Kitobni o'qish: «Жизнь евреев в России»

От автора

«Закон и слезы» – так следовало бы озаглавить книгу, посвященную истории ограничительных законов о праве жительства, вернее, о праве на жизнь евреев в России. Эти законы обильно орошены кровавыми слезами ряда поколений русских евреев. Но при составлении настоящей книги, в поисках одной холодной правды, были заглушены чувства братского сострадания. Здесь передано лишь то, что поведали подлинные документы, эти глухие рассказчики, не прислушивающиеся к изменчивым лозунгам дня. Из-за груды бумаг не доносились извне стоны еврейской жизни, не было видно живое многомиллионное лицо русского еврейства, искаженное страданием.

Но и в шелесте самих бумаг слышались вздохи смертельной тоски, объявшей измученный народ. Русские люди, как те, которые питают к евреям добрые чувства, так и те, в чьем сердце таится ненависть к ним, единодушно на протяжении свыше ста лет свидетельствуют об ужасающей бедности еврейского населения, понижающей его нравственный уровень, о тяжелых противоестественных условиях его правовой жизни, влекущих его на путь преступления.

Но пусть это будет забыто. Пусть молот ограничительного законодательства крошит еврейский народ, не вызывая ни в ком жалости. Пусть голос корысти отдельных общественных групп заглушает стон мученика-народа.

И при всем этом всякий, кому дорого благо страны, должен заглянуть в мрачную глубину еврейского гетто, ибо эта разверстая пасть поглощает не одни лишь еврейские жертвы.

Русские люди не только прогрессивного образа мыслей, но и консервативно настроенные, вдумчиво относящиеся к государственно-общественным явлениям, настойчиво указывают на то, что разложение экономической жизни евреев, вызываемое ненормальными условиями их правового быта, гибельно влияет на государственное хозяйство страны, что отчаяние, не сдерживаемое надеждами на лучшее будущее, различно проявляясь в разнообразных общественных группах еврейства, приводит к одному результату: понижая дееспособность миллионного народа и ослабляя его творческую силу, оно создает кадры нищих и вносит смятение в общественную атмосферу.

Не жалость к страдальцу-народу должна эта книга вызвать в русском обществе – нашему веку чужды великие печали. Эти скорбные страницы да не обратят взора читателя на изможденный лик еврейского народа. Пусть они лишний раз остановят русскую общественную мысль на судьбе самой родины. Задумавшись, по прочтении повести еврейской жизни, над будущим страны, лучшие русские общественные элементы, до сих пор столь малодушно сторонившиеся этого будто бы страшного «еврейского вопроса», поймут, что эмансипация евреев – это одно из тех дел-подвигов, выпадающих на их долю, выполнение которого требуется насущными нуждами страны.

Еврейское бесправие питается общественной корыстью и предрассудками – с ними надо бороться.

О жизни евреев России

Введение

Созыв Государственной думы, на долю которой выпадает, в ряду других задач, раскрепощение ограниченного в правах еврейского народа в России, побудил меня составить в наиболее краткий срок настоящую записку – «О жизни евреев в России», каковую я и позволяю себе предложить просвещенному вниманию членов Государственной думы.

Имея в виду изобразить, в возможно сжатой форме, эволюцию действующего русского законодательства о евреях, я пытался отметить важнейшие моменты из прошлого еврейского народа в России, поскольку они определялись правительственными актами, извлечь из хаотически нагроможденного законодательного материала всё наиболее существенное, регулирующее современную еврейскую жизнь, и подвести исторический итог русской законодательной деятельности в отношении евреев.

Мне казалось целесообразным начать изложение лишь со вступления евреев в русское подданство, то есть с 1772 года. Евреи, правда, уже задолго до того проживали на нынешней территории России – имеется свидетельство о пребывании их в Крыму в 80–81 гг. от Р.Х., в Киеве они встречаются в XII веке, в Литве еврейские общины возникли не позже XV века, – но лишь с 1772 года законодательство, признавая евреев русскими гражданами, устанавливает те условия еврейской жизни, которые в основных чертах существуют и в настоящее время.

