Kitobni o'qish: «Ермошка Добродей и куриный бог»

После моря

Глава первая, в которой Оля возвращается домой после отдыха на море с удивительной находкой…

– Ну, и чего там, на море-то? – в который раз бабушка принималась выпытывать у Оли новые подробности летнего путешествия в Крым.

– Нормально, – неохотно тянула внучка, отводя взгляд.

– Это что ж такое? Чего ж тогда весь народ гуртом туда ездит? Нормально – это у нас в дому нормально, ни жарко ни холодно. А там, поди, как в сказке, – мечтательно продолжала допытываться бабушка, – какое оно, море? Водичка-то, поди, тёплая, как парное молоко, а?

– Нормальная, баб, вода как вода, только шибко солёная, – пыталась завершить надоевший допрос внучка.

Бабушка не отставала:

– Ну, и чего этот новый папка-то? Как он тебе, а?

Этого вопроса Оля уже стерпеть не могла и, пробурчав себе под нос что-то типа «да вообще никак», стремительно скрылась в своей комнате.

Девочке вовсе не хотелось обижать добрую бабушку, которую она любила всей душой, но вопросы о «новом папе» не только злили, но и, казалось, обжигали её изнутри. Если до поездки она просто терпела редкие моменты присутствия неприятного чужого человека, то после более близкого знакомства поняла, что уже не может переносить надменного лощёного Колясика, как сладко называла его мама.

Порой Оле казалось, что она ненавидит его гораздо больше, чем двух злобных и по-настоящему опасных колдунов, обитающих в старом сарае. Она не могла спокойно слышать даже упоминания о Колясике: сразу перед глазами возникала круглая самодовольная физиономия этого противного вальяжного детины, манерами и голосом напоминающего кота Матроскина из известного мультика.

Острые иглы ревности кололи девочку в самое сердце при одном лишь воспоминании о том, как заискивающе, словно бездомный котейка, мама ловит взгляд ненавистного Колясика, скрытый за туманными стёклами очков. Именно он, этот пришлый невесть откуда щёголь, разлучил их с мамой. Из-за него Оля так много страдала и плакала. Он виноват в том, что задурил маме голову, и она, бросив их с бабушкой, ушла жить к нему в далёкую неприступную многоэтажку.

Поначалу Оле даже понравилось – новый мамин муж не сюсюкает с ней, будто с младенцем, как многие другие взрослые. Но вскоре она поняла, Колясик вообще совершенно равнодушен ко всему на свете, кроме своих любимых гаджетов. Его глаза, цвета жидкого студня, зимой и летом прятались за тёмными очками, смотрели на мир с неизменным презрением.

Поездка на море, которая по маминому замыслу должна была сблизить их и превратить в благополучную и полноценную семью, напротив, рассорила всех окончательно. Между Олей и Колясиком словно разверзлась бездонная пропасть. Их с мамой маленькой семье так и суждено было остаться «неполной».

Это страшное словосочетание «ваша неполная семья» Оля услышала от одной маминой подруги, ярко накрашенной тётеньки, и тогда это прозвучало как «неполноценная». Оля не хотела, чтобы ее, маму и бабушку считали плохими или какими-то ущербными, поэтому изо всех сил пыталась угодить маме.

В течение всей поездки Оля с тоской наблюдала, как мама вьётся перед надменным чужаком, пытаясь во всём ему угодить, изо всех сил сглаживая острые углы в их отношениях. Колясика же больше занимали онлайн-игры и общение в чате. Однажды вечером Оля не выдержала и сказала напрямую: «Мама, зачем так унижаешься перед этим, разве ты не видишь, что он любит свой смартфон гораздо больше тебя!» После этой фразы, вырвавшейся в запале, все заметно смутились. Колясик даже оторвался от вечного шныряния по виртуальным просторам и, неопределённо хмыкнув, промолчал. Лишь мама испуганно тряхнула дочку за плечо и в отчаянии вышла прочь.

