А ведь с Эгирной он добр и ласков.

Бабушка всегда упрашивает отца, не выпуская из рук шитья, а я подслушиваю под дверью: «Давай заберем Ирис к себе, ну что ты, в самом деле, упрямишься. Девочке там совсем одиноко». Но он только срывается на мать, говорит, что она глупая старая курица и лучше бы ей и вовсе помалкивать, ее дело – иголка с ниткой и поварешки. Бабушка набрасывается на него с этими самыми поварешками, обещая надеть кастрюлю на голову и постучать по ней как следует. Вспыхивает скандал, виновницей которого становлюсь я. А позже отец приходит в отведенную для меня комнату, повторяя, что я предназначена Сотмиру, я идеальная видия, я обязана быть не просто видией, а Безмолвной. В этом моя судьба. Но я не хочу ему верить. Это неправда – это не может быть правдой. Почему отец так ненавидит меня?

Встаю и прижимаюсь носом к окну, перевожу взгляд с верхушек далеких гор Кардамора, окружающих Малые Королевства, на внутренний двор. Могу лишь подсматривать за другими послушницами, которые отдыхают на зеленой лужайке во дворе. Круглолицые полногрудые девицы с русыми косами – они все действительно выглядят как сестры. Их лица раскраснелись на свежем воздухе, чистенькие серые платья сидят на них идеально.

Стойте.

Неужели занятие по астрологии уже закончилось? Сколько же времени прошло? А я потеряла где-то все свои учебники и даже «Истину», на полях которой в такие унылые моменты вдали от остальных послушниц я делала заметки. Сейчас я могла бы написать:

«Коротышка Молли опять жует пирожок, – мысленно записываю я, стараясь не думать о том, что сегодня пошло не так. – Она похожа на того тролля из книги сказок». Чувствую себя маленькой злодейкой, которая только и делает, что ищет в других недостатки, потому что боится увидеть их в себе.

«А вот Стара, бегает по поляне, как сумасшедшая».

«Анжелика… Анжелика просто вышивает». Больше об этой тихоне нечего и сказать. Как, впрочем, и обо мне.

«Кеззалия любуется примулой, но на самом деле красуется – она так прекрасна, что цветы вянут». Конечно, я ехидничаю, ведь Кеззалия – абсолютная фаворитка принца Марциана.

Марциан… В груди теплеет. Есть кое-что, о чем я втайне мечтаю, – помимо того, чтобы не попасть в Башню Тишины.

Двадцать восемь юных видий не только предсказывают судьбы, но они предназначены наследнику короны, чтобы в назначенный час одна из них стала королевой.

Двадцать семь без меня. Я словно бы лишняя. Боюсь допустить даже мысль, что стану следующей Безмолвной, а эти пигалицы смогут пробраться в покои принца и зачать наследника. В покои моего принца. Я хотела бы думать о нем так. Что он, проходя мимо нашего сада, все же замечает меня, пусть и не говорит об этом, но, когда придет время, он сделает правильный выбор.

Ах, Марциан…

Будто мои мысли обрели материальную природу, во внутреннем дворе появляется королевская делегация. В желудке у меня все переворачивается и сердце бьется чаще.

Девицы сразу собираются вместе и выстраиваются в ряд, виляя бедрами, как очень важные утки. Игриво цокают каблуками по мраморному полу террасы, проходя мимо принца и останавливаясь возле высоких каменных дверей, ведущих внутрь Сколастики. Они кротко поглядывают в сторону принца Марциана. Им только и остается, что размахивать у него перед носом своими широкими бедрами, в то время как я стою здесь. Почему я все еще здесь, когда должна тоже предстать перед принцем?

Воображаю себе симпатичное лицо принца Марциана. Ямочки на его щеках и родинку возле губы. Отсюда их не видно, но я знаю каждую черточку этого лица. Хочется прикоснуться губами к этой родинке. Увидеть в глазах принца искру. Мои мысли далеки от добропорядочных. Что еще мне остается, если не предаваться фантазиям?

Несколько соцветий назад мне исполнилось восемнадцать. Мои минуты, проведенные в Сколастике, складывались в часы, часы в бесконечную вереницу дней, дни в недели, недели в соцветия. Может, моя размеренная жизнь вовсе и не плоха. Мечтать и ждать неведомо чего… Но неизвестность ведь лучше предопределенности? Прозябание в Башне Тишины – это путь в никуда.

Принцесса Витриция сидит на белой скамье и смеется, окруженная фрейлинами. Среди них белеет голова Эгирны, я вижу глубокое декольте ее розового платья. Мне такого никогда не примерить. Незачем.

