Kitobni o'qish: «Тамплиеры и другие тайные общества Средневековья»

Введение

Всякое исследование причин появления тайных обществ вероятнее всего приводит к выводу, что они формировались определенными группами лиц при приобретении неких знаний, не являющихся общедоступными. Со знаниями происходило то же, что и с любой другой собственностью людей – их владельцы стремились владеть ими безраздельно. Правда, в данном случае это нежелание делиться приобретенными знаниями с другими людьми мотивировалось несколько иными причинами, не похожими на те, которые выглядят естественными, когда речь идет о ценностях любого другого рода. Распространяя знания, их владелец ничем себя не обделяет. Ведь если подходить к обладанию знаниями как к владению реальными благами, то владелец такого богатства не становится беднее, раздавая его, как это было бы с деньгами, напротив, он остается столь же богат, как и раньше, даже после того, как сделал множество других людей обеспеченными не хуже себя самого. Тем не менее кое-что при этом теряется, и это то, чему человеческий разум склонен придавать крайне большое значение: теряется предоставляемая знаниями исключительность. Данная исключительность в самых разных своих проявлениях служит тем же самым целям, что и деньги. Так же как и деньги, она приносит почет и внимание. Как деньги, она приносит самую желанную для людей вещь – власть. Более того, знания, если они держатся в тайне, дают существенную власть. Здесь стоит отметить, что в английском языке «знаю» и «могу» звучит одинаково. Но у власти есть еще и особенности: обладание некими знаниями возвышает индивидуумов над всеобщим невежеством. Это не только возможность делать нечто, чему можно научиться, лишь владея этими знаниями, но и способность управлять другими людьми, используя свое сравнительное могущество на фоне чужой слабости.

Мотивы, побуждающие обладателей знаний к сохранению своих эксклюзивных прав пользования ими, столь сильны, что, не будь у людей прямо противоположных, действующих таким же образом интересов, удовлетворяющих личные эгоистические устремления, вряд ли можно было бы рассчитывать, что когда-либо знания стали свободно распространяться. В данном случае мощным противодействующим средством является понимание, что в большинстве случаев знания наиболее эффективно можно использовать для привлечения всеобщего внимания и восхищения, лишь передавая их. Лучи света должны пробиваться вовне и освещать мир даже тогда, когда вполне можно любоваться ими в закрытом помещении. В самые мрачные времена ученый или философ мог считать свои амбиции вполне удовлетворенными, получив репутацию человека, достигшего невероятных результатов, вызывающих бестолковое удивление либо суеверный ужас непритязательной толпы. Но как только такие вещи, как тяга к знаниям и любопытство, становятся характерной чертой человеческого рассудка, все те, кто желал извлечь славу или почет своими интеллектуальными возможностями, тем, чему они научились, что узнали, стремятся вызвать восхищение у подобных себе, уже делясь, а не скрывая свои знания. Они не закрывают доступ к бесценному фонтану, а, наоборот, позволяют его водам свободно течь, давая тем самым возможность испить из него любому желающему. С этого момента у науки практически не остается никаких секретов, более того, все, что можно изучить, подвергается тщательному исследованию, и всеобщая распространяемость знаний становится основной тенденцией.

Однако в предшествовавший этому период положение вещей было прямо противоположным. Стимулов к передаче знаний было мало либо их вообще не существовало, зато у их обладателей было множество мотивов скрывать знания от всех, сохраняя их исключительно для себя. Способность воспринимать и даже просто понимать поступающие из-за рубежа философские истины не была достаточно развита, особенно если они приходили в своем исконном виде и объяснялись собственными же принципами и категориями. До них никому не было дела, либо они понимались толпой извращенно, преобразовываясь ею в нечто настолько неожиданное и мистическое, насколько это позволяло их практическое применение. В большинстве случаев попытки преподавать философские учения, заниматься этим профессионально сопровождались реальными опасностями. Слишком сильно они противоречили некоторым из наиболее сильных предубеждений, господствовавших повсеместно. Поэтому не стоит удивляться, что носителям новых знаний приходилось охранять и защищать их путем создания тайных обществ, которые не только огораживали и скрывали членов от широких масс, исключая толпу из процесса познания, но и попутно решали и другие насущные проблемы затворников. Они предоставляли возможность свободного обсуждения и обмена мнениями, недоступную иными способами. Их внешний облик специально окутывался мистикой и тайной, чтобы поражать воображение людей, вызывать слепое почитание и благоговейный трепет. И наконец, дымовая завеса, которой они окутывали свою деятельность, позволяла членам тайных обществ объединять свои усилия, действовать по плану, чувствуя себя в безопасности, свободными от вторжения извне. Особенно важно это было, если ими вынашивались какие-либо политические новации либо другие проекты, открытое отстаивание которых официальные власти никогда бы не потерпели.