Ввиду срочности работы я воспользовался литературными услугами А.И.Израилитина, И.Я.Ландау, С.Марголина (автора главы «Трудящиеся классы»), М.И.Могилевского и М.А.Финкеля.

Ю. Гессен

С.-Петербург, 1 июля 1906 года

Право жительства и передвижения

Еврейская жизнь в России в течение почти всего ста-тридцатичетырехлетнего (1772–1906) пребывания евреев в русском подданстве протекала в условиях, созданных ограничением их в праве жительства и передвижении.

Из всех отдельных народностей, входящих в состав русского государственного организма, только евреи ограничены в естественном праве располагать свободой избрания места жительства.

В отличие от прочего населения, евреям предоставлено селиться и жить не по всей территории русского государства, а лишь в границах особо указанных губерний, составляющих так называемую черту постоянной еврейской оседлости. Только отдельные группы еврейского населения пользуются правом жительства – одни постоянным, другие временным – за пределами черты. И опять-таки не всюду, а с некоторыми исключениями.

Но и в пределах черты далеко не всё пространство открыто для жизни и деятельности еврейского населения. В самой черте на свободу передвижения и жительства наложены особые путы, и число запретных здесь для евреев мест столь велико, что черта оседлости, с первого взгляда представляющаяся громадной территорией, сплошь заселенной евреями, является в действительности пустыней, на которой пункты, открытые для евреев, разбросаны лишь оазисами. Вся почти площадь, лежащая вне городских поселений, недоступна евреям. Даже некоторые города закрыты для них.

Вместе с тем в течение долгого времени стеснялось проживание евреев в 50-тиверстной пограничной полосе.

Черта оседлости

В 1780 году всё еврейское население перешедших от Польши к России обеих белорусских губерний, лишенное права владеть землею, вошло в состав русского купечества и мещанства, причем евреи были уравнены в правах и обязанностях с русским торгово-промышленным классом.

В то время городское население, подобно сельскому, было прикреплено к данному месту и обложено тяглом, то есть личной повинностью в той или другой форме в пользу государства. Ни купцы, ни мещане не пользовались свободой передвижения, допускалась лишь кратковременная отлучка по специально выдававшимся паспортам. Такому порядку должно было подчиниться и подпавшее под русское господство белорусское население, в частности и еврейское, не знавшее в Польше подобных стеснений, находившихся в полном противоречии с установившимся здесь в течение веков общественно-хозяйственным бытом. Но ввиду именно таких особых местных условий, из финансовых соображений для Белоруссии было сделано исключение, и местное купечество было сохранено при прежней свободе передвижения в пределах Белоруссии. Белорусское еврейское купечество получило даже большее право – записываться в смоленское и московское купечество.

Но в 1790 году московские купцы выступили с жалобой на горсть еврейских купцов в Москве, обвиняя их в подрыве торговли. «Совет Государыни», рассматривая это дело, «нашел, что и по существующим здесь законам не имеют евреи никакого права записываться в купеческие российские города и порты, да что и от допущения их к тому не усматривается никакой пользы; что могут они, однако ж, на основании изданных законов, пользоваться правом гражданства и мещанства в Белоруссии и что сие право можно бы еще с пользою распространить на наместничество Екатеринославское и Тавриду». И в соответствии с этим в 1791 году последовал указ Екатерины II Сенату: «Рассматривая, с одной стороны, поданные нам прошения от евреев касательно незаписи их в смоленское и московское купечество, а с другой – представленные нам от генерала, главнокомандующего в Москве и тамошней губернии князя Прозоровского обстоятельства, до сего же случая относящиеся, и соображая всё то с законами, находим, что евреи не имеют никакого права записываться в купечество во внутренние российские города и порты, а только по указам нашим дозволено им пользоваться правом гражданства и мещанства в Белоруссии. Подтверждая о точном наблюдении изданных о сем постановлений, мы признали за благо распространить таковое право гражданства евреям, сверх белорусских губерний, на Екатеринославское наместничество и область Таврическую».