Видимо, по этому поводу у мамы с её новым мужем всё-таки состоялся неприятный разговор, и на следующее утро Оля с мамой отправились на пляж вдвоём, без Колясика. К слову, Олю это совершенно не расстроило, чего нельзя было сказать о маме. Она словно превратилась в царевну Несмеяну, а Колясик потом то и дело зыркал уничтожающе, словно хотел сказать, что именно она, Оля, – причина всех бед и разладов в семье.

Девочку теперь было бесполезно пугать недобрыми взглядами, она уже была не та маленькая доверчивая малышка, как прежде. Оля помнила, что противостояла свирепым ду́хам-колдунам, которые, кстати, по сей день обитают повсюду, и не только в ярких фильмах, а на самом деле.

Окончательно мамины надежды на примирение рухнули, когда Оля вовсе отказалась общаться с «чужим дядькой» и решила навсегда остаться жить с бабушкой.

Но никакие семейные распри не смогли омрачить радости знакомства с морской стихией. Оля с восторгом плескалась в накатывающих пенистых волнах, а иной раз, нырнув в солёную воду, пыталась открыть глаза, чтобы получше рассмотреть дно и парящих в мутном тумане кружевных медуз. Порой ей удавалось обнаружить обломки ребристых ракушек и обглоданные морем до размера неровных прозрачных бусин стекляшки, сквозь которые можно было смотреть на солнце и проплывающие на горизонте парусники.

Главным морским трофеем стал найденный на берегу маленький серый камушек с дырочкой посредине, обрамлённой белой слюдяной полоской. Оля нашла его совершенно случайно, можно сказать, что камушек сам её нашёл. Завалился в карман, наверное, из той пригоршни морской гальки, брошенной на платье, чтоб не унёс ветер. Показав маме неожиданную находку, Оля была не готова к такой бурной реакции:

– Это же куриный бог, – громко закричала мама, всплеснув руками. На минуту Оле показалось, что мама расколдовалась и забыла о своём несмеянстве. – Теперь нужно срочно загадать желание и носить его как кулон.

Позже Оля полюбила подолгу внимательно рассматривать волшебный камень, но вот с желанием не спешила. Слишком много разных задумок, одна важнее другой, роились в её голове.

За время короткого путешествия на морское побережье в бабушкином подворье произошли большие перемены. Во-первых, бабушка завела кур, а во-вторых, во дворе появилась большая красивая будка, а в будке теперь проживал белый кудрявый щенок Куська. Бабушка объясняла необходимость обзавестись собакой просто:

– За курочками-то ведь догляд должо́н быть. А тут всё ж таки какой-никакой сторож. Затявкает на ворюгу, тот и поостережётся во двор соваться.

Но охранник из щенка оказался никудышный, мало того что он был скромным и робким, так ещё и куры его обижали, клевали, норовя попасть острым клювом прямиком в нос. А тут прицепилась к нему ещё одна напасть – стала с левой стороны шёрстка скатываться да лезть, оголяя розовый бочок.

Всё бы ничего, да обнаружила бабуля страшное преступление, что сотворилось перед самым носом сторожа-недотёпы. Кур-то подменили! Грешила хозяйка на сварливую и завистливую соседку:

– Наши-то курочки были крепеньки, гладеньки. Не куры, а барыни! А у Андревны – заклюки недокормленные, все грязные, растрёпанные. А теперь что?! Глянь, вместо пары моих красавиц ходят две какие-то замарашки. И где он, скажите на милость, был, этот сторож кучерявый? Куда смотрел, когда кур моих родных подменяли? Поджал, поди, хвостик и дрожал в будке, не тявкнул даже. Ох, выкину я его! Ох, выкину!

Оля знала, что бабушка добрая, однако если уж осерчает – то всё! Вполне может осуществить обещанные угрозы. Щенка до слёз жаль, но она не знала, чем ему помочь.

Домовой Ермошка, что перебрался на постоянное житьё в Олину комнату и обитал теперь в большом дубовом шкафу, зорко наблюдал за происходящим, давая всему свои бескомпромиссные объяснения:

– Да и как етот Куська, смирёный да пужливый, может противостоять такой здоровенной коровяке – Андревне. Собачонок-то капелюшечный совсем! Дык ещё и дворово́й его невзлюбил, вот и гнобит, вон – весь бок повыдергал! Как пить дать – его работа.