Предоставляемые тайными сообществами возможности, а можно сказать и искушения преследовать именно противозаконные политические цели были настолько велики, что налагавшиеся властями запреты на них выглядели вполне оправданными вне зависимости от предлогов, под которыми те возникали. Спору нет, что при неудачном управлении государством желательные политические реформы осуществлялись зачастую именно при помощи таких тайных сообществ и какими-либо иными способами достичь их было невозможно. В силу природы вещей тот же самый образ действий не менее эффективен для свержения успешных правителей. Люди с дурными намерениями будут собираться для осуществления втайне своих дурных замыслов с той же вероятностью, что и люди с благими – для реализации своих благих планов. В любом случае тайное общество – это государство в государстве, самостоятельная сила, независимая от той, что признается высшей властью в государстве, и тем самым нечто настолько дезорганизующее и противоречащее основополагающим принципам любого правления, что ни одно государство его не терпит. В случае с «плохим» правительством действительно для его свержения хороши все средства, которые не противоречат моральным принципам. Здесь главным правилом должно быть применение критериев благоразумия и целесообразности. Тогда тайное объединение сторонников реформ в определенных обстоятельствах может быть наиболее эффективным средством достижения желаемой цели, однако насколько бы желательна ни была такая цель, она не входит в число тех, которые предусматриваются конституцией государства. Ни одна конституция не может исходить из допущения, что пусть даже необходимые изменения должны осуществляться не регулируемыми ею институтами, не составляющими часть действующего государственного механизма. Тот самый момент, когда подобные институты начинают успешно действовать, знаменует начало революции и окончание конституции. Даже внесение поправок в конституцию, осуществленное подобным образом, означает ее уничтожение.

Тем не менее большинство из наиболее известных тайных обществ, существовавших в различные века и в разных странах, либо изначально создавались для достижения неких политических целей, либо постепенно приходили к тому, что подобные цели начинали рассматриваться ими среди своих основных задач. Даже если главной целью создания общества были, к примеру, религиозные реформы, все равно, насколько об этом можно судить по сохранившимся документам, они могли рассматриваться как имеющие политический характер, учитывая, насколько переплетены были церковные и гражданские институты власти почти в любой стране. При этом влияние, какое тайные общества стремились оказать на официальную власть, далеко не всегда было столь амбициозным, чтобы полностью низвергнуть ее и заменить другой формой правления. Все, чего они хотели, могло заключаться лишь во внесении изменений в какой-нибудь определенной сфере. Более того, целью организации могла быть поддержка основных принципов конституции перед силой обстоятельств, угрожавших их попранию или изменению. Но на что бы они ни нацеливались: на изменение или поддержку действующего порядка вещей, – нелегитимность и опасность деятельности тайных союзов, как уже было сказано, относит их к той разновидности политических сил, которую ни одно здравомыслящее правительство не будет терпеть. Вместе с тем случалось, что в чрезвычайных ситуациях и в периоды крушения цивилизаций именно такие организации оказывали неоценимую пользу в обеспечении наиболее важных потребностей общества и в определенной степени восполняли прорехи в прогнившей системе официального правления.

Система тайных обществ – это настоящий кладезь для сторонников политических реформ во времена, когда общественное сознание еще не освободилось от предрассудков, чтобы воспринять и поддержать проекты улучшения существующих институтов и общественных устоев. В таких условиях публичное изложение своих взглядов было бы гласом вопиющего в пустыне. В худшем случае результатом подобной попытки стала бы гибель. Между тем, объединяясь в тайном сообществе и извлекая все преимущества передовых знаний и интеллектуальных способностей, а также действуя сообща, очень малое количество людей могло добиваться непропорционально значимых результатов. Порой им удавалось в существующие достаточно сильные социальные системы вбить такой клин, который разбивал и разносил их в клочья независимо от того, сколько веков невежества требовалось на их выстраивание. В отсутствие действенных формальных законов и правоохранительной системы такие общества могли брать на себя роль обеспечения правосудия, применяя собственный авторитет там, где не хватало власти парализованного и бессильного государства. Даже суеверия и страхи, поражающие воображение масс и заставляющие их преклоняться перед загадочной организацией и ее таинственными методами деятельности, берутся на вооружение и помогают держать население в повиновении.

