Kitobni o'qish: «Законы прикладной эвтаназии»
Пролог
Ненависть
1
Мир держится на ненависти. Уверяю вас, именно на ненависти и ни на чём другом. Любовь – это сказки для детишек. Ради любви совершают подвиги, не спорю, но как только предмет любви исчезает, пропадает и само чувство.
А ненависть будет всегда. Даже если тот, кого вы ненавидите, уже двадцать лет как в могиле, вы всё равно будете его ненавидеть.
Ненависть – это топливо для сердец. Лигроин для душ.
Вот человек в очереди перед вами. Вас раздражает, когда он долго решает, что купить. Когда он считает деньги. Когда он флиртует с продавщицей. Ваши деньги уже наготове, вы отсчитали точную сумму, без сдачи, чтобы не задерживать очередь. А теперь вы вынуждены стоять и ждать из-за какого-то кретина. Это ненависть, будем знакомы.
Вас не пропустили на перекрёстке. Урод на «Бентли» проехал на красный свет, чуть не сбив вас. Вы идёте дальше и фантазируете на тему «что бы я с ним сделал, если бы догнал». Причём вы видите свои фантазии так чётко и реалистично, что они кажутся реальностью. Вот он тормозит в тридцати сантиметрах от вас. Выходит из машины и матерится. Вы подходите к нему, к этой толстой разъевшейся харе, и плюёте в него словами. Вы брызгаете на него слюной, вы материтесь в ответ, он отступает, а потом вы хватаете его за жирную шею и вписываете носом в капот. Когда вы представляете себе эту картину, ваши руки непроизвольно повторяют воображаемые движения.
Это ненависть.
Вы ненавидите человека, который толкнул вас в метро. Соседа, который наблевал в лифте. Продавца, который пересчитывает кассу вместо того, чтобы вас обслужить. Вы ненавидите гомосексуалистов и лесбиянок, евреев и нацистов, филологов и философов, вы взращиваете в себе ненависть, потому что она заставляет вас двигаться дальше. Она вынуждает вас барахтаться в молоке, превращая его в сметану.
Собственно, роман не об этом. Просто вы должны помнить, что всё, что делают герои этого романа, они делают не из любви, не из сострадания и даже не из алчности. Ими движет ненависть. Впрочем, она движет всем миром.
2
В этот день доктор медицинских наук профессор Алексей Николаевич Морозов принимает историческое решение. Он заходит в свой кабинет и открывает шкафчик с препаратами. Достаёт маленькую бутылочку с прозрачной жидкостью. Набирает её в шприц. Выпускает из шприца набравшийся вместе с препаратом воздух. Аккуратно кладёт шприц в нагрудный карман халата и покидает кабинет.
Каждый день вы едете на работу. Вы садитесь на «Багратионовской», едете по Филёвской линии до «Киевской», пересаживаетесь на кольцо, затем едете до «Проспекта мира», там переходите на Калужско-Рижскую линию и далее – до «Алексеевской». От выхода метро до Звёздного бульвара – ещё пятнадцать минут. Вы проходите по набитому подземному переходу, в котором таджики торгуют рыбой, а слепой саксофонист наигрывает «Yesterday», проходите мимо универсама «Азбука вкуса», сворачиваете на улицу Бочкова, проходите мимо ресторана «Тарас Бульба», мимо магазина «Магнолия», мимо троллейбусного депо № 5.
Вы встречаете огромное количество людей. По дороге вам совершенно не на что смотреть, кроме как на них. Конечно, вы обращаете внимание на огромный шпиль Останкинской телебашни, но лишь затем, чтобы понять, на какой высоте облака. Можно определить с точностью до метра.
Люди идут навстречу, обгоняют вас сзади или просто стоят на улице. Старушка с табличкой «асталась одна с внуком памагите», местный модник в нубуковых сапожках до середины икры и курточке с блёстками и поддельным мехом, широколицая киргизка за прилавком магазина, убирающий мусор служащий «Макдоналдса», серьёзный охранник в холле банка – всё это люди, которые живут рядом с вами. Которых вы видите каждый день. Но вы ничего не знаете о них.