– Ермошенька, что ещё за дворово́й? И за что он нашего Куську мучает? – обеспокоилась вязаная кукла Ва́рюшка.

– Знамо дело за что, за то что собачонок белой масти, а ето ужо дело известное: не терпят дворовые беляков на своёй вотчине. Теперь изведёт животину, анахфема!

– Ой, да что ж это такое! – запричитала кукла Ва́рюшка и в ужасе закрыла вязаными руками круглые глаза-пуговицы.

Оля взяла подружку на руки и прижала к себе, пытаясь успокоить:

– А это точно, Ермоша?

– Да чё тут гадать, уж веками проверено: ежели дворовой не залюбил – всё, считай, пропала животина. Хошь лошадь белая, хошь корова, хошь даже кот – будет издеваться, обижать, пока до смёртушки не доведёт. Ну вот не терпит беляков, и всё тут. Хотите, сегодня ночью проверим. В засаду пойдём.

– Ермоша, а кто это такой – дворово́й?

– Да обалдуй один… смотрителем нашего подворья приставлен.

Засада

Глава вторая, в которой друзья заключают сделку с дворовым Чураем Калиткиным, который не желает быть товарищем…

Оля с Ва́рюшкой уже видели десятый сон, когда их стал бесцеремонно будить шумливый Ермошка:

– Просыпайтесь, сонные тетери, а то всё добро провороните! В дозор пора!

Выйти из дому не застигнутыми бабушкой оказалось не так-то просто – в ночной тишине половицы скрипели особенно громко, и друзья решили лезть в окно. Но оконные створки не поддавались, и открыть их удалось только с помощью волшебных чар. Ермошка прищёлкнул пальцами, и упрямый старый дом нехотя подчинился хозяину, пропуская заговорщиков в тёмный ночной двор. Под окном лежали старые доски, поэтому Оле не пришлось прыгать в пугающую темноту. Крепко прижимая к себе куклу, она двигалась почти наугад, еле поспевая за торопливым топотом домовёнка.

Засев в высокую траву у сарая, друзья наблюдали, как тихо и мирно дремлет в своей будке щенок. Казалось, прошла уже целая вечность, а ничего сверхъестественного не происходило. Где-то топилась банька, окуривая округу ароматным дымком. Ласковым тёплым светом мерцали окна домов, за их стенами журчали приглушённые звуки телевизоров. Лишь две неугомонные собаки вяло переругивались на какой-то дальней улице.

Именно теперь, в наступившей сумеречной дремоте, стала очень ощутима непохожесть их местечка на весь окружающий мир. Действительно, этот странный островок почти настоящей деревни, прозванный в народе посёлком Отселу́ха, располагался практически рядом с центром города? – за железной дорогой.

Маленькие частные домишки со всех сторон теснили высотные дома, помпезные супермаркеты, но он не утонул в индустриальном море, а сохранял свою индивидуальность и сельский уклад. Многие отселухинские жители держали хозяйство: кур, уток, кроликов, коз, коров и даже свиней. Словно в подтверждение Олиных мыслей, в соседском хлеву обиженно замычала корова.

– Так, кажись, Чура́й на ночную смену выперся, – шёпотом сообщил Ермошка, легонько ткнув Олю локотком, очнись, мол.

– Кто? Чура́й? – встрепенулась она.

– Брательник двоюро́дный. Чура́й Калиткин. Местный дворово́й, поставлен на подворную службу под моим началом. Вредный, как анчутка, да ещё и пакостник известный. Любит ветряные вихри по двору гонять. Меня задирать побаивается, дык на мелкой животинке злобность вымещает, гадёныш. Глянь-глянь, во-он он как раз к собачонку направляется.

Оля прищурилась, вытянула шею, но так никого и не увидела, кроме лёгкого шевеления в траве рядом с будкой. Затем она рассмотрела, что около Куськи копошится некий лохматый комок неопределимого цвета, а сам щенок забеспокоился, стал отчаянно рваться с привязи, жалобно поскуливая.