В целом систему тайных обществ, создаваемых в политических целях, даже если не принимать во внимание, насколько желательно их достижение, можно рассматривать как средство, позволяющее людям с благими намерениями компенсировать враждебность внешней среды во времена всеобщего невежества либо в тех государствах, где нарушаются основные принципы справедливого правления и путем наложения запрета на свободное высказывание своего мнения останавливается развитие общества. Однако в странах, где существует свобода слова, где общественное сознание достаточно просвещено, чтобы не воспринимать идеи, идущие вразрез с основополагающими правилами и принципами государственности, необходимость объединения людей в политических целях будет минимальна. В подобных благоприятных условиях для сторонников улучшения социальной системы существует один способ действия – выходить на свет, поскольку нет другого более достойного места для осуществления их миссии, и стараться реализовать свои планы путем нахождения взаимопонимания у своих сограждан.

Однако существенным изъяном, которому подвержены любые тайные общества, является вероятность того, что цели и методы действия их членов будут искажены теми, кто заинтересован в ослаблении власти и влияния конкурентов. До тех пор пока бдительное око государства и всех заинтересованных в сохранении системы лиц будет приковано к подобным сообществам, последние будут жестко ограничивать круг посвященных и действия допущенных членов. А поскольку их собрания по той же самой причине должны протекать в удаленных местах и чаще всего в ночное время, их противники получают возможность, крайне редко упускаемую, распространять какие угодно очерняющие слухи о покрытых тайной действиях. И насколько бы невиновными себя ни чувствовали оклеветанные, открыто выступать с опровержениями они обычно тоже не способны. Подобными уловками в людях вызываются столь сильные подозрительность и неприязнь к непонятным обществам, что они порой начинают преследовать защитников их же интересов, впрягаясь в ярмо, надеваемое на них истинными недругами. Схожесть обвинений, выдвигаемых против тайных организаций в самых разных частях света, является вполне достаточным доказательством их надуманности, поэтому к ним следует относиться с известной долей недоверия. Та безупречная чистота, в которой изначально проповедовалось христианство в Римской империи, не давала поводов для каких бы то ни было кривотолков. Тем не менее, когда гонения на христиан стали организовываться именно так, как если бы те состояли в некоем тайном сговоре, против них стали выдвигаться такие же обвинения, какие ранее приписывали различным течениям гностической ереси. Например, в фиестовых пирах (выражение, обозначающее каннибализм, по имени героя древнегреческих мифов – Фиеста, Тиеста. – Пер.) и беспорядочных половых связях, что они сами же потом подтверждали, хотя и вряд ли правдиво. Там, где присутствует таинственность, всегда будут рождаться подозрительность и появляться обвинения, на которые невозможно пролить свет.

В античном мире существовало лишь одно тайное общество исключительно политической направленности – это пифагорейцы. Желающие взглянуть на религиозные сообщества, вероятно, соберут весьма богатый урожай, особенно если вспомнить все то, что было написано в древние и нынешние времена по поводу наиболее известных мистерий. Однако первоначальные греческие таинства и обряды, такие как элевсинские мистерии, представляется, были не чем иным, как публичными богослужениями, сопровождавшимися несколько необычными церемониями, которые проходили под надзором государства и на которых председательствовали члены городских советов. При этом участникам не раскрывались какие бы то ни было секреты и не передавались знания, выходящие за рамки общедоступных. Другие разновидности мистерий, в частности культы Орфея, Исаака, Митры, заимствованные с Востока, были всего лишь орудием в руках хитроумных самозванцев, активно наживавшихся на слабостях и доверчивости грешных и суеверных людей, убеждая их, что путем тайных необычных ритуалов и обращения с мольбами к неведомым божествам можно избежать грядущей расплаты за грехи. Ночные сборища для совершения этих культовых ритуалов слишком часто превращались в распутные оргии и вызывали неприятие у любых здравомыслящих правителей. Именно подобные, а не элевсинские мистерии подвергались строжайшему осуждению со стороны служителей церкви¹.

Сведения о Пифагоре и его учении крайне обрывочны. Дошедшие до нас высказывания этого мудреца были записаны лишь спустя много веков после его смерти, и не так уж много доверия заслуживает их содержание. Пифагор родился на острове Самос, расцвет его учения пришелся на VI век до Рождества Христова, те времена, когда Греция находилась под огромным влиянием Египта и ее мудрецы устремлялись на берега Нила в поисках знаний. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в традициях Пифагора было посещать эту загадочную страну, а возможно, и страны Востока, что наложило отпечаток и на безмятежный взгляд на мир, в котором те, кто считается мудрым, управляют невежественными людьми. Исходя из этого, возможно, ему и пришла в голову идея слияния этой жреческой системы со строгими моральными нормами и аристократическим устройством греческих государств дорийцев. Поскольку, по его представлениям, родной остров, находившийся в то время во власти Поликрата Самойского, не очень подходил для внедрения новой системы правления, Пифагор обратил свой взор на города Великой Греции, нынешней Южной Италии, которые процветали в тот самый период и где жители стремились приобретать новые знания, а некоторые провинции уже располагали сводами законов. Его выбор пал на Кротон – один из богатейших и прославленных городов региона.

