Kitobni o'qish: «Пусть всегда будет атом»

Пусть всегда будет атом рабочим, а не солдатом.

Глава 1

I

Панельная многоэтажка возле сгоревшего Дома культуры пользовалась у жителей Зернограда дурной славой. Дом этот умирал долго: даже когда в первую зиму после Войны городские котельные встали, и трубы в доме лопнули, не выдержав стоящих морозов, здесь еще продолжали жить. Парк культуры, что десятки лет беспечно шумел изумрудной листвой прямо под окнами, вырубили на дрова, и, может быть, уже не жизнь, но вполне себе существование продолжило теплиться в панельке, согреваемой огнем самодельных печек-буржуек. Каждый вечер теперь на облезлых кухнях за слабым чаем и крутым кипятком, хуторским самогоном и ГОСТовской водкой, при оплывших свечах и керосиновых лампах жильцы обсуждали только одно – когда же все "это" закончится и наступят, наконец, прежние времена.

К лету даже самые упрямые осознали: жить как ДО Войны уже не получится. Никогда. Многие семьи тогда покинули дом, срубили избы на окраине города и разбили подле них огороды. Другие, в основном молодежь и те, кто полегче на подъем, уехали в города, где еще было электричество и мутные люди с огнестрелом, по инерции называющие себя милицией. Дом заметно опустел.

Прошло еще какое-то время, и власти в городе не стало вовсе. В один из осенних дней к многоэтажке подъехали грузовики с ушлыми ребятами в рабочих куртках и при оружии. Визитеры настойчиво пригласили горстку оставшихся жителей во двор и быстро нашли с ними общий язык (путем нескольких выстрелов поверх голов). Правда, и эти ребята не загостились – быстро срезали все батареи, сняли рамы с окон, да шифер с крыши, погрузили все собранное в машины и исчезли без следа: новые поселения, хаотично возникающие на просторах стертой Войной страны, требовали все больше стройматериалов…

Тень жизни с тех пор мелькала лишь в паре квартир, где за плотно забитыми фанерой провалами окон горел огонь. Но через год-другой с ветром северной бури на крышу занесло что-то такое, что заставило даже самых упорных жильцов спешно бежать, даже не собрав вещей. Впрочем, что бы ни поселилось теперь под крышей – вниз спускаться оно не пыталось, а потому прочие горожане махнули рукой на останки здания, предпочитая просто держаться от него подальше. С тех пор дом умер окончательно и больше в его квартирах живые люди не появлялись.

А вот подвал – дело другое, подвал дома все это время полнился народом. Собирался там особый сорт людей: ребята пропащие и в то же время фартовые, каких немало проклюнулось на свет с тех пор, как страны не стало.

В подвале дни и ночи шла игра. Падали на столы замусоленные короли и дамы треф, лилось в грязные стаканы самодельное вино и крепкий чифирь. Верткие силуэты, едва различимые в свете бензиновых коптилок, едко шутили, грубо ругались и шустро сменяли друг друга за расставленными повсюду столами.

Игра не прекращалась ни на час. Из рук в руки переходили мятые купюры, украшенные серпом и молотом, с названием страны, которая уже девятнадцать лет как перестала существовать (как перестали существовать и все остальные страны, набело счищенные с карт ударами ракет).

Человек, к которому в ту ночь было приковано все внимание собравшихся воров, Войну эту помнил. Помнил он и то, что было до войны, только рассказывать об этом не любил, даже будучи мертвецки пьян. Шел ему тридцать второй год; высокий, бритый налысо, он слыл охотником до хорошей шутки и был достаточно крепко сложен, чтобы всякий объект шуток трижды подумал, стоит ли лезть в драку. Впрочем, за широкую душу Гришку – так звали человека за столом – прощали быстро и без разбирательств.

Устав говорить, Гришка вновь поставил выпивку всем собравшимся, лениво приобнял сидящую у него на коленях фигуристую девицу, что то и дело пыталась умыкнуть купюру-другую со стола, а затем, даже не следя за картами, легко проиграл целую охапку сотенных. Иные люди, экономные и рачительные, могли бы добрый год жить на подобную сумму, но Гришка пошел на такие траты легко – прошлая ночь обернулась для него самой крупной добычей за всю жизнь!..