– Ишь, каков охальник! – возмущённо топнул ногой домовёнок и сжал кулаки. – С боку у кутёнка шёрстку рвёт, изгаляицца. А ну, подь сюды!

С этими словами Ермошка щёлкнул пальцами, и в ту же секунду прямо перед ним, словно из воздуха, образовался серый несуразный человечек в потрёпанной кепке. Серыми были не только его мятые брюки, майка и рваный пиджачишко, но и реденькие волосы, и даже кожа. На вид, если бы тот дорос до нормального человеческого роста, ему можно было бы дать лет от тридцати до пятидесяти, а так он напоминал усохшего и состарившегося мальчишку. И хоть дворово́й был выше Ермошки на целых две головы, но так сильно сутулился и как-то трусливо приседал, что почему-то казался гораздо ниже домовёнка.

– Ну, что ты, Чурашка, безобразишь? А?! Невинную собачонку беззаконно кнокаешь? – с угрозой в голосе приступил Ермошка вместо приветствия.

После столь сердитого выговора дворовой ещё больше ссутулился и присел так, что казалось, будто он хочет ввернуться в землю, как сверло в стену. Он что-то неопределённо блеял и мычал, но Ермошка продолжал наседать на несчастного, требуя немедленного отчёта.

– А ну, отвечать! Негодник бесстыжий!

– Нет, годник и стыжий, – вдруг гнусаво заспорил серенький человечек.

– Ах, ты ещё и пререкаться вздумал? Ухорез несусветный!

– Сусветный, сусветный! – не унимался Чурашка, всё более сутулясь от сердитых слов, как от ударов.

– А ну не перечить, когда тебя старшо́й спрашивает! – сердился Ермошка.

«Надо же! – удивилась Оля. – Ну, какой же домовёнок – старшо́й? Этот помятый дядечка раз в пять по годам старше Ермошки, да и ростом значительно выше. Это ж всё равно, как бы первоклассник командовал физруком!» Но допрос с пристрастием продолжался, из чего явствовало, что главный в паре именно домовёнок. Чура́й пристыженно топтался на месте, жамкая в руках свою и без того измятую кепку, и казалось, чрезвычайно смущён, как вдруг неожиданно громко взвизгнул:

– А вот чё всё Чурашка да Чурашка?! Развели беляков цельный двор, плюнуть не в кого! Одних кур два десятка, дык ведь нет, мало им энтого, оне исчо и пса завели! Белее снега, ни единого серого пятнышка! И вообще, не должон я тут перед вами отчитываться!

– Чево-о? – гневно протянул Ермошка.

Боевой пыл дворово́го тут же угас, он сник и скукожился. Но в оконфуженном состоянии продержался лишь несколько секунд, а затем снова

встрепенулся, словно драчливый петушок-подросток:

– А ничего! Я вам дворови́к, а не ком с горы! Я свою службу знаю туго! И не перед какими человеческими девчонками доклад держать не обязан! Я с человечьим родом отродясь не знался и дружб не заводил. Не запятнан. Чист перед нашенским обчеством! Не то что некоторые тут… начальнички.

После бурного протестного выступления Чура́й словно опомнился и, испугавшись неожиданного приступа собственной храбрости, приготовился пуститься в бега: согнулся, словно вор, укравший что-то и спрятавший за пазуху, заходили желваки по широким татарским скулам, глазёнки забегали. Опередив дворовика́, Ермошка повелительно и нарочито спокойно приказал:

– Остолбеней! Спрячь глаза свои простакишные. Сейчас тятя говорить будет.

Чура́й застыл прямо в воздухе в нелепой танцующей позе. Ермошка задумчиво расхаживал вокруг, заложив руки за спину. Он специально медлил с расправой, и это не предвещало ничего хорошего. Оле даже стало немного жаль нескладного вздорного человечка.

Наконец, насытившись властью над обездвиженным бунтовщиком, Ермошка подозрительно спросил:

– Так что, Чура́й Калиткин, говоришь, не запятнан перед обществом? Так ли? А слыхал ли ты про новый закон о защите зверья от злобных дворовико́в, ови́нников¹ да сара́ешников? А?! Отвечать!

