Kitobni o'qish: «Сумеречный Сад»

Shrift:

Tracy Higley

NIGHTFALL IN THE GARDEN OF DEEP TIME

Оформление обложки Екатерины Климовой

* * *

Душа живет в глубоком времени.
Нас движет, нас зовет вперед
Невыносимая тоска по дому.
И прошлое, и настоящее время на самом деле
Один и тот же Дом, один и тот же зов…

Ричард Рор

Пролог

МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ: С УЛИЦЫ

Заброшенный участок, скрытый за кирпичной стеной. Пустующий, если не считать сорняков, выросших размером с деревья, и занесенный ветром мусор, скопившийся от нескольких равнодушных поколений. Посреди стоят кованые железные ворота. Они проржавели, и сложно вообразить, что они когда-то гостеприимно распахивались навстречу человеку.

За воротами стебли растений тянутся к небу, к соседним домам, к железным прутьям, оплетая ворота густым зеленым покровом, из-под которого выглядывает ржавчина, и никого не пропуская внутрь.

Пустой участок. Запущенный, заброшенный, забытый.

ВНУТРИ – НЕЗРИМО:

Жизнь.

Музыка и живопись.

Поэзия и История.

Истина, Красота и Добро.

Ждут, пока их откроют, увидят.

Пока их получат как благословение – и как упрек.

Как средство или, возможно, как цель.

Ждут зрячих, чтобы те увидели, слышащих, чтобы те услышали.

Ждут Келси, пока она бежит к книжному магазину, держа в одной руке стакан с горячим кофе, а в другой – пакет печенья, мысленно сочиняя…

Глава 1

Если увидеть город на грани весны глазами воображения, то кажется, что он держит в своих асфальтовых ладонях обещание и возможности. Он вызывает стужу отыграться за последнее поражение и расставляет своих солдат – пешеходов, снявших куртки, и водителей, открывающих окна в машинах, – готовясь к битве за тепло, листья, птичье пение…

Нет, не пойдет.

Начинать текст с погоды. Что может быть ленивее.

И на сколько же я опаздываю?

Я отвлекаюсь от опасных хребтов и долин покрытого трещинами тротуара и поворачиваю запястье, чтобы посмотреть на часы.

Кофе вот-вот прольется, хотя дисплей даже не загорелся. Должно быть, скоро три. В любой момент придут ученики, а у подростков терпение короткое. Мне очень нужны эти встречи с ними, сегодня – особенно. На час, что мы проведем вместе, я могу перестать думать о своей дилемме.

Как водится, в кафе я потеряла счет времени, пока запасалась печеньем для прилавка книжного и обсуждала с Анамарией свою новую маркетинговую идею, плод отчаяния. К тому же по дороге домой я поддалась порыву сочинить нелепую оду весне и замедлилась.

«Ворон считаешь», – так бы Ба назвала мои видения города, который вместе со своими жителями идет в бой, чтобы вернуть в мир весну. Она бы улыбнулась и подмигнула, но все равно. Слишком много проблем нужно решать в реальности, нет времени спускаться по затейливым тропинкам сознания.

Воображение на хлеб не намажешь.

От кафе Анамарии я прошла уже три квартала сквозь милый сердцу район Линкольн Виллидж. Прохожу мимо музыкального магазина «Ритм и чудо», потом мимо пустой кирпично-красной стены рядом с магазином – и наконец я у Книжной лавки на Каштановой улице… бывшей когда-то Театром на Каштановой улице. Скульптурный фасад, уложенный завитками в карниз над резными дверьми – отзвук первого предназначения здания. Мускулистый Дионис лежит, развалившись, над головами прохожих и поднимает кубок за бурное веселье театра.

Я перехватываю бумажный пакет с печеньем в зубы, а освободившейся рукой открываю дверь, задевая колокольчик над головой.

– Келси, ты что, скотчтерьер какой-то? – Гнусавый голос Лизы пронзает весеннее тепло, а затем она подхватывает у меня печенье.

– Который час? Они уже здесь? – Я забираю у нее пакет и ставлю печенье и свой кофе на прилавок из полированного красного дерева.

– Всего лишь 14:30, – щурится Лиза. Кивком она указывает на мое запястье: – Почему бы тебе не посмотреть на свою игрушку?

