Kitobni o'qish: «Невидимая девочка и другие истории»

Туве Янссон

Shrift:

Издательство АЗБУКА®

* * *

Весенняя песня

Был тихий безоблачный вечер в конце апреля. Снусмумрик держал путь домой и зашёл уже так далеко, что тут и там на северных склонах стали попадаться пятна снега.

Он шёл целый день по нетронутым холмам и долинам, и над головой неумолчно кричали перелётные птицы.

Они тоже возвращались домой с юга.

Шагалось легко: рюкзак был пуст, а мысли безмятежны. Снусмумрик радовался лесу, погоде, себе. Завтра было таким же далёким, как и вчера, зато здесь и сейчас сквозь берёзы пробивалось ярко-красное солнце, а воздух был прохладным и мягким.

«Хороший вечер для песни, – подумал Снусмумрик. – Новой песни, в которой будет толика приятных предвкушений и две толики весенней грусти, а остальное – бесконечный восторг оттого, что можно вот так просто идти вперёд, одному, в мире с самим собой».

Эту песню он носил под шляпой уже много дней, но пока не решался вытащить на свет. Она должна подрасти и созреть, преисполниться такой радостной уверенности в себе, чтобы все звуки тотчас встали на свои места, как только он коснётся губами гармошки.

Звуки не терпят спешки: вытащишь их слишком рано – они, чего доброго, заупрямятся, и песня выйдет так себе. А порой бывает так, что вообще расхочется её сочинять, и тогда уже больше не поймаешь мелодию и не заставишь звучать как надо. Песня – штука серьёзная, особенно если хочешь, чтобы она получилась грустная и весёлая одновременно.

Но сегодня Снусмумрик не сомневался. Его песня созрела, она была готова появиться на свет, и лучше неё он никогда ещё ничего не придумывал.

Он придёт в долину, сядет на перила моста и сыграет её над рекой, а Муми-тролль скажет: «Красивая песня. Очень красивая».

Снусмумрик остановился во мху. Что-то неприятно кольнуло внутри. Муми-тролль… Он так отчаянно ждёт и так тоскует по нему. Сидит дома, грустит и восхищается. «Ну конечно, ты свободен, – говорит он. – Ну конечно, иди! Я понимаю, иногда тебе надо побыть одному». Только глаза его при этом черны от разочарования и бессильной тоски.

– Ой-ой-ой, – проговорил Снусмумрик и продолжил путь. – Ой-ой-ой. У этого тролля столько чувств! Но не буду думать о нём. Он хороший тролль, но сейчас о нём можно не думать. Сегодня я хочу побыть один со своей песней, и сегодня – это не завтра.

Вскоре Снусмумрику удалось совсем позабыть о Муми-тролле. Он искал приятное место для ночлега и, заслышав журчание ручья в глубине леса, немедленно направился туда.

Меж деревьями погасла последняя красная полоска, и на смену солнцу пришли весенние сумерки – неспешные, синие. Синим окрасился весь лес; берёзы, как белые мачты, одна за другой исчезали в полумгле.

Это был славный ручей.

Прозрачный и тёмный, он плясал над пучками прошлогодних листьев, пробегал по последним, забытым зимой ледяным туннелям, нырял в мох и летел кувырком в маленький водопад с белым песчаным дном. То он, как комар, весело пел в мажоре, а то, притворяясь большим и грозным, громко булькал талой водой и хохотал надо всем вокруг.

Снусмумрик стоял и слушал, утопая ногами во мху. «Ручей тоже зазвучит в моей песне, – думал он. – Возможно, припевом».

Вдруг с плотины сорвался камень, и звучание ручья изменилось на целую октаву.

– Неплохо, – восхитился Снусмумрик. – То, что нужно! Надо же, раз – и новая тональность! Может, стоит написать для ручья отдельную песню?

Снусмумрик вытащил из рюкзака старый котелок и наполнил его под водопадом. Потом пошёл в ельник за хворостом. Лес был мокрый от весенних дождей и талого снега, и, чтобы найти мало-мальски сухие дрова, Снусмумрику пришлось залезть в густой бурелом. Только он протянул руку, как под ёлками кто-то вскрикнул и метнулся прочь. Крики ещё долго не стихали, удаляясь.

