Kitobni o'qish: «Ника. Реально, как во сне»

Книга I. Реально, как во сне

Предисловие

Дорогой мой читатель! Эта книга не о любви. Скорее, совсем наоборот, о жизни, когда для любви в ней нет места. Вы спросите: «Но как же без нее? Ведь любовь может быть началом чего угодно. Истории. Жизни. Всего!». И будете совершенно правы.

Поэтому, про любовь я напишу только в предисловии. А потом обойдемся без нее. Ну… по крайней мере, я постараюсь обойтись. И, конечно же, все события и персонажи вымышлены, любые совпадения случайны. Даже если Вы узнаете себя – это совсем другая история!

И так…

Любовь – это такое щемящее всепоглощающее чувство. Реальный мир отодвигается на какой-то далекий задний план и, кажется, что-то шепчет, когда в действительности пытается до тебя докричаться. Совершенно иначе начинаешь смотреть на все происходящие в твоей жизни события.

Чтобы понять, что же это такое, нужно, наверное, испытать на собственной шкуре, когда тебе совершенно по щенячьи хочется получить его ответный теплый взгляд, как самую настоящую награду – и тогда раствориться в нем всей, без остатка. Раствориться в любимом человеке до последней капли, забыв собственную суть. Отдать себя всю, до последнего вздоха, выжать насухо – до последней капли, сделать все что угодно, о чем никогда бы не подумала! Все, что угодно лишь для того, чтобы он продолжал ВОТ ТАК на тебя смотреть! А если взгляд тобою так и не был получен… Ну тогда, скорее всего до следующей встречи ты будешь чернее тучи слоняться из угла в угол – что же в тебе не так? Постарела? Растолстела? Прическа растрепана? Одета безвкусно или косметики многовато? Снять все побрякушки? Или что еще?!

Этакое временное умопомрачение, дающее огромную встряску всей твоей серой обыденности, ставящее с ног на голову все твои приоритеты, причиняющее огромные неудобства твоим окружающим, да и тебе самой. Мир переворачивается вверх дном и наступает хаос. Однако почему-то тебя во всем этом совершенно не пугает то, что этот самый хаос буквально крушит и ломает стены твоего привычного уютного мирка, вторгаясь в него, не умещаясь в нем, выплескиваясь через край, налетая внезапно, как ураган, самым безжалостным образом путая все, что было до того упорядочено… Это огромное чувство… Прекрасное? Да! Безусловно! Но в тоже время, такое грозное и неумолимое – в случае неудачи, если вдруг что-то пойдет не так…

Такое умопомрачение, несомненно, очень нужно пережить хотя бы раз в жизни. И, если оно оказалось безответно по любым причинам, то это очень больно. Настолько больно, что сложно представить такую боль, даже если крепко зажмуришься.

Такие перемены у женщин видны невооруженным взглядом: они делают что-то символичное, например, кардинально меняют прическу, манеру одеваться, поведение. Их потом надолго «выключает» – они либо с головой уходят в работу, либо находят утешение в каком-то увлечении. Ездят по миру так, будто убегают от самих себя.

Бывает и такое. У многих. Почти у всех. И все это непременно нужно пройти, как проходят дети в школе букву «А». А потом, после бури, нужно все начать с чистого листа и просто продолжать жить лишь по тому, что жизнь продолжается. Ибо, как сказал мудрый царь Соломон: «Все проходит. И это тоже пройдет!».

Эта книга посвящается моей самой большой любви и боли.

I. Встреча

Когда с утра готовишься к важной встрече, косметика ложится совсем не аккуратно, как ты не старайся. От этого начинаешь еще больше нервничать и торопиться.