Разгоняя рукой едкий махорочный дым, Гришка взахлеб рассказывал собравшейся братве о Деле, что он провернул. Сидящие вокруг слушали вора, пораскрывав рты: деньги Гришка поднял такие, каких никто из бандитов даже в руках не держал.

Лилась водка, плескался мимо кружек свеклодарский свекольный самогон, брала залихватские аккорды гармонь. В голове мягко гудело, и Гришка все больше забывался, смакуя незамутненные мгновения абсолютного счастья.

– Гришань, а чего это ты радостный как пионерка на Первомае? – насмешливый хриплый голос прорвался через блатные аккорды, заполнившие подвал, и привел вора в себя вернее, чем ушат ледяной воды. Гармошка растерянно дрынькнула пару раз и оборвала мотив, гомон блатных тоже стих. Все взгляды обратились к вошедшему – коротко стриженому парню в скрипящей кожаной куртке.

Многие воры разной степени удачливости топтали землю Южных Пустошей. Но попроси назвать самого искусного среди них, любой блатной тут же заметался бы меж двумя именами: Гришкой да Димасом Шифером, фартовым парнем из Краснознаменного. И каждый, кто хоть краем соприкасался с воровским миром, знал – между этими двумя давно идет спор, кто из них лучший на Пустошах.

– Аа, точняк… Мне ж говорили, ты барыгу какого-то почистил… – Димас Шифер присел за Гришкин стол и обезоруживающе улыбнулся – Взял-то сколько?

– Сорок три тысячи. Хрустящими сторублевками. – Гришка вымолвил эти слова неторопливо, смакуя сумму. – Это тебе, Димас, не белье по чердакам тырить.

– Ясно-ясно. Серьезная заявочка, Гришань. Пре-тен-зия, так сказать… – уголки губ Шифера поползли вверх. Он был моложе Гришки, лет на пять, а еще злее и куражнее. – Знал бы заранее, достал бы тебе почетную грамоту, как ударнику труда, да что уж теперь поделать. Могу в честь такого события выпивку поставить, тебе, да и всем здесь?

Оскал Димаса становился все шире. – Да не зыркай ты на меня так, Гришань, у меня бабки есть на угощение, мы с ребятами только с дела вернулись.

Димас огляделся кругом, откровенно наслаждаясь повисшей паузой и нетерпеливым интересом на пропитых лицах.

– Автокараван взяли, который зарплаты вез в Ачинск. Алмазно работенку обделали, по чистоте, всего-то двух фраерков к Боженьке на доклад отправили… Ну, в общем, сработали тысяч на сто, с копейками какими-то. Мелочь не считал уж, не обессудь. Вот так вот большие люди, Гришка, работают, – Димас покровительственно положил руку вору на плечо и подмигнул: – Ладно уж, не хочу тебя от праздника отвлекать. Отдыхай, пионер-герой.

Гришка сдержался, не ударил. Не ответил и острым словом. Впрочем, на него уже никто не обращал внимания – вся братва сидела теперь вокруг стола Димаса, выслушивая его историю о грабеже каравана.

Молча доиграв прерванную партию, Гришка поднялся со стула и, ни с кем не прощаясь, вышел прочь, исчезая в колкой снежной пыли. Следующие месяцы в подвале под многоэтажкой никаких вестей о нем не было.

Впрочем, Колька Табурет потом божился, что видел Гришку в ту ночь на реке да с камнем на шее, будто не смог благородный жиган снести сорванного триумфа. Кто-то верил Табурету, кто-то нет – ведь до этого он же рассказывал блатным то про Черного Козлика, что ходил по коридорам райкома партии, то про небеса, с которых исчезали звезды.

Что до самого Димаса, тот твердо знал: как бы там ни сложилось, гордость не позволит его сопернику более появляться в воровском притоне. На мокрые дела Гришка не ходил, а без пары-тройки мертвых тел перебить добычу Шифера не представлялось возможным.