Может быть, этот охранник каждый день до крови порет жену кнутом. Рукоять кнута соединяется с основной частью (полотном) при помощи металлического кольца. Таким кнутом не зацепишься за дерево, потому что он слишком толстый. Зато им можно перешибить бревно.
А вот эта киргизка убила своего ребёнка. Она просто вынесла его на улицу и выбросила в контейнер с мусором. Он не кричал, не ревел, его никто не заметил. Контейнер перевернулся в мусоровоз. Ребёнка спрессовало вместе с тоннами яблочных огрызков, использованных презервативов и чайных пакетиков.
А модник ещё десять лет назад, когда был мелким хулиганом, поджёг пьяного в подъезде соседнего дома. Старик получил девяностопроцентные ожоги и умер в больнице. Мальчишки смотрели, как мечется горящий человек, и смеялись, потому что он был похож на насекомое. На кузнечика, которого поливают кипящим целлофаном. На жука, в которого воткнули спичку.
Вы не знаете, что сделали эти люди, но вы знаете: чистых нет. Вы не знаете, когда мимо вас проходит убийца, когда – вор, когда – насильник. Вы знаете только, что они проходят мимо вас. Что они не трогают вас.
Когда мимо вас проходит доктор медицинских наук профессор Алексей Николаевич Морозов, вы видите серьёзного хорошо одетого человека 53–55 лет, в элегантном пальто, в шерстяной шляпе с неширокими полями (модель Vitafelt от Stetson). Он идёт немного вальяжно, но при этом сосредоточенно; он смотрит по сторонам, но не отклоняется от заданного направления и не отвлекается на пустяки. Он покупает в киоске газету «Известия», которую всё забывает выписать, и журнал «Папарацци» для двенадцатилетней внучки.
Вы и подумать не можете, что норма Алексея Николаевича – два убийства в неделю.
1. Накамура
Китай, провинция Биньцзян, июнь – август 1945 года
1
Суббота, около трёх часов дня.
Спальное место Накамуры в идеальном порядке. Кровать, полка для личных вещей: аскетическая обстановка. На полке – подставка для карандашей, стопка бумаги, ежедневник в кожаном переплёте. Накамура сидит на кровати, уставившись в стену. Обои – серые, грубые, на стене висит репродукция «Большой волны в Канагаве» Кацусики Хокусая. Накамура не позволяет себе большего, хотя любит Кацусику и готов повесить на стену все тридцать шесть видов Фудзи. Но есть такое понятие: дисциплина. Значит, он оставит только «Волну», но никогда не украсит остальные стены казармы другими репродукциями.
На всех напала полуденная дрёма: Осами, Мицудзи, Санава – все спят. Кто-то читает книгу, кто-то в тысячный раз мусолит письмо от матери. Накамура тоже иногда получает письма от матери. Она гордится, что её сын служит в непобедимой японской армии, она верит в его будущее и в будущее своей страны. Накамура высылает ей деньги, около сотни иен в месяц. Это больше, чем её собственная зарплата. Остальные деньги Накамура кладёт на военную сберегательную книжку. Тратить деньги здесь негде. По Пинфаню особенно не поездишь.
Накамура рывком поднимается с кровати и подходит к окну. Первое время по субботам окна завешивались чёрными шторами снаружи, чтобы курсанты не видели заключённых. Теперь это не имеет смысла.
У него нет никаких дел в казарме, но до занятий ещё много времени, а просто так слоняться по территории базы нельзя. Он достаёт из кармана амулет, сжимает его в руке. Затем медленно выходит из казармы. У входа – часовой, Асагава. Он маленький и тихий, молчаливый. Асагава смотрит на Накамуру, но ничего не говорит: хочешь выходить – выходи. Отвечать будешь сам. Накамура идёт прочь. По мере приближения к центральным воротам его шаг становится чеканным.