Принц и принцесса заняты светскими беседами со своими друзьями. Блестящие шевелюры Марциана и его сестры переливаются на солнце, как спелые каштаны. Принц, похоже, одаривает взглядом каждую послушницу. Со стороны девушек, должно быть, как и всегда, доносится томный вздох. Сердце мое чуть вздрагивает, а на щеках проступает легкий румянец, как будто я тоже стою перед «смеющимся принцем», как прозвали Марциана послушницы.

Если принц – это солнце, ослепляющее все кругом, то его сестра – небо, безмятежное и невозмутимое. Одежды Витриции вмещают разные оттенки синего, от бледного до штормового. И сейчас лазурные воздушные юбки принцессы искрятся. Королевские отпрыски будто сошли с витража. Яркие, полные жизни.

Но вдруг звенит колокол, разрушая эту пасторальную картину. Я вздрагиваю – у меня нехорошее предчувствие. Тороплюсь на выход, в висках пульсирует кровь, вторя колоколу. Я уношу камешек с собой, будто в этот миг понимая, что никогда больше сюда не вернусь. Отворяю дверь, серые понурые носки туфель замирают на пороге. Голова кружится.

Гляжу в обе стороны, но в коридоре пустынно. Я знаю, что случилось, но не хочу в это верить. Не бывает таких совпадений! Я действительно накликала беду!

Я считаю удары колокола, семь… восемь… двенадцать… На двадцать седьмом я добираюсь до галереи, которая привела бы меня к другим послушницам, но тут из-за угла выбегает Эгирна, и мы чуть ли не сталкиваемся.

– Сестрица! – взволнованно говорит моя единокровная сестра. – Вот ты где! Я не увидела тебя среди других послушниц!

Сейчас я меньше всего хочу видеть Эгирну. Как и любого другого. Ни к чему, чтобы меня застали в таком смятении. Я должна убедиться в своей догадке.

– Ирис! – пытается вывести меня из ступора Эгирна, но я отказываюсь смотреть на нее. Розовые туфельки останавливаются передо мной.

– Здравствуй, Эгирна, – тихо произношу я. – Да пребудет с тобой проблеск, – повторяю заученное приветствие.

Внутри все переворачивается. Вот-вот содержимое моего желудка вырвется наружу, как раз на эти миленькие туфельки. Представляю, как сморщится сестра. Она любит все красивое, даже странно, что ей не противна я со своей копной непослушных черных волос, колдовской прядью и черными глазищами – поговаривают, что моя мать была самой настоящей ведьмой и околдовала женатого мужчину, моего отца. Иногда я даже злюсь на сестру за то, что она всегда такая милая и приветливая со мной. И на себя, что я такая нелюдимая.

– Идем, мы должны узнать, что случилось, – говорит Эгирна. – Ты ведь слышала колокол? И почему тебя не было вместе со всеми?

Пожимаю плечами, по-прежнему не поднимая головы. Разглядываю подол ее бледно-лилового платья, похожего на бутон розы, кружевную оборку понизу. Эту ткань наверняка заказал отец. Он всегда баловал Эгирну, дочь, рожденную от его законной супруги. Правильную дочь.

Сестра ведет меня за собой, и эта дорога кажется мне смутно знакомой. Мы поднимаемся по лестнице, оказываясь на площадке. Здесь повсюду суета. Вижу магистри Селестину, мою мачеху. Невысокая фигура в черном платье с острыми, как шипы розы, плечами. Ее помощницы выносят из круглой кельи носилки с телом, голова накрыта белой тряпкой, пропитавшейся алым. Я сдерживаю возглас и иду вперед, в келью. От увиденного мне хочется плакать, но я закусываю губу. Вот оно – мое будущее, оно настигло меня. Кроме свечей и пиал с благовониями, книг и истертой подстилки, в комнате ничего нет. Меня окружают белокаменные стены, и среди белизны алеет пятно. Брызги застыли на полу, на стене, будто зловещая роспись. Видия Мира, наша Безмолвная, словно билась головой о стену. Билась до тех пор, пока не расшибла себе череп.

Но как можно сотворить такое с собой? Вбираю в легкие сладкий и дурманящий запах жасмина, все еще висящий в воздухе. Сглатываю слезы. Невозможно. Она не могла сделать этого сама. И разве не в этом месте я была совсем недавно? Эти белые двери с золотыми лунами и звездами…

Не успеваю закончить мысль, как ко мне подходит мачеха. Губы ее недовольно искривлены, костлявые руки сцеплены в замок. Не могу поверить, что мой отец когда-то влюбился в эту женщину.