Впрочем, Гришка той ночью действительно исчез. Зато на следующее утро, в здании, носящем на фасаде гордую вывеску «Ресторан «Усадьба», а в народе известном как беляшная «Кот и пес», появился одетый в потрепанный охотничий камуфляж Остапчук Григорий, законопослушный гражданин с паспортами выданными в райотделах милиции аж трех городов и пахнущей свежей типографской краской справкой об отсутствии судимостей.

Сев возле грязного окна с красующимися на стекле кривыми цифрами 2005 и надписью, что, не смотря на начало февраля, все еще продолжала поздравлять посетителей с наступающим Новым годом, Гришка заказал пива и огляделся.

Беляшная служила местом встреч людей торговых, и за ее липкими от жира столами всегда можно было встретить спорящих о цене коммерсов или отдыхающих перед дорогой караванщиков. Григория здесь знали как толкового знатока севера и надежного проводника.

Посидев с часок за столом и узнав что по чем, Григорий наконец нашел нужного ему человека. Купца, на котором он остановил выбор, звали Остап. Был он малым честным, имел караван из пяти грузовиков ГАЗ-66 и, торгуя, никогда не обирал своих покупателей, ограничиваясь скромной, сугубо трудовой трехсотпроцентной накруткой на цену товаров. Да и был ли смысл делать купцу большую наценку, когда в его ГАЗиках были отлично оборудованные тайники для небольшой и сугубо честной криминальной торговли?

Аккуратно заведя разговор, мужчины быстро нашли нужную тему и две кружки спустя уже сговаривались о маршруте, расстелив на столе ветхую карту дорог СССР, не разваливающуюся только из-за уймы полос бумаги проклеивающих ее с обратной стороны.

–Мелко ты мыслишь Остап. Короче, ты «Капитал» Маркса читал? Я тоже нет, но, думается мне, там ясно написано, что довезти товар до Китежской области и там сбыть, это преступление против прибыли! Дальше надо на север ехать!

– Стремно на севере… Да я там и не был никогда…

– Зато я был. И, я тебе говорю, когда едешь на север, то цена на товар растет с каждым оборотом колеса. В Китежской области ты за мешок краснодарского чая получишь под тысячу рублей, а, сразу как пересечешь ее границу, уже не меньше тыщи трехсот. А если мы привезем чай вот сюда… – ноготь Гришки жестко подчеркнул название города на карте. – Продать можно будет по две тысячи за мешок и то, если чай будет пополам с сеном. Усть-Ажурск – последний город на севере – вот где надо торговать.

Проводник усмехнулся, замечая, как в глазах коммерса наконец начал разгораться огонек жадности.

– Гриш, а может тогда еще подальше махнуть? Там наверняка тоже люди есть…

– Не, не выйдет. Тут последняя точка, где в ходу наши хрустящие рубли. Дальше ни поселков, ни городов до самого ледовитого океана уже не будет, только племена, а у них уже натуральный обмен – ты им мешок муки, они тебе заточенный кол в брюхо.

– Привираешь, Гришка. Ты еще скажи, что торговли у этих племен нет.

– Короче, торговля у них промеж собой есть, но там заковыка – у них крышки вместо денег ходят.

– Какие еще крышки?

– А такие. От банок трехлитровых. Лето на севере короткое, край богатый: мясо с охоты, грибы, овощ какой-никакой идет. А дальше лютая зима. С засолкой тяжко – соли там мало, так что они все, что не сожрали сразу, про запас в банки консервируют. Только жестяная крышка в тех краях вещь дефицитная. Дефицитная настолько, что ходит на севере вместо монеты. И правда, ну какой толк от наших бабок им там? Только покойнику важному на глаза пару олимпийских рублей положить, да и все.

Остап снова взглянул на указанный Гришкой город и покусал ус, как делал всегда, когда предчувствовал легкие деньги, а затем потребовал больше рассказать об этом месте.