– Ну конечно, – ворчал Снусмумрик. – Под каждым кустом, куда ни сунься, ползучая мелюзга и прочие козявки. Какие же они нервные – уму непостижимо. Чем мельче, тем прыгучей.

Он притащил сухой пенёк и немного хвороста и спокойно, без всякой спешки, сложил костёр в излучине ручья. Огонь занялся сразу – Снусмумрик привык готовить сам. Он всегда готовил только себе, и, по возможности, никому другому, а чужие обеды его мало интересовали. За обедом все вечно болтают.

А ещё им подавай столы и стулья, а некоторым и салфетки.

Снусмумрик даже слышал об одном хемуле, который к обеду переодевался в другое платье! Но уж это, наверное, выдумки.

Снусмумрик рассеянно хлебал свой жидкий суп, любуясь зелёным мхом под берёзами.

Мелодия вилась уже совсем близко, и ему ничего не стоило схватить её за хвост. Но он не спешил, наслаждаясь предвкушением. Песня попалась в его силки, и теперь ей ни за что не упорхнуть. Сперва он вымоет посуду, потом выкурит трубку, а потом, когда костёр превратится в тлеющие угли и ночные звери начнут перекликаться в лесу, – вот тогда-то настанет время для песни.

Зверька Снусмумрик заметил, когда мыл в ручье котелок. Зверёк сидел под корнями дерева на другой стороне и глазел на него из-под взъерошенной чёлки. Испуганные, но любопытные глазки следили за каждым движением Снусмумрика.

Застенчивые глазки под лохматым хохолком. Будто говорящие: не обращайте на меня внимания.

Снусмумрик сделал вид, что не заметил зверька. Поворошил костёр, сгрёб в середину угли, срезал еловых веток, чтобы сидеть. Достал трубку и не спеша раскурил. Пуская в небо изящные облачка дыма, он поджидал свою песню.

Но песня не приходила. Вместо этого он чувствовал восхищённый взгляд, следивший за каждым его движением. Снусмумрику стало не по себе.

– Брысь! – не выдержал он и хлопнул в ладоши.

Зверёк юркнул под корень и оттуда спросил, сгорая от смущения:

– Надеюсь, я тебя не напугал? Я знаю, кто ты. Ты Снусмумрик.

А потом спрыгнул в воду и пошёл через ручей вброд. Это был слишком большой ручей для такого маленького зверька, и вода в нём текла ледяная. Зверёк оступался и плюхался вверх тормашками, но Снусмумрик так разозлился, что даже не думал ему помогать.

Наконец на берег вылезло жалкое тощее существо и, стуча зубами, сказало:

– Привет. Я так счастлив с тобой познакомиться.

– Привет, – холодно ответил Снусмумрик.

– Можно погреться у твоего огня? – спросил зверёк и просиял всей своей мокрой физиономией. – Неужели я буду Тем, кому однажды довелось сидеть у костра Снусмумрика? Никогда в жизни этого не забуду.

Зверёк придвинулся ближе, положил лапку на рюкзак Снусмумрика и торжественно прошептал:

– Это здесь ты хранишь свою гармошку, да? Она тут?

– Да, – довольно резко ответил Снусмумрик.

Его мелодия одиночества пропала – настроение было испорчено. Снусмумрик стиснул зубами трубку и уставился на берёзы невидящим взглядом.

– Я не буду тебе мешать! – невинно воскликнул зверёк. – Ну, то есть если ты вдруг хотел немного поиграть. Ты даже не представляешь, как я скучаю по музыке. никогда не слышал музыки. Но я слышал о тебе. Ёж, и кнютт, и мама рассказывали… А кнютт даже видел тебя! Если бы ты только знал… здесь у нас так мало чего происходит… а мы так много мечтаем…

– И как тебя зовут? – спросил Снусмумрик. Он решил, что проще будет что-нибудь сказать, раз вечер всё равно испорчен.

– Я такой маленький, что у меня нет имени, – поспешил ответить зверёк. – Подумать только, ведь меня раньше никто и не спрашивал. И вдруг появляешься ты – а я столько слышал о тебе и так мечтал увидеть! – и спрашиваешь, как меня зовут. Скажи, как ты думаешь, вдруг это возможно… ну, то есть… не затруднит ли тебя придумать мне имя, такое, чтобы оно было только моё, и ничьё больше? Вот прямо сейчас, сегодня, этим вечером?