– Слыхом не слыхивал, – пролепетал Чура́й и побледнел, став из грязно-серого светло-пепельным.

– А знаком ли ты, невежда, с соглашением о мирном сосуществовании ду́хов и человеков?

– Ну, знамо дело… энто все завсегда…

– Громче!

– Знаком, – еле выдавил из себя дворови́к и с ненавистью в прищуре зыркнул на Олю.

– А кто кому должо́н подчиняться, ты, надеюсь, помнишь? Отчекань.

– Всякий дворовой прикреплён ко двору всякого дома, находясь в прямом подчинении у ответственного доможи́ла, и является его младшим помощником. Обязан слушаться того беспрекословно, выполнять всякки поручения и говорить почтительно, – словно молодой солдат оттарабанил зазубренный устав Чура́й Калиткин.

Оставив подчинённого в подвешенном состоянии, Ермошка повернулся к Оле и Ва́рюшке:

– Вот даже н-не зн-наю, что с етим олухом и делать? – тихонько зашептал домовёнок, опасливо оглядываясь, не прислушивается ли к разговору Чура́й.

– Ермоша, ты ж главный. Прикажи ему, пожалуйста, чтобы он моего пёсика не обижал. Ты ведь можешь.

– Приказать-то я ему прикажу. Да ведь ето ж такенный жук! Не знаю даже, хто из них зловреднее: Сви́рка, Кочебо́р или етот гражданин Калиткин? Он сделает вид, что послушался, возьмёт под козырёк, а втихаря потом, ещё чего доброго, только назло изделает, может мало́го щеня и вовсе со свету извести. Я ж их знаю, отродье подворное. Никакой управы на них нету, оне добра совсем не понимают!

– А вот то, что ты его при Оле так унизил, он никогда не простит, – неожиданно вмешалась в разговор Ва́рюшка. – Дворови́к, по-моему, вообще всех людей люто ненавидит.

– От одних ненавистников только-только отвязались, а тут – на тебе. Ещё один нарисовался, – расстроилась Оля.

– Так я, кажется, знаю, что предпринять. Приказывать бесполезно: ежели дворови́к обозлился, ты его хоть убей, будет вредить исподтишка.

– И что же делать? – в голос спросили девочки.

– Будем договариваться.

Ермошка вернулся к висящему в воздухе Чура́ю и, щёлкнув пальцами, опустил того наземь.

– Ну что ж, уважаемый товарищ дворови́к, претензию мы вашу услышали, обсудили. Понимаем вашу неприязнь к белым зверюшкам и даже частично… мм… разделяем. Но! Ведь и животинка-то ни в чём не виновата. Как вы рассуждаете, товарищ?

Чуя, что разговор пошёл в нужное русло и теперь можно гнуть свою линию, дворови́к приосанился, поставил руки в боки и принялся крикливо поучать:

– А я вам вовсе никакой и не товарищ. По мне, так товарищи – пережиток прошлого. Я сам себе товарищ, мне и самого себя достаточно. Для чего вообще энти товарищи нужны? А я вот разумею, что товарищ нужо́н, штоб тока сэкономить поболе.

– На чём ето? – искренне удивился Ермошка.

– Да хоть на столовке, – продолжал наставлять Чурай, – придёшь так, бывало, к товарищу – и подавай мне чаю с сухарями, али чего там у него в запасе имеется. На игровой приставке сколь можно сэкономить, идёшь, например, к домовёнку какому-нибудь и режешься с ним в танчики цельну неделю. Я уж не говорю про то, какую кучу деньжищ можно сэкономить на семейном психологе! Вываливаешь на товарища все свои горести, промблемы – и всё! Пущай он и разгребает, раз уж он – товарищ.

Из всего сказанного Олю удивило не столько невероятная наглость дворовика, сколько то, что ему знакомо понятие «семейный психолог». Однако она не стала вмешиваться в переговоры. Но Ермошка тут же озвучил Олины мысли почти дословно:

– Ето уже не товарищество и тем более не дружба, а какое-то использование другого в своих корыстных целях получается!

