Kitobni o'qish: «Minecraft: Авария»

Shrift:

Tracey Baptiste

MINECRAFT: THE CRASH

Печатается с разрешения издательства Del Rey, an imprint of Random House, a division of Penguin Random House LLC и литературного агентства Nova Littera SIA.

***

Элиоту, Эвери и Линдси

Глава 1

«Всё к лучшему». Найти бы того, кто первым додумался до этой идеи. Уж я бы сказала, что про него думаю. Представьте, каково услышать подобное, когда работа валится из рук, все идет не так и ты в полном ауте. Всё к лучшему, надо же! Если бы вам дали волшебную машину времени, предложили вернуться назад и все исправить, неужели вы отказались бы?

Вот именно. Никто не верит в эту чушь.

С другой стороны, что еще говорить тому, кто превратился в никчемный кусок изломанного месива? Конечно, лучше не зацикливаться, исправлять ошибки, двигаться вперед и надеяться на лучшее. Чувствую, тут я могла бы сказать что-то поумнее, но увы. Кроме этого, в голову ничего не идет. Разве только пожелать волшебную машину времени: всегда можно помечтать о сказке.

Ошибка, которую мне очень хотелось бы исправить, случилась несколько дней назад. Сколько именно – сказать не могу. Время сейчас… С его измерением сложно. И все равно уже ничего не вернуть и не исправить. Ведь правда?

В общем, как-то в пятницу – не знаю точно, в какую, – мы с лучшим другом поехали на вечер выпускников. Так у нас начинается новый учебный год. Футбол, праздник, все общаются и прочее.

Это я убедила Лонни поехать. Мы не то чтобы любители спорта. Скорее – игроки. Все, что не компьютерная игра, в список наших увлечений не входит. Но, насколько я поняла, выпускной вечер – самое то в старшей школе. Про выпускные кино снимают, и вообще событие из ряда вон. Почему бы не проверить самой? Я только что стала старшей школьницей и как новичок сгорала от любопытства. Передо мной будто открылся новый, прежде недоступный уровень игры – с большими шкафчиками для полноразмерной одежды и большими боссами вроде выпускных тестов. В общем, вы меня поняли. С другой стороны, Лонни не горел желанием. Потому я малость подсластила горькую пилюлю: сказала, что испеку мои знаменитые пирожные и захвачу одеяло, чтобы закутаться, сидеть рядышком и жевать шоколадные пирожные. Кажется, его убедили моя выпечка и одеяло, но я не уверена. В смысле, не так много парней из выпускного, которые хотят водиться с первогодкой у всех на глазах. Но мы дружили с тех пор, как мне исполнилось шесть, а ему – восемь. Наша дружба побольше того, что обычно случается в старшей школе.

Я это все к тому говорю, что вина моя. Целиком и полностью – за все, что случилось потом.

Лонни явился около пяти, я подхватила пирожные и одеяло, села в машину. Мы выехали и заговорили про «Майнкрафт», как у нас обычно бывало.

– Ты построила все те ловушки? – спросил он.

Я поморщилась. Не построила. Ну, забыла!

– В общем, я решила пока достроить базу, – ответила я. – Сделаю пол из тепличного стекла, буду глядеть на все сверху.

– То есть ты не доделала, что планировала. Опять, – разочарованно выговорил Лонни.

Прям как мой папа, а не друг!

– Я докончу, когда разберусь с теплицей. И я не понимаю, чего ты на меня взъелся! – огрызнулась я.

– Бьянка!

– Лонни!

– Слушай, необходимо придерживаться плана. Иначе все пойдет наперекосяк. Если хочешь, чтобы работало по-настоящему, нужно исполнять задуманное. Разве не в этом суть пробного мира? Нужно отладить там, а после двигать в настоящую игру.

– Я думала, суть – в том, чтобы наделать всяких безумных штук и проверить, что работает, а что нет. Съезжать по полной, взрывать и портить, заварить кашу – и никогда не расхлебывать.

Лонни вздохнул, провел ладонью по коротко остриженной голове, на мгновение прикрыл веки и поморщился, словно от боли. Когда он открыл глаза, они показались мутно-серыми. Плохо. Когда Лонни в хорошем настроении, у него глаза цвета стали, резко-серые, ясные.