Снусмумрик что-то буркнул и надвинул шляпу на глаза. Кто-то с длинными острыми крыльями пролетел над ручьём и прокричал печально и протяжно:

– Ю-юуу, ю-юуу, ти-уу…

– Если кем-то восхищаться, никогда не станешь по-настоящему свободным, – внезапно сказал Снусмумрик. – Это я точно знаю.

– Я знаю, что ты всё знаешь, – сказал маленький зверёк и придвинулся ещё ближе. – Я знаю, что ты всё видел. Всё, что ты говоришь, – правда, и я всегда буду стремиться стать таким же свободным, как ты. Ты пойдёшь домой, в Муми-долину, там отдохнёшь, повстречаешь знакомых… Ёж говорит, что, когда Муми-тролль проснулся после зимней спячки, он сразу затосковал по тебе… Правда же здорово, когда есть кто-то, кто скучает по тебе и ждёт, ждёт?

– Я вернусь, когда захочу! – в сердцах воскликнул Снусмумрик. – А может, и не вернусь вовсе. А может, вообще пойду в другую сторону.

– О, тогда Муми-тролль, наверное, огорчится, – сказал зверёк.

Его шёрстка уже немного подсохла – спереди она была нежная и светло-коричневая. Зверёк снова потрогал рюкзак и осторожно спросил:

– А ты не мог бы… Ведь ты так много путешествовал…

– Нет, – сказал Снусмумрик. – Не сейчас.

И с досадой подумал: «Дались им мои путешествия! Неужели не понятно, что слова только всё разрушают? А потом ничегошеньки не остаётся: пытаешься припомнить, как оно было, и вспоминаешь только свой собственный рассказ».

Они долго молчали. Снова крикнула ночная птица.

И тогда зверёк встал и едва слышно пропищал:

– Ну что ж, тогда я пойду домой. До свидания.

– Пока, – сказал Снусмумрик и поёжился. – Слушай. Кстати… Ты про имя спрашивал. Ты мог бы зваться Титиуу. Титиуу – как тебе, а? Весёлое начало и долгое «у» в конце.

Зверёк стоял, глядя в одну точку, и глаза его горели жёлтым в отсветах костра. Он обдумывал своё новое имя, которое принадлежало только ему одному, пробовал его на вкус, прислушивался, заползал внутрь него и наконец, обратив мордочку к небу, нараспев протянул:

– Тити-у-у! – так печально и заворожённо, что у Снусмумрика по спине побежали мурашки.

В вереске мелькнул коричневый хвостик, и всё стихло.

– Тьфу! – Снусмумрик пнул ногой угли. Вытряхнул трубку, потом наконец встал и крикнул: – Эй! Вернись.

Но лес молчал.

– Что ж, – сказал Снусмумрик. – Невозможно всегда быть общительным и любезным. У меня на это просто нет времени. К тому же имя своё зверёк получил.

Снусмумрик снова сел и стал ждать песню, прислушиваясь к ручью и к тишине. Но песня не приходила. Она улетела, понял Снусмумрик, и так далеко, что её уже не поймать. Возможно, никогда. В голове звучал только радостный и смущённый голос зверька, который всё говорил, говорил и говорил…

– Таким лучше дома сидеть, с мамочкой, – сердито сказал Снусмумрик и растянулся на еловых ветках.

Полежав немного, он сел и опять крикнул в сторону леса. Долго прислушивался, потом надвинул шляпу на нос и собрался спать.

На следующее утро Снусмумрик двинулся дальше. Он не выспался, настроение было скверное. Он брёл на север, не глядя ни вправо, ни влево, и под шляпой у него не звучало ничего похожего на мелодию.

Зверёк никак не шёл у него из головы. Снусмумрик помнил каждое его слово и каждое своё слово и мысленно раз за разом повторял вчерашний разговор, пока ему не стало дурно; он не мог больше идти. Измождённый и совершенно сбитый с толку, Снусмумрик сел.

«Что это со мной? – разозлился он. – Никогда я таким не был. Должно быть, я заболел».

Снусмумрик встал и медленно побрёл дальше, снова и снова перебирая в памяти, что сказал зверёк и что он ему ответил.

Наконец он понял, что больше так не может. Когда солнце было уже высоко, Снусмумрик развернулся и зашагал обратно.