На самом деле ему просто интересно. Он любит смотреть на то, как привозят «брёвна». Слово «марута», которым обозначают заключённых, пишется не так, как «бревно», да и произносится иначе. Но все говорят «брёвна», потому что так проще.
Мимо проходит маньчжур с тачкой. От маньчжура несёт падалью: наверное, вывозит мусор. Всю грязную работу делают маньчжуры.
У хозяйственного управления раздаются крики и лай. Везут.
У ворот кто-то из военной жандармерии, Накамура его не знает. Военные жандармы великолепно умеют забывать – и это одно из самых ценных их качеств. Хорошая память приравнивается к преступлению. Накамура пытается забыть лица людей в стеклянных камерах Иосимуры, но не может. Он пытается забыть мальчика, разложенного на органы. И самое главное – он пытается забыть Изуми. Но у него не получается, потому что Изуми – это сверкающий фонтан, запертый в девяти квадратных метрах.
По двору идёт генерал-лейтенант Исии, Бог Войны. Его сверкающий автомобиль остаётся где-то позади. Накамура видит Исии крайне редко. Иногда зелёный открытый лимузин проезжает мимо, чтобы покинуть территорию базы. Впервые Накамура смотрит на идущего генерала.
Накамура боится, что его примут за шпиона. Он должен находиться в казарме до половины четвёртого, а затем идти в лабораторию. Но интерес перевешивает дисциплину – бывает и так. Очень жарко. Над Биньцзяном – солнце.
Исии о чём-то говорит с человеком из отдела Касахары. Зелёный грузовик разворачивается неуклюже, медленно. Это старый «Додж» тридцать третьего года, и снаружи он выглядит как обычная машина с тентом. Под тентом – металлический кузов без окон. Внутри нет сидячих мест, только маты на полу и трубы отвода отработавших газов – в качестве отопления зимой.
Жандарм запирает ворота. Рядом с Исии появляется Иосимура. Подтянутый, худой, выглядит совсем юным (ему тридцать восемь), на носу очки с толстыми стёклами. Что за взгляд прячется под очками – лучше не знать. Самый страшный взгляд, самый мудрый.
Накамуре интересно: впервые на принятии «брёвен» – сам генерал-лейтенант, начальник базы, и полковник, начальник одной из групп Первого отдела. Значит, предстоит что-то серьёзное. Привезли заключённых для каких-либо спецопераций.
Их начинают выводить: с завязанными глазами, в наручниках, одного за другим через узкую дверь в заднем торце кузова. Мужчины, женщины – китайцы. В основном, партизаны и враги Японии. Накамура знает, что попадаются и простые местные жители, но это необходимый процент брака. Самое страшное, что Изуми, его сияющий фонтан – не ошибка, никак не ошибка.
Их выводят и строят. Они ничего не понимают – думают, плен. Думают, их будут пытать, выбивать из них информацию. Может, они сумеют спастись. Есть такие, кто знает, зачем их сюда привезли, но и они таят надежду на спасение. Надежду, которой нет.
В принципе, они уже расписаны. Иосимуре нужны человек десять мужчин, женщины его сейчас не интересуют. Такахаси и Футаки тоже поистратились, нужно пополнение. «Брёвна» строят и тычками ведут к небольшой двери в огромном массиве лабораторных корпусов.
Если Накамуру заметят, он сделает вид, что был в храме, а теперь возвращается в казарму. Он хорошо видит происходящее через забор с колючей проволокой, опоясывающий главное здание.
Последняя шестёрка «брёвен» отличается от первых тридцати-тридцати пяти человек (Накамура не считал точно). Они не китайцы. Китайцы дают общую картину, но для частных случаев нужно рассматривать также представителей других рас. Когда война окончится, Японии понадобится знание их особенностей.
Их шестеро, всего шестеро – и это «брёвна», но «брёвна» высшей ценности. Двое рослых, светловолосых, в русской армейской форме. Иваны. Накамура слышал – они придумали смешное слово «ходя». Они называют так и китайцев, и корейцев, и японцев. Это унизительно.
Невысокий мужчина с чёрными волосами. Национальность не определить. Гражданский.