Этим указом было положено начало черты оседлости. Но не преднамеренно. В условиях тогдашнего общественно-государственного строя вообще и еврейской жизни в частности правительство не могло иметь в виду создать для евреев особое стеснительное положение, ввести для них исключительные законы в смысле ограничения прав.

И действительно, по условиям того времени этот указ не заключал в себе решительно ничего такого, что бы ставило евреев в менее благоприятное положение сравнительно с христианами. Хотя городовое положение 1785 года не препятствовало переходу купцов из одной губернии в другую, вековой порядок, прикреплявший обывателей к месту, всё еще продолжал держаться в общественной жизни. Мещане, например, не могли переходить из одной губернии в другую, и, следовательно, евреи, почти поголовно, за исключением малого числа купцов, записавшиеся в мещанство, не могли бы, по общему правилу, переселяться из губернии в губернию, если бы указ 1791 года не подтвердил, что евреи пользуются свободой передвижения в белорусских губерниях. Таким образом, указ 1791 года не только не вносил какого-либо ограничения в права евреев, но, напротив, подтверждал их привилегированное в данном случае положение; вводя евреев в границы белорусских губерний, указ не создавал ее «черты», не отгораживал евреев от христиан: пред евреями были открыты новые области, в которые по общему правилу нельзя было переселяться. Самое большее, что указ сделал в смысле ограничений, – это то, что он отменил исключительно благоприятное положение, в которое евреи были поставлены благодаря праву записываться в смоленское и московское купечества. Да и обстоятельства, вызвавшие указ, не дают оснований предполагать, будто имелись какие-либо причины принять исключительные меры в отношении евреев как таковых. Религиозный мотив или опасение за вредное влияние на христиан, как явствует из вышеприведенных данных, решительно не играли в этот момент какой-либо роли. Вопрос заключался лишь в том, что полезно. Торговая деятельность евреев во внутренних городах, по мнению Совета, не приносит пользы, поэтому прежняя льгота, дарованная евреям, уничтожается. Переселение евреев в новый край сулит государству выгоду – общее стеснение свободы передвижения отвергается на данный случай, и евреям предоставляют доступ в новый край. То же самое было три года спустя: указом 1794 года подтверждалось, что евреи пользуются правом отправлять купеческие и мещанские промыслы в губерниях, отмеченных в указе 1791 года, равно как и во вновь перешедших от Польши к России: Минской, Изяславской и Брацлавской губерниях; вместе с тем для них были открыты новые губернии: Черниговская, Киевская и Новгород-Северская.

Центр тяжести заключался не в том, что то были евреи, а в том, что то были торговые люди; вопрос разбирался не с точки зрения национальной или религиозной, а лишь с точки зрения полезности.

Но если бы в 1791 году и было смутное желание не давать евреям разбрестись по России, то оно не находилось в резком противоречии с положением значительной части христианского населения, скованной в той или другой форме в праве передвижения.

Однако несомненно, что с указа 1791 года ведет свое начало черта оседлости. Льготное условие, вытекавшее из права свободного передвижения в некоторых губерниях, превратилось в ограничение. С этого момента признается, что евреи, независимо от положения соответствующих классов христианского населения, пользуются жительством только в губерниях, упомянутых в указе 1791 года и соответствующих позднейших актах; черта оседлости (хотя само слово «черта» тогда еще не получило права гражданства) считается прочно установленной, и вопрос о ней не возбуждает сомнений.

С третьим разделом Польши в состав черты вошли Виленская и Литовская губернии. В 1799 году право гражданства было распространено и на евреев Курляндии, которая, таким образом, также была присоединена к черте. Положение 1804 года к числу губерний, доступных евреям, отнесло также Астраханскую и Кавказскую. Позже черта расширилась Бессарабской губернией.

В дальнейшем площадь черты оседлости постепенно урезалась.

В 1829 году из черты была выключена Курляндия – право проживания сохранилось там лишь за теми евреями, которые были занесены в последние ревизские сказки. Мотив этого распоряжения довольно прост: уменьшение числа евреев. А в 1835 году были исключены из черты Астраханская и Кавказская губернии. В Астраханской губернии было всего-то 49 евреев; губернатор свидетельствовал, что их пребывание в крае весьма полезно, так как ощущается недостаток в ремесленниках, но комитет министров признал присутствие евреев «вредным для распространения азиатской торговли», и горсточка евреев подверглась выселению.

