Kitobni o'qish: «Наследство»
Заветное желание
– Помоги, – жарко шептала Пелагея, вцепившись в руку знахарки. – Найди способ воротить мне ребёнка!
– Окстись, девка! – отцепила её руки от себя Агафья. – Бога побойся, нешто можно такие речи вести! Умерло дитя, знать, на то воля Божья. Смирись.
– Не хочу! – воскликнула Пелагея. – Не хочу мириться, знаю, есть способ! И ты знаешь.
Глаза молодой женщины горели лихорадочным огнём, на лбу выступила испарина. Она словно безумная то плакала, то смеялась, хватаясьза Агафью.
Месяц прошёл с того времени, как Пелагея похоронила своего малыша. Родился здоровеньким, а поди ж ты, хворь неведомая напала. Уж и травами отпаивали, и на коленях молитвы читали, а мальчонка всё одно помер. Чах на глазах, жизнь по капельке утекала.
Неделю опосля годика протянул, да и помер.
Безутешно Пелагея плакала. Спустя неделю закралась мысль в больную голову: вспомнила, как старухи сказывали, что позади Гиблого леса болото есть. Умеет оно жизнь возвращать.
Только к болоту этому не пройти без специального наказа. Оговор знать надо, чтоб из Гиблого леса выйти.
Название своё этот лес неспроста получил: всякую душу живую впускает он, да вот воротиться не получится. Губит нежить, в том лесу обитающая. Говорили, что лишь знахари да ведьмы через тот лес ходить могут.
Вот и пришла Пелагея к знахарке в надежде, что она дорогу укажет да словами нужными снабдит.
– Хватит, девка! – рявкнула Агафья. – Или ты не знаешь, что я знахарка, а не ведьма?! Чёрными делами не промышляю.
– Да какими же чёрными? – запричитала девушка. – Ребёночка мне воротить, это ли чернота?
– А ты как думала?– отвечала знахарка. – Супротив воли Божией! Кто тебя вообще надоумил на это?
– А никто не надоумил, – гнула своё Пелагея, – сказы прабабкины помню, как болото в Гиблом лесу воскрешать может.
– Да в своём ли ты уме, Пелагеюшка? – заохала Агафья. – В Гиблый лес собралась, жить надоело?
– Потому и пришла к тебе.– отвечала девушка. – Кому, как не знахарке, оговор нужный знать!
– Да пойми ты, дура! – повысила голос старая знахарка. – Такими вещами не шутят! Болото – это тебе не игрушка, кому хочет – жизнь даст, у кого хочет – отнимет, – сказала, и осеклась.
– Значит, правду старухи сказывали! – уцепилась за фразу Пелагея. – Значит, и правда болото есть. Помоги, Агафья, всю душу я себе измотала…
– Не проси, Пелагея, ты не знаешь, во что влезть хочешь. Не возьму я грех на душу. И ты свою душу лучше молитвами очищай, а не о грехе думай. Глядишь, Господь милостив, и ещё понесёшь, ваше дело молодое! А я травки дам попить, чтоб нервы успокоить да на нужный лад настроиться.
– Не заговаривай мне зубы, Агафья, – проговорила девушка, пристально смотря на знахарку, – не хочешь ты помочь, так я найду того, кто захочет.
– Нет, Пелагея, не помощница я тебе, – произнесла Агафья, давая понять, что больше им разговаривать не о чем.
Развернувшись, девушка выскочила из избы, громко хлопнув дверью. А знахарка так и осталась стоять спиной к выходу. Предчувствие нехорошее на душу легло…
На следующий день Агафья стояла у своей калитки, когда мимо шёл муж Пелагеи, Мирон.
– Мироша, – позвала знахарка парня.
– Доброго времени, бабка Агафья, – поздоровался Мирон, подходя к старухе.
– Скажи-ка мне, милок, жена твоя как себя чувствует? – спросила она.
– По дитю тоскует, плачет постоянно, – ответил парень.
– Ты вот что, Мироша: присматривай за красавицей своей, как бы не учудила чего. Приходила она ко мне давеча, нехорошие речи вела, прости Господи, – сказала бабка, перекрестясь. – Травки бы ей попить какие, так ведь отказалась.
– Может, мне ей принести, сказать, от вас? – спросил Мирон.
– Нет-нет, – замахала рукой старуха, – не говори ей про наш разговор, не нужно ей ещё больше душу бередить.