И вскоре он почувствовал себя лучше. Он шагал быстрее и быстрее, он спотыкался и бежал. Возле ушей кружили разные коротенькие мелодии, но ему было не до них. К вечеру он дошёл до берёзовой рощи и закричал:

– Тити-у-у! Тити-у-у!

Ночные птицы проснулись и – ти-у-у, ти-у-у! – ответили на его зов, но зверёк не откликался.

Снусмумрик исходил весь лес вдоль и поперёк, он искал, искал и звал, пока не наступили сумерки. Над полянкой взошёл месяц, Снусмумрик стоял и смотрел на него, совершенно растерянный.

«Новый месяц народился, – подумал он. – Надо бы загадать желание».

Он хотел было уже загадать, как всегда, новую песню – или, как случалось иногда, новые дороги, – но быстро передумал и сказал:

– Разыскать Титиуу.

Потом три раза повернулся и пошагал через поляну в лес и напрямик через кряж. В кустах зашуршал кто-то светло-коричневый и взъерошенный.

– Тити-у-у! – медленно позвал Снусмумрик. – Я вернулся с тобой поговорить.

– О! Привет! – сказал Титиуу, выглянув из кустов. – Это хорошо, а я покажу тебе, что я сделал. Табличка на дверь! Смотри! Моё собственное новое имя, которое будет висеть на моей двери, когда у меня будет свой дом. – Зверёк показал обломок сосновой коры, на котором было вырезано его имя, и важно продолжил: – Красиво, правда? Все просто в восторге.

– Замечательно! – сказал Снусмумрик. – Значит, у тебя будет новый дом?

– Ага! – ответил зверёк, сияя от радости. – Я ушёл из дома и зажил настоящей жизнью! Это так увлекательно! Понимаешь, пока у меня не было имени, я только метался туда-сюда, смотрел и принюхивался – как бы просто так, а события мельтешили и проносились мимо. Иногда они были опасные, иногда неопасные, но ни одно из них не было настоящим, понимаешь?

Снусмумрик хотел что-то сказать, но зверёк продолжал:

– Теперь я – самостоятельная личность, и всё, что происходит, имеет какой-то смысл. Потому что это происходит не просто так – это происходит со мной, с Титиуу. И Титиуу смотрит на вещи так или сяк. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Конечно понимаю, – заверил его Снусмумрик. – Я очень рад за тебя!

Титиуу кивнул и опять завозился в кустах.

– Знаешь, – сказал Снусмумрик. – Пожалуй, я всё-таки навещу Муми-тролля. Мне даже кажется, что я по нему соскучился.

– О?! – сказал Титиуу. – Муми-тролля? Ну да, конечно.

– И если хочешь, я могу тебе немного поиграть, – продолжил Снусмумрик. – Или порассказывать истории.

Зверёк выглянул из кустов и сказал:

– Истории? Ну да, конечно. Может быть, вечером. Сейчас я немного тороплюсь – надеюсь, ты меня простишь…

Светло-коричневый хвостик мелькнул в вереске, несколько секунд ничего не было видно, а потом чуть вдалеке показались уши, и Ти-ти-у радостно крикнул:

– Пока! Передавай привет Муми-троллю! Я должен торопиться жить, ведь столько времени потрачено зря!

Не успел Снусмумрик и глазом моргнуть, как Ти-ти-у исчез.

Снусмумрик почесал в затылке.

– Так-так, – сказал он. – Ясно. Вот, значит, как.

Растянувшись во мху, он поглядел в ночное весеннее небо, синее сверху, а над деревьями зелёное, как море. Где-то под шляпой зашевелилась его песня – та, в которой будет толика приятных предвкушений и две толики весенней грусти, а остальное – бесконечный восторг одиночества.

Страшная история

Средний хомса пробирался на четвереньках вдоль забора. Иногда он ненадолго останавливался, высматривая врага в щели между досками. Младший брат следовал за ним.

Добравшись до огорода, хомса лёг на землю и дальше пополз на животе по грядкам салата. По-другому было нельзя. Вражеские шпионы были повсюду, некоторые даже в воздухе.

– Я буду весь чёрный, – сказал младший брат.

– Молчи, если жизнь тебе дорога, – прошептал хомса. – Конечно, ты будешь чёрный, а каким бы ты хотел стать в мангровых зарослях, синим, что ли?

– Это салат, – возразил младший хомса.