Аристократия олицетворяла всю систему политического устройства дорийцев, а все города Великой Греции были их колониями. Тем не менее в результате активных торговых отношений у населения была естественная тяга к демократической системе правления. Целью Пифагора было сохранение аристократических принципов, при этом он стремился к тому, чтобы принадлежность к аристократическому классу была не только тем, что дается при рождении, но, как и в жреческих кастах Востока, она означала бы и превосходство в уровне просвещенности. Поскольку его система шла вразрез с тем, чем жило общество, Пифагор понимал, что внедрить ее он сможет лишь при всеобщем положительном к ней отношении. К тому же, обладая такими личными достоинствами, как прекрасное телосложение, достигнутое в результате постоянного выполнения специальных гимнастических упражнений, ораторское мастерство, гордая манера держаться, он вызывал к себе всеобщее расположение, еще больше привлекаемое мистическим налетом его учения. Тем самым он в итоге привил людям благосклонное отношение к своим идеям, а знать с рвением стремилась быть посвященной в его секреты.

Невероятный успех, как говорят, сопровождал этот проект философа. Произошло всеобщее изменение нравов в Кротоне, где общественное устройство стало почти спартанским. Управляла там группа из 300 аристократов, которые, согласно учению мудреца, уже при рождении были одарены высшими, по отношению к прочим людям, знаниями во всех областях. Знать из других полисов стекалась в Кротон, чтобы научиться, как управлять мудро. Посланники Пифагора направлялись во все концы, чтобы проповедовать новое политическое учение. Они прививали людям религиозные воззрения, покорность и смирение, те же из знати, кто считался достойным, приобщались к знанию системы в целом, им преподавались ее правила и принципы. Казалось, что золотой век гармоничного слияния власти, мудрости и добродетели воцарился на земле.

Однако как всему, что вступает в противоречие с духом времени, подобному политическому устройству не суждено было устоять. В то время как Кротон был основным местом сосредоточения пифагорейцев, богатство и роскошь в качестве своей резиденции избрали соседний город Сибарис. Эти города соперничали между собой: один из них должен был пасть. Прошло чуть больше 30 лет с момента прибытия Пифагора в Кротон, как ожесточенная война разгорелась между ними. Возглавляемые Милоном и другими пифагорейцами, которые в военных делах были не менее искусны, чем в философских, кротонцы свели на нет влияние своих соперников, и Сибарис пал, чтобы никогда вновь не подняться. Но вместе с ним рухнуло и влияние пифагорейцев. Они полагали нецелесообразным делиться богатыми трофеями с простыми людьми, в результате стало расти народное недовольство. Этим воспользовался Цилон, которому было отказано во вступлении в союз. Он подстегнул население к массовым расправам над пифагорейцами, демократическая система правления была установлена. Другие города последовали примеру Кротона, началось всеобщее преследование пифагорейства, сам Пифагор был вынужден спасаться бегством и умер вдали от города, который когда-то принял его как пророка. Пифагорейцы никогда после этого не пытались прийти к власти, став не более чем сектой философов-мистиков, выделявшихся причудливостью в еде и одежде.

Античные времена не предоставляют нам других сколь-нибудь значимых обществ, к которым можно было бы применить термин «тайное».

Различные секты гностиков, которые служители церкви обвиняли в ереси, в определенной мере являлись тайными обществами, поскольку они не распространяли свои учения в открытую и публично. Но сведения о них настолько скудны и безынтересны, что их изучение вряд ли привлечет внимание широкого круга читателей.

Настоящая книга посвящена истории трех выдающихся обществ, которые процветали в Средние века и полное подробное описание которых, насколько известно, в англоязычной литературе трудно найти. Речь идет о ближневосточных ассасинах, или исмаилитах, чье название во всех европейских языках стало синонимом «убийцы», которые действительно были тайным обществом и о которых мы имеем лишь самые смутные и неопределенные представления. Следующее общество – это рыцарский орден тамплиеров, с которыми расправились наиболее варварским образом именно под предлогом их приверженности тайному учению и в отношении которых новые обвинения были выдвинуты в наши дни. И наконец, тайные трибуналы Вестфалии в Германии, вся наша информация о которых до сих пор черпалась главным образом из ненадежных суждений писателей и поэтов².

На следующих страницах читатель найдет правдивую историю во всей ее простоте, лишенной волнительного романтизма, знания, а не одни лишь развлекательные истории, хотя, впрочем, последним тоже будет уделяться внимание в той степени, сколь это не противоречит истине и целям повествования.