На том их беседа и закончилась.
Вечером, лёжа в постели, Пелагея вдруг завела разговор.
– Скажи, Мироша,а ежели сыночек наш вернётся, ты рад будешь?
Мирон аж на локтях поднялся, услышав такое.
– Это как же вернётся? – не понял он. – Даже слушать тебя странно, не то что представить эдакое.
Не такого ответа девушка ждала, а потому, поджав губы, отвернулась к стенке и сделала вид, что заснула. Хотела любимому мысли свои раскрыть, да поняла, что не поймёт он: что с мужика взять. Так и осталась задумка её недосказанной.
И решила Пелагея, что сама должна справиться. А уж когда дитя возвернётся, тогда муж по-другому разговаривать будет. С этими мыслями и заснула.
Поутру еле дождалась, когда Мирон из дома работать уйдёт, – знала, что только к вечеру муж возвернётся. Лишь за Мироном дверь закрылась, навела наспех порядок в доме и вышла на улицу.
По деревне прошмыгнула пташкой незаметной, чтоб никого на пути не встретить. Дорогу держала в соседнее село: там на отшибе изба стояла, и жила в ней ведьма чёрная. Про ведьму Пелагея прознала от своей соседки, когда та рассказывала, как кума от соперницы решила избавиться, которая на её жениха глаз положила.
В селе ведьму побаивались, но в открытую отношения с ней никто не портил. Тем более что частенько бабы в её дом хаживали, чтоб ненароком зачатое дитя свет не увидело.
Рассказала соседка, что ничем ведьма не гнушалась, за любую работу бралась. Только вот не узнала Пелагея, что ведьма в оплату попросит. Прихватила с собой деньжат маленько да кое-что из продовольствия.
Кромками леса да полями спустя два часа подошла Пелагея к селу. Пройдя длинной улицей, нашла нужный дом.
Калитка во двор оказалась открытой, и девушка беспрепятственно подошла к избе. На стук в дверь никто не откликнулся. Пелагея уже было расстроилась: столько пути проделала, и всё зря. Старуха-ведьма могла куда угодно уйти и невесть когда вернуться. Закручинилась девушка, но, прежде чем уйти, решила ещё раз посильнее по двери постучать. Раз, два ударила да вдруг поняла, что та не заперта изнутри. Плечом навалилась, дверь со скрипом отворилась.
– Есть кто дома? – спросила Пелагея, входя в прохладные сени. Никто не отозвался. Потихоньку девушка прошла вперёд.
– Хозяйка!– громко крикнула она и, не получив в очередной раз ответа, вошла из сеней в дом.
Сумрак стоял в помещении, по стенам были развешены пучки трав, мебели почти не было.
Стол, пара стульев да кровать, накрытая чёрной тканью, составляли всё убранство комнаты.
Вторая комната была закрыта.
Пелагея по стене ладошкой постучала и снова громко позвала хозяйку.
– Ну чего долбишь?– раздался со спины скрипучий голос.
От неожиданности девушка вскрикнула и уже поднесла руку ко лбу, чтоб перекреститься, как старуха остановила её.
– Ты в чей дом пришла? – зло бросила она, с прищуром смотря на Пелагею. – В церкви креститься будешь, а здесь нечего!
Девушка медленно опустила руку, со страхом смотря на ведьму. Маленькая, сгорбленная старуха, одетая во всё чёрное, с натянутым по самые глаза платком производила неприятное впечатление. Её глаза, словно буравчики, скользили по телу девушки. Тонкие губы что-то беззвучно шептали.
– Горем пахнешь, – вдруг произнесла старуха, – помер, что ль, кто?
– Сыночек мой умер, – заплакала Пелагея, – не пожил вовсе, а как годик исполнился, так и помер.
– А от меня чего надо? – ледяным тоном спросила ведьма.
– Сказывают, что есть способ воротить умершего, – тихо произнесла девушка, опустив глаза в пол.
– Сказывают, – передразнила её старуха, – сказывают много чего! Только готова ли ты всё это услышать?
– Готова, – пылко зашептала Пелагея, – на всё готова, лишь бы сыночка возвернуть.
Ведьма внимательно посмотрела на девушку и подошла совсем близко. Протянув свой крючковатый палец, она зацепила им за ворот платья и оттянула его вниз, обнажая часть груди с лежащим на ней крестиком.