– Я дворови́к дисциплинированный. Ко своёму подворью приставлен, сам слуг не имею и никому никаким товарищем тоже быть не желаю! Мне хоть по причине малой должности никого использовать не положено, да и чужого добра – даром не нать, но ежели мне чего дадут, то я и не отказываюсь.

– И чего бы ты хотел? – хитро ввернул Ермошка, прервав торопливую чураевскую белиберду.

– Среди наших дворовых служащих ворюг отродясь не водилось, да вот только среди людишек полным-полно ротозеев. Как тут устоять? Так что ежели, например, я вижу, что обронила кака-то растяпа кусочек съестной, платок носовой али копеечку, то мы энто расцениваем как нам что ни на есть натуральный подарок, ну типа, штоль, чаевых за службу.

После этих слов Чура́й плотоядно осклабился, обнажив щербатый рот, и захохотал резким каркающим смехом. Его смех с отрывистым «э.. э.. э…» можно было принять за приступ сильной икоты.

Со словами: «Ну, всё понятно!» − Ермошка привлёк подруг пошептаться.

– Ну, чего он там? – поинтересовалась Оля.

– Да всё как всегда, юродствует по своему обыкновению. Говорить он может что угодно, но смысл всегда один – без оплаты ни на какие сделки етот басала́й² не пойдёт. Так, давайте посмотрим, у кого что имеется в наличии.

– Может, я домой сбегаю за конфетами?

– Нет, надоть ловить момент и срочно! Я его хорошо изучил, у етого оборотня решения меняются по сто раз в час. Следующего раза может и не случиться. А так я его обещанием свяжу, месяца два можно будет не вспоминать об етом гадёныше.

Общий сбор подати вредному мздоимцу составил: розовый бантик с Олиной косички, пуговка с её же ночнушки, две шерстяные нити, что Ва́рюшка мужественно выдернула из собственной шевелюры, Ермошка поделился пластиком жвачки, двумя леденцами и огрызком красного карандаша. О том, что все Ермошкины богатства совсем ещё недавно лежали на Олином столе, девочки скромно промолчали.

Ермошка преподнёс дань Чура́ю, взяв с того магическое слово не обижать и не пугать Куську, хотя сам отлично знал, что действует обещание дворового совсем недолго, однако пару месяцев пёс всё же мог жить спокойно. Собрав улов в свою серую кепку, прохиндей, казалось, остался весьма доволен. С плохо скрываемой презрительной усмешкой – мол, объегорил простаков – Чура́й глумливо раскланялся и тут же исчез со стуком чокающихся гранёных стаканов. Лишь на том месте, где только что стоял дворово́й, завертелся маленький ветряной торнадо. С минуту покрутив по двору пыль, он присмирел и затаился.

Перед тем как отправиться спать, Оля подошла к Куське. Пёсик лежал, выставив на обозрение больной оголённый бок. На розовой кожице были видны крошечные капельки запёкшейся крови. Видя, как расстроена хозяйка, Ермошка поспешно принялся за лечение, водя над ранками ладошкой и приговаривая:

У собаки злобной заболи,

у кошки вредной заболи,

а у Кусечки-дритатусечки

заживи-заживи-заживи!..

Несмотря на то что заклинание показалось весьма несерьёзным и похожим на глупую детскую поговорку, действовало оно очень эффективно. Ранки затянулись, и на лысом Куськином тельце закучерявилась новая белоснежная кудрявая шёрстка.

Дурацкие провожалки

Глава третья, в которой Оля готовится к «Осеннему балу», а домовёнок Ермошка почему-то очень сердит…

Настало первое сентября, которое Оля так долго ждала с трепетом и страхом. Как изменится их с бабушкой тихая размеренная жизнь? Какие ребята в классе попадутся и примут ли её? Опасения оказались напрасными. В новый ритм Оля вошла без проблем, она уже до школы привыкла подолгу сидеть над тетрадками и книжками. Только теперь её за это хвалила не только бабушка, но и самая лучшая на свете учительница, которую все ребята в классе называли Златовлаской за молодость, переливчатый смех, а главное, за золотистые шёлковые локоны.

