Kitobni o'qish: «Остальгия. Опыт восточных немцев после объединения Германии»

Shrift:

Thomas Ahbe

OSTALGIE

Zu ostdeutschen Erfahrungen und Reaktionen nach dem Umbruch

Пролог. Идентичность, найденная на свалке

На исходе лета 2003 года немецкий телеэфир заполонили ностальгические шоу, посвященные Восточной Германии. В течение нескольких недель прайм-тайм крупных телеканалов был отдан товарам, символам и историям времен ГДР. Однако «коллекция», выставленная на всеобщее обозрение, уже однажды предъявлялась общественности. Фанера гэдээровских шкафов, освещенная ярким светом софитов в 2003-м, за тринадцать лет до этого лежала размокшая в лужах под тусклым светом уличных фонарей. Это случилось через несколько месяцев после 1 июля 1990 года, когда в ГДР была введена немецкая марка (D-Mark). В том году восточные немцы произвели 1,2 тонны отходов на душу населения – в три раза больше, чем их западные соотечественники. Предметы гэдээровского быта горами громоздились на помойках. И вот та самая бытовая техника – от звуковоспроизводящей до кухонной (от RTF до AKAelectrik), что в 1990-м ржавела в сточных канавах и на свалках, – восторженно демонстрировалась перед камерами как «якорь идентичности». «Наш магнитофон “Штерн”!» – умилялись участники телешоу. «Трабанты» из 1990-го, чьи остовы стояли на улицах, подобно скелетам выпотрошенных зверей, в 2003-м, скрипя и лязгая, катились по сцене, как будто всегда были самыми любимыми автомобилями новых граждан объединенной Германии.

Что же случилось?

Федеральный архив B 145 Bild-F086568-0046, Харальд Киршнер

Лейпциг, ноябрь 1990 г.: разобранный и разрисованный граффити автомобиль Трабант

Остальгия. Вместо предисловия

Революция 1989–1990 годов и присоединение ГДР к ФРГ дали восточным немцам новые права и свободы. Конечно, им пришлось пережить глубокие потрясения и потери. Почти для всех жителей Восточной Германии крах диктатуры СЕПГ стал освобождением, но итоги объединения они восприняли по-разному – в зависимости от возраста, квалификации и политической ориентации.

В публичной памяти этот отрезок прошлого – двадцать пять лет с момента объединения – существует прежде всего как история успеха. Однако на востоке страны в ходу и альтернативные версии. Здешние мемориальные сообщества вспоминают ГДР и объединение Германии куда менее однозначно, чем принято в немецком обществе. Такие неофициальные и не слишком публичные воспоминания зачастую именуют остальгией (Ostalgie – тоска по Восточной Германии). Это понятие широко известно. С ним связано множество ассоциаций. В виде заимствования оно даже успело войти в английский язык.

Неологизм «остальгия» появился благодаря двум артистам дрезденского кабаре, назвавшим так одну из своих программ. Премьера эстрадного шоу Тома Паульса и Уве Штаймле, в котором два новоиспеченных гражданина объединенной Германии комментировали актуальные события, состоялась 27 ноября 1992 года. Их последнее «остальгическое шоу» прошло 7 октября 1996 года в праздничном шатре саксонской Государственной канцелярии в День Саксонии. В ГДР этот день традиционно отмечался как День республики.

Однако известность меткое новообразование получило лишь потому, что несло в себе противоположные смыслы. Одни понимали под остальгией реакцию на внезапное исчезновение привычной культуры повседневности, на тяготы и утраты переходного периода и, в особенности, на публичное изображение самой ГДР и жизни ее бывших граждан. В этом смысле остальгия вызывала понимание и даже симпатию. Другие использовали это слово как синоним идеализации ГДР, неприятия воссоединения и неблагодарности восточных немцев. Так или иначе, слово «остальгия» вошло в оборот, и у каждого сложилось о нем свое представление.

Остальгия оказалась довольно живучей. О том, что она сохранится до наших дней, в начале 1990-х никто и помыслить не мог. И сейчас, на двадцать пятом году существования единой Германии, возникает вопрос: можно ли считать остальгию лишь феноменом переходного периода? Сегодня она, скорее, свидетельствует о том, что в объединенной Германии восточные немцы и их потомки, приспосабливаясь, но вместе с тем и обособляясь, образуют отдельную восточногерманскую культуру.