Ещё двое похожих, мужчина и женщина, кожа тёмная, глаза круглые. Индусы, что ли.
И девушка. Высокая, очень высокая. Она стоит рядом с Иосимурой, который кажется карликом в сравнении с ней. Огромные впалые глаза, чёрные круги вокруг них закрывают пол-лица. Они выглядят естественно, точно причина вовсе не в недосыпе или недоедании. Нос смешной, острый, как у птицы. Губы тонкие. Крупная, но стройная; под бесформенной на несколько размеров больше кофтой вырисовывается грудь.
Накамура рассматривает её внимательно. Некрасивая, думает он. Тут же его сердце сжимается – при мысли об Изуми. Она маленькая, тонкая, печальная. Накамура мечтает вызволить её, но никогда не позволит себе подобного. Потому что солдат есть солдат. Не страх перед кемпейтай, не опасность останавливают его, а собственная совесть. Он ненавидит себя за то, что наделил «бревно» именем.
Пятерых иностранцев уже уводят. Исии Сиро, высокий, в круглых очках, с реденькой бородёнкой и пышными усами, что-то говорит. Девушку с кругами под глазами отделяют от остальных, её конвоируют за генерал-лейтенантом. Исии разговаривает с ней. Накамура не может разглядеть, отвечает ли она. Возможно, отвечает.
Двор пустеет. Грузовик уезжает в глубь базы. До занятий остаётся около десяти минут.
2
Курсанты играют с крысами. Сопляки – разводят бактерии чумы в аппаратах Исии, но не всегда понимают, зачем нужны «брёвна». Их гложет тоска по Японии, они клянут себя за то, что отправились в Маньчжурию. Зато здесь больше платят. Далеко не у всех есть допуск к лаборатории.
Накамуре кажется, что он – другой. Полгода работы в отряде 731 закаляют человека. Перестаёшь бояться трупов, перестаёшь воспринимать «брёвна» как людей. Их учили именно так. Вечером курсанта вызывали и приводили в комнату, где на операционном столе или просто на полу лежал труп. Тачка ждала в коридоре, задача – вывезти. Трупы были самые разные. Чудовищно взбухшие, покрытые язвами и рубцами. Аккуратно распотрошённые, залитые кровью. Лишённые конечностей, обмороженные. Сначала нужно было помочь ассистенту окунуть тело в раствор карболовой кислоты, а затем взять тело и отнести его к тачке. По коридорам труп приходилось везти до крематория, там сдавать его в руки работнику огня и меча. Меча – потому что иногда трупы рубили перед тем, как сбрасывать в отверстие пышущей жаром шахты.
Труба крематория – одна из самых высоких в Японии. Хотя Маньчжурия – это Китай, но база – это всё же японская территория. Трубу видно отовсюду, но пассажиры поездов харбинских железных дорог думают, что проезжают мимо завода. Всё равно ближе чем на пять километров к базе подъехать невозможно.
Младших курсантов пока что не подпускают к людям. Крысы, свиньи, собаки – это для них. Техники-лаборанты читают общие лекции – по истории отряда, по принципам применения бактериологического оружия. Войдя в лабораторию, Накамура вежливо здоровается с Санаравой, рассказывающим курсантам о газовой гангрене и её особенностях. Накамура занимается по свободной программе. Книги нельзя выносить из лаборатории, поэтому приходится параллельно слушать Санараву, хотя его лекцию Накамура и так знает наизусть.
Появляются Осами, Мицудзи и Кокен, соратники Накамуры. Им тоже предписано самостоятельное изучение надлежащих предметов.
Библиотека обновляется каждую неделю. В большие альбомы вклеиваются новые фотографии с комментариями врачей. Накамура дружит с одним из сотрудников съёмочной группы. Они – единственные, кто может свободно перемещаться по территории базы и бывать внутри бараков с заключёнными равно как и в испытательных лабораториях. Таким же правом раньше обладали и метеорологи (в 731-м их было двое), но когда один из них погиб от чумы да ещё чуть не разнёс её по базе, метеослужбу уравняли в правах с обычными солдатами.