Со сна было как-то муторно. Все не выходила из головы та оборванная цыганка, приставшая намедни возле гипермаркета на автостоянке. Она была, наверное, немолода, и, как и все встречающиеся обычно цыгане – невнятно-пестрая, хоть и изрядно полинявшая… Смотрела и смотрела, не мигая, своими глубоко сидящими черными мутными какими-то глазами и без устали, как заведенная твердила что-то про завистливую подругу, которая удачу у меня уводит, про вторую – которая ненавидит тем, что не получается у нее так же все хорошо да ладно… Какие-то совершенно безумные своими средневековыми суевериями наставления о том, что «нельзя никому из дому соль давать, а вечером в особенности», а также, совершенно непонятно почему, не советовала мыть голову именно по пятницам…

Голову по пятницам она после той встречи действительно мыть перестала. На всякий случай. А соль у нее вроде бы вообще никогда никто и не просил.

«…А, вообще, все эти суеверия просто не для меня. Это же просто стереотипы! Подруги если есть – значит, обязательно они тебе завидуют. Даже неважно, что завидовать, скорее всего, нечему, особенно если ты – мать-одиночка, впахивающая за четверых… Или вот еще, если вечером отдать какую-то вещь – счастье свое отдать, или удачу денежную… Хорошо, хоть про несчастных черных кошек не наплела…Тьфу-тьфу-тьфу!», – обрывочно как-то, будто оправдываясь рассуждала она про себя.

Все. Нужно скорее выбросить из головы попрошайку.

Тут как-то все навалилось, наверное. Пережив не так давно, как ей казалось – в зрелом достаточно возрасте, безответные любовные переживания от начала и до конца, со всеми вытекающими, Нике удалось не сломаться и почти не впасть в депрессию… Сложное это дело. Из серии «миссия не выполнима» скорее…

Но, как и все в этой жизни, произошедшему, наверное, суждено было так случиться. Возможно, чтобы закалить человека, как закаляется в яром огне стальной клинок перед тем, как ему будет уготовано участвовать в бою. Чтобы потом, пройдя этот болезненный весьма урок, человек уже никогда не сомневался и не поддавался на самые искусные провокации. Обрел этакую броню.

Наверное, этой самой броней человек обрастает уже в детстве, начиная с жестокого детского коллектива.

Кого из нас, собственно, не дразнили в школе, как-то особо обидно искажая даже самую несклоняемую, казалось бы, фамилию? И вот они – первые чешуйки брони. А жизнь все расставляет по своим местам, давая новые уроки. Так, через боль, обиды и унижения человек познает других людей, таких же в общем-то, как и людям приходится познавать его самого. И одновременно с познанием к нему приходит понимание того, как от них защититься.

Это как дорога к буддийскому храму. Нужно пройти длиннющую череду ступенек, чтобы постепенно быть готовым достичь цели.

К примеру, должен современный человек убедиться, что отжившие свое сайты знакомств, где, сидя в уютном кресле лениво перебираются анкеты симпатичных и не очень кандидатов, которые все равно в результате разочаруют, и можно будет смело ставить крест на так и не сложившуюся личную жизнь… Хотя… Наверняка многим в 30 с небольшим лет кажется, что предел, когда чего-либо можно достигнуть пройден, как пройдена самолетом точка невозврата. И остается только пожинать плоды – уж что насеяла, то и пожинай, дорогуша… И ничем тебя уже не удивишь, ты все уже знаешь. Жизнь налажена – лучше или хуже, но ты уже идешь по найденной колее и сворачивать из нее не хочется, да и наверняка – некуда. Так что, цыганками линялыми с их давно уже навязшим на зубах «цыганским гипнозом» – нас уж точно не удивить.

Ника и сама кое-что умела. Еще в детстве ей каким-то необъяснимым образом удавалось унимать чужую боль с помощью эфемерных таких серых точек, которые она видела весьма явственно на поверхности кожи страдавшего от боли. Со временем прикосновения перестали быть нужны, серые точки выцвели и полиняли, и она с помощью неких образов внутри ее сознания могла, как бы купировать острые болевые ощущения, хотя полностью унять страдания у нее почему-то так никогда и не получалось.