– В оплату крест свой отдашь, – ехидно проговорила она.
– Да как же это? – произнесла Пелагея, накрывая крест ладонью. – Быть может, ещё чем отплатить можно?
– Какова работа, такова и оплата, – ответила ведьма, – сама решай. Только знай, что чужими руками жар загрести не получится.
Старуха не моргая смотрела на Пелагею.
Сердце девушки трепыхалось в груди, ей вдруг стало невыносимо душно.
– Решайся, – повторила старуха.
И, сжав руку на кресте, Пелагея с силой дёрнула вниз. Старуха тут же засеменила в закрытую комнату и уже через секунду вернулась, держа в руке шкатулку. Открыв крышку, она протянула её Пелагее. Взгляд девушки упал на содержимое. Внутри лежали десятки нательных крестиков: деревянные, металлические, золотые…
– Бросай сюда, – произнесла ведьма, поднося шкатулку ещё ближе. Трясущейся рукой Пелагея положила свой крест в шкатулку, и ведьма с громким хлопком закрыла её.
– Проходи в комнату, – позвала старуха совсем другим голосом и отворила закрытую дверь.
Пелагея ступила через порог и оказалась почти в полной темноте. Через секунду вспыхнули две свечи и осветили помещение.
Эта комната отличалась от обстановки дома. Стены были задрапированы чёрной тканью, в противоположном конце стоял стол, а на нём, словно на алтаре, лежали три черепа. Макушку каждого черепа венчала красная оплавленная свеча.
– Встань в угол, – скомандовала ведьма и зажгла свечи на черепах. Комната ярко осветилась жёлтым светом. Сейчас Пелагея могла рассмотреть её в деталях. Весь пол был исписан знаками. Над дверью висел перевёрнутый крест. На прибитых по стенам полках лежали разного размера ножи, стояли металлические чаши, небольшие тряпичные куклы, пара черепов мелких животных и один большой череп, принадлежавший крупному скоту.
Пелагея уставилась на ведьму.
Старуха подошла к одной из полок, взяла нож, маленькую куколку и небольшой деревянный ящичек.
Встав перед алтарём, она бормотала себе под нос заклинание и делала взмахи руками над куклой.
В какой-то момент она подняла куклу над головой, и Пелагея могла поклясться, что та зашевелилась. В ужасе девушка зажала себе рот руками. Ведьма же взяла деревянный ящик, уложила тряпичную куклу вовнутрь и закрыла его. Через секунду в руке старухи мелькнул нож. Поднеся его ко второй руке, она сделала надрез на ладони. Приложив окровавленную руку к крышке ящика, ведьма произнесла:
"С того света плоть ворочу,
Отнесу подмену в мир теней.
В откуп отречение даю,
Кого ждёт, пусть явится пред ней".
Заколыхалось пламя свечей, по стенам запрыгали жуткие тени. От страха Пелагея зажмурилась.
Когда открыла глаза, то вскрикнула от неожиданности: старуха стояла прямо перед ней.
– Вот возьми, – протянула ведьма ящичек. – К болоту придёшь, домовину брось подальше, дождись, чтоб утопла, и возвращайся домой. А потом ничему не удивляйся да смотри – попервой никому не сказывай, что дитя воротилось!
– А как же я к болоту пройду? – спросила Пелагея. – Оговор же нужен.
– Будет тебе оговор, – буркнула старуха.
Обратно домой Пелагея летела, словно на крыльях. Страх, который она испытывала в доме ведьмы, улетучился напрочь.
На его смену пришла надежда, что малыш вернётся. В глубине души девушка опасалась обмануться, признать, что все разговоры о болоте – это лишь сказка. От этой мысли сердце начинало ныть.
Откладывать было нельзя, и уже на следующий день она намеревалась отправиться в Гиблый лес.
Подходя к родному дому, Пелагея перво-наперво спрятала домовинку. Лишние расспросы от мужа сейчас были не нужны, а потому всеми силами Пелагея старалась вести себя как обычно, хотя внутри всё клокотало от возбуждения.
Воротившийся после работы муж ничего не заметил, остаток дня прошёл спокойно. Пришло время ложиться спать.
Сон не шёл к Пелагее. Раз за разом она повторяла про себя слова оговора, чтобы не забыть их.
Девушка с трепетом и страхом ждала завтрашнего дня.