– Ирис, иди к себе и приготовься, – приказывает она, изгибая бровь, будто не ожидала меня тут увидеть. – Завтра мы проведем церемонию. Ты будешь новой Безмолвной.

Она говорит это так спокойно, будто за ее спиной и нет лужи крови. Будто она рада избавиться от меня. И она полностью подтверждает мои страхи.

– Я… я… – Слова застревают в горле.

– Проведи ночь в молитвах. Пора принять свою судьбу и смириться, – раздраженно говорит магистри.

Из-за моей спины выступает Эгирна, и магистри немедленно разворачивает ее лицом к выходу.

– Тебе не стоило приходить сюда, дорогая.

– Мама, но Безмолвная же… ведь Ирис тогда…

Смирись.

Я отступаю на шаг. Сдерживаю слезы. Я не стану плакать. Хотя и знаю, что будет дальше, что со мной сделают. Эгирне даже не нужно озвучивать это.

Взгляд сестрицы мечется по сторонам. В ее глазах замечаю слезы.

Безмолвной отрезают язык, вот что пыталась сказать Эгирна. Но я знаю это и без нее, читала в книжках об обязательном ритуале, но до последнего хотела верить, что эта участь обойдет меня стороной. Как? Если все только того и хотели: и отец, и магистри, а другие послушницы будут только рады, что выбрали не их. Верховной видии не надо говорить, а только записывать предсказания на свитках.

Внутри меня все обрывается. Безмолвной отрезают язык. Как я смогу пережить такое? Слезы застревают у меня в горле, но я не стану плакать – повторяю это будто самой себе. А вот на лице Селестины застывает странное удовлетворение.

Неприязнь Селестины ко мне, как и моя к ней, сложилась в первую встречу – когда отец только привел меня в Сколастику, к этому темно-серому громадному зданию с острыми, похожими на стрелы башнями.

«Опусти голову, Ирис, – шепотом приказал мне отец. – И никогда, никогда больше не поднимай. Отныне ты послушница. Ты призвана стать видией. Ты будешь учиться, и однажды от твоих слов будут зависеть судьбы всех королевств».

«Здравствуй, Ирис, – проскрипела женщина. – Я магистри Селестина. Теперь ты будешь жить здесь. Учиться и молиться. Ты ведь умеешь молиться?»

«Я…» – У меня не нашлось слов, чтобы ответить ей, и я принялась разглядывать ее туфли с тяжелыми золотистыми брошками.

«Пока тебе лучше молчать и слушать, – объяснила женщина. – Вскоре ты всему научишься. Да явится тебе проблеск!»

И я молчала.

Убегаю прочь, слышу цоканье каблучков – это Эгирна бежит следом, пытается что-то сказать мне. Ступеньки все не заканчиваются, одна лестница перетекает в другую, и я плутаю по лабиринту. Сжимаю в кулаке закутанный в лоскут камушек. Отчего-то не уходит из головы мысль, что я не просто так нашла его – что это он изменил мою жизнь сегодня раз и навсегда. Он принес мне беду.

Завтра, все случится уже завтра. Застану ли я дома отца или он опять в отъезде по своим торговым делам? Смогу ли поговорить с ним в последний раз, прежде чем дам обет вечной тишины? Все во мне противится этому. Мысли о побеге вновь пронзают голову, как спицы – спутанный клубок бабушкиных вязальных ниток. Но я помню, чем закончился прошлый мой побег – как мне было плохо, какой беспомощной я себя чувствовала.

– Ирис, послушай, мы что-нибудь придумаем, – выкрикивает мне вслед Эгирна, но это не ее бремя. Останавливаюсь и оборачиваюсь, глядя на сестру, ядовитые слова готовы вот-вот сорваться с языка. Мы с Эгирной одного телосложения – обе худощавые, но я, пожалуй, сильнее, на этом сходства заканчиваются. Светлые волосы Эгирны уложены в аккуратную косу, белесые ресницы хлопают так часто, что сестра напоминает куколку.

– Давай проведем этот день вместе? – наивно предлагает Эгирна, будто от этого мне станет легче. – Пока не…

– Пока я не стану Безмолвной, – произношу я на удивление дерзко. – И навсегда уйду в Башню Тишины. И мне отрежут язык. – Я сама удивлена, что сказала это вслух.

– Это великая честь – стать Безмолвной. – Пришел черед Эгирны склонить голову. – Отец всегда так говорит.

Отец. Знает ли он про этот жестокий ритуал, который мне предстоит пройти? Конечно же знает!