Ника всегда видела цветные сны. Вообще мир вокруг нее всегда был ярким и цветным. Боль представлялась в ее воображении, как синевато-фиолетовый, терпкий и шершавый на вкус, шуршащий, будто детский надувной шар, из которого постоянно вытекала, не кончаясь сиренево-синеватая же субстанция. Найдя внутренним взором этот образ над страдальцем, можно было белой эфемерной же лентой у основания этот шар перекрыть, перевязать. И тогда боль просто отмирала, как если бы такое проделали с ненужным полипом на коже. И не важно, как она сама или тот, кому она унимала страдания, к этим ее действиям относились. Как угодно, скептически можно было относиться, но боль все равно унималась почти полностью в считанные минуты.

Ника, будучи по природе своей достаточно твердолобой «Фомой неверующей», долго не могла смириться с тем, как именно то, что происходит внутри ее сознания, нечто весьма иллюзорное и никак научно не объяснимое – в реальности помогает унять симптомы недомогания. Так и не постигнув тайн своего умения, со временем Ника просто смирилась. Помогает – и ладно. Неважно же, по сути, как именно работает лампочка, главное – светло.

Когда у нее появилась долгожданная обожаемая ею дочурка Ниночка, то у Ники получалось унять боль и жар малышки не хуже хваленого «Нурофена». Она не знала в точности что ей нужно делать и просто прижимала болеющее дитя к себе крепко.

А еще Ника чувствовала ложь. Она не просто знала, что человек лжет, она чувствовала эту ложь, переживая не меньше лгущего. Ей достаточно было даже просто посмотреть в глаза лгуну – зрачки его расширялись и как бы переставали отдавать свет. Глаза буквально становились матовыми. Даже если лгун находился к Нике спиной, у его голоса появлялась какая-то шершавая надтреснутость, и терпкий вкус.

Ника, только будучи взрослой, поняла, что ее окружающие не воспринимают звуки и образы всеми органами чувств так же, как она сама. Наверное, ее даже несколько обескуражил тот факт, что совсем немногие знают, что музыка – цветная, а колокольный звон напоминает на вкус малиновый леденец.

Узнала о том, что все остальные люди довольствуются довольно скромной гаммой чувств она весьма банально – из передачи по телевизору. Передачу она смотрела не с самого начала, слушая ее вполуха. Ее заинтересовало повествование о людях с необычными способностями – писателях, философах. Рассказывали о некой присутствовавшей у них «синестезии» – редком неврологическое состояние, при котором органы чувств перемешиваются и начинают чувствовать за других¹.

Она слушала и кивала, удивляясь даже, что некоторым людям такая «чрезмерная» восприимчивость была обузой, т. к. чувства были настолько сильны и ими не управляемы, что отвлекали их от обыденности. Нике было лестно, что такие проявления чувственности встречаются у великих и талантливых. Но потом вдруг прозвучало довольно неприятное слово «шизофрения». Неожиданно как-то прозвучало. Оказалось, что о проявлениях восприятия такого рода рассказывали довольно сухо, как о симптомах болезни. Нике такое восприятие ничуть не мешало в жизни, подобные явления были для нее чем-то вполне обыденным и совершенно привычным. Лишись она своего цветного слуха или образов эмоциональных проявления – она чувствовала бы, что утратила будто бы часть своего тела, часть себя, стала бы буквально инвалидом. Как бы если вдруг стала слепа и глуха одновременно…

Цветной, полный вкусов мир был привычным настолько, что Ника и не обращала внимания на все эти вкусы, цвета и образы, пока не сталкивалась, например, с чем-либо для нее настолько неприятным, что спину сковывало, как от озноба, например, если кто-то проведет громко ногтями по ткани, или наоборот, настолько приятным и сладостным… Например, если удавалось добиться чего-то такого, что добиться было весьма непросто – до полного чувственного оргазма. Все чувственные проявления переживались Никой многомерно, скорее усиливая и дополняя обычные для человеческого восприятия ощущения.