– Мне казалось, тебе интересно работать над нашим проектом, – произнес он. – Ты же сказала, что хочешь создать целый мир: новые пейзажи, деревни, новые правила поведения людей, новые законы. А потом ты хотела поиграть с ними. Менять и смотреть, что выходит.

– Да, но…

– Но сначала нам надо сделать этот мир. Бьянка, чтобы сделать, нужен план.

Я не хотела с ним ссориться. Он запыхтел, будто дракон, который собрался плюнуть в меня огнем. А я не знала, как его успокоить.

– Ты никогда не соблюдала планов! – упрекнул он. – Сначала ты хочешь что-то сделать, я тебе – на, вот план. Ты кричишь: «Замечательный план!» А потом даже не делаешь вид, что исполняешь задуманное.

Ох, на носу – полноценная ссора.

– А я еще тут шофер у тебя, – добавил он.

– Ну, так ты получил права только что. Тебе надо тренироваться, – указала я. – Плюс к тому, подумай, как расширится твой кругозор, когда ты сходишь на настоящее спортивное событие!

– С какой поры тебе нравится спорт? – осведомился Лонни.

– Я впервые иду на большое школьное событие, и мне хочется узнать, каково оно, с массами, – пожав плечами, ответила я.

– «Массы» – еще одно название для мобов. Уж поверь мне, старшая школа – вовсе не такое разэтакое, – сказал Лонни и, взвизгнув покрышками, свернул на улицу Вязов. – Еще раз, где это тупое футбольное поле?

– Два квартала прямо, затем направо, – самодовольно ответила я.

Он выехал к светофору и затормозил. В движениях Лонни сквозило раздражение. Я прикусила верхнюю губу и принялась наматывать косичку на палец.

– Знаешь, они сносят площадку, – сказала я.

Включился зеленый, и Лонни дернул машину с места.

– И что?

– Хочешь посмотреть на нее, прежде чем ее уничтожат целиком?

– Зачем?

– Ну, может, затем, что там случились наши самые большие приключения, – предположила я. – И больше она никогда не будет прежней. А прежде всего, потому, что это наше с тобой место.

– Ну да, ладно, – согласился Лонни.

– Надеюсь, ты помнишь, где оно?

Он уставился на меня. Глаза – ясные, серые, с искоркой. Я ухмыльнулась: мне знаком этот взгляд. Значит, мы помирились.

Мы свернули не направо, на Грандвью, а налево.

Площадка уже выглядела как заброшенный город. Пропали качели. Осталась лишь горка для лазанья, ржаво-синяя и вся в пятнах облупившейся краски. Оборванный веревочный мостик лежал в резиновой крошке. Один его край еще держался за стенку для лазанья, перекладины пока держались.

Я взобралась по колыхающейся лестнице, шмыгнула в трубу и съехала прямо к ногам Лонни, обутым в кроссовки.

– Хочешь?

Он покачал головой.

– Удивительно, но это первый ремонт со времен нашего детства, – заметил Лонни. – Наверное, площадку следовало снести давным-давно.

– Но это же наше место!

– Было, – добродушно указал Лонни.

Да, здесь мы впервые встретились, подружились и придумали наши первые миры. Мы изображали бесшабашных пиратов на веревочном мостике, прыгали с качелей, словно цирковые артисты, и защищали нашу крепость от воображаемых зомби. Кстати, одним из первых наших миров в «Майнкрафте» стала улучшенная версия площадки. Внизу, конечно, повсюду была лава.

После мы всегда держались вместе, даже когда площадка совсем развалилась.

– Помнишь, как я соскользнула со стенки, а ты попытался меня подхватить? – мечтательно спросила я.

– Ага, и получил в награду перелом кисти, – качая головой, ответил Лонни. – Ты и тогда не шибко думала наперед, хотела крайностей и не задумывалась о последствиях.

– Знаешь, если б я хотела послушать лекцию, просто пошла бы в школу, – сложив руки на груди, сказала я.

Лонни пожал плечами, пнул валявшуюся желтую пластмассовую крышечку, блеклую и выцветшую, и пошел к тому, что когда-то было горкой для лазанья. Большинство перекладин валялось на земле. Я брела за Лонни. Он грустно посмотрел на груду. Заходило солнце, и на площадке лежали оранжевые тени.