На этой неделе – свежие снимки. Синдромы газовой гангрены, чумы, холеры, брюшного тифа, дифтерита, туберкулёза, сапа. Обмороженные конечности. Лица, ошпаренные кипятком.
А вот данные от харбинского отделения – там проверяли, сколько времени человек может продержаться без пищи и воды.
Накамура читает и рассматривает материалы с полным спокойствием. Он не видел Изуми уже неделю, но не позволяет себе мысли о том, что её больше нет. Может, она просто ждёт своей очереди – тогда есть надежда. Нет надежды. Есть-нет-есть-нет, это вертится в голове Накамуры, и он перестаёт понимать суть написанного в отчётах харбинского отделения.
В лабораторию заходит незнакомый Накамуре офицер, судя по знакам отличия, полковник.
Санарава отдаёт честь, смотрит вопросительно.
«Тут только малыши? – интересуется полковник. – Мне нужен подготовленный лаборант».
«Накамура!» – вызывает преподаватель.
Накамура встаёт. Он очень надеется, что увидит Изуми. Возможно, ему придётся работать неподалёку от камер.
«Я рекомендую Накамуру, – говорит Санарава. – Был отличным курсантом, сейчас один из самых дисциплинированных и старательных лаборантов».
«За мной».
Незнакомый полковник немногословен. Накамура едва поспевает за ним.
«Ты знаком с работой доктора Иосимуры?» – «В общих чертах». – «Подробнее».
Полковник шагает так, точно не успевает на поезд. На каждый его шаг приходится три шага Накамуры. Последний вспоминает, что бывал однажды в отсеке, где работает Иосимура. Лаборатория № 5 – табличка на двери, и больше ничего. Но он не видел опытов, только пустую лабораторию.
«Прежний лаборант в госпитале с тяжёлой травмой. Один из заключённых разбил ему голову куском батареи, который прятал в камере под матрасом. Ты будешь записывать всё, что говорю я, а также доктора Танава, Томиока и Иосимура. Я – доктор Мики».
Накамура немного путается в именах. «Доктор Мики», – повторяет он про себя.
Они проходят через общий отдел, минуют знакомые Накамуре лаборатории чумы, холеры, туберкулёза, затем идут по коридору к внутренней тюрьме. Этот коридор Накамура помнит смутно, но именно через него приходилось возить тела в крематорий.
Здесь он впервые увидел Изуми. Её вели, хрупкую, но гордую, из тюремных камер в одну из бактериологических лабораторий. Она пережила чуму, выдержала, выдавила из себя, как гной из лопающегося бубона. И потом, гораздо позже, она осталась на полчаса наедине с Накамурой, курсантом-сторожем. Ей хотелось говорить – почти все её соседи по тюрьме были китайцами, не понимавшими по-японски. Она была единственным «бревном» японского происхождения. И ей хотелось говорить на родном языке.
Спросите у Накамуры, как выглядит Изуми. Он не сможет описать её, будто у него отнимается язык, только слово-ассоциация, «фонтан», сорвётся с его губ. Он влюбился в неё такую – истощённую, измученную, покрытую струпьями.
В её камере есть окно, и Накамура может добраться до него, чтобы подбросить записку с камешком. Она высовывает через прутья решётки нос, больше ничего не проходит, и Накамура любуется этим носом и шлёт ему, носу, воздушные поцелуи. Этот самый послушный, самый аккуратный лаборант.
Они минуют тюрьму и попадают в вотчину Иосимуры. Здесь страшно, очень страшно. Нет, никаких криков, никаких искажённых лиц и изувеченных тел. Страх врос в стены, страх лежит на полу, подобно тени.
Вот и лаборатория № 5. Они поднимаются на второй этаж блока «ро», центрального здания.
Стеклянные стены.
«Вы готовы приступить к работе сразу же, лаборант Накамура?» – спрашивает Мики. «Готов, доктор Мики».