Дослушав в молчаливой задумчивости передачу, Ника решила, что не стоит ни с кем делиться слишком своими эмоциями и ощущениями. Благо, она и не делилась никогда – просто по тому, что считала, что все окружающие переживают свои ощущения в точности так же, как и она сама. Да и вообще, в ее семье не было принято слишком открыто выражать свои эмоции. Это считалось весьма непристойным.

Будучи человеком в известной мере чувствительным, Ника, как бы влезая в шкуру собеседника, могла понять гамму чувств им переживаемых.

Своими способностями, или как она считала – особенностями, если она и делилась, то весьма неохотно, скупо, скорее намеками, только в случае крайней на то необходимости и с очень близкими и дорогими ей людьми. Точнее с теми, которые знали ее слишком хорошо, чтобы огульно счесть сумасшедшей.

Хотя… И в них она тоже чувствовала ложь. Близкие, скорее всего, и не догадывались о такой ее способности. А Ника, будучи человеком сочувствующим – в прямом смысле этого слова, попросту не рассказывала своим им о своих догадках, т. к. у любого человека, даже самого маленького человечка имелось право на личное пространство, нарушать которое недозволительно, в особенности, имея такие… ммм… преимущества. Да, можно назвать это и так.

Так вот, та цыганка… Никак не идет из головы… Она не врала! Точно не врала. Похоже было, что она пребывала в неком трансе… С застывшим взором, глядя прямо перед собой, говорила она таким глубоким быстрым голосом… Да так, что не слушать ее было попросту невозможно. Говорила и говорила, не смотря даже на то, что Ника попыталась строго оборвать побирушку до того еще, как та вообще начала приставать с явными вполне намерениями. Обычно Ника предпочитала сторониться подобной категорией незнакомок, уйти и не связываться, поскольку весьма была наслышана и о цыганском гипнозе, и о неизбежных последствиях таких встреч. К сожалению, уйти уже возможности не было – Ника грузила в бездонный почти багажник своего авто объемные весьма сумки снеди, только что приобретенной в гипермаркете. Нелюбовь к совершению покупок и весьма напряженный деловой график делали визиты в продуктовый магазин еще одной деловой поездкой, в которой все проходило так же упорядоченно, как и остальное в ее жизни – скупо, по списку, по кратчайшей траектории, в кратчайшие же сроки. В Нике с первого взгляда можно было угадать человека жесткого, сильного и целеустремленного, надеявшегося в этой жизни только на себя. Вот только стоило посмотреть, как она загружала снедь: Ника пользовалась для заполнения сумок специальным выступом на верхнем крае тележки, расположенным в аккурат напротив середины ручки, на откидной части – куда удобно положить объемную от бумаг дамскую сумочку в магазине. Если сложить эту часть, то напротив ручки окажется выпирающая часть, размером с большой палец. Ника цепляла на нее одну из ручек сумки, вторую же держала свободной рукой. Тяжесть нагруженной тележки не давала сумке опрокинуться, тем самым, помогая наполнять сумки покупками. Признайтесь, Вы ведь никогда не обращали внимание на неровность тележек в этом месте? Наверняка подавляющее большинство людей попросту не замечают этого незаменимого приспособления. Или у них просто есть кому держать вторую ручку сумки.

Нике показалось, что цыганка говорила долго, целую вечность. Считая себя человеком совершенно не гипнабельным, Ника все же поневоле заслушалась и воображение ее тут же выдернуло из болтовни цыганки двух завистливых подруг… Ассоциации… Да в общем-то можно было бы выдернуть и двадцать двух таковых, при желании. Успех вполне закономерно порождает зависть. А Ника была успешна. Весьма успешна! Да и подруг-то, в общем и целом, не имела.