– Этак ты, пожалуй, скоро повзрослеешь, – предупредил его брат. – Станешь как мама и папа – и поделом тебе. Потом ты научишься видеть и слышать, как все, а это значит, что ты разучишься видеть и слышать, а там тебе и конец придёт.

– Ой, – сказал младший брат и запихнул в рот горсть земли.

– Эта земля отравлена, – коротко сказал хомса. – И то, что на ней растёт, тоже отравлено. Теперь нас заметили, и всё из-за тебя.

Через гороховые плети на них спикировали два шпиона, но хомса быстро с ними разделался. Задыхаясь от напряжения и усталости, он сполз в канаву и замер неподвижно, как лягушка. Он вслушивался так, что дрожали уши, а голова раскалывалась на части. Другие шпионы бесшумно приближались, они медленно ползли по траве. По траве прерий. Их было не счесть.

– Эй, – позвал младший брат сверху. – Я хочу домой.

– Вряд ли ты когда-нибудь вернёшься домой, – мрачно заметил средний хомса. – Твои кости навсегда останутся белеть в прериях, мама и папа, оплакивая тебя, утонут в собственных слезах, и всё превратится в ничто и огласится одиноким воем гиен.

Младший брат открыл рот, набрал воздуха и заревел.

Судя по звуку, реветь он собирался долго, поэтому дальше хомса пополз один. Он не имел ни малейшего представления о расположении противника и не знал уже даже, как он выглядит.

Чувствуя, что его предали, хомса гневно подумал: «И зачем только нужны эти младшие братья! Лучше бы они сразу рождались взрослыми или не рождались вообще. Они ничего не знают о войне. Лучше бы их держать в ящике, пока не наберутся ума».

В канаве было мокро, поэтому хомса встал и зашагал по воде. Это была большая и длинная канава. Хомса решил открыть Южный полюс и всё шёл и шёл вперёд. Он устал, силы были на исходе, потому что вода и провизия кончились и его, к сожалению, укусил белый медведь.

В конце концов канава ушла под землю, и Южный полюс целиком и полностью достался хомсе.

Он стоял на болоте.

Болото было серое, местами тёмно-зелёное, с блестящими чёрными озерцами. Повсюду, точно снег, белела пушица. Приятно пахло сыростью.

– Болото – запретное место, – рассуждал хомса вслух. – Маленьким хомсам сюда нельзя, а большие хомсы сюда не ходят. Но никто, кроме меня, не знает, что в нём опасного. Поздно ночью здесь проезжает большая призрачная колесница с большими тяжёлыми колёсами. Их стук слышен издалека, но кто сидит на козлах и правит – никому не известно…

– О нет! – похолодев, воскликнул хомса.

Его вдруг охватил страх – с самого живота до головы. Только что не было никакой колесницы, и никто о ней и не слыхивал. Однако стоило ему подумать о ней, как она появилась. Она где-то там, далеко, ждёт не дождётся темноты, чтобы пуститься в путь.

– Мне кажется, – сказал хомса, – мне кажется, что я сейчас – хомса, который десять лет ищет свой дом и наконец почувствовал, что дом где-то рядом.

Он принюхался, определяя направление, и пошёл, размышляя о разных болотных змеях и живых грибах, пока они не начали вырастать перед ним во мху.

«Они разом сожрут младшего брата, – подумал хомса. – Если ещё не сожрали. Они повсюду. Я опасаюсь худшего. Но надежда умирает последней – ведь всегда можно снарядить спасательную экспедицию».

Хомса побежал.

«Бедный брат, – думал он. – Такой маленький и такой глупый. Когда болотные змеи его схватят, у меня больше не будет младшего брата и я сам стану младшим…»

Он всхлипывал и продолжал бежать, волосы взмокли от ужаса. Спрыгнув в ручей, хомса перебрался на ту сторону и помчался дальше, мимо дровяного сарая, вверх по ступенькам, и всё кричал, кричал:

– Мама! Папа! Младшего брата съели!

Мама хомсы была большая и тревожная, она всегда была тревожная. Она вскочила на ноги, горох из её передника высыпался и раскатился по полу.

– Что такое? Что такое? Что ты говоришь? – закричала она. – Где твой брат? Ты за ним не следил?!