Повисла тишина.

Лонни был прав. Это место больше не наше.

– Давай уедем, – предложила я.

– Да, чудесное возвращение в прошлое, – насмешливо проговорил он.

Я протянула ему руку. Он взял ее в свою – и между нами словно пробежал разряд. Мы пошли к машине, взявшись за руки. Многие нам удивлялись: мы вот так, вместе. В старшей школе два года разницы – пропасть. Особенно если вы в разных старших школах. Это как захотеть поговорить с кем-то на другой стороне Гранд-Каньона без громкоговорителя: можно только приставить руки ко рту.

Лонни развернулся и поехал назад по улице.

Я вытащила телефон и загрузила приложение «Майнкрафта».

– Если ты хочешь доставать меня весь вечер насчет того, что я не построила твои глупые ловушки, хоть посмотри, какой отвязный пол я выложила в теплице! – похвасталась я и сунула телефон Лонни под нос. – Ну, посмотри же!

– Бьянка, я за рулем! – рявкнул Лонни и оттолкнул телефон.

Завизжав покрышками, машина резко свернула налево. Оранжевое сияние заходящего солнца на мгновение ослепило нас, и машину чуть занесло; Лонни крутанул руль вправо, чтобы выправить ее. Потом мы запоздало поняли: навстречу нам несется что-то, а мы, наверное, проскочили на красный свет, но не могли разглядеть, что именно едет, солнце светило прямо в глаза. Неслось что-то большое. Все будто в замедленной съемке: секунды как годы, а из динамиков вдруг завопил механический женский голос: «Угроза столкновения! Рекомендую свернуть!»

Мое возбужденное состояние за секунду сменилось ледяным ужасом. Машина мчалась на нас, сворачивать было поздно. Когда она приблизилась настолько, что заслонила солнце, я разглядела лицо водителя, хоть и нечетко. У него были темные глаза, волосы торчали сосульками в разные стороны. Когда его зеленая машина ударила в нашу синюю, голова водителя дернулась назад. Я помню хруст металла, когда зеленое складывалось с синим, а синее наворачивалось на зеленое, и все вокруг полетело: куски металла, стекла. А потом, казалось, даже свет раскрошился, брызнул лучами, обжег мои глаза и кожу. И запах дыма. И вкус крови. Что-то заскрежетало прямо в моем теле, будто выворачивало кишки наизнанку. Я подумала, что меня разорвало пополам, и повернулась, чтобы рассмотреть, что происходит, взглянуть Лонни в глаза и по их выражению понять, насколько все плохо. Но я не смогла его увидеть. Он будто испарился, осталась только я, а синяя машина и зеленая стали как одна скрученная штука, роняющая звякающее стекло – будто вокруг пошел дождь. Я вдруг поняла, что водитель другой машины прямо на мне, будто мы ехали вместе. Он был рядом. Я могла протянуть руку и дотронуться до него, и я попыталась. Но мои руки не двигались. Больше ничего не двигалось – но машины еще катились, постепенно расцепляясь. Я захотела вскрикнуть, позвать Лонни, но точно онемела.

А потом все пропало.

Глава 2

Надо мной – ореол света. Я перепугалась, затем поняла: это уличный фонарь. Наверное, я лежала на земле. Однако ничего не чувствовала: ни землю, ни свое тело. Я попыталась заговорить – рот не слушался. Надо мной склонилась хмурая женщина с пучком светлых волос на затылке. Она посмотрела вверх и изобразила ртом слова кому-то, стоявшему сбоку. Я не видела кому. Женщина говорила, но я ее не слышала. Я вообще ничего не слышала. Работали только глаза, и то… В общем, все в тумане, а голову не повернуть. Я могу смотреть лишь вверх.

Я попробовала шевельнуть чем-нибудь: пальцем, языком. Ничего. Может, я уже умерла, а дух ненадолго задержался, прежде чем уйти? Ну, туда, куда уходят духи. А может, и он не мог двинуться, нас обоих парализовало.