Сказками про Гиблый лес ребятню пугали сызмальства.
"Не ходи к Гиблому лесу, – вещали мудрые родители, – утащит нежить, по топям плутающая".
Только под утро забылась Пелагея тревожным сном, в котором видела старую ведьму, смотрящую на неё злобным взглядом и противно ухмыляющуюся беззубым перекошенным ртом.
Поутру, накормив мужа и собрав ему небольшой узелок еды с собой, девушка вышла проводить Мирона в дорогу.
У самой двери хотела молитву на благословение в пути произнести, да так и не смогла.
Обрывки фраз в голове с такой скоростью неслись, что ни одного слова зацепить не удалось.
Списав всё на волнение перед предстоящим делом, Пелагея воротилась в дом. Собравшись с мыслями и забрав из укромного места домовину, девушка завернула её в тряпицу и, выйдя из двора, направилась прямиком к лесу.
Утреннее солнце пробивалось сквозь плотные кроны, полосуя воздух прозрачными желтоватыми лучами. Птичьи трели оглашали лес. Пелагея шла вперёд, зная, что через время всё изменится. И действительно, чем дальше заходила девушка, тем мрачнее становилось вокруг, и как только яркие летние звуки леса оказались позади, Пелагея остановилась.
Закрыв глаза, она громко произнесла:
"Тёмный лес не выдаст, гиблые тропы не запутают, обойду все кочки, к болоту с поклоном приду, трясинам глубоким свою беду расскажу. Обратно легко выйду, разрешение топь дала, да рассказывать об этом запретила".
И, развернувшись, Пелагея сделала шаг назад, переступая невидимую черту спиной вперёд.
Вновь обернувшись, девушка встала, поражённая увиденным. Словно в другой мир попала она: вместо яркой зелени листвы сейчас её взору предстала безжизненная топь.
Покорёженные деревья обрубками сучьев торчали во все стороны, мягкий мох сменился чёрным перегноем. Узкая тропинка петляла сквозь кочки, уходя вглубь леса.
Пелагея осторожно двинулась вперёд. Чем ближе она подходила к болоту, тем смраднее становился воздух. Тяжёлый запах ила липкой моросью витал в воздухе.
Тело девушки покрылось мурашками.
Идя вперёд, краем глаза она замечала, что во мраке леса движутся тени. Иногда топь подходила к тропе почти вплотную, и тогда под весом ноги из-под земли вырывались пузыри, словно шепча: "Наша, наша…"
От страха захватывало дух, и вновь Пелагея хотела прочитать молитву "О заграждении от всякого зла", но так и не смогла вспомнить ни единого слова.
Вокруг становилось всё холоднее, скрипы, издаваемые деревьями, пугали до дрожи. В довершение ко всему из домовинки, которую до побелевших костяшек сжимала Пелагея, начало доноситься лёгкое шуршание.
Хотелось бросить всё и бежать назад, но мысль о воскрешении ребёнка настойчиво вела вперёд.
Вскоре взору девушки открылась круглая поляна, полностью затопленная чёрной жижей.
Пелагея остановилась. В голове стучали сотни маленьких молоточков; вздохнув поглубже, она с силой размахнулась и бросила домовину в центр топи.
Плоский деревянный ящичек плюхнулся в болото. Как и было оговорено, девушка стояла и ждала, когда он утонет.
Топь медленно поглощала предложенный откуп. Из леса к болоту потянулись клочья тумана, зловещий шёпот заполнял поляну, и вдруг у противоположного конца топи Пелагея заметила шевеление. Силуэты, похожие на людей, двигались к зыбкому берегу.
Их движения были короткими и резкими, запах тлена заполнил поляну. Когда первый из них вышел из-за деревьев и Пелагея смогла его разглядеть, её глаза расширились от ужаса. Это несомненно был человек, вернее то, что от него осталось. Почти оголившийся скелет с обрывками сгнившей плоти шёл к девушке.
Холодея от ужаса, молодая женщина бросила взгляд на домовину. На поверхности виднелся лишь маленький уголочек, и, как только он скрылся в чёрной жиже, Пелагея, подхватив подолы платья, бросилась прочь. Она не боялась упасть, ей хотелось лишь одного: поскорее вырваться из страшного леса и избавиться от его мёртвых обитателей.
