Kitobni o'qish: «Молчание», sahifa 2
– Слушай, а помнишь то стихотворение? Про комнату?
Он всегда любил слушать, как я рассказываю стихи.
– Бродского?
– Ну я не помню. Там еще говорилось, что нужно сидеть дома.
– Да, это Бродский.
Я вставал с земли, выходил на травянистую сцену и начинал читать:
– Не выходи из комнаты, не совершай ошибку, зачем тебе Солнце, если ты куришь шипку…
– А что такое шипка?
– Это такие сигареты.
– И Бродский их курил?
– Наверное. Он много курил.
– Он писал интересные стихи, его интересно слушать. А тебе интересно слушать меня?
– Ну конечно, ты же мой друг.
– Это потому что мы с тобой похожи. Знаешь, в моей жизни сейчас только плохое, и мне хочется выговориться, и поэтому говорить я могу только об одном. А когда начинаешь говорить об этом, то все люди думают, что я преувеличиваю, типо, хочу, чтобы они меня пожалели. И что тогда мне делать? Не выходить из комнаты. Но тогда этот пень будет постоянно заходить и говорить, что я лучше бы учился или книги читал. Жизнь так ужасна, и я знаю, что все хотят поговорить об этом, но почему-то все продолжают делать вид, что это не так.
Хотя в том поле ничего интересного не найти, мы бродили по нему, опустивши взгляды на хрустящую, как чипсы, траву, натыкались на шприцы, бутылки от водки или пива, словно устали искать то, зачем пришли уже очень давно, и потеряли надежду, а продолжали уже машинально.
В школе мы никогда не сидели за одной партой, я сидел на первых рядах, а он – на последнем с краю, противоположно от окна возле стены, увешанной формулами, правилами грамматики, из-за которых нам ставили тройки или двойки, а затем родители снова начинали причитать.
Он всегда защищал меня от старшеклассников или одноклассников, хоть и на вид был хилым; давал мне свою тетрадь с домашним заданием, которое я забывал сделать; я же всегда делился с ним обедом, который покупал на карманные деньги. А затем мы снова отправлялись домой, делали домашние работы, их проверяли родители, и мы снова шли на то поле.
Мне нравилась его мать. Она была очень добрая и открытая, и отчим Саши явно ее не стоил. Когда тот отправлялся в командировку, то она всегда угощала меня своей стряпней, просила, чтобы я почитал стихи, и мечтала, чтобы я однажды сочинил что-то свое, стал известным богатым поэтом и заходил к ним в гости, чтобы они могли рассказать всем вокруг, что они знакомы со мной. Я желал ей всего наилучшего. Она очень любила кино и часто нас водила на разные старые фильмы, а так как кинотеатром заправлял местный бизнесмен, то, чтобы все покупали попкорн за бешеные деньги, запрещал приходить "со своим". Поэтому мать Саши засовывала пару своих пирожков в шапку, которую она носила даже летом (об этом все знали в округе), и мы сидели в темном зале, тихо и незаметно откусывая пироги.