И Гришка начал говорить. Ему это было легко, ведь бывал он там не раз. Он рассказал о шахтерском городке, что стоит возле многокилометровой воронки алмазного карьера. Даже после Войны алмаз товар ходовой и Усть-Ажурск мог бы за последние годы вырасти и изрядно разбогатеть на торговле, но этого не произошло. Когда последние взрывы бомб отгремели над страной, из тайги, злые и голодные, в город пришли банды зеков, что перебили охрану на зонах. После нескольких штурмов, городок пал и бандиты заполнили его улицы. Вырезав всех, кто оказал сопротивление, зеки целый месяц барнаулили в городе, насилуя, грабя и опустошая склады с алкоголем. Когда водка наконец выветрилась, а ветер унес из города запах крови и гари, до протрезвевших блатных наконец дошло, что страна погибла окончательно, и на сотни километров вокруг не осталось сил, что могли их утихомирить, а потому встал резонный вопрос – кому владеть городом и алмазным карьером при нем? В междоусобной резне за власть погибло куда больше народа, чем при трех штурмах города и в результате единым хозяином этих северных земель стал криминальный авторитет Сема Воронок и его бригада. С тех пор алмазы приносили прибыль лишь ему и разбогател он жутко. От бывшей любовницы авторитета, Гришка уже давно прознал, что только в кабинете Семы, хранится камней почти на полмиллиона. Впрочем, эту часть повествования, он конечно не стал пересказывать купцу, чье общество ему нужно было лишь затем, чтобы быстро и с комфортом добраться на север.

Караван машин тронулся в путь через три дня, увозя в кузовах чай и махорку, консервы с мясом и сгущенным молоком, а главное дефицитные на севере медикаменты.

Много дней караван шел через руины страны. Сперва – пока вокруг были еще обжитые территории – ночевали в обнесенных колючей проволокой и прикрытых пулеметными вышками постоялых дворах, отстроенных специально для караванщиков. Затем, когда цивилизация исчезла окончательно, просто ставили грузовики в круг и укрепив проходы между ними колючей проволокой и запасенными ростовыми щитами, разбивали лагерь за этой стеной, ежеминутно готовясь отстреливаться от внезапных гостей.

Иногда охрана подмечала наблюдателей на деревьях, но винтовки и хорошо смазанный ручной пулемет – главная надежда отряда в случае действительно серьезной заварушки, обеспечивали им безопасность пути.

Только однажды Гришка из-за метели ошибся с местом стоянки и привел их в Плохое место. Замученные дорогой, все быстро легли спать, оставив снаружи лишь двоих караульных. Часовых так и нашли под утро – сидящими у костра и спокойно держащими руки на своих винтовках. Голов не было, лишь чистые, почти без крови, срезы на шеях. Все остальное в лагере осталось не тронутым. Только на снегу осталась цепочка детских следов, что уходила от костра в лес, да несколько алых капель, лежавших вдоль нее.

Проверять, куда ведут следы, конечно, не стали, а спешно принялись собирать вещи. Чтобы не тратить время на копание земли, хотели было кинуть трупы в кузов, да похоронить по-человечески, отмахав отсюда километров сто, но Гришка велел покойников оставить: «Такое может и увязаться», – бросил он. Охотников знать подробности не нашлось. Через четверть часа машины уже мчались по заснеженной дороге, уводящей караван все дальше на север.

II

Уже начинался март, когда грузовики наконец остановились у кирпичного здания с надписью «Таможенный пост» – последним препятствием на въезде в Усть-Ажурск. Машины тарахтели, фыркали, подставляя солнцу проржавелые бока своих кузовов, а купец и его проводник покуривали самокрутки со злым зерноградским табаком, ожидая, пока таможенники опишут привезенный караваном груз и выставят пошлину. Ну, точнее, называть себя они могли хоть таможенниками, хоть комсомольцами-ленинцами, а по сути, бритые парни с пистолетами в карманах, что сейчас шуровали в грузовиках, были обычными братками приставленными Семой Воронком, чтобы собирать дань с въезжающих в город торговцев.