Как Пелагея сбежала из Гиблого леса, она не знала; чувства вернулись к ней, лишь когда она, трясущаяся от мелкого озноба, сидела на лавке у печи в собственной избе. Платье было перепачкано, на руках засохла грязь. Казалось, она вся до костей пропиталась запахом ила и смрада.
Налив в таз горячей воды, Пелагея с неистовством смывала с себя болотную черноту. К вечеру вернулся Мирон. Застав жену в слегка приподнятом настроении, он обрадовался.
– Палашенька, – сказал он, – как приятно видеть тебя не заплаканную.
На это Пелагея ничего не ответила, а лишь улыбнулась в ответ.
***
С того времени, как девушка ходила в Гиблый лес к болоту, прошло три дня. И вновь сердце тоска начала заволакивать.
"Обманула старая ведьма, – думала девушка. – И болото обычное, а то, что страхования были, так это с испугу: чего не привидится, когда ожидаешь, что сказки детские могут ожить".
Снова улыбка с лица сошла, чаще слёзы наворачиваются, мысли о малыше умершем душу терзают.
В один из дней Мирон объявил жене, что на охоту с мужиками собирается. Пелагея равнодушно кивнула.
Поутру, проводив мужа за околицу, накормив скотину, девушка легла на кровать и вновь мыслями вернулась к тому дню. Не заметила она, как сон сморил её. В тревожном забытьи мелькали костлявые руки да могилы. Проснулась девка мокрая как мышь. Сердце колотится, дух перевести не может.
Весь день без настроения проходила, а к вечеру и вовсе легла на кровать, к стене отвернулась и рёвом заревела: так жалко себя стало, несчастную.
Время к полуночи клонится, а сна ни в одном глазу. Ходит Пелагея по дому, без дела из угла в угол шатается. На душе скверно, предчувствие нехорошее камнем давит. Подошла к окну – ночь темна, лишь на небе луна полная холодным светом землю освещает.
Глядь – чудится или нет? По огороду с заднего двора что-то маленькое да белое ползёт.
Пелагея глаза вытаращила: не поймёт. Для кошки больно крупный, а собака не так ходит.
Взяла девушка свечу, дверь отворила и на задний двор пошла.
Чем ближе подходит, тем больше сердце заходится. Смотрит, глазам не верит: ползёт по земле её малыш, Ванятка. Рубашонка белая, в которой в гроб клали, вся землёй перепачкана.
Свеча в руках затряслась да и выпала. Упала Пелагея на колени да поползла навстречу, подвывает, как собака побитая. Как приблизилась, схватила младенца на руки, к груди прижала, ревёт, из стороны в сторону качается, счастью своему не верит.
А малец-то ледяной, мордашка чумазая, ручки в земле. Спохватилась Пелагея да в дом понеслась.
На кровать малыша посадила, плачет, слёзы счастья по щекам размазывает. Одежду грязную с ребёнка сняла, понеслась воду греть, а сама с рук его не спускает, боится, что видением всё окажется.
Вот уж и ванночка тёплая готова, отмывает с ручек маленьких землицу, умывает Ванятку бережно. Наглядеться на чадо своё не может. И не замечает, что малец не гулит, не агукает.
Смотрит на Пелагею молча, не противится, не плачет, не капризничает.
Эту ночь девушка не спала, с Ванятки глаз не сводила. После ванночки тёплой ребёнок заснул, а она всё ухо ближе подставляла, слушала, дышит ли чадушко, счастье её нечаянное.
Утром, чуть петухи заголосили, вскочила девка кашу варить, дом в порядок приводить да мужа с охоты дожидаться.
На улицу отлучалась ненадолго, мальца с собой не брала. Помнила наказ ведьмин: нельзя трубить на всю деревню, что Ванятка её ожил да домой воротился.
Весь день пролетел, как минута, к вечеру Пелагея с ног валится. Уселась на стул, не поймёт никак – вроде и дела все житейские обнокновенные, а поди ж ты, силушки совсем нет. Дитя бы накормить, а подняться не может. Ванятка на полу сидит, на мать смотрит.
И впервые к девке в душу сомнение закралось. Малыш молчит всё время, кушать не просит, покуда сама за стол не усадишь для кормления.
Ванятка словно мысли материнские прочёл, на четвереньки встал и пополз к ней. За подол длинный ручонкой ухватился, на колени просится.