В 1887 году из пределов черты оседлости были выделены Таганрогское градоначальство и Ростовский уезд.

Наряду с указанной чертой оседлости существует другая, параллельная черта, хотя и не получившая в законодательстве соответствующего наименования, – это десять губерний Царства Польского, открытые для свободного проживания евреев. Долгое время обе черты были изолированы друг от друга: евреи из черты не могли переселяться в Царство Польское, и, наоборот, для жителей Царства Польского черта еврейской оседлости была недоступна¹. Лишь в 1868 году последовала отмена этого ограничения, и переход из черты в Царство Польское и обратно стал свободным.

В настоящее время территорию еврейской оседлости составляют (кроме Царства Польского) следующие губернии: Бессарабская, Виленская, Витебская, Волынская, Гродненская, Екатеринославская, Киевская, Ковенская, Минская, Могилевская, Подольская, Полтавская, Таврическая, Херсонская и Черниговская.

Ограничения в черте

Деревни и села

В 1782 году, исследуя причины «непорядков» в Олонецкой губернии (в которой евреи вовсе не проживали), Екатерина II обратила внимание на то, что «записавшиеся по городам в мещанство и купечество, не переселяясь на отведенные по городам земли, остаются в селениях крестьянских, пользуясь прибытками сих последних с крайним их утеснением», ввиду чего, в связи со стремлением – в силу высших экономических соображений – концентрировать торгово-промышленный класс в городах, государыня повелела Сенату предписать всем губернским правлениям проживающих в уездах купцов и мещан переселить в города.

Предпринимая эту меру, правительство менее всего, конечно, имело в виду евреев, но, среди прочих, действию нового закона подлежали также еврейское купечество и мещанство.

Требование о проживании всех купцов и мещан в городах было вообще трудно осуществить; христианские купцы и мещане по-прежнему оставались в уездах, и правительство не раз повторяло впоследствии упомянутое распоряжение. Но особенно суровым – ввиду полного несоответствия с местными условиями жизни – оказался закон в применении к белорусским евреям.

К тому же запрещение купцам и мещанам жить вне городов получало в отношении евреев особый характер. Всё еврейское население, как было выше отмечено, вошло полностью в состав купечества и мещанства, и, таким образом, мера выселения, являвшаяся для христианского населения частным ограничением, превращалась для евреев в общее правовое ограничение.

Вопрос о выселении евреев из уездов находился в тесной связи с вопросом о праве курения и продажи водки, аренды имений и отдельных отраслей помещичьего хозяйства. Купцам и мещанам вообще были запрещены указанного рода занятия; как и указ, запретивший проживание в уездах, закон этот осуществлялся далеко не в полной мере, но особенные затруднения вызывались им, в силу местных условий, в отношении евреев. Причем опять-таки вследствие причисления всего еврейского населения к купечеству и мещанству закон, касаясь лишь части христианского населения, распространялся на всех евреев без исключения.

Значительнейшая часть еврейского населения белорусских губерний (а также и других, позже присоединенных к России) проживала не в городах, а в уездах. Наряду с торговлей и ремеслами источником пропитания служили для них курение и продажа водки, а также аренда различных отраслей помещичьего хозяйства. Это явилось результатом их исторического прошлого в Польше. Польские города, считая торговлю и ремесленные занятия своею монопольною привилегией, всячески старались избавиться о конкурентов-евреев, и последние, не находя пропитания в городах, поневоле направлялись в уезды, где их гостеприимно встречали помещики, отдававшие им на откуп различные отрасли хозяйства и, между прочим, курение и продажу водки, служившие одним из важнейших источников дохода помещиков и государства и ставшие главнейшим источником пропитания евреев в уездах. Такой порядок с течением времени стал как бы основой государственного хозяйства в Польше; это значение он сохранил и после перехода польских земель к России, так как и русский государственный бюджет находил твердую опору в доходах от потребления водки; на них же покоится бюджет разнообразных юридических лиц (городов, казенных имений, монашеских орденов и проч.) и частных землевладельцев. В связи с этим еврей, оставшийся по переходе в новое подданство на старом месте и при прежних условиях своей экономической жизни, по необходимости должен был продолжать свои вековые занятия; право винокурения не принадлежало ему, но он выступал как посредник между землевладельцем и крестьянином в качестве арендатора и корчмаря в частных и казенных имениях.