Наконец, все посчитав и взяв с купца одну десятую от того, сколько, по их мнению, стоили все его товары, братки заставили караванщиков сверх этого занести в их «таможенный пост» три мешка краснодарского чая, два мешка табаку и пять ящиков сгущенки и, наконец, лениво дали добро на въезд. После этого купец и его проводник разошлись – каждый по своим делам.

Посвистывая, Гришка миновал улицу Большую Воровскую, свернул на Легавую, где еще щерились обломками руины здания милиции, и исчез в переулках. В сторону логова Семы Воронка вор не кинул ни единого взгляда. Успеется.

В каждом городе, куда хоть раз заносила жигана его лихая судьба, Гришка заводил себе девушек. Была у него пассия и в Усть-Ажурске, а потому он рассчитывал сперва получить теплый ужин, затем не менее теплую постель, и только после этого камушки, что хранил в своем кабинете Сема Воронок.

Разлепив глаза на следующее утро, Гришка понял, что приоритеты расставил верно. На кухне встретила разжаренная колбаса с яичницей, хлеб и даже кружка дефицитного, довоенного кофе. Поцеловав льнущую к нему девушку, Гришка быстро справился с едой, и мысленно покорив себя за то, что так и не смог вспомнить имя своей пассии, исчез на улице до самого вечера.

Короткий северный день удалось потратить с пользой. Несколько заведенных им за дешевым ягодным вином дружков поведали, что Сема Воронок вскоре собирается уехать из города на очередные разборки. Это обнадеживало – во время изъятия чужих денег Гришка органически не терпел вокруг себя многолюдности.

Подождав, пока северный ветер выбьет из него хмель, вор наконец направился к бывшему зданию пожарной части, где и квартировал Сема Воронок вместе со всей своей бригадой.

Пожарная часть являла из себя сложенное на века двухэтажное кирпичное здание с пристроенной к нему башней каланчи, на верхнем этаже которой и располагался кабинет авторитета. Территория бандитов была заботливо обнесена железобетонным забором с заточенными металлическими штырями на нем (колючую проволоку Сема Воронок не любил по понятным причинам). Вся эта композиция, стоящая в центре города сильно напоминала замок феодала и это ощущение еще более усугублял мост перед воротами, что был перекинут через отрытый вокруг забора широкий, пять машин могли бы стать в ряд, ров, почти в два человеческих роста глубиной. Он уже успел немного оплыть, но стены рва все еще были достаточно крутыми, чтобы быть тяжелым препятствием для человека и зверя.

Потом, за очередной бутылкой, местные пьяницы рассказали, что несколько лет назад, в алмазном карьере копали новую, глубокую шахту и на беду разбудили тех, кто спал глубоко в земле. Из людей, что были в ту смену в карьере, на поверхность никто так и не поднялся, зато поднялось то, что они потревожили.

В живых тогда в городе остались только те, кто успел укрыться в многоэтажках, да в пожарной части Семы Воронка. Кирпич оказался не по зубам тем, кто пришел из темноты шахт, а автоматные очереди из окон верхних этажей заставили тварей отхлынуть.

Прошло время, город и карьер очистили самодельными огнеметами, злополучную шахту обвалили динамитом, а вход залили бетоном, новые люди наполнили Усть-Ажурск, но Сема все помнил и повторения подобных событий не желал. Авторитет привез в город инженера, чтобы тот вырыл ров вокруг его крепости, соединил его каналом с протекающей рядом рекой, и заполнил водой. Однако, то ли бездарным оказался инженер, то ли грунт подвел, то ли калькуляция не сошлась, но после долгих мук, канал тянущийся от реки забросили, а Сема лично скинул инженера в абсолютно сухой ров. На том и закончили, в тот же час запустив туда полудиких собак-волкодавов. С тех пор незваных гостей в пожарной части не было.