Все думы из головы улетучились, улыбнулась, прижала к себе мальца и затихла.
Очнулась Пелагея – темнота в доме. На дворе ночь глубокая, Ванятки на руках нет.
Перепугалась до одури: как так получилось, что заснула, сама не поймёт. Вдруг слышит – из хлева звуки доносятся, скотина беснуется. Зажгла Пелагея свечу и побежала в хлев.
Ворвалась и дар речи потеряла: лежит козлёнок на соломе, а на нём, ручонками в горло вцепившись, сидит Ванятка. Корова мычит, на крик исходится, позади неё телёнок в угол вжался. Коза по загону мечется.
Пелагея подлетела, насилу руки ребёнка от шеи скотинки отцепила. Глядь, а у козлёнка на шее рана кровавая. Перепугалась девушка, а Ванятке хоть бы что, смотрит на мать молча, будто и не случилось ничего.
Отнесла Пелагея ребёнка в дом, на дверь крючок с обратной стороны накинула, а сама в хлев обратно побежала.
Успокоила скотину, коровушку погладила, телёнка по бочку бархатному потрепала. Подошла к козлёнку, тот вокруг мамки-козы бегает, мекает жалобно. Сбегала Пелагея в дом, тряпку водой тёплой смочила, отёрла козлёнку шёрстку. Оказалось, что и рана не большая.
Разглядывает девушка ранку, понять не может, как так получиться могло, как вообще Ванятка смог в хлев попасть.
Так и не найдя ответа, вернулась Пелагея в дом.
Ребёнок сидел там же, где она его и оставила: как кукла, не двигаясь и молча смотря на вошедшую мать, словно неживой.
У девушки от этой мысли по спине мурашки забегали.
Подошла она к малышу, на руки подняла да только сейчас заметила, что у того вокруг ротика кровь засохла.
Тёмное предчувствие зашевелилось внутри, а малец возьми и улыбнись. Вмиг сердце материнское растаяло. К умывальнику поднесла, умыла Ванятку и пошла с ним в комнату остаток ночи досыпать.
Утром проснулась от шагов по комнате – Мирон домой воротился. Вскочила Пелагея с кровати, глянула на спящего малыша и побежала любимого встречать.
– Воротился, Мирошенька? – начала девушка. – Удачно ли?
– Ох, удачно, – пробасил муж, – не зря ночи не спали.
– А у меня для тебя подарочек, – произнесла Пелагея.
– Да мне уже подарок, что ты с улыбкой меня встречаешь, Палашенька, – заулыбался в ответ Мирон.
– Этот подарочек подороже будет, – продолжила Пелагея. – Пойди в спальню, глянь, что там.
Мирон с интересом посмотрел на жену и прошёл в комнату, Пелагея пошла за ним.
Подошёл Мирон к постели да так и застыл с открытым ртом. Глаза выпучил, ртом словно рыба воздух глотает, слово вымолвить не может.
– Говорила я тебе, что дорогой подарочек мой, – произнесла девушка и прижалась к мужу.
Мирон как от огня от неё отстранился, смотрит, взгляд как у безумца.
– Ты что это думала? – зашептал он. – Как такое возможно, чтоб дитя мёртвое воротилось?
– Окстись, Мирон! – возмутилась Пелагея. – Как язык поворачивается говорить такое! Не мёртвый он, что ни на есть живой! Подойди да ручонки мягкие потрогай, головушку шёлковую погладь.
Стоит Мирон, как вести себя, не знает. Сам Ванятку своего хоронил, видел, как гробик закрывали, а он вот лежит, глазками смотрит внимательно.
– Как же так, Пелагеюшка? Не должно так быть, – говорит, а сам руку к малышу протягивает.
Кожица мягонькая, чуть холодная на ощупь; присел Мирон рядом, взгляд отвести не может.
– Ты обожди, Мирошенька, – запела Пелагея, – просто свыкнуться надо, что Ванятка наш снова с нами.
– Не могу поверить, – проговорил Мирон, беря младенца на руки.
– А ты поверь, поверь, родименький, только не говори пока никому, дай мне самой счастьицу нарадоваться.
Положил мужчина ребёнка, пообещал жене, что не скажет никому. А у самого словно ум за разум зашёл, за дела да за добычу привезённую взялся, а сам как в тумане ходит.