– Ах, – сказал хомса, слегка успокоившись. – Он провалился в трясину. И тогда почти сразу из норы выползла болотная змея. Она обвила его пухлый живот и откусила ему нос. Вот. Я в ужасе, но что я мог поделать? Болотных змей на свете куда больше, чем младших братьев.

– Змея?! – закричала мама.

Но папа сказал:

– Успокойся. Он шутит. Вот увидишь, он просто шутит.

И папа быстро, чтобы не начать волноваться, посмотрел на пригорок – и впрямь, там сидел младший хомса и ел песок.

– Сколько раз я просил тебя так не шутить, – сказал папа, а мама поплакала немного и спросила:

– Может, его выпороть?

– Можно, – ответил папа, – но сейчас мне немного лень. Пусть просто признает, что так шутить некрасиво.

– Я не шутил, – возразил хомса.

– Ты сказал, что твоего брата съели, а его никто не ел, – объяснил папа.

– Ну и хорошо, разве нет? – воскликнул хомса. – Вы что, не рады? Лично я очень рад и чувствую большое облегчение. Понимаете, такие болотные змеи могут в один присест сожрать кого угодно. И не останется ничего – пустое место. Только гиена будет хохотать в ночи.

– Прошу тебя, перестань, – попросила мама. – Пожалуйста.

– Так что всё замечательно, – радостно заключил хомса. – У нас сегодня будет десерт?

Тогда папа вдруг разозлился и сказал:

– Ты сегодня останешься без десерта. И без ужина тоже, пока не осознаешь, что так шутить нельзя.

– Ясное дело, нельзя, – удивлённо ответил хомса. – Это некрасиво.

– Ну что ты будешь делать! – сказала мама. – Ладно, пусть он поест, всё равно он ничего не понимает.

– Ну уж нет, – заупрямился папа. – Если я сказал, что он останется без ужина, значит так и будет.

Просто бедный папа решил, что если он возьмёт свои слова обратно, то хомса никогда ему больше не поверит.

Поэтому на закате хомса отправился спать без ужина, страшно обиженный на папу и маму. Конечно, они частенько с ним плохо обращались, но так – ещё никогда. И хомса решил уйти из дома. Не для того, чтобы их наказать, он просто почувствовал вдруг, что бесконечно устал от них и от их неспособности увидеть и понять, что́ по-настоящему важно или опасно.

Они провели черту, разделив мир на две части, и сказали, что с одной стороны – правда, что в неё можно верить и ей можно пользоваться, а с другой – сплошь выдумки и ненужная чепуха.

– Что бы они делали, окажись они лицом к лицу с хотомомбом? – бормотал хомса, на цыпочках спускаясь по лестнице на задний двор. – То-то удивились бы! Или с болотной змеёй. Я мог бы послать им одну – в ящике. Со стеклянной крышкой – всё-таки я не хочу, чтобы змея их сожрала.

Хомса пошёл на запретное болото, чтобы доказать самому себе, что он самостоятельный. Теперь болото было синее, почти чёрное, а небо – зелёное. На горизонте тянулась ярко-жёлтая полоса заката, отчего болото казалось бесконечно огромным и печальным.

– Это не шутки, – говорил хомса, шлёпая дальше. – Всё чистая правда. И враг, и хотомомб, и болотные змеи, и призрачная колесница. Они существуют точно так же, как ёлки, садовник, куры и самокат.

Хомса остановился среди осоки и замер, прислушиваясь.

Где-то далеко-далеко выкатилась призрачная колесница, вереск озарился красным. Колесница скрипела, стучала, катилась всё быстрее и быстрее.

– Не надо было говорить, что она существует, – сам себе сказал хомса. – Вот она и прикатила. Теперь только беги!

Болотные кочки уходили из-под ног; чёрные, как глаза, омуты выглядывали из осоки, грязь сочилась между пальцами.

– Только не думай о болотных змеях, – сказал себе хомса и тут же о них подумал, так сильно и так живо, что змеи выползли из нор и заоблизывались.

– Хочу быть таким, как мой толстый брат! – в отчаянии воскликнул хомса. – Он думает животом и объедается опилками, песком и землёй, пока они не встанут комом у него в горле. Однажды он попытался съесть свой воздушный шарик. Если бы ему это удалось, мы бы никогда его больше не увидели.

Поражённый этой мыслью, хомса остановился. Маленький толстый брат поднимается в воздух. Ножки беспомощно торчат в стороны, а изо рта свисает верёвочка…

О нет!