«Игрушка»! Говорит, как будто ей семьдесят лет, но на самом деле ей около сорока, хотя годы и не были к ней благосклонны. Рваная прямая стрижка неровно обрамляет глубоко посаженные глаза и рот. На ней сегодня желтый шарф, только подчеркивающий нездоровый цвет кожи. Она выглядит так, будто не выспалась.

– Я просто… Кофе… – Я качаю головой. Спорить с Лизой бессмысленно. К тому же она не очень пунктуальна и мой единственный подчиненный, поэтому я не хочу ее раздражать.

Вместо этого я разрываю пакет, достаю из него печенье и, открыв витрину, раскладываю печенье на верхнем ярусе, как черепицу на крыше, для толпы голодных после школы подростков.

Лиза возвращается к работе (или избеганию ее) в комнате за кассой.

Пользуясь случаем, я вгрызаюсь в шоколадное печенье, делаю глоток кофе и, опершись на прилавок, позволяю себе оглядеть книжный, залитый лучами медового послеобеденного солнца сквозь витражные окна, расположенные высоко на правой от меня стене, над фресками с портретами знаменитых писателей. Пылинки танцуют в воздухе под нежные ноты Вивальди, словно крошечные феи Динь-Динь летают по Нетландии.

Несмотря на все, что происходит, я наслаждаюсь этой минутой в моем уютном гнездышке и чувствую благодарность за этот книжный – здесь все, что я люблю, разложено по стопкам, перевязано и расставлено на полки в огромном помещении со множеством таинственных укромных уголков. Для девушки с генеалогическим деревом, состоящим из одних пробелов, этот магазин – дом, и семья, и жизнь.

Любому, кто знает историю этого места или кто задержался на входе и прочитал подписи под пожелтевшими фотографиями, очевидно, что раньше это был общественный театр. Возвышения раньше были сценой, над моей головой – театральный балкон, а в задних комнатах еще стоят подсвеченные зеркала и вешалки с костюмами вместо книжных шкафов с подписями «ИСТОРИЯ ИСКУССТВА» или «ЗАРУБЕЖНАЯ ФИЛОСОФИЯ».

Уже больше шестидесяти лет прошло с тех пор, как Ба связала воедино свою любовь к театру и любовь к книгам и выкупила это обреченное место, чтобы сделать из него книжный рай.

И обожаю я здесь не театр, а книги. От невыветрившегося запаха чернил свежих изданий до пыльного аромата подержанных кожаных переплетов, ждущих своего читателя, который бы оживил их любовью, от каждой книги веет ностальгией и радостью. Я всегда провожу пальцами по острым обрезам новых поступлений или поглаживаю бархатно-мягкие букинистические находки в потрепанных текстильных обложках с золотым тиснением.

Книга – это тысячи и тысячи порталов в другие миры между страницами… слова любви и тоски, счастья и печали, вопросы, тайны, судьба. Стопки книг обнимают стены здания и дни моей жизни, одновременно утешая и удушая.

Шестьдесят лет любители книг посещают Книжную лавку на Каштановой улице…

Все это скоро пойдет ко дну из-за моей невероятной некомпетентности.

Вместо печенья чувствую во рту привкус пепла и, обогнув прилавок, кладу его внутрь, рядом с книжкой по маркетингу. Вечером я возьму ее домой – пролистать в поисках вдохновения.

Колокольчик над дверью снова звенит.

Я оборачиваюсь на звук, ожидая увидеть группу ребят, которые приходят по вторникам и четвергам – я радостно назвала их «Писатели будущего».

Но от вида нашего посетителя моя улыбка скрывается в глубине горла, а кофе становится горьким и кислым.

Я молчу и жду, когда он скажет, зачем пришел.

Будто бы я не знаю.

Он смотрит на меня с высоты своего носа сквозь очки со слоновьей оправой. Наверное, ему кажется, что в них он выглядит умнее. За стеклами его зеленые глаза отливают золотом – пугающие глаза кошки, спрятавшейся в тенях.

– Мисс Уиллоби.

Я демонстративно киваю.

– Чарльз Даймонд Блэкбёрн.

В награду за мой сарказм я получаю злую складку между бровей. Но человек, настаивающий на помпезном обращении, заслушивает такое же по отношению к себе. И почему Даймонд? Мама подарила такое имечко? Или он сам так назвался, желая впечатлить кого-то?