Как в дом войдёт, так всё на мальца косится. Сидит тот на полу в комнате и вроде ручками-ножками шевелит, а лицо и взгляд непроницаемые, нет совсем в них искорки детской.
Неуютно себя Мирон чувствовал рядом с ним. Попытался он было с женой поговорить, что, мол, лекаря бы позвать или батюшку с храма, это ж какое дело свершилось. Ведомо ли такое, чтоб с того света возвращались.
Пелагея, как речи такие услышала, аж посинела вся со зла. На крик изошла, что не любы они с Ваняткой Мирону стали. А потом рёвом ревела, да так жалобно, что мужик и притих.
Через пару дней стал Мирон замечать, что как дома побудет, без сил совсем делается.
С поля придёт – и то не такой уставший, а как в дом войдёт, так подняться сил нет. На жену посматривает, а молчит. Да и Пелагея сама будто подурнела: синяки под глазами, бледная.
Не выдержал Мирон как-то да и задал вопрос:
– А не чудно ль тебе, Пелагеюшка, что Ванятка наш, как немтырь? Ты вспомни его прежнего.
Даже в болезни лежал, а всё ручки тянул да агукал. А сейчас что же? Только смотрит и молчит – ни звука, ни улыбки, чисто кукла тряпичная.
Молчит жена, все разговоры о странностях ребёночка словно не слышит. Как представит, что вновь потерять мальца может,– сердце заходится.
Ночами тёмными сидит над Ваняткой да шепчет ему на ушко:
"Всё стерплю, никогда больше не разлучусь с тобой, никому тебя не отдам".
И на мужа теперь Пелагея через раз смотрит, обязанности свои как во сне выполняет. Спать теперь не с мужем ложится, а в другой комнате с ребёнком. И не сидят теперь они с любимой вечерами тёплыми на лавочке, тесно прижавшись друг к другу. Каждую свободную минуту Пелагея теперь с младенцем проводит.
А Мирон и не настаивает, за любую работу берётся, только бы из дома на подольше сбежать:невмоготу видеть, как младенец за ним смотрит пристально, одними глазами водит да не шевелится.
В один из вечеров воротился Мирон с поля, поужинал, с женой о делах предстоящих поговорил да и спать ушёл. Проснулся ночью, а не поймёт отчего. Душно в доме, темнота; и вдруг звук странный ему слышится. Хотел было подняться с кровати, а не может. Лежит, словно расслабленный, тела не чувствует, одна голова да глаза шевелятся.
И опять этот звук странный повторился, будто по полу что ползёт. Склонил голову, глаза скосил набок, да так и обомлел. Ползёт на четвереньках к нему Ванятка, глаза в темноте поблёскивают, как бусины стеклянные. Страшно стало Мирону, а младенец всё ближе подползает. Закричать захотелось, жену позвать, а и этого не может. Как ребёнок совсем рядом с кроватью оказался, взялся рукой за край одеяла, второй ручонкой за ногу уцепился и пополз вверх, а рука-то как лёд студит.
Влез Ванятка на кровать, на грудь Мирону уселся и смотрит внимательно, рассматривает. И вдруг ребёнок наклоняться стал, своё лицо к лицу отца ближе и ближе подвигает. Да будто порыкивать стал, как собака злобная. Губку верхнюю вверх приподнимает, а во рту ряды зубов маленьких, острых, словно иголки.
Заколотилось сердце у Мирона, душа в пятки ушла, всю силу в жест собрал, поднял руку, три пальца щепотью сложил да и осенил себя крёстным знамением. "Господи, помоги!" – крикнул, весь страх свой в мольбу эту вложил. Зашипел младенец, как котёнок дикий, и враз исчезло всё.
Лежит Мирон один впотьмах на кровати, никого рядом нет, тишина в доме. Сердце бешено колотится. Мало-помалу в ноги, руки сила вернулась. Сел мужик на кровати, пот по спине ручьём льёт, не поймёт: то ли явь была, то ли сон страшный приснился. Встал, стараясь не шуметь, и вышел из комнаты. Подошёл к кровати, где Пелагея с сыном спала. Лежит жена, сон крепкий, грудь мерно вздымается. Вытянул шею Мирон – посмотреть на ребёнка, а тот лежит с глазами открытыми, сам на отца смотрит. Поплохело Мирону; держась за стены, на улицу вышел, присел на крыльцо. Холодный воздух ночной в чувство привёл. Посидел мужчина ещё чуть-чуть да и вернулся к себе в комнату, но до утра глаз так и не сомкнул.