В список Никиных принципов входил принцип отрицания подачи милостыни нищим. Даже некая боязнь. Боязнь заразиться, что ли их нищетой. Как будто, если дать попрошайке копеечку – через нее уйдет с таким трудом все Никой достигнутое.

Достигнуто все действительно было с огромным трудом. Трудные 90-е прошли по всей стране огромной машиной, калечащей и перемалывающей мельничными жерновами жизни и судьбы, как хребты несчастных, угодивших под гусеницы танка. Те, кого машине переломить не удалось, она ставила на колени. Человек с высшим образованием мыл туалеты у тупого разбогатевшего внезапно быдла. Дети этих людей либо карабкались изо всех сил, в полной мере ощущая на себе дыхание той эпохи, либо шли по кратчайшему из легких, но недолгих путей с плохим концом. Ника смогла. У нее все получилось…

Назойливая же эта цыганка! Ника сначала отмахивалась от нее, говоря, мол – денег нет, вот, продукты купила на все что было, незамысловато демонстрируя «пустой» кошелек – купюры в котором были сложены в другой отсек.

– Хотите, могу Вашим детям продукты дать? Пачку молока может? – цыганка отмахнулась от нее, как от мухи, все еще бубня про подругу, которую в шею нужно гнать. И вторую тоже. Уже по третьему кругу пошла их костерить, похоже.

Нике было не по себе. Ей не нравилась ситуация, в которой она становилась заложницей. Нужно еще половину снеди упаковать в сумки, погрузить их в багажник, и отогнать свою тележку поближе к грузному таджику, ловко управляющему целой вереницей таких же телег с магазинными логотипами на пластиковых ручках. Она грустно посмотрела таджику вслед, как если бы он мог своим караваном тележек отодвинуть так некстати приставшую попрошайку.

– Врете вы все! – не выдержала наконец Ника. – Не нужно мне ваших историй. Не верю!

«Станиславский, блин» – усмехнулась она про себя.

– Неееет, не вру я, – усмехнулась внезапно цыганка ей в тон, – ой как не вру!

И тут, цыганка вперилась Нике прямо в глаза, как-то по-особенному сощурившись:

– Ты же сама видишь, совсем я не вру. Ты же… Ты же все видишь?

Она и вправду не врала, отметила про себя Ника, как-то на полном автомате. Холодок неприятного предчувствия скользнул по спине под ремень джинсов.

– Мне от вас ничего не надо! – раздосадовано как-то, скорее на себя, взорвалась Ника.

– Не надо говоришь? Посмотрим… Может после нашей встречи что-то изменится? А может, даже лучше видеть начнешь? – недобро глядя на Нику каким-то внезапно исказившимся, и как ей показалось, чуть не дьявольским выражением лица.

Отшатнувшись, Ника нервно отвернулась к багажнику машины, только бы не видеть ее черных пронзительных глаз. Они единственные были живыми в ее образе. Повернувшись к цыганке, Ника ошарашенно поняла, что цыганку будто бы подменили. Она уже ничего Нике не пророчила. Лицо ее вновь выражало смирение, но глаза вдруг поблекшие и матовые плотоядно обшаривали Нику. Она как-то совершенно обыденно вдруг стала клянчить «хоть десять рублей для ребеночка», «на смесь молочную, или вещи носильные, или может, что самой нужно такой красивой девушке купить? То, что так просто не достанешь – так она достанет… что нужно?»

К счастью, снедь уже перекочевала в баулы, а баулы, спешно расталкивая товарок, угнездились в багажнике.

Ника, с облегчением хлопнув крышкой багажника, чуть не бегом отогнала тележку и кружным путем вернулась к машине. Цыганки, впрочем, уже и след простыл.

И, вроде, ничего особенного эта встреча не принесла, но какой-то осадок остался.

Косметику Ника поборола. На ходу допивая кофе, она чмокнула маму сладкими кофейными губами, оставив в ее руках недопитую чашку. От мамы пахло мамой. И желтой пожухшей усталостью. Болеет и молчит, терпит. Надо заняться ее ногами, пока не запустили вконец.