Далее будут рассмотрены различные явления, связанные с этим понятием. Описание политических, экономических и социальных условий, в которых восточные немцы стали новыми гражданами Германии, позволит выделить ключевые элементы, составляющие основу восточногерманского опыта переходного периода.

Демонтаж символики ГДР

Федеральный архив Bild 183-1990-0607-020, Хартмут Райхе

Уже 7 июня 1990 года с Дома министерств была удалена эмблема ГДР

Стихийный демонтаж

На раннем этапе революции, осенью 1989 года, символы ГДР использовались для протеста против диктатуры СЕПГ. Дело не ограничилось одним только пением «Интернационала». Когда 2 октября 1989 года в стране общенародной собственности, Народной палаты и Национальной народной армии лейпцигские полицейские преградили путь демонстрантам, крича в мегафоны: «Говорит народная полиция…» – они услышали в ответ рев толпы: «Мы – народ!» После смены власти, когда насильственного разгона демонстраций можно было уже не опасаться, начался демонтаж государственных символов ГДР. Новое «иконоборчество» выразилось прежде всего в высмеивании самих символов и способов их пропаганды. На берлинской демонстрации 4 ноября 1989 года царили веселье и воодушевление победителей, не оплативших свою победу кровью и потому миролюбиво глядящих на настоящее и уверенно – в будущее.

Фото Фолькера Дёринга

Плакат на демонстрации 4 ноября 1989 года. Берлин, улица Карла Либкнехта, 10

Смеясь, они демонстрировали плакат, на котором партийная эмблема рукопожатия была переосмыслена как прощальный жест и снабжена подписью «Пока!».

Кто-то из демонстрантов установил гэдээровскую «почетную трибуну»: с этого возвышения люди, изображавшие руководство ГДР, благосклонно махали идущим на место митинга, пародируя старческую дрожь в руках. И «народ», берлинцы времен мирной революции 1989 года, шествуя мимо лишенной былого величия трибуны, с облегчением кивали в ответ.

После 9 ноября 1989 года, когда была открыта граница между ГДР и ФРГ, социалистические символы подверглись куда более мощным атакам.

Участник демонстрации в Лейпциге снабдил портрет Эриха Хонеккера, висевший в правительственных кабинетах по всей стране, надписью: «Разыскивается». Еще одна демонстрантка держала над головой другой его портрет (в ГДР такие было принято нести во время официальных шествий), на котором Хонеккер был изображен в полосатой тюремной одежде с надписью «Заключенный 0001». Пропагандистские штампы времен ГДР активно использовались во время протестных акций и в феврале 1990 года. Например, на «досках почета» или в заводских стенгазетах под рубрикой «Наши передовики» было принято прославлять трудовые достижения граждан. На плакате одного из демонстрантов под надписью «Наши передовики» красовались Эрих Хонеккер, Вилли Штоф и Хорст Зиндерман, размалеванные под чертей.

«Народ», с которым на протяжении десятилетий говорили на языке пропаганды, отвечал бывшим лидерам государства их же перетолкованными штампами и клише. Одновременно с переосмыслением символов ГДР начался процесс их удаления из общественного пространства. Поначалу это происходило неформально: демонстранты несли флаги ГДР с вырезанным гербом, устраивали публичное сожжение гэдээровской символики. Реформированная ГДР казалась восточным немцам все менее привлекательной. На демонстрации в Лейпциге 11 декабря 1989 года «воссоединение» пропагандировалось в качестве альтернативы «социалистической нищете».

18 марта 1990 года, на выборах в Народную палату ГДР, 48 % избирателей отдали голоса партийному блоку «Альянс за Германию», который выступал за ликвидацию ГДР и зарекомендовал себя лозунгом «Свобода и процветание – впредь никакого социализма!». В социологических опросах жителей ГДР, проводившихся в марте 1990 года, на вопрос, кем они себя ощущают, люди отвечали вполне однозначно: 61 % опрошенных чувствовали себя «скорее немцами», а 32 % «скорее восточными немцами» или «гражданами ГДР». Остальные затруднились ответить.

Кем себя ощущали восточные немцы в марте 1990 г. (в процентах от числа опрошенных):