Много передумал Мирон за остаток ночи. И решил, что жене ничего не скажет, а утром к бабке Агафье сходит да поделится тайной.
Едва забрезжил рассвет, Мирон вышел из комнаты.
Пелагею он застал сидящей на кровати, бледную, с синяками под глазами.
– Пелагеюшка, хорошо ли себя чувствуешь? – спросил он жену.
– Ночь спала плохо, будто и не отдохнула совсем, – ответила девушка.
В поле в этот день Мирон не пошёл, по дому жене помогал. Скотину накормил, воды натаскал. Пелагея по дому еле ноги волочила, тенью ходила, шаталась.
– Палаша, – начал Мирон, глядя на жену, – нехорошо тебе совсем, я вижу. Давай я бабку Агафью позову. Посмотрит, травки какие даст.
– Что ты! – вскрикнула Пелагея. – Она Ванятку увидит, нельзя его показывать никому!
– А когда же можно будет, Пелагея? – спросил Мирон. – Ведь он расти будет, чай не иголка, в кармане не пронесёшь. Всё одно рано или поздно люди увидят.
– Не рви мне душу, Мирон, – ответила Пелагея, – пусть всё своим чередом идёт.
– Хорошо, – продолжил муж, – про ребёнка никому говорить не буду, но к Агафье за травами тебе всё одно схожу. Боюсь за тебя.
С таким условием Пелагея дала мужу добро сходить к знахарке.
Ближе к обеду Мирон стоял в избе Агафьи. Был у него свой умысел: понял, что дело тут нечисто, что не их ребёнок назад воротился.
Перед Агафьей и вывалил всё. Все свои мысли, страхи, да и про ночь прошедшую рассказал.
– Батюшки святы, – всплеснула руками знахарка, – знать, исполнила Пелагея задумку свою.Сходила-таки в Гиблый лес на болото.
– Так то разве не сказки стариковские? – спросил опешивший Мирон.
– Сказки, милый мой, тоже не на пустом месте слагаются, – ответила знахарка со вздохом. – Что ж делать-то теперь?
– Ума не приложу, – произнёс мужчина. – Палаша как тень ходит.
– Знамо дело, – пояснила Агафья, – нежить из ей силы тянет, а то и похуже чего.
– А чего похуже? – спросил Мирон.
– А похуже, Мироша, это когда упырь до кровушки добраться захочет. А Палашка твоя и не заметит этого, без чувств ночью спать будет.
Глаза Мирона расширились от услышанного.
– Это как же так, бабка Агафья? Что ж делать теперь?
– Эх, дура девка, не послушалась, – запричитала знахарка. – Думать надо теперь, как от упыря избавиться. А пока на вот, – знахарка ушла в другую комнату и через минуту вернулась, держа в руке мешочек. – Заваривай ей да почаще пить давай. Чем больше она сейчас спать будет, тем для неё же и лучше.
Придя домой, Мирон застал жену сидящей у стола. Ребёнок сидел рядом, на полу.
– Пелагея, – начал мужчина, – Агафья травок тебе дала, чтоб силы восстановить. Сказала пить почаще.
– Сдержал ли слово? – спросила Пелагея мужа.
– Будь спокойна, – ответил Мирон.
Пелагея вышла в кухню, заварила в кружке травы. По кухне тут же разошёлся пряный аромат.
Ещё не успела девушка и всю кружку испить, как тело налилось приятной тяжестью, потянуло в сон.
Заметив, что жена осоловела, Мирон сказал:
– Ты приляг, Пелагеюшка, отдохни часок-другой, а я за ребёночком догляжу.
Встала девушка и пошла на постель.
Сел Мирон на её место и стал малыша разглядывать.
Внимательно смотрит: вроде малыш как малыш, от обычного ребёнка не отличить. Да вот глаза страшные: взгляд совсем не детский, по коже от него мороз продирает.
Проспала Пелагея почти до вечера. Травки Агафьины словно силушку вернули, проснулась отдохнувшая.
Всё это время Мирон рядом сидел. Любил он свою Пелагеюшку, и сейчас на душе такая тоска была, хоть вой. Понимал, что вдвойне жене тяжелее станет, когда глаза откроются да поймёт, что не её ребятёнок с того света воротился.