Я смотрю на часы. 14:57. Лиза, как водится, ошиблась со временем. Сердце бьется в такт цифровой секундной стрелке. У меня есть три минуты, чтобы убедить Блэкбёрна уйти. Ему нельзя быть здесь, когда придут дети.

Я обхожу прилавок, рукой показывая на дверь.

– К сожалению, сейчас не время. У меня скоро занятие…

– Я не займу у вас много времени.

Все в нем раздражает меня. Его седеющие волосы и невероятно дорогая стрижка, подстриженная в салоне бородка, белый треугольничек платка, выглядывающий из кармана пиджака.

Я выпрямляю спину, вздрагивая, будто у меня по спине ползут насекомые.

– На самом деле вы нисколько не займете, потому что разговаривать нам не о чем.

– О, боюсь, что это не так. На днях я узнал удивительные новости от городской налоговой службы.

Я поджимаю губы, стараясь унять пулеметную очередь, с которой его слова повторяются в моей голове.

Он хищно улыбается, и ряды зубных коронок блестят, как надгробия из слоновой кости.

– Я был очень удивлен, мисс Уиллоби, но поскольку я часто общаюсь с господами из налоговой, рано или поздно я бы узнал о вашем положении.

Словоохотливый. На моей ментальной доске с полароидами фотография Блэкбёрна подписана этим словом, по старой привычке я ищу для всех идеальное определение. Я не могла выбрать между «словоохотливый» и «многоречивый», но первое мне больше нравится по звучанию.

– Вижу по вашей реакции, мисс Уиллоби, что о ваших проблемах с налоговой вы осведомлены.

Я хватаю с прилавка тряпку, воняющую лимонным полиролем, и вдавливаю ее в деревянную поверхность, будто я леди Макбет, смывающая с рук вину. Ткань цепляется за царапину у выступа.

– Я справлюсь с магазином без вашей помощи. – Я вырываю нити из деревянного плена и провожу пальцем по трещине. Она становится больше? Неужели она будет расти как волшебное проклятие и расколет весь прилавок?

Блэкбёрн усмехается, как злодей из мультфильма, демонстрируя все свои коронки:

– Я пришел не для того, чтобы давать советы, и вам это прекрасно известно.

Это правда.

Я кидаю тряпку на прилавок и смотрю прямо на пепельно-серый пиджак в тонкую полоску, как заключенный на расстрельную команду.

– Я обещала Ба.

Я ее не подведу. Не после всего, что эта чудесная женщина для меня сделала, особенно не сейчас. Холод сковывает спину прямо.

Ба доверила мне свое наследие, как передают раненую птицу, просят позаботиться о ней, вылечить.

Если б я только знала, что делать.

Он смеется невесело и снисходительно.

– Вы молоды, мисс Уиллоби. Если бы здесь была Элизабет…

– Не говорите о ней так, будто знаете ее. Она бы ни за что не продала магазин.

Лиза появляется из комнаты, проскальзывает ко мне, поправляя черно-желтый шарф, и цвета внезапно напоминают мне полицейскую ленту.

– Мистер Блэкбёрн! Не заметила, что вы зашли. Какая приятная встреча. – Пальцы заправляют прядь волос за ухо.

Я вдыхаю сквозь сжатые зубы:

– Я справлюсь, Лиза.

Лиза проводит рукой по витрине.

– Не хотите печенье? Они только из печи, а вам не повредит перекусить.

– Нет, спасибо, дорогая, – Блэкбёрн похлопывает себя по пуговицам пиджака, – слежу за фигурой.

Лиза смеется – я не помню, чтобы она издавала такие трели по другому поводу.

– О, вам не о чем беспокоиться.

Я встаю между ними и смотрю прямо в кошачьи глаза Блэкбёрна – одно из явных преимуществ высокого роста.

– Окей, если вам больше ничего…

– Мисс Джонсон из налоговой милостиво сообщила мне во всех подробностях, что с вашего последнего уведомления истекло достаточно много времени.

Снова звенит колокольчик, и в магазин вваливается поток школьников, толкаясь и смеясь.

Я хватаю его под локоть и веду к двери:

– Благодарю вас за визит, Чарльз Даймонд Блэкбёрн, и за то великое множество сформулированных, составленных и произнесенных слов, которыми вы милостиво уведомили меня обо всем, что мне и так известно. Но, как видите, у меня дела.