Между тем ввиду того, что по русскому закону купцы и мещане были лишены права винокурения, белорусские власти запретили в 1783 году помещикам отдавать евреям в аренду курение вина.

Таким образом, многочисленное еврейское население, проживавшее в уездах, должно было не только лишиться векового занятия, но и выселиться. Однако в силу привилегий, дарованных белорусским помещикам, Сенат отменил запрещение евреям брать в аренду курение водки, так как этим нарушались права и выгоды помещиков. Что же касается выселения, то, увидев противоречие между законом, требовавшим пребывания купцов и мещан в городах, с одной стороны, и условиями действительности, крепко державшей еврейское население в уездах, с другой, Сенат постановил не принуждать евреев к переселению, тем более что неизвестно, могут ли они найти в городах пропитание.

С присоединением новых земель по второму разделу Польши вопрос о пребывании евреев в уездах вновь возник, хотя лишь в форме пожелания «стараться переселять» евреев в города. Но действительность вновь оказалась сильнее административных предначертаний, и, претерпев всякие насилия, еврейское население в большей своей части осталось на местах – этого требовали местные общественно-хозяйственные интересы.

В этих перипетиях евреи фигурировали не как таковые, а как члены торгово-промышленного класса; ограничительные меры в отношении проживания в уездах и винокурения одинаково имели в виду как евреев, так и христиан, и если евреям уделялось больше места в административной переписке, то лишь потому, что эти меры приобретали исключительно острый характер в применении к еврейскому населению вследствие его многочисленности, и что евреи в силу этого должны были с особой настойчивостью бороться против губительных для них мероприятий.

В последние годы XVIII века Сенат сделал было попытку сложить причину бедствия крестьянства польских губерний на евреев и придать исключительное значение пребыванию их в уезде как таковых. Спаивание и экономическое порабощение крестьян – таковы были обвинения, огульно выдвинутые против еврейского населения. Попытка оказалась неудачной: ни дворяне, ни местные власти не предложили подвергнуть евреев каким-либо специальным ограничениям ни в отношении жительства, ни в отношении винного и арендного промыслов. Мнение было таково, что евреи не должны пользоваться правом винокурения, но вместе с тем – и это особенно важно – выражалось общее требование, чтобы винокурение не было отдаваемо «не только евреям, но и христианам», чтобы подтвердить, что винокурение запрещено «евреям и прочим шинкарям», «евреям и другим состояниям». А в отдельных случаях, в силу вековых местных условий, для евреев предлагалось сделать даже исключение и оставить их при старом порядке. Общественное внимание в этот момент не останавливалось на вопросе национальности. Да и сам Сенат, когда в 1801 году по всей России был вновь послан указ о высылке купцов и мещан из уездов, сделал для евреев Белоруссии, вследствие их ходатайства, исключение: их оставили в покое.

Но вскоре вопрос о евреях был выделен в особую, так сказать, графу, хотя для этого не было иного какого-либо основания, как то, что в торгово-промышленном классе, проживавшем в уездах, евреи составляли большинство.

Положение 1804 года, выработанное особым комитетом, в составе либеральных друзей государя, поставившим своим лозунгом при выработке законодательства о евреях «сколь можно менее запрещений, сколь можно более свободы», – лишило евреев права содержать шинки и брать аренды и потребовало выселения в течение трех лет из сел и деревень всего многотысячного еврейского населения (исключение было сделано лишь для тех, кто будет заниматься земледелием). С этого момента соответствующие ограничительные меры обрушиваются уже не на арендаторов и шинкарей вообще, а специально на евреев. Вопрос о проживании в уездах городского торгово-промышленного элемента становится еврейским вопросом и благодаря этому он получает ту окраску, которая обычно выступает в моменты, когда действительные причины сложного общественного явления исчезают под напором предубеждения или неискренней внутренней государственной политики.