Женщина-блондинка была в рубашке с нашивкой и надписью: «Госпиталь Святого Ангела. Парамедик экстренной помощи». Она водила руками над моим телом. Не знаю зачем. Я ничего не чувствовала и даже не могла скосить глаза, чтобы посмотреть.

Интересно, я еще на месте аварии? Рядом ли Лонни? Он в таком же состоянии, как и я? А другой водитель? Что с ним? Знают ли мои родители и сестра? А может, я здесь и умру?

Мир дернулся, закачался перед глазами. Наверное, меня подняли и понесли. Исчез нимб света от уличных фонарей. Надо мной – темное небо, гораздо темнее, чем когда мы с Лонни покинули парк. Сколько времени я провела здесь? Минуты? Часы?

И тут начали оживать чувства.

Сначала я услышала голос парамедика: «В машину ее!»

Затем прилетел вой сирен, шум человеческой суеты, неразборчивые крики, безошибочно узнаваемый скрежет разгибаемого металла. Я услышала хруст гальки под ногами, подо мной что-то щелкнуло и встало на место. Меня повезли – медленно, осторожно. Звезды над головой развернулись.

Затем вернулись и ворвались в ноздри запахи: гарь, рыхлая земля, кислая резиновая вонь и что-то сладкое, приторное.

Я ощутила вкус крови во рту. Пошевелила языком, дотронулась до зубов – точнее, до их острых обломков и пустых распухших мест там, где обломков не было. Все отзывалось болью на прикосновения.

Донеслась новая волна звуков: стоны, визг, плач. Выла сигнализация, а машинный голос уверял, что помощь в пути.

По блестящему ярко-белому боку скорой помощи плясали красные всполохи.

Я уже внутри. Там гладкий белый потолок, над головой – контейнеры, прихваченные металлическими защелками. Надо мной появились лица той леди-парамедика и какого-то парня. Одно лицо – улыбающееся, другое – хмурое, но я не могу понять, у кого какое: глазам трудно сфокусироваться, меня все время встряхивает, воет сирена. Наверное, мы несемся к «Святому Ангелу».

Мы выехали на ровную прямую дорогу, и мое зрение немного прояснилось.

Это парень. Он улыбался.

Затем меня подняли, и тут же обрушилась вонь антисептика. В госпитале – ярчайший белый свет. Неужели они не понимают, как неприятно глазам? Пусть бы рассеянный свет, как нимб от фонарей. Я закрыла глаза. Скрипели подошвы кроссовок – рядом кто-то бежал. Колесики тележки подпрыгивали на неровностях пола, поворачивались. Свет сочился в глаза и сквозь закрытые веки, а когда становилось темнее, наверное, кто-то надо мной склонялся.

Вдруг я стала чувствовать тело. Ощущение накатило волной, от пальцев на руках и ногах – словно мою кожу обдирали от самых ногтей. Все в мире превратилось в боль. Я завизжала. Каталка поехала быстрее. Боль переместилась в живот, перелилась в голову. У меня заболело все без исключения: туловище, ноги, руки, шея, голова, рот, глаза. Меня будто пропустили через мясорубку. Я кричала не переставая, хотя горло от этого болело еще сильнее. Я не могла остановиться. Кажется, меня пытались успокоить: двигали, дергали, что-то говорили, но я не слышала ничего, кроме собственного крика. Различала только свою боль, то, как она бесновалась в моем теле, и подумала, что так, наверное, умирают. Я пыталась прокричать: «Уберите ее!»

Вдруг боль исчезла. И все пропало.

Я очнулась в палате с бежевыми стенами и вертикальными виниловыми жалюзи на окнах. Вокруг пищали медицинские приборы. По обе стороны от пластикового бежевого стола на колесиках стояли деревянные кресла с мягкой обивкой. Синее одеяло укрывало мое тело. Я не могла увидеть, что с ним. Но, судя по толщине ног, их обе одели в гипс. Да, круто. Я не видела и своих рук; попыталась двинуть ими и не смогла. Либо я осталась без них, либо еще не прошла анестезия. Кружилась голова, меня мутило, и, плюс ко всему, во всем теле металась приглушенная, саднящая боль. Я была одна. И все. Еще пищащие мониторы да запотевший розовый пластмассовый кувшин на столе. Но без стаканов. Я высунула язык изо рта: губы пересохли. Мне бы немного воды. Но глотка не слушалась, я не смогла бы никого позвать, даже если бы была не одна. Я попыталась шевельнуть пальцами. Ведь должна тут быть кнопка вызова, должен кто-то смотреть за мной и понять, что я очнулась, ухаживать за мной, рассказать обо всем. Но я не чувствовала пальцев. Они вообще у меня есть?