Я выталкиваю его из еще открытой двери на тротуар. Ни в коем случае я не могу позволить ему сказать хоть словом больше в присутствии учеников. Я так старалась создать между нами хрупкое доверие, необходимое для творческого полета, а если они узнают правду, то я их больше не увижу. Не говоря уже о том, что мне нужна та небольшая сумма, которую школа платит за программу.

Блэкбёрн с шумом втягивает воздух и поднимает выщипанные брови в ответ на оскорбление – то, что я выставила его на улицу. Сомневаюсь, что он понял мою насмешку над его стилем речи. Он встает на тротуаре.

– Мисс Уиллоби, возможно, вам стоит меньше времени уделять книжкам и детям и больше – вашему бедственному положению. Даю вам последний шанс принять мое предложение. Боюсь, вы скоро пожалеете, что не поспешили извлечь возможную выгоду из вашей безнадежной ситуации. Это место – не святыня, и потом, продажа – не самый плохой вариант.

Неужели я слышу завуалированную угрозу?

Скрестив руки на груди, я не свожу с него глаз:

– Для меня – нет.

– От того, что вы игнорируете правду, она никуда не исчезнет, мисс Уиллоби.

– Возможно. А если игнорировать вас, вы исчезнете?

Я не дожидаюсь ответа. Едва сдерживаю порыв саркастически взмахнуть своими длинными волосами ему в лицо. Ба бы ужаснулась моей «вздорности», но с этим человеком, кажется, по-другому нельзя.

На самом деле моя бравада – фальшивка. Строительные леса, пожирающие магазинчики на Каштановой улице, кричат о его правоте. Мне нужно заняться практической пользой, а не витать в облаках, думая о книжках, и красоте, и весне.

Даже если писатель-любитель внутри меня шепчет, что все знают, как заканчивается история противостояния большим и страшным застройщикам.

Дыши глубже, Келси.

Скажи этому голосу убираться обратно в тени.

Сосредоточься на важном.

Глава 2

Я предполагаю, что история одного из нас в какой-то степени является историей всех нас.
Фредерик Бегбедер

Не обращать внимания на уходящего Блэкбёрна, налепить на лицо бодрую улыбку для семи «писателей будущего», вернуться в книжный и обнаружить, что они уже ждут меня.

– Готовы повеселиться?

Некоторые закатывают глаза.

Однако я всегда напоминаю им, что наше время вместе должно быть в удовольствие. Больше всего я хочу, чтобы в своих текстах они не боялись играть, хочу облегчить ношу стремления к совершенству.

Если бы только кто-то так помог мне.

Так что сегодня я засовываю подальше все мысли о Чарльзе Даймонде Блэкбёрне и о его угрозах и все внимание уделяю моим талантливым ученикам, а потом вновь спущусь вниз по кроличьей норе.

Я подхватываю кофе и подталкиваю их внутрь магазинчика, мимо вращающихся стоек и сквозь столы, расставленные, как стеганое одеяло, заваленные книгами и подписанные «НОВИНКИ», «ЛУЧШИЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ КНИГИ ГОДА» и «ЛЮБИМЫЕ ИСТОРИИ».

Я медлю у стены с застекленными винтажными туристическими плакатами из двадцатых и тридцатых годов, поддаваясь любимой фантазии. Плакаты зовут меня «провести лето изящно!» на Амальфитанском побережье Италии рядом с модной брюнеткой – в одной руке она балансирует мундштук, в другой – бокал мартини. Или они обещают убежище в бронзовом песке с точками верблюдов, направляющихся к пирамиде Гиза, «загадочному чуду света!».

Что такого в других местах, что так отчаянно зовет нас исследовать их?

Сколько раз я представляла себе, как увольняюсь и отправляюсь в кругосветное путешествие, чтобы набраться достаточно опыта и вдохновения и, возможно, написать что-то стоящее самой?

Лиза как-то посмеялась надо мной из-за любви к плакатам, сказала, что мне не хватит смелости. Насмешка меня задела. Но я не могу оставить магазин. И я не оставлю Ба. Сейчас мне достаточно путешествовать по страницам чужих книг.

Почти.

Внутри меня живет дурное желание откликнуться на зов, вскочить в самолет и забыть о своих обязанностях, но я только киваю роскошным путешественникам, признавая их превосходство и свою тоску.

