Kitobni o'qish: «Никто не видел Мандей»

Посвящается Т. К.

Сентябрь

Это история исчезновения моей лучшей подруги. Того, как никто, кроме меня, не заметил этого исчезновения. И того, как никому не было дела до этого, пока ее не нашли… год спустя.

Я знаю, о чем вы подумали. Как может исчезнуть целый человек, тем более подросток, и чтобы никто не сказал ни слова? Допустим, если б в один ужасный день солнце взошло, а потом пропало с неба, кто-нибудь уж точно поднял бы тревогу, верно? Но, как говорит моя мама, не все вращаются вокруг одного и того же солнца. Я никогда не понимала значения этой фразы, пока Мандей не исчезла.

Вы ни за что не подумали бы, будто нечто подобное может случиться в Вашингтоне, городе, полном самых могущественных людей в мире. Никто даже вообразить не мог, что такое может произойти буквально на заднем дворе президента. Именно так думали мы, жители юго-восточной части Вашингтона, округ Колумбия. Если все твердят, что мы живем в тени государственной столицы, то как может одна-единственная пропавшая девушка перевернуть все вверх дном?

Мой врач утверждает, что я не должна больше об этом говорить. Но потом вышел подкаст, заново пересматривающий все произошедшее и ставящий это под сомнение. Кто-нибудь всегда способен увидеть ту или иную историю по-другому – как это бывает с розовым цветом. Одни видят арбузный и фуксиевый, другие – коралловый и лососевый. Но в конечном итоге это оказывается старый добрый розовый.

Для меня эта история началась за день до первого дня учебы в восьмом классе. Нашего последнего года в средней школе – я думала, что это будет лучший год в нашей жизни…

Прежде

– Мам, ты не видела Мандей? – спросила я, едва выйдя из терминала в Вашингтонском национальном аэропорту имени Рейгана. Мои волосы все еще были заплетены в афрокосички, а кожа опалена южным солнцем до коричневого цвета.

– Ну ты даешь! Не могла хотя бы поздороваться сначала? Я тебя тоже все лето не видела, – хмыкнула мама, широко раскинув худые руки, и я радостно бросилась в ее объятия.

Каждое лето мама отправляла меня на два месяца в Джорджию к бабушке. Мы с Мандей обменивались письмами с забавными рисунками и статьями, вырезанными из газет, делились последними сплетнями и рассказывали друг другу, какую музыку слушаем сейчас. Но это лето было другим. Мандей так и не ответила мне ни разу. Без ее писем лето ползло медленно, словно сбежавшая из террариума черепаха. Я любила бабушку, но очень скучала по своей комнате, своему телевизору, а больше всего по Мандей.

Отражения огней мерцали в воде Анакостии¹, когда мы проезжали по мосту на авеню Мартина Лютера Кинга-младшего, а вдали виднелся бейсбольный стадион «Нейшнлс»². Когда мы сворачивали на Гуд-Хоуп-роуд, я заметила старые плакаты, все еще висевшие на заброшенном здании на перекрестке: «Сохраним «Эд Боро»! Это наша община! Это наш дом!»

Мама заблокировала дверцы машины, напряженно выпрямив спину. Как истинная южанка, она никогда не чувствовала себя в безопасности в большом городе, хоть и жила здесь с моего рождения. Чтобы отвлечь ее, я рассказала про письма без ответа. Она пожала плечами, целиком сосредоточившись на управлении машиной, – вечером движение на дороге было очень плотным, – и пробормотала:

– Может быть, она просто не дошла до почты…

Но для меня это прозвучало как полная бессмыслица. Мы специально копили деньги и купили достаточно почтовых марок, чтобы нам хватило их на восемь недель разлуки. Моя бабушка не любила, когда дети играли с ее телефоном, а моя кузина постоянно занимала линию, болтая со своим парнем. Мандей знала, что я терпеть не могу писать, но мы обещали друг другу поддерживать связь, а обещание нельзя вот так просто взять и нарушить. Особенно если даешь его своей лучшей подруге, которую знаешь с первого класса.

– Я не знаю, Горошинка, – сказала мама, остановившись на светофоре возле винного магазина и нервно махнув рукой через окно машины кому-то знакомому. – Наверное, она была чем-то очень занята. Но когда она узнает, что ты вернулась, то наверняка сразу же примчится.

Зажегся зеленый свет, мама резко нажала на газ и спустя два квартала круто свернула налево к библиотеке Анакостии, потом направо, на улицу Ю-плейс. К нашему дому. Мы припарковались на улице. Я выскочила из машины, прихватив сумку с книгами, и бросилась к двери. Честно говоря, каждое лето у меня была надежда по возвращении обнаружить какое-нибудь чудесное преображение. Не то чтобы я не любила наш дом – мне просто нравились сюрпризы. Допустим, сбегая вниз по лестнице рождественским утром, я всегда ожидала увидеть свежий слой терракотовой краски на стенах, новый диван взамен бежевого набора мягкой мебели, кухонные приборы из нержавеющей стали вместо наших старых мельхиоровых или новые лестничные перила, которые не будут скрипеть, когда на них опираешься.

Войдя в дом и обнаружив, что ничего не изменилось, я бросила сумку и принялась звонить Мандей с телефона возле лестницы. Может, этим летом она была так занята присмотром за своими младшими братишкой и сестренкой, что не хватило времени написать мне… Какова бы ни была причина, я не хотела даже думать об этом: меня буквально разрывало на части от всего, что я хотела рассказать Мандей. Спустя один короткий гудок автоматический женский голос сообщил мне, что набран неверный номер. Я знала наизусть только два телефонных номера: Мандей и свой собственный.

– Детка, уже висишь на телефоне? – пропыхтела мама, затаскивая мой чемодан в дом. – Ты времени зря не теряешь…

– У Мандей телефон не работает.

– Наверное, забыли повесить трубку или сломали аппарат, – предположила она, запирая входную дверь. – А теперь иди и быстро найди свою расческу. Нам нужно что-то сделать с твоими волосами. Какой кошмар! Я же говорила маме, чтобы она расплела тебе косички перед отъездом!

Я взбежала по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и открыла первую дверь справа. Моя комната осталась в точности такой, какой я ее оставила, – в полном хаосе. Точнее, моя двуспальная кровать была аккуратно застелена темно-баклажановым покрывалом, а мои рисунки, музыкальные плакаты и кинопостеры, развешенные на сиреневых стенах, остались на месте. Но у меня не было времени убрать палатку, которую мы с Мандей сделали из старых простыней и диванных подушек, когда она ночевала у меня перед моим отъездом. Палатка все еще стояла под полкой возле окна, выходящего на задний фасад библиотеки через дорогу.

– Клодия! Быстрее! – раздался крик снизу.

– Иду, мам!

Я схватила расческу с белого туалетного столика, заметив, что на стуле лежат новая раскраска и набор карандашей. Должно быть, папа оставил их прежде, чем уехал доставлять очередную партию груза.

– Клодия, давай уже! Мы так до утра провозимся!

Остаток вечера мы с мамой занимались тем, что расплетали мои косички, потом мыли и выпрямляли волосы. Ближе к полуночи я наконец-то рухнула в кровать настолько измотанная, что даже не обратила внимание на бурчание в животе. Что-то явно было не так, но я не могла понять, что именно.

* * *

– Клодия! – раздалось на следующее утро из кухни. – Ты опоздаешь к первому учебному дню!

Каждый год повторялось одно и то же: мама хотела, чтобы я, как сумасшедшая, сбежала по