Интересно, как я выгляжу?

И где все?

И что случилось с Лонни?

Когда я очнулась опять, обнаружила, что смотрю на потолочную плитку – типично больничную, серо-бежевую. В моей затуманенной голове родилось слово «сержевую». Как мозаика перед глазами, хочется сосчитать плитки. Больше все равно ничего не видно. Свет приглушен, и трудно сказать, та же это палата, что в первый раз, или нет. Похоже, она меньше. Не так много пищит и пиликает вокруг. Наверное, это к лучшему. Я попыталась шевельнуться и опять не смогла. Я лежу ровно и не могу видеть свое тело. Может, мои ноги исчезли? Или все тело целиком? А вообще, может выжить одна голова?

Наверное, моя голова такая сдвинутая из-за лекарства. Да, сдвинутая. То самое слово.

Открылась и закрылась дверь, и я расслышала шепот мамы: «Как думаете, еще долго?»

– Миссис Маршалл, выздоровление будет нескорым и трудным: слишком обширные повреждения. Мы будем работать постепенно, и, вот увидите, все наладится. Рядом сдавленно заплакали, а мой папа сказал:

– Кэрри хотела повидать ее. Я заберу ее после школы и привезу.

Но Кэрри не ходит в школу по субботам. Я хотела спросить, о чем они, но поняла: сейчас точно не пятница и даже не уик-энд. Попыталась сказать «привет», а вышло вполне элегантное «пы-ы-ы». Да уж, речь у меня теперь как у жителя деревни из «Майнкрафта». Родители подбежали к кровати, ужасно довольные тем, что я могу издавать звуки.

– Привет! – попыталась я снова.

И опять вышло «пы-ы-ы».

– Бьянка, – тихо выговорила мама.

По ее щекам катились слезы, оставляли светло-коричневые дорожки в макияже.

– Как ты? – спросил папа.

Я попыталась кивнуть. Стало больно.

Подошла женщина в белом халате, родители отошли. У женщины были большие темно-карие глаза, на плече лежала черная коса. Когда она склонилась ниже, коса передвинулась и открыла табличку с надписью: «Др. Нэй».

– Здравствуй, Бьянка. Я рада, что ты проснулась, – выговорила доктор Нэй.

– Сколько я здесь? – хотела спросить я, но получились только стоны.

И, уж извините, слюна потекла. Встревоженная мама потянулась ко мне с бумажным полотенцем в руках.

– Со дня аварии прошла почти неделя, – ответила доктор Нэй, будто все поняла. – Твое состояние наконец стабилизировалось настолько, что мы решили тебя разбудить.

– Доктор, что со мной?

Она ткнула несколько раз в свой планшет, и камера, присоединенная к его краю, выдала голограмму – миниатюрную версию меня. На нее было жутко смотреть – будто я машина, а это чертежи.

– Бьянка, тебе очень повезло, – сказала врач. – Если бы то же самое случилось несколько лет назад, у нас не оказалось бы технологии, способной тебе помочь.

Я не чувствовала себя особенно везучей – вся в гипсе и прочее, – но поверила доктору на слово. Доктор Нэй потыкала в планшет, и голограмма засветилась красным в десятке мест. Жуткие новости: обе руки поломаны, перелом бедренной кости, три сломанные кости в правой ступне, два сломанных ребра, спавшееся легкое, сотрясение мозга. Я выглядела как кукла из игры «Операция» после неудачной хирургии.

– К счастью, ты у нас – боец, – заметила врач.

Что-то я не помню в себе способности с чем-то драться или хотя бы понять, кто рядом. Я не помню, как попала в эту кошмарную комнатку, где смердит антисептиком с хвойной отдушкой, лекарствами и мочой. Хотелось думать, что не моей – но, наверное, все-таки моей.