Дни закружились быстрым хороводом, словно жёлтые листики берёзы на школьном дворе. У Оли появилось две подружки-одноклассницы – Таня и Карина. По утрам Олю и соседского Серёжу отводила в школу его мама, а вот возвращались они обратно (не поверите!) под присмотром Колясика.

Обычно тот дожидался подопечных на школьном крыльце, потом всю дорогу шёл следом, угрюмо выполняя постылую повинность. Колясик был совершенно лишним, ребята быстро научилась правильно и аккуратно переходить обе дороги на зелёный сигнал светофора. Но, по-видимому, Колясик не мог ослушаться Олину маму и каждый раз с плохо скрываемым раздражением сопровождал насмешливых первоклашек, которые над ним же и потешались, шепча друг другу на ухо, едва сдерживая ехидный смех.

«Дурацкие провожалки» тяготили всех. Оля не раз уже просила маму, чтобы та освободила своего «нового мужа» от неприятной обязанности. Но мама стояла на своём: «Ты же знаешь, что я теперь с утра до ночи на работе. А вдруг что-то случится. Терпи хотя бы до весны». Но до весны было ещё очень далеко, несмотря на то что дни и даже недели неслись с невероятной быстротой. Вот, кажется, только начался понедельник, а не успеешь оглянуться – уже пятница, конец недели. Помнится, только вчера Оля стояла на первой в своей жизни школьной линейке с букетом высоченных гладиолусов, а уж и ноябрь повернул к финалу.

Главным событием, занимавшим теперь мысли и мечты всех девочек в классе, был предстоящий «Осенний бал». Мало того, на балу Оле доверили сыграть главную роль – роль самой Осени. По замыслу режиссёра она должна была во время исполнения школьным хором красивой песни выйти на сцену и одаривать детей бутафорскими фруктами.

Осенний наряд готовился целую неделю. Бабушка пожертвовала для бального костюма огромную тюлевую занавесь, которую кроили, сшивали, красили в жёлтые, оранжевые и пурпурные цвета. Твёрдые накрахмаленные юбки придавали платью поистине царский вид. Решено было пустить по подолу осенние листья. Вечерами Оля вырезала из бумаги и раскрашивала кленовые бордовые и золотистые берёзовые листики, а Варюшка нанизывала длинную нить из ярко-красных бусин, напоминающих ягоды рябины.

Каждый раз, как только Оля и Ва́рюшка оставались одни, дверца шкафа с тихим скрипом приоткрывалась и в комнату заглядывал любопытный Ермошка:

– Ух ты, справная кацаве́йка³! Дашь поносить?

Сегодня Оля аккуратно приклеивала готовые листья на подол, а игрушки старательно их приглаживали-придавливали с очень серьёзным видом и осознанием ответственности важного задания.

У В́арюшки закончились все яркие бусины-ягодки, и она растерянно держала в руках нить, не зная, что делать дальше, ведь завязать крепкие узелки её мягкими вязаными руками вряд ли бы удалось. Видя замешательство куклы, вредный Крокодилыч, позабытый на пыльной полке серванта, вдруг разразился бурной руладой:

– Что, красавишна, брульянты закончились? А вы вот повесьте на нитку этот заморский дырявый булыжник, которым меня придавили самым варварским образом, словно мы, крокодилы, – это какие-то кадушки с солёными огурцами. Я вам тут не подставка! И зарубите себе на носу: моё крокодильское самоуважение попрано! – Крошечный керамический скандалист эффектно указал на прислонённый к нему камень – куриный бог.

И хоть зелёный хищник был не больше катушки ниток, его скрипучий голос звучал так громко, что стеклянные фужеры на полке завибрировали.

– А ну, цыть, рептилий! – по-хозяйски осадил Крокодилыча домовёнок. – Раз положён каменюка, значит, ето место тут его законное. Не тобой положён, не тебе убирать!

– Дык почему ж его именно на меня-то, скажите пожалста, надо складировать? – проскрипел Крокодилыч уже без прежней горячности.

Оля специально прислонила камушек так, чтобы его было видно из любого угла детской, а то, что маленький крокодил, который послужил банальной подставкой, может быть на это крайне обижен, в голову ей как-то не пришло.