Запрыгнула в лифт – встреча через полтора часа. Нужно успеть добраться до Москвы, пересесть на метро для скорости, доехать с пересадками до синей линии, станции Арбатской и желательно не иметь при этом помятого вида – встреча же.

Ника работала переводчицей с популярного ныне китайского. После подписания выгодных для России договоров, границы между Китаем и Россией гостеприимно открылись, буквально настежь, и Москва теперь просто кишела деловыми раскосыми людьми в пиджаках и, почему-то, в кедах. Этих самых раскосых бизнесменов было столько, что создавалось впечатление, что Великая Китайская стена и была-то создана только для того, чтобы народ не вываливался из Китая. А теперь ее прорвало.

Имея неплохо развитую интуицию и определенные чувственные преимущества, Ника в умопомрачающе короткие сроки, поражая преподавателей, освоила китайский. Он ей казался очень похожим на русский язык. Она даже не жалела о том, что английский, когда-то, в свое время, у нее выучить не получилось.

Частенько в жизни Ники бывали ситуации, когда она «попадала в струю». Ника не разбогатела, конечно, безумно, но была вполне самостоятельной и самодостаточной. Она легко вела деловые переговоры, и, будучи привлеченным представителем уже не одного десятка фирм и частных предпринимателей, работала в общем-то сама на себя.

График, конечно же, был плотным, что удручало, поскольку все меньше времени оставалось для общения с дочерью. Но Ника утешала себя тем, что после третьей волны кризиса, прозванного СМИ «Мировым Великим», она вполне неплохо смогла удержаться на плаву, как минимум, не ущемляя себя в быту.

Господин Сун Ли оказался пунктуальным сухопарым пожилым человеком, по всей видимости чистоплотным до педантичности. Явный маникюр на безупречно ухоженных руках выдавал его, как небедного себялюбца. От него слабо пахло пряным и горьким. Черный перец горошком. Знакомый вкус и запах – по всей видимости, он недавно овдовел.

Он традиционно по-восточному поклонился Нике в приветствии и тут же светски, весьма по-европейски, пожал Никиному сегодняшнему работодателю руку.

Андрей – статный, знающий себе цену, с горделивой осанкой, выдававший военную выправку, был средних лет москвичом. Сверкая белозубой улыбкой, он предложил продолжить беседу в ближайшем уютном кафе в стиле французского Прованса.

Ника заметила, что после приветственного рукопожатия с Андреем господин Ли, ничуть не стесняясь продезинфицировал специальным раствором руки. И при этом от него так и пахнуло чем-то желтым, кислым, плоским, душным и неприятным.

«Брезгливый сукин сын» – подумала Ника. Придется терпеть.

Встреча прошла буднично. Почти не торговались. Обе стороны были заинтересованы в будущем партнерстве. Диалог проходил бойко и вполне сносно.

Господин Ли предпочел, чтобы его не провожали и не расплатившись за свой чуть тронутый чай удалился, поклонившись каждому из нас в отдельности. Без рукопожатий на этот раз.

Засиживаться не хотелось, дома было полно дел, да и дочка капризно ждала маму со своими нескончаемыми домашними заданиями.

Ника вежливо улыбнулась Андрею, уже готовая попрощаться и ускользнуть:

– Ну что же, сегодня все прошло, по-моему, весьма удачно. Поздравляю, что же нам еще большего желать от встречи? – улыбаясь, подытожила Ника.

«Трахнуть бы тебя еще для полного счастья, раз уж все так удачно складывается!» – глаза Андрея сияли.

Реакция ошарашенной Ники была мгновенной, на полом автомате: Андрей тут же получил, совершенно выпучив глаза, пощечину.

Ника запоздало подумала… Ей, наверное, показалось… Да нет же! Она готова была поклясться, что он и рта не раскрывал!