Жизнь – это череда выборов, как я поняла, и каждый выбор – это голос со своим ритмом и очарованием. Иногда те, что шепчут рьянее всего и говорят с сокровенными глубинами нашей души, – самые опасные.

После плакатов меня подзывает пустыми обещаниями дерево «Туда и обратно» из папье-маше.

Прошлый выпуск писателей помог мне сделать эту скульптуру, оммаж¹ «Хоббиту». Вдохновленные Широм ствол и ветви слеплены из любимых страниц, вырванных из подержанной книги в бумажной обложке, вымоченных в крепком кофе и замазанных клеем. Пальцами провожу по неровной поверхности моей любимой цитаты – она слишком длинная, и прочитать я ее не успею, но мне и не нужно, чтобы понять насмешку.

В этом краю мира нет безопасных дорог. Помни, вы оказались на краю Диких Земель, и куда бы ни пошли, вас ждут всевозможные развлечения.

Может быть, однажды, Гэндальф. Может быть, однажды.

Будто бы в ответ на предупреждение Гэндальфа ребята подступают ко входу в детский отдел, моему величайшему достижению, с тех пор как несколько лет назад я взялась за дизайн магазина.

Подростки сначала сопротивлялись идее встречаться в детском отделе для их внеурочных занятий, но через пару недель мое изобретение их покорило.

Неиспользованное пространство театра в конце длинного тесного коридора годами простаивало в роли пыльного хранилища, но однажды в своих набегах на барахолки я нашла огромный деревянный шкаф.

С чужой помощью я донесла его до магазина, отпилила видавшие виды ножки и разместила так, чтобы он стоял на полу и закрывал собой вход в коридор, а в задней стенке вырубила отверстие. Двери шкафа всегда открыты, внутри висят разномастные шубы из фальшивой шерсти, напоминая вешалки с костюмами старого театра. Обычно шубы раздвинуты, так что проход видно сразу же. Но по вторникам и четвергам я задергиваю вешалки, заставляя идущего впереди подростка раздвигать их самостоятельно.

Я замыкаю шествие, сгибаясь пополам, чтобы пролезть внутрь.

Мы проходим в коридор, блестящий пурпурно-черным. Свет из комнаты в конце пути освещает рисунки местного художника по стенам.

Этот коридор – моя дань уважения тайным входам в неизведанное, всем местечкам за углом и как всем невинно выглядящим порталам, так и приглашающим заглянуть. Здесь безлиственные, похожие на тени деревья обрамляют зимний лес, костяные снежинки ложатся на погнутый уличный фонарь, а фавн с рыжеватым мехом в красном шарфе несет посылки и останавливается поговорить с маленькой девочкой.

Сложно было уговорить пожарных оставить эту конструкцию, несмотря на то, что с другой стороны детского отдела есть другая дверь, которая ведет в переулок между книжным и художественным музеем позади него. Инспектор позволил шкафу остаться только после того, как я закрепила дверцы в открытом положении.

Однако эффект, конечно… волшебный. Даже подростки соглашаются, что нет лучше способа раззадорить воображение, чем для начала уйти в Нарнию, сбежать из реальности и завернуться в магию.

Величайшая радость для меня – видеть, как оживает их творческая энергия. Здесь, вдалеке от посторонних голосов, они чувствуют себя в безопасности и могут свободно делиться своими мечтами.

Я отталкиваю тревогу, всплывающую каждый раз, когда я думаю, что могу их подвести.

Сказки – это для детей. Даже через двадцать лет воспоминание еще болит.

Едва я усадила детей за столы и раздала задания, Лиза зовет меня обратно.

– Сейчас вернусь, – говорю я семи будущим писателям прежде, чем встретиться с Лизой в конце коридора, уперев руки в бока. – Лиза, мы только начали…

– Да, ну, у меня тут готовенький. Нужна твоя волшебная рука.

Я оглядываю учеников, водящих ручками по бумаге. Без меня они быстро выдохнутся.

– Продолжайте, – говорю я им и следую за Лизой.

Я замечаю потертости на ее стоптанных бежевых туфлях и рваную кромку на радужном свитере.