– Что он тебе, мешает, что ли?

– Конечно, мешает! Задавите себя каменюкой, если вам так нравится, а мне и без булыжника хорошо жилось. Беспокойство одно от него! Сегодня только-только задремал, глядь: лезет кто-то и за булыжник хвать! Я ка-ак гаркнул спросонок: кто, мол, здесь? Дык оне сразу – шмыг, и нету. И всё, сон как рукой сняло, такая наглость, это при моей-то бессоннице! Не спишь тут из-за них, страдаешь… а им хоть бы хны!

– Ермоша, – всплеснула вязаными руками Ва́рюшка, – нет, ты вообще дотумкал или нет? Куриного бога кто-то украсть хотел посреди бела дня, то есть ночи… – кукла запуталась и только испуганно таращила круглые глаза-пуговицы.

Воцарилась напряжённая тишина. Паузу нарушила Оля:

– Если камни, исполняющие желания, воруют, значит, это кому-то очень нужно, – и стремительно взяла камушек, продела нить в отверстие. Смастерив подвеску, надела самодельное украшение на шею. – Всё! Никто больше не покусится на мой волшебный амулет, теперь он всегда-всегда будет со мной!

– У-у… у-у… – с большой долей сомнения ухнула со шкафа почти живая сова Серафима.

Ноябрь выдался удивительно тёплым. «Раньше-то в это время уже снег лежал, а нынче ещё и листики не все облетели!» – частенько удивлялась бабушка. Однако приближение зимы с каждым днём ощущалось острее. Лужи покрылись ломким льдом, который, чуть подтаяв к полудню, к вечеру появлялся вновь. Ветер становился всё злее и пронзительнее, а уж если зарядит мелкий холодный дождь, то, почитай, на целый день. Унылый серый пейзаж, увы, растерял все яркие краски, и надежды продлить лето растаяли.

Обитатели подворья переходили на зимний уклад жизни. Зби́гня в своём уютном погребке подсчитывал варенье да соленья нового урожая и наружу, по своему обыкновению, носа не казал.

На студёном дне колодца молодожёны Угрю́ша и речная русалка Лариса устроились на долгую зимнюю спячку под тяжёлой периной из тины и водорослей. На камне, что служил прикроватной тумбочкой, осталось недописанное коло́дезником стихотворение:

***

Любимой Ларисе

Твоя прекрасна нежнота́

и скользота́, и зелено́та,

а мне дожить свой век охота –

чешуйкой твоего хвоста…

Жизнь во дворе словно замерла. Лишь потомственный банник Баламо́тя ликовал, ведь в его вотчине не утихал энергичный поток жизни. С наступлением холодов популярность бани только увеличилась: помывки не только хозяев, но и их друзей-соседей, большие стирки и маленькие постирушки – всё это чрезвычайно радовало и бодрило неуёмную натуру специалиста парного искусства наивысшей квалификации.

Всё было бы ничего, ну, подумаешь, зима! Главное, в школе дела шли хорошо, появились новые друзья, с учительницей повезло, недавно окончились первые в Олиной жизни каникулы, а впереди ждал замечательный праздник.

Да и та, другая, тайная Олина жизнь тоже оказалась не столь ужасной и беспокойной, как представлялось раньше. Уже дважды после летних происшествий Оля обращалась в домового духа. Теперь для этого у неё был свой собственный ритуал, который, конечно, подсказал верный Ермошка. Чтобы обратиться в домови́чку, ей нужно было покрутиться сначала в одну сторону, потом в другую, приговаривая:

Кру́тится, верти́тся

Красная деви́ца,

А повороти́тся –

Станет домови́ца!

Превращаться дозволялось только один раз в месяц и только поздно вечером после заката. Поэтому удалось ей побывать в этом необычном качестве лишь в сентябре и октябре. Во время сентябрьского приключения они с Ермошкой выгоняли мух и избавляли дом от паутины. Было это гораздо веселее, чем может показаться, потому что домовёнок придумал делать уборку верхом на летающем венике. Оседлав старый бабушкин веник, они гонялись за мухами и сметали паутину даже в малодоступных углах чердака под самой крышей.