Врач склонилась надо мной и открутила клапан на прозрачном мешочке, откуда ко мне тянулась капельница. Я вдруг ощутила холод справа и улыбнулась: здорово почувствовать свою руку! Холод растекался по телу, сонное отупение накрыло меня как туман. Доктор Нэй разговаривала с родителями. Похоже, ей надо было о многом рассказать. Я пыталась слушать, но едва справлялась. Так трудно сосредоточиться. Вообще все делать очень трудно, будто плывешь против сильного течения. А затем свет опять погас.

– Третий раз – решающий, – проснувшись, подумала я.

На этот раз свет был ярче, я полусидела и могла видеть бежевую палату, мягкие кресла, пластиковый стол на колесиках и мокрый оранжевый кувшин на нем. Дежавю. Ну, почти – теперь в кресле сидел папа и читал журнал «ИнфоТех». Папа уже немолодой, а старается знать последние новости о всяких машинах. Ну, это его работа.

– Эй, – выговорила я.

На этот раз я сумела почти четко выговорить слово – и от удивления добавила что-то среднее между иканием и стоном. Да, вышло, мягко говоря, странно.

Папа почти выпрыгнул из кресла.

– Эй, ты как? – спросил он.

Я пожала плечами. Ну, захотела пожать. Вряд ли хоть какая часть меня шевельнулась взаправду.

– Что случилось? – спросила я, хотя знала что.

Просто в голову не пришло лучшего вопроса.

– Тебя здорово помяло, – тихо выговорил папа, словно боялся мне навредить, заговорив в полную силу.

Он протянул руку и коснулся экрана пищащей машины. Я напряглась, но ничего не произошло.

– Ты пока полежишь здесь, – вздохнув, сообщил он. – Тебе сделали пару операций, наложили гипс.

Он положил свою теплую большую ладонь мне на лоб.

– Нам придется найти для тебя пластического хирурга, чтобы спрятать шрамы.

Наверное, я дернулась или вроде того, и он побледнел.

– Все не так уж плохо, – торопливо заверил он, усмехнулся и добавил: – Как говорится, ты уже не в лесу.

Папа хохотнул, стукнул журналом по пластиковому поручню, идущему вдоль края кровати, и отступил на шаг. Похоже, он больше не собирался разговаривать со мной.

– Лонни? – спросила я.

– Что? – спросил он и поморщился, словно от боли, моргнул пару раз и стал будто совсем больной.

– Бьянка, – тяжело выговорил он и умолк.

Открылась дверь, зашла доктор Нэй.

– Добрый день, Бьянка! Как себя чувствуешь?

– Так, будто меня переехали, – хотела пошутить я, но решила промолчать.

Папа отошел, чтобы доктор могла подойти ближе. Она взялась за висевший на шее стетоскоп, послушала мою грудь.

– Наконец хорошее дыхание.

А я что, плохо дышала? Или не дышала вообще?

– Она – чемпионка, это точно, – глядя на папу, проговорила врач.

Затем она посмотрела на планшет, который оставила на столе, пару раз стукнула пальцем по экрану. Над столом повисла смурф-версия меня, синяя и полупрозрачная. А доктор Нэй рассказала обо всех моих операциях. Их сделали, пока я была в отключке.

– Твои анализы с каждым разом лучше, – закончила доктор. – Тебе осталось лишь поправиться. А это значит, придется еще полежать здесь.

Отец печально посмотрел на меня, и я похолодела. Сколько же ему придется заплатить? И сколько я пропущу занятий?

– Мы даем ей самые сильные болеутоляющие, какие можем в данных обстоятельствах, – сказала доктор папе, – но медсестры говорят, что девочка просыпается каждые несколько часов и пытается пошевелиться. Она на пределе безопасной дозы, поэтому сейчас бодрствует и не ощущает дискомфорта. Но ей нужен полный покой.

Я не помню, как просыпалась, не помню боль. Но, судя по ужасу в папиных глазах, он видел, как я просыпалась.

– Я хочу сказать, что мы пока не можем дать ей больше, а она бодрствует… В общем, вечер может быть трудным.

Отец кивнул, стиснул зубы и вцепился в кроватный поручень так, что, наверное, мог бы его сломать.