Для Накамуры непривычна работа без защитного костюма. В лабораториях с животными и в чумной лаборатории Такахаси нельзя и шагу ступить без маски и спецодежды. Здесь все просто в халатах и перчатках, некоторые – в шапочках.
Стеклянные стены камеры для испытаний. Спиной к вошедшим стоит невысокий человек в очках. Иосимура, которого Накамура так боится. Даже всемогущий Исии Сиро не представляет такой опасности. Исии где-то далеко.
Иосимура оборачивается. Его взгляд на удивление мягок.
«Лаборант старший лейтенант Накамура Кодзи по вашему распоряжению прибыл!»
«У вас пять минут на изучение записей вашего предшественника, – строго говорит Иосимура. – Они лежат на столе, ручка – тоже».
Накамура смотрит на записи: стандартные описания симптоматики заболевания. В данном случае – обморожения. Смотри и записывай.
Рядом с Иосимурой – фотограф из съёмочной группы и человек с переносным мольбертом. Зачем нужен художник при наличии самой современной фототехники, Накамура не знает.
«Я готов, господин полковник». – «Называйте меня доктором».
Они все – все эти начальники, Минато, Танабэ, Ногути, Такахаси – не любят своих званий, точно стесняются их. Они называют себя врачами. Как себя чувствует врач, отнимающий жизнь? Когда какой-нибудь ассистент впрыскивает «бревну» сыворотку с бактериями чумы, что он чувствует? Он убивает, убивает безжалостно. «Мы на войне», – говорит его внутренний голос. Нет, дружок, мы не на войне. Мы в госпитале, и эти люди ничего тебе не сделали. Вводи им тиф, бросай в них бомбы с возбудителями газовой гангрены, выкачивай из них кровь, вводи им воздух в вены. Смотри, как они себя ведут, и записывай, записывай, не упусти ничего, дружок.
За стеклом три человека, все китайцы. Мальчишка лет десяти, молодой человек лет двадцати пяти и мужчина лет пятидесяти. На всех троих только набедренные повязки. На лодыжках и запястьях – датчики, датчики на груди, на шее, на голове. На полу лежат мягкие маты, но стены и потолок камеры – металлические.
«Понижаем».
Рука Иосимуры тянется к тумблеру на небольшом пульте. Два лаборанта что-то настраивают.
Люди за стеклом начинают подёргиваться, самый старший что-то говорит, но слов не слышно.
«С их стороны – отражающая поверхность», – тихо поясняет Мики для Накамуры.
Накамура внимательно следит за происходящим. Его рука строчит автоматически. Температура в «холодильнике» – плюс десять градусов. Иосимура снижает ещё на пять.
Людям холодно. Мальчик и молодой человек пытаются прижаться друг к другу, но у них не получается. Только тут Накамура замечает, что руки и ноги подопытных связаны, ступни пристёгнуты к полу. Заключённые не могут придвинуться друг к другу.
Накамура описывает их поведение. Почему они не падают, думает он. Потом он видит тонкие столбы, к которым привязаны подопытные. Точно прочитав мысли Накамуры, Мики поясняет:
«Столбы из непроводящего холод материала, это не металл».
Температура падает до нуля.
Подопытные корчатся. Ноль градусов не кажется комфортным тепловым режимом, когда на тебе только набедренная повязка.
«Ветер?» – спрашивает один из ассистентов.
Иосимура жестом показывает: нет.
Художник бездействует. Фотограф снимает со вспышкой примерно раз в минуту. Накамура оборачивается: есть ещё человек с видеокамерой. Он появился незаметно.
Минус пятнадцать. Это уже по-настоящему холодно.
Большинство опытов по обморожению проводится зимой. Однажды Накамура видел с крыши общего корпуса, как людей выгоняли на двадцатиградусный мороз и поливали водой. Сегодняшний опыт направлен, скорее всего, на изучение поведения человека при постепенном понижении температуры. И на фиксацию момента смерти.
Накамура думает о том, как бы он отреагировал, если бы в камере перед ним корчилась Изуми. Он трясёт головой, отбрасывая страшную мысль. Где-то в глубине его пожирает червь: она умрёт, она всё равно умрёт.