«Волшебной рукой» Лиза называет способность найти подходящую книгу даже для самых требовательных клиентов. Ей кажется, что это своего рода талант, а вовсе не навык, необходимый для работы в книжном. Навык, которого Лизе ощутимо не хватает – вместе с пунктуальностью, организованностью и другими. Но я обещала Ба ее не увольнять, как обещала сохранить магазин – и я сдержу свое слово. Хотя в обоих случаях я никогда не понимала – почему.

– Чем я могу вам помочь?

«Готовенький» оказывается коренастым мужчиной в черном пальто и ярко-зеленом берете. Он бесцветно улыбается и пускается в описание необходимой ему книги – наполовину исторической, наполовину конспирологической – о том, построили ли пирамиды пришельцы.

Удивительно, я ведь только что рассматривала туристические плакаты о Египте.

Мы проходим мимо полок с надписями «ПРИРОДА» и «ЯЗЫКИ» к узкому шкафу под окнами, где составлены книги по псевдоархеологии.

Шутки ради я оборачиваюсь к нему и закрываю глаза. «Посмотрим, смогу ли я ее найти» – провожу рукой вниз по шкафу, нахожу нужный ряд, затем пробегаюсь пальцами по корешкам, чтобы почувствовать их размер, материал обложки. Где-то на середине я останавливаюсь, выбираю книгу и открываю глаза.

– Как вы ее нашли? – Он явно удивлен.

Я пожимаю плечами и отдаю ему белую книгу в твердом переплете, на обложке – пирамида с всевидящим оком.

Он пробегается пальцами по обрезу.

– Вы ее, должно быть, читали?

– Боюсь, что эту – нет.

– Автор – гений, скажу я вам. Естественно, ученые хотят все замять.

– Конечно. – Я улыбаюсь, надеюсь, что не снисходительно. По правде говоря, я бы хотела, как этот мужчина, верить, что в мире больше чего-то загадочного, чем кредиторов и неоплаченных счетов. Лиза зовет меня «выдумщицей», от нее это не звучит как похвала. Несмотря на мою любовь к туристическим плакатам и Нарнии, сейчас я стараюсь быть более практичной.

Мне нужно вернуться к ученикам, но покупатель продолжает разговаривать, поэтому я перехожу на шаг, не прерывая дискуссии, и веду его к кассе.

– Я могу вам что-то еще подсказать?

Он с видом победителя трясет книгой.

– Нет, я уже нашел то, что искал!

– Отлично. Лиза вас рассчитает.

Он продолжает разговаривать с Лизой, доставая кожаный кошелек. Еще один болтливый.

Но у Лизы есть одно преимущество – она умеет ладить с людьми, и он уходит от нее с улыбкой, прежде чем я успеваю поправить пару сбитых с места экземпляров на столе «ДОСУГ».

Лиза тычет в спину уходящему мужчине:

– Вот такие книжки мы должны выставлять, чтобы у нас покупали. Спорные. Не эту скукотищу, – она взмахивает рукой в сторону «ЛУЧШИХ ИСТОРИЧЕСКИХ КНИГ ЗА ГОД». – Или сделать большой стенд с тем бестселлером, о котором все говорят – «Звездный фолиант». Я все еще не понимаю, почему ты не…

– Я не хочу видеть эту книгу в магазине, Лиза. Я тебе говорила.

– Да, но они разлетаются как горячие пирожки! Ты с ума сошла, если не хочешь ее продавать. Я знаю, ты тот еще литературный сноб, но все еще это не имеет…

– Я сказала, что не хочу продавать эту дурацкую книгу! – Я повышаю голос.

Секунду спустя слышен перезвон колокольчиков с двери.

– Какую дурацкую книгу?

Остин вваливается в магазин, одетый в серебристо-серый хлопковый костюм. Выглядит он идеально. В руках – два стаканчика кофе из «Старбакса», вопросительно поднята бровь.

– Не важно. Что ты тут делаешь? – Я чувствую, как к лицу приливает кровь.

Он подходит ближе и быстро целует меня в щеку.

– Тоже рад тебя видеть.

Остин милый, как и обещала моя бывшая соседка по колледжу, Аманда, когда она нас познакомила. Сказала: «Вы хорошо подходите друг другу». Он немного меня выше, а его светлые волосы и голубые глаза полная противоположность моим.

– Прости. – Я принимаю предложенный стаканчик. – Просто я тебя не ожидала. У меня сегодня занятие…

– Какое занятие?