Некстати возникший ров оказался досадной помехой, но вскоре Гришка обмозговал план посещения негостеприимного хозяина. Остаток дня вор провел на рынке за покупками. Купил восемь трехлитровых банок соленых огурцов (все у разных торговцев), две крепкие синтетические сумки, в которые уложил свою покупку, и большой отрез грубой ткани. Дальше он долго выбирал между солидолом и медом, взяв в конце-концов банку пахучего северного медка. Потом купил несколько канистр солярки, молоток, два пучка больших гвоздей, пилу и несколько досок, добавив к этому бухту прочной веревки.

Что ж, учитывая, что крюк кошка, инструменты для взлома сейфа и верный кастет были привезены с собой, ограбление самого крупного криминального авторитета севера влетело Гришке в сто тридцать пять рублей и сорок копеек. Погрузив добро на сани скучающего у рынка извозчика и ухнув поверх купленного отрез дорогущего красного сукна – своей безымянной любви на платье, Гришка направился домой, вновь и вновь обдумывая по дороге план действий.

Проведя ночь в гостеприимной доме кажется все-таки Насти (вроде бы ее звали так, но может она была Аней), Гришка под утро снова ушел в город. Лучше всего ему думалось на свежем воздухе. Он еще раз прошелся мимо крепости Семы Воронка, оценивая высоту забора, глубину рва, злючесть живущих там волкодавов, после чего снова и снова смотрел на окно кабинета Семы.

Придуманный план выглядел надежно, и теперь Гришка лишь выжидал момента. Днем он ходил по Усть-Ажурску, болтал с братками, пил хороший коньяк и мутный самогон, да спускался в игровые притоны, чтобы немного перекинуться в картишки. Вечерами он возвращался в маленький уютный дом на неприметный улочке, туда, где за резными ставнями тикали часы ходики и мягко горела керосиновая лампа, уютно освещавшая старенькую советскую мебель, узорчатые домотканые покрывала и нелепые, но милые фарфоровые фигурки стоящие за стеклами шкафов рядом со старыми, довоенными книгами. Здесь он наслаждался компанией влюбленно смотрящей на него девушки, которая, расцветая от мужского внимания жигана, готовила ему еду по рецептам из довоенных кулинарных книг и проводила рядом с ним каждую из долгих северных ночей.

Наконец, через несколько дней, народ густо забил главную улицу – все смотрели как город покидала вереница разномастных машин – военный КамАЗ с наваренной на него броней и тремя пулеметами со щитками, две пожарных машины выкрашенные в зловещий черный цвет и «Чайка» Семы Воронка. Замыкал колонну еще один грузовик не понятной марки и модели со спаренной двадцати трех миллиметровой зенитной пушкой в кузове. Сема Воронок был человеком пожилым и обстоятельным, а потому знал, какие калибры склоняют людей к переговорам лучше всего.

Стоящий в толпе Гришка улыбался. Похоже, можно было начинать дело прямо этим вечером. Не теряя времени, он наведался к Остапу, договорившись за долю в деле о том, чтобы его караван отбыл из города прямо с утра, а купец предоставил Гришке самый надежный из тайников в его машинах. Затем, вернувшись домой, вор принялся готовиться к предстоящему вечеру.

Самое сложное во всем этом деле было, конечно, не вскрыть сейф и не проникнуть в охраняемый кабинет. Самое сложное было преодолеть заботливо вырытый ров. Сперва Гришка думал найти подельника и угнав автокран перебраться во двор по его стреле. Однако, видя как мало в городке машин, он решил, что излишнее внимание ему не нужно. Отказался Гришка и от покупки длинной лестницы – ночью в городе с ней можно было привлечь слишком много лишнего внимания, не говоря уж про то, что будет, если рядом с пожарной частью его ношу спалят братки из охраны Воронка…

Поработав с час молотком и пилой, Гришка набил палки поперек купленной им длинной доски. Приставив доску к стене, Гришка остался доволен – у него получилось что-то типа сходен – и взобраться по такой доске можно быстро и внимания не привлекает.