Вдалеке на болоте горело окошко. Как ни странно, это была не призрачная колесница, а всего лишь маленькое квадратное окошко, светившееся ровным светом.

– Сейчас ты туда пойдёшь, – сказал хомса. – Пойдёшь, не побежишь – иначе испугаешься. И ни о чём не думай, просто иди.

Домик был круглый, – видно, там жила какая-то мюмла. Хомса постучал. Потом постучал ещё раз, и ещё, и, не дождавшись ответа, вошёл.

Внутри было тепло и уютно. Лампа стояла на подоконнике, и ночь из-за неё казалась чёрной как уголь. Где-то тикали часы, а со шкафа, с самого верха, на хомсу смотрела крошечная мюмла.

– Привет, – сказал хомса. – Еле ноги унёс. Болотные змеи и живые грибы! Если б ты только знала!

Маленькая мюмла пристально разглядывала его. Немного помолчав, она сказала:

– Я Мю. Я тебя уже видела. Ты выгуливал маленького толстого хомсу и всё время бормотал себе под нос и размахивал лапами. Ха-ха.

– Ну и что? – ответил хомса. – Почему ты сидишь на шкафу? Это глупо.

– Как сказать… – протянула малышка Мю. – Для кого-то, может, и глупо, а для меня – единственное спасение от страшной судьбы. – Она свесилась со шкафа и прошептала: – Живые грибы добрались до гостиной.

– Что?! – воскликнул хомса.

– Отсюда мне видно, что они сидят и за дверью тоже, – продолжала малышка Мю. – Ждут. Было бы неплохо свернуть этот ковёр и подложить под дверь. Иначе они проползут в щель.

– Ты серьёзно? – спросил хомса. В горле у него застрял комок. – Этих грибов ещё утром не было. Это я их придумал.

– Вот как? – высокомерно отозвалась Мю. – Такие липкие, да? Которые растут толстым слоем и могут заползти на тебя и приклеиться?

– Я не знаю, – дрожащим голосом прошептал хомса. – Я не знаю…

– Моя бабушка уже вся ими заросла, – как бы между прочим сказала Мю. – Она там, в гостиной. Вернее, то, что от неё осталось. Она теперь похожа на большой зелёный холм, только усики торчат с одного боку. Ты под эту дверь тоже коврик подложи. Если это, конечно, поможет.

Сердце хомсы громко стучало, руки не слушались. Он с большим трудом свернул коврики. Где-то в доме продолжали тикать часы.

– Это от грибов такой звук, – объяснила Мю. – Они растут, растут, пока двери не лопнут, и тогда они заползут на тебя.

– Я хочу на шкаф! – завопил хомса.

– Здесь нет места, – сказала Мю.

В дверь с улицы постучали.

– Странно, – проговорила малышка Мю и вздохнула. – Странно, что они утруждают себя стуком, хотя могут войти, когда захотят…

Хомса бросился к шкафу и попытался залезть наверх. Стук повторился.

– Мю! Стучат! – крикнул кто-то в доме.

– Да, да, да, – крикнула Мю в ответ. – Открыто! Это бабушка, – объяснила она хомсе. – Удивительно, что она до сих пор может говорить.

Хомса не сводил глаз с двери в гостиную. Она медленно отворилась – маленькая чёрная щёлка. Хомса вскрикнул и кубарем закатился под диван.

– Мю, – сказала бабушка. – Сколько раз я просила тебя открывать, когда стучат! И зачем ты положила под дверь коврик? И почему ты никогда не дашь мне спокойно поспать!

Это была ужасно старая и сердитая бабушка в широкой белой ночной рубашке. Она прошаркала через комнату, открыла входную дверь и сказала:

– Добрый вечер.

– Добрый вечер, – ответил папа хомсы. – Извините за беспокойство. Вы, случайно, не видели моего сына, среднего?..

– Он под диваном! – крикнула малышка Мю.

– Можешь вылезать, – сказал папа хомсе. – Я на тебя не сержусь.

– Вот как, под диваном, значит. Ясно, – устало сказала бабушка. – Знаете, я очень люблю, когда в гости приходят внуки, и Мю тоже может приглашать сюда своих друзей. Но я бы предпочла, чтобы дети играли днём, а не ночью.

Bepul matn qismi tugad.