– Я останусь с ней на всю ночь, – сказал папа. – Ее мать приедет утром. Мы справимся.

С тем доктор Нэй ушла. Папа поправил мои одеяла. А я понемногу начала ощущать тело – и поняла, о чем говорила врач и отчего так тревожился папа. Меня словно медленно погружали в лаву. Может, кто-то подумает: «Ну какие проблемы? Пусть отожжет палец на ноге или целую ступню – я выдержу». Но боль расползалась по всему телу. Я млела от боли. Было страшно даже взглянуть на папино лицо. Он не мог ничего поделать, и я страшно злилась на него за это, а потом на себя – ведь папа ни при чем, он тоже мучается, глядя на меня.

А еще потому, что кругом виновата я.

Когда я проснулась опять, было за полночь. Папа спал в кресле, журнал лежал на груди. Папа был в носках и похрапывал. Из-за приоткрытой двери – наверное, там комната медсестер – мне на лицо падал луч света. Я по-прежнему не могла найти кнопку вызова, но, судя по всему, опять настало время принимать обезболивающее, потому что ощущение тела снова притупилось и боль стала как погасший уголь. Мне хотелось пить, но я не решилась будить папу. Он, наверное, долго не спал. Одежда вся измята, волосы совсем перепутались – обычно он аккуратно причесывался. Должно быть, папа сидел тут многие часы, если не сутки. А ведь кто-то должен был оставаться дома с Керри. Я вспомнила: папа говорил, что утром поменяется с мамой, так что, наверное, скоро он сможет отдохнуть.

Внутри себя я откровенно радовалась, что папа спит, и нельзя никого позвать. Ведь когда они поймут, что я пришла в себя и могу разговаривать, начнутся расспросы. Много расспросов. И тогда откроется, что я сделала и что во всем виновата именно я.

Кто-то закрыл свет из двери и тоненько прошептал: «Привет».

– Привет, – сумела выдавить я.

В палату вошел парнишка лет одиннадцати в пижаме с надписью Gamer 4 LIFE¹ и халате, усеянном светящимися рисунками планет.

– Кто? – прохрипела я.

Больше моя глотка не сумела выдать. Слишком больно.

– Я – Эй-Джи, лечусь в палате рядом, – сказал он, затем подошел ближе и замер, когда мой папа сильно всхрапнул.

Парнишка явно удивился, что в комнате есть кто-то еще. Эй-Джи подошел к машине с монитором и ткнул пальцем в экран. Похоже, так здесь принято общаться с пациентами. Надо самой так делать, когда случится зайти в чью-нибудь палату – если я смогу ходить, конечно.

– Я…

– Ты Бьянка Маршалл. Я знаю. Видел твою карточку, когда заходила доктор Нэй.

– Ох…

Он ухмыльнулся.

– Лонни… Элон Лоуренс, – выдавила я.

Мне это далось нелегко, уж поверьте. Эй-Джи сконфуженно покачал головой, колыхнул плотной курчавой шевелюрой.

– Нет, Бьянка – это ты, – медленно и раздельно выговорил он.

– Мой друг… мы были в машине… ему хуже… может быть…

– Хуже, чем тебе? – удивленно спросил мальчишка. – Но тебе совсем худо. Хуже, чем ты, наверное, только трупы.

Я подождала. Может, он засмеется, или ухмыльнется, или скажет: мол, пошутил. Но, похоже, он говорил правду о том, что видел перед собой. А в мою макушку вдруг пришла пронзительная боль. Да, он прав: если хуже, чем у меня, – не выживают. Если бы мне могли сказать про Лонни хоть что-то хорошее – уже сказали бы.

– Я могу тихонько залезть в кабинет к медсестрам и поискать его карточку, – предложил Эй-Джи.

От его слов щемящий страх, который поселился где-то у сердца, чуть утих. А может, это от болеутоляющего? Запищало, машины вокруг зажужжали. Пара секунд – и я почувствовала себя чуть лучше.

– Эй-Джи, спасибо.

Он повернулся, и я заметила предмет у него в руке.

– Что у тебя? – спросила я.