После сходен настал черед банок с огурцами, купленных на базаре. Каждая была вскрыта. Огурцы из каждой Гришка со значением попробовал, после чего содержимое трехлитровок отправилось в уличный нужник. Затем стеклотара до краев была заполнена соляркой и кое-как закупорена вощеной бумагой. Два больших куска ткани уже несколько дней дожидались своего часа, пропитываясь намазанным на них медом. Их Гришка упаковал особо тщательно – чтоб не замерзли. Затем он хорошенько отдохнул, подкрепился заботливо приготовленным дня него борщом и лег на кровать, уставившись в освещенный теплым светом керосиновой лампы потолок. Когда минула полночь и город крепко уснул, Гришка споро оделся, закинул за спину рюкзак, попрыгал – не зазвенит ли что из снаряжения, и, полностью удовлетворенный, взял сумки с соляркой и покинул дом. Он не оборачивался, не желая видеть, как на него с тревогой смотрит с крыльца молодая девушка в легком красном платье. Тайком оставив в ее комнате кошелек с приятной по меркам этого городка суммой денег, он сказал своей усть-ажурской пассии, что вернется под утро, когда решит кое-какие вопросы, однако, жиган прекрасно знал – выгорит его дело или нет, но в этом уютном домике, как и в этом городе, он не появится уже никогда.

III

Чертыхаясь от веса сумок, Гришка темными переулками добрался до крепости Семы Воронка.

Прижавшись к косому сараю, он, не обращая внимания на мороз, принялся ждать. Вот, покуривая папироску, прошел вдоль рва бандит Семы, даже не удосуживаясь смотреть по сторонам. Вот, пугливо озираясь, прошагал припозднившийся прохожий, кутаясь в драную дерматиновую куртку. Вот, галдя, двинулась за ним шпана, неторопливо нагоняя одинокую фигуру. Послышались удары, крики, но вскоре все опять стихло.

Убедившись, что улица опустела, Гришка кинулся ко рву и, раскрыв сумки, зашвырнул в него банки с соляркой. Под оглушительный звон разбившегося стекла жиган бросился назад, в спасительную тень сарая, подстегиваемый страшным собачьим лаем.

Он оглянулся: в здании пожарной части зажглась пара окон, но у рва так никто и не появился. Убедившись, что все в порядке, Гришка ушел за заранее спрятанной доской. Если все пойдет так как нужно, то вонь солярки не даст собакам ничего учуять и надежно отпугнет их подальше от этого места. Спускаться Гришка решил именно здесь по простой причине: по ту сторону рва под забором земля оползла, образовав дыру, в которую с трудом, но мог протиснуться человек, что изрядно упрощало дело.

Чтобы все утихло наверняка, он прождал добрых три четверти часа, греясь в одном из подъездов. Затем вышел на улицу и тщательно осмотрелся. Никого. Собрался. Выдохнул. Схватил доску и рванулся ко рву. На секунду задержался на краю и пригнулся, разглядывая дно. Собачьих спин не видать – значит можно опускать лестницу и карабкаться вниз.

Спустившись, Гришка тут же распластался на воняющей соляркой земле и прислушался – все тихо. Он огляделся: никого, только грязь и чернеющие обломки каких-то труб. А еще кости. Очень много обглоданных костей. Кости под ногами были и старыми, вмерзшими в землю и почерневшими от грязи, и совсем свежими. Гришка хорошо знал, что не все они принадлежали животным. Пригнувшись, вор двинулся было вперед, но шум лап заставил жигана затаиться, прижавшись к рыжей от ржавчины бочке.

Рука наткнулась на ткань. Порванная фуражка с проржавелой милицейской кокардой. Край вмерзшего в лед погона. Гришку передернуло. Собака ушла и жиган покинул укрытие. Он добрался до другой стороны рва. Зацепившись за камень, вор начал карабкаться. Подтянулся, поднялся. Оперся на камень ногой.

Неосторожное движение ботинка вывернуло булыжник, и тот звучно ударился о промерзшую землю. Во рву стало тесно от собачьего лая. Выматерившись про себя, Гришка подтянулся выше, почти достигнув дыры под стеной, и замер.