Я вздыхаю. Сколько раз я говорила, что у меня заняты вторники и четверги? Мы, правда, встречаемся всего около месяца, но он уже зовет меня «своей девушкой», а это накладывает определенные обязательства – внимание к деталям, например.

– Мои юные писатели. Я должна к ним вернуться. Что такое? – Я бросаю взгляд на шкаф.

– Очевидно, кофе.

– Почему ты меня не спросил? Я уже выпила кофе сегодня.

– Если ты его брала в той забегаловке…

– Кафе «Глазунья» – не забегаловка, Остин. И кофе Анамария варит замечательный.

Он пожимает плечами.

– Как скажешь. Но я эти стаканчики пять кварталов нес, потому что рядом ни одной приличной кофейни нет.

Я вздыхаю еще раз и делаю глоток. После долгого пути кофе едва теплый.

– Предпочитаю местный бизнес, Остин. Важно поддерживать соседей по району.

Мы оба оборачиваемся на звук Лизиного нескрываемого смеха. Она разводит руками.

– Для вашего сведения: кажется, поддерживать район – дохлый номер.

– Анамария согласилась предоставить кофе для нашей большой акции – КофеПятница! – В конце реплики мой голос съезжает в режим продавца. – При покупке книги по пятницам получаешь бесплатный кофе!

– Не думаю, что кофе тут чем-нибудь поможет, Келси. – Лиза переглядывается с Остином, как будто они сообщники по пессимизму, и говорит ему: – Блэкбёрн заходил сегодня.

– Келси, когда ты уже признаешь неизбежное? – Остин отпивает кофе, морща нос из-за температуры, и почему-то мне кажется, что это моя вина. Он машет рукой в сторону столов с рукоделием. – Даже если тебе удастся держать магазинчик на плаву, раздавая кофе и продавая хлам от местных ткачей и гончаров, отель все равно задушит это место.

Я с громким стуком ставлю стаканчик на стойку, отчего кофе проливается через маленькое отверстие в крышке. Медленно смахиваю каплю с поверхности.

Остин озвучил мой самый большой страх, будто бы я этого не понимаю. Словно сигнал, предупреждающий о том, что топливо заканчивается, когда ты уже много километров внимательно следишь за движением стрелки на датчике.

– Кроме того, тебе нужны деньги на дом престарелых для твоей бабушки.

– Она не моя… – Я проглатываю последние слова. Мы с ним еще не на этой стадии. – Разве можно сказать наверняка. Может быть, отель принесет нам новых покупателей, когда его достроят.

Тем не менее я понимаю, что хватаюсь за соломинку. Если я откажусь продавать магазин, роскошный отель «Белая орхидея» будет моим соседом с восточной стороны, но клиентура его будет проводить время по другую сторону отеля, в примыкающем к нему конференц-центре – отнюдь не в местных книжных.

– Кроме того, в чем смысл платить за уход за Ба деньгами от сделки с Блэкбёрном? Сам факт продажи ее убьет.

Остин тяжело вздыхает, как терпеливый родитель, поставленный в тупик, и проводит рукой по своим коротким волосам:

– Тогда вот тебе мой совет – совет человека, который пока что довольно хорошо справлялся, заметим – сделай из этого места высококлассную кофейню-пекарню с книжной тематикой. Сделай ставку на престиж и статус, разрекламируй богачам в отеле, которые не будут пить кофе из забегаловок.

Я повожу плечами: не в первый раз я слышу это предложение, и оно меня по-прежнему не привлекает. Знаю я, в какую кофейню он хочет превратить мой книжный: черно-белый интерьер, пафосное меню на меловых досках, гул кофемашин, дорогущие «кейк-попсы»² на витринах, псевдовинтажные бочонки с комбучей³ – все освещено лампочками без абажуров, свисающими с голого потолка. Можете звать меня старомодной, но нет, спасибо.

Вдруг я чувствую, что очень злюсь: тому виной и недавний разговор с Блэкбёрном, и этот разговор тоже. – Кто вообще сейчас читает, Келси. Хватит мечтать. Надо думать серьезно.

Представьте себе, что бы он сказал, знай, сколько я мечтаю на самом деле.

– Надо продавать то, что они хотят купить. А книги, – рукой он показывает на полки магазина, – оставь как декорации, если они так уж много значат для тебя.