– Это, что ли? – он повернулся и показал белый пластиковый обруч. – ВР-очки, ну, виртуальная реальность.

Он подошел ближе, показал.

– Можно смотреть кино и всякое такое, но я играю в «Майнкрафт».

– Я люблю «Майнкрафт».

– Да ну! – прошептал Эй-Джи. – Как здорово!

– Мы с другом вместе строили миры, – сказала я, слегка удивленная тем, что могу так много говорить, и потом взглянула на ближайшую машину.

А, настало время очередной дозы обезболивающего.

Мальчишка моргнул и кивнул. Наверное, ждал, что я расскажу больше.

– Мы сделали много деревень с разными правилами, конфигурациями и всякое такое.

У парнишки просветлело лицо.

– Вправду? А я раньше просто играл на выживание! Хотя тоже использую моды, и некоторые сделал сам!

– Здорово, – выговорила я.

– Тогда попробуй эти очки, – предложил он. – С ними точно улет!

Не успела я ответить, как Эй-Джи шмыгнул ко мне и водрузил очки на голову. Дужки неприятно сжали виски. Хотя, если сравнивать с другими телесными ощущениями, – пустяк. В висках закололо, затем покалывание разлилось по лбу. И вдруг голову захлестнуло лютой болью, но я постаралась не застонать. Зачем расстраивать мальчика? Он думает, что делает мне как лучше.

Открыв глаза, я с удивлением обнаружила, что больничная палата исчезла, а в очках уже загрузилась игра – наверное, встала на паузу посреди сценария, который играл Эй-Джи.

– Сперва странно, – предупредил он. – Но скоро привыкаешь.

Он не шутил. В самом деле, очутиться внезапно посреди нового мира и чьей-то игры – обескураживающе. И там было куда ярче, чем в больничной палате, это точно. Невзаправдашние, по-мультяшному яркие краски – зеленая, коричневая, желтая, – они почти как оплеуха после стен цвета беж. Я осмотрелась. Кажется, я угодила в лесной биом, и, если долго смотрю на что-то, начинаю к нему двигаться, причем с резким стартом. К горлу подкатила тошнота. Я закрыла глаза и глубоко задышала. Мне хотелось выгрузиться, но нельзя же такое говорить мальчугану! Надо произвести хоть какое впечатление. Но ощущать себя головой без тела не слишком приятно, честное слово. Я снова попыталась двинуться – и в желудке что-то нехорошо дернулось.

– Тебя сейчас вытошнит? – спросил Эй-Джи.

– …Нет… я…

– Наверное, тебе пока хватит, – решил мальчишка и без предупреждения сдернул очки.

Честно говоря, без них лучше не стало. От настоящего тусклого мира мне сделалось совсем дурно. Я повернула голову, чтобы не глядеть на Эй-Джи, и меня вытошнило.

Затем я попыталась вытереть рот краем одеяла. Парнишка попятился к двери. Отец шевельнулся, но не проснулся. Прибежала медсестра, посмотрела на мальчишку, на меня, снова на мальчишку и затем медленно подошла, чтобы обтереть меня. Рвота застряла даже в моих волосах. В общем, я не особенно целилась.

– Жуть, – процедил Эй-Джи.

– Возвращайся в свою палату, – велела медсестра. – Я приду, проверю. Ты же знаешь, тебе нельзя здесь разгуливать. И тем более лезть в чужие палаты.

Папа проснулся, выпрямился и попытался понять, что происходит.

Эй-Джи скорчил рожу и отступил к двери.

– Заходить и выходить непросто, – предупредил он и пожал плечами. – Не все могут. Но ты сможешь выгрузиться по-другому. Я покажу как. Но это, конечно, для нубов.

– Выходить откуда? – спросил папа.

– Это просто игра, – сказал Эй-Джи и показал очки.

Я обиделась на слова о нубах и захотела сказать, что смогла бы выйти нормально, но сейчас не в лучшей форме. Ну да, я лежу на больничной койке, превратившаяся в фарш, а медсестра стирает блевотину с моих волос.

Парнишка вышел в холл и скрылся из виду.

Нет, я ему покажу, на что способна! Я – вовсе не нуб.

Что я за игрок, если не сумею?

1.Игрок на всю жизнь (англ.).