Собаки были прямо под ним. Он изо всех сил вжался в стену, надеясь, что его не заметят – ночью собаки видят плохо – это он знал. Чихая от запаха солярки, волкодавы побродили вокруг и разошлись. Облегченно вздохнув, Гришка наконец влез в дыру под бетонной плитой и оказался во внутреннем дворе.

Теперь перед ним возвышалась разбитая редкими квадратами горящих окон чернота пожарной части. Два этажа: первый – под гараж, второй – под жилье бандитов. В углу здания высокая (в четыре этажа) кирпичная башня каланчи. Кабинет Семы прямо под ее крышей мрачно глядит черным провалом окна. Гришка крадучись двинулся через двор. Он уже знал, как будет действовать. Главное – залезть на крышу, благо рядом со зданием пристроен дровяной сарай. Сперва, на ящики рядом с ним, затем на сам сарай, а уже с него перебраться на пожарную часть.

Распластавшись на крыше сарая Гришка прислушался: кажется, его занятия ночной гимнастикой внимания местных не привлекли. Свет все также горел лишь в немногих окнах, да из распахнутой форточки одного из них доносились блатные мотивы под гитару. Гришка прислушался к доносимым ветром незнакомым словам: «…из колымского белого ада шли мы в зону в морозном дыму. Я заметил окурочек с красной помадой и рванулся из строя к нему». Песня вдруг оборвалась, ритм сбился, и уже другой хриплый голос начал тянуть послевоенный блатняк «Томогавк летит над нашей зоной». Эту песню Гришка знал хорошо, не раз затягивая ее с товарищами на зонах, где прошла его молодость.

Усилившийся ветер принес в город снег, надежно скрывая работающего вора. Гришка ловко вскарабкался на обледеневшую крышу пожарной части, и осторожно пройдя вдоль ржавого ограждения, закинул крюк-кошку на каланчу.

Метель усилилась. Ветер резал глаза и вырывал из замерших пальцев последнее тепло, но Гришке было уже не до этого. Он начал свое восхождение и, пролети рядом сам черт, вряд ли жиган хоть на секунду отвлекся бы от веревки. Скользя ногами по заледенелым кирпичам и надеясь, что крюк зацепился достаточно надежно, Гришка собрал всю волю в кулак и, до крови обдирая руки, наконец одолел подъем, после чего судорожно прижался к промерзшему стеклу кабинета, кое-как держась на узеньком карнизе.

Минуту он просто дышал, пытаясь прийти в себя. Затем всмотрелся в темноту за стеклом – никого. Можно работать. Негнущимися пальцами вор вытащил из рюкзака вымоченную в меду тряпку и наклеил на стекло. Подождал немного и осторожно саданул кулаком по ткани. Стекло лопнуло почти бесшумно, оставляя все осколки на липкой ткани. Гришка не в первый раз обделывал дела на мед и слыл в этом мастером. Второе стекло прожило не дольше первого; Гришка ввалился внутрь и упал на ковер, несколько минут просто приходя в себя. Он лежал и наслаждался блаженным теплом, что царило внутри кабинета, мягкостью ковра под начинающими наливаться теплом пальцами, самим чувством расслабления в мышцах – своим кратким отдыхом, что в тот момент казался вечностью. Но нужно было закончить начатое: он встал и по-хозяйски огляделся.

Кабинет Семы Воронка был обставлен… Богато? Нет, кричаще, до безвкусия роскошно. Густые ковры на полу, атласные занавески, золотая отделка стен, старинный стол с ножками в виде грифонов, многоярусная хрустальная люстра, мраморные статуи обнаженных девушек, судя по всему вынесенные из какого-то музея…

Гришка вдруг вздрогнул, увидев девять человеческих черепов, стоящих на отдельной резной полке. На одном из них виднелись остатки длинных, золотистых женских волос. Ругнувшись, вор отвел взгляд и подошел к сейфу, что ждал его в углу. Простой, скучно бурый, утилитарный. Обычный. Совсем чуждый роскоши кабинета.

Точно примеривающийся к снаряду спортсмен, Гришка постоял немного перед тяжелой железной дверцей, и наконец вытянул отмычки, принявшись за работу.