Минус тридцать. Холодно, очень холодно. Если на такой мороз выставить руку человека, предварительно политую водой, начнётся обморожение. В сухом воздухе лаборатории обморожение невозможно. Пока.
Мальчишка что-то кричит, немо, беззвучно. Фотограф снимает. Старший мужчина безвольно висит на столбе – он понял, что проще застыть и принять смерть.
На одном из циферблатов высвечивается показатель влажности. Низкая, шестьдесят три процента. Над пультом – часы. Лаборант что-то записывает посекундно. Накамура старается не упустить ни одного движения, тоже пишет, пишет, пишет. Фотограф снимает.
Минус тридцать пять. Непонятно, жив ли старший. Парень и мальчишка бьются в путах.
Накамура смотрит на журналы, лежащие перед ним. Один открыт. Заголовок: выживаемость при минус двадцати градусах. Возраст, пол каждого подопытного, время до смерти. Заморожено, судя по записям, двадцать два человека. А вот выживаемость при минус сорока – через несколько страниц.
То, что пишет Накамура, называется «Выживаемость при понижении температуры на 5 градусов каждые 60 секунд».
Неожиданно Накамура осознаёт, что ему непонятен смысл подобных экспериментов. Когда между привязанными к столбам китайцами на полигоне Аньда бросали фарфоровые бомбы, начинённые возбудителем газовой гангрены, это было логично. Испытание оружия на непосредственной мишени имеет смысл. В чём смысл выяснения выживаемости китайцев? Ведь у японцев будут совсем другие показатели. Японцы. Изуми.
Минус сорок.
«Старик почти», – говорит лаборант. Иосимура пристально смотрит на старика.
Минус сорок пять.
В этот момент Накамура понимает, насколько рутинной стала для него подобная работа. Точно так же он фиксировал симптомы чумы у крыс, потом у свиней и собак. Потом точно так же – у людей. Никакой разницы. Он просто механизм, у него нет души. Правда, есть ещё одно «но»: «брёвна» – не люди. Они – материал, обычный материал, из какого строят дома, шьют одежду, делают мебель. Нет, стоп. Из этого материала делают оружие. Фарфоровые бомбы.
Накамура пишет механически, он фиксирует показания приборов и при этом думает совершенно о другом. Сколько там уже «минус» – он не знает, хотя его руки пишут: «минус тридцать».
Мальчишка расслабился, как ранее старик. Только парень ещё продолжает вяло шевелиться в путах.
Минус пятьдесят пять.
«Старик всё. На удивление слабый».
Накамура неожиданно просыпается и снова начинает осознавать происходящее. За прозрачной перегородкой мёртвый старик висит на своём столбе, посиневший, застывший. Минус пятьдесят пять, всего тринадцать минут, чтобы убить человека. Нет, чтобы проверить реакцию «бревна», как-то так.
Мальчишка умирает при минус шестидесяти пяти, парень дотягивает до минус восьмидесяти. Иосимура поворачивается к Накамуре, заглядывает в записи.
«Хороший почерк, – говорит он. – Где ты такого взял, полковник?»
«У Санаравы. Ты из какой группы?»
Накамура вскакивает.
«Лаборант группы Такахаси Накамура Кодзи».
«У Такахаси достаточно людей, – медленно произносит Иосимура, – а мне нужен толковый ассистент. Так что будешь тут. Кодзи, хм…»
Накамура не понимает, что хотел выразить новый начальник этим хмыканьем.
«Пойдём, Кодзи, посмотрим на наши объекты».
Иосимура небольшого роста, у него круглое лицо и зализанные назад волосы. Очки в толстой чёрной оправе. Они заходят в помещение, где только что в агонии корчились люди. Тут очень холодно, но уже, конечно, не минус восемьдесят. Вслед за ними в камеру заходит и один из ассистентов, а затем и художник.
Иосимура дотрагивается до одного из тел.
«Мягкий», – говорит он тихо.
В этом есть что-то жуткое.