Декорации? Значат для меня? Да, всего-навсего годы и годы, прожитые с Ба, то, как она знакомила меня с подающими надежды авторами, позволяла мне выбрать себе новый дневник из только что пришедшей канцелярии, разрешала сидеть между стеллажей и делать домашку, пока она обслуживала покупателей…

– У меня есть пара идей, Остин. Новая расстановка…

– Келс, если бы успех предприятия зависел от навыков папье-маше, ты бы в золоте купалась. Но это так не работает.

Лиза бурчит:

– Я ей то же самое говорю. Надо продавать бестселлеры. Типа той книжки, «Звездный фолиант»…

Я метаю острый, как нож, взгляд в сторону Лизы.

Она вскидывает руки вверх и качает головой.

– Остин, я должна вернуться к ученикам. Завтра в силе?

Он вздыхает, как будто я развалила его великий план обольстить меня холодным кофе.

– Я о тебе забочусь, Келси. Надо жить своей жизнью, иначе это место тебя доконает. – Он кивает Лизе на прощание и целует меня в щеку. – До завтра.

Всего за тридцать минут я дважды проигнорировала советы двух мужчин-всезнаек. Надо бы себя похвалить. Однако, возможно, моя защита – лишь упрямая гордыня, ведь я все еще чувствую слово НЕУДАЧНИЦА, большими буквами написанное у себя на лбу.

Да, я должна вернуться к занятию. А хочется только убежать.

Я отворачиваюсь от звенящих колокольчиков на двери к Лизе – она протягивает мне сегодняшнюю пачку конвертов.

– Он хоть и красавчик, – говорит она, – но ты не должна ему позволять так снисходительно разговаривать с собой. Ты заслуживаешь лучшего.

Забота Лизы смягчает мое раздражение. Я ценю ее верность. Ей доставалось от мужчин, возможно, поэтому она и эксперт в таких делах.

– Спасибо, Лиза. И прости, что рассердилась раньше, по поводу книги, – я не могу даже произнести название.

Лиза пожимает плечами:

– Надо чем-то платить, – она указывает на конверты у меня в руках.

Счета, неоплаченные счета, просроченные счета. И это еще вчерашний чек от сантехника не пришел – неизбежные расходы на починку мужского туалета.

Я засовываю конверты в папку под прилавком. Она давно трещит по швам.

Просто позвольте мне сбежать к ученикам. По крайней мере с ними я чувствую себя полезной. Мне лишь надо убедиться, что к концу года они напишут по произведению, если программа столько продержится.

Невеселый внутренний монолог прерывается старомодным дребезжанием винтажного телефона за кассой.

Лиза хватает трубку, будто давно ждет звонка, поэтому я направляюсь обратно к платяному шкафу.

– Книжный на Каштановой улице… Да, она здесь. – Она прикрывает ладонью трубку и громко шепчет: – Это из дома престарелых. Говорят, срочно.

Я сбиваюсь с шага и мешкаю, опуская руку. Срочно это «у Ба проблемы со здоровьем» или «у вас нечем платить»? Я всю неделю пропускаю их звонки. Но рисковать нельзя. Я возвращаюсь, беру помятую трубку, а другой рукой разматываю перекрученный провод.

– Слушаю. Что-то случилось?

– Келси, привет, это Дженни из регистратуры. Медсестры попросили позвонить тебе. У нее не лучший день. Не понимает, где находится, но зовет тебя.

Я переглядываюсь с Лизой, прикрыв трубку:

– Ты сможешь присмотреть за ребятами? И закрыться?

Она кивает.

– Спасибо, Дженни. Я скоро буду.

– Хорошо. И еще, Келси? Меган из бухгалтерии просила тебя заглянуть к ней, когда придешь.

Я закрываю глаза, повесив голову.

– Окей, спасибо, Дженни.

Я будто стараюсь балансировать на качелях. С одной стороны – здоровье Ба, с другой – магазин. Как только я сосредотачиваюсь на чем-то одном, второй конец доски взлетает в небо.

1.Оммаж (от фр. hommage – признательность, дань уважения) в искусстве – это работа-подражание и жест уважения другому художнику.

2.Круглое пирожное на палочке.

3.Ферментированный напиток, который готовят из чая, сахара, дрожжей и бактерий.