Разнообразный материал, находившийся в распоряжении комитета и ныне ставший достоянием исторической литературы, с неотразимой убедительностью свидетельствовал, что евреи, не как таковые, приносили с собою зло: что бедность и пьянство крестьян коренились в сложных социально-экономических условиях, созданных и увенчанных крепостничеством; что если евреи и наносили крестьянам ущерб, то это вызывалось причинами общего социально-экономического характера, и что всякий, будучи на месте евреев, поступал бы одинаково с ними. Этот материал свидетельствовал, что евреи являлись такой же жертвой общего положения, как и крестьяне: они вели нищенскую жизнь, платя притом двойные – в сравнении с христианами – подати. Весь доход от пьянства крестьян поступал в руки помещиков и в казну. Самый влиятельный и суровый в свое время официальный обвинитель евреев, поэт Державин, так писал в частном письме всесильному генерал-прокурору Оболянинову: «Трудно без погрешения и по справедливости кого-либо строго обвинять. Крестьяне пропивают хлеб жидам и оттого терпят недостаток в оном. Владельцы не могут воспретить пьянства для того, что они от продажи вина весь доход имеют. А и жидов в полной мере обвинять также не можно, что они для пропитания своего извлекают последний от крестьян корм».

В корне изменить ненормальные условия существовавшего порядка комитет не мог. Он был далек от мысли об ограничении власти помещиков и нарушении их материальных интересов. От благосостояния помещика зависело благосостояние страны, а власть помещика, казалось, поддерживала существующий государственный порядок. И потому из трех, быть может, одинаково невольных виновников общего бедствия – помещика, еврея и крестьянина – комитет решил осудить одного еврея. Такая мера, как могло казаться, не носила общегосударственного характера, и осуществление ее не должно было нарушить социально-экономический уклад тогдашней русской жизни.

Но правительство вскоре само должно было признать, что выселение евреев из уездов как мера, резко противоречившая условиям действительности, невыполнима даже при помощи военной силы, которая была применена в этом случае.

Сперва пришлось отсрочить выселение, а потом приостановить его, причем для рассмотрения специально этого вопроса был учрежден в 1809 году особый комитет в составе лиц, близко знакомых с положением дел в бывших польских губерниях. Комитет работал три года и, всесторонне изучив обширный, разнообразный материал, накопленный в течение двадцати пяти лет, собрав вместе с тем новые данные, он пришел к убеждению, что евреи не только не являются в уездах вредным элементом, но, напротив, представляют собой положительный фактор в смысле экономического развития края, и поэтому признал необходимым «решительным образом» прекратить возникшие замешательства: оставить евреев на местах и сохранить за ними право на аренду и торговлю водкой. В пространном докладе, по сию пору не утратившем своего значения, комитет утверждал, что еврей отнюдь не являлся виновником бедствия в крае, не он виновник чрезмерного винокурения, пьянства и убожества крестьян. «Доколе у белорусских и польских помещиков, – говорилось в докладе, – будет существовать теперешняя система экономии, основанная на продаже вина, доколе помещики не перестанут, так сказать, покровительствовать пьянству, дотоле зло сие, возрастая год от году, никакими усилиями не истребится, и последствия будут всё те же, кто бы ни был приставлен к продаже, еврей или христианин. Известно, впрочем, – свидетельствовал далее доклад, – что сии последние (то есть евреи) никогда продажею вина не обогащались, а извлекали одно только пропитание и удовлетворение лежащих на них повинностей».

Комитет таким образом возложил ответственность за бедствия края, связанные с пьянством крестьян, на помещиков (вместе с тем, в сущности, и на правительство, поддерживавшее в этом помещиков). И что особенно заслуживает внимания, это то, что при разрешении вопроса он совершенно устранил национальный элемент как не игравший никакой роли в указанном общественно-экономическом явлении.

После этого мысль о всеобщем выселении евреев из сел и деревень уже никогда более не возникала, но самый вопрос, в виде частных выселений в отдельных местностях, продолжал существовать до наших дней. В некоторых таких случаях, как мотив, вновь выдвигалось обвинение в спаивании крестьян, но оно уже не имело своего прежнего господствовавшего значения.

В 1821 году следует предписание о выселении евреев из казенных селений Черниговской губернии, так как в качестве перекупщиков они держат в порабощении казенных крестьян и казаков. В 1822 году эта мера распространяется на Полтавскую губернию, несколько позже – на белорусские губернии, а также Гродненскую и Подольскую. Несмотря, однако, на усилия администрации, эти меры полностью не были осуществлены. Условия действительности властно протестовали против подобных репрессивных мер и крепко держали еврейское население на старом месте. Поэтому в 1835 году последовало распоряжение о приостановке выселения.

В 1843 году в основу меры выселения было положено совершенно новое начало: последовало выселение евреев из округов военных поселений Киевской и Подольской губерний по каким-то «военным» соображениям.

На этом завершается история выселения из деревень и сел как меры, направленной к полному освобождению от евреев данного места, причем вопрос о шинкарстве в дальнейшем не ставится более в связь с мерой выселения и разрешается независимо от нее. Вообще в отношении жительства в уездах евреев перестали в это время тревожить.

Так продолжалось до 1882 года, когда «Временными правилами» 3 мая, действующими по сию пору, евреям было воспрещено «вновь селиться вне городов и местечек». Новое законодательное ограничение выдвинуло новый мотив: кроме желания ослабить экономическую зависимость христианского населения от евреев, правительство возвестило, что оно имело в виду улучшить в черте оседлости взаимоотношения между евреями и христианами, оградить еврейское население от раздражения христиан, вылившегося в то время в погромы.

Отеческая забота правительства о благополучии евреев явилась, конечно, фиговым листом, не скрывшим действительности. Практическое осуществление нового закона показало, что в данном случае не только охранение евреев от враждебных действий крестьян, но даже более реальный мотив – устранение экономического гнета крестьян со стороны евреев, – имея лишь служебный характер, не играл роли в истории закона 1882 года. Закон этот был вызван общими условиями «репрессивного» времени и поддержан грубым предубеждением против евреев; закон 1882 года явился частичным выражением нетерпимой политики правительства Александра III в отношении евреев; он явился одним лишь из звеньев той длинной цепи, которая была наложена в то время на еврейское население.

«Временные правила» оторвали от площади еврейской оседлости ее значительнейшую часть. Но и оставшаяся после этого в распоряжении евреев территория (города и местечки) была еще более сужена на практике. Беспрерывно возбуждая в течение свыше двадцати лет в этой области всякого рода сомнения и вопросы, правительство разрешало их в неблагоприятном для евреев смысле.

Ограничения в отношении передвижения усугублялись в двояком направлении: расширения понятия сельских местностей и сужения свободы передвижения в пределах самой сельской местности. Администрации (с целью изгнания евреев, поселившихся после 3 мая 1882 года) стали переименовывать местечки в селения, и когда Сенатом было постановлено, что местечками признаются лишь те селения, в которых имеется городское мещанское управление и в которых взимается казенный налог, подлежащий с городских имуществ, многие местечки, являвшиеся в действительности городскими торговыми пунктами, но не удовлетворявшие указанным требованиям, увеличили собою, в ущерб еврейскому населению, площадь сельских местностей.

Вместе с тем администрация стала урезать, в полном смысле этого слова, площадь городов и местечек. Многие города и местечки не имели границ, точно намеченных по утвержденному плану, это давало повод возбуждать вопрос об определении границ городского поселения, и в результате границы устанавливались в меньших размерах, чем они были в действительности. То же самое было тогда, когда город, разрастаясь, переходил за старые плановые чертежи. В этих случаях соответствующая часть города признавалась за сельскую местность, и таким образом в самом городе возникала новая черта. Впрочем, практика доходила в этом вопросе до таких выдумок, что трагизм еврейской жизни, несмотря на весь ужас действительности, переходил в комизм. До Сената доходили дела о выселении евреев из дома, находившегося одной своей частью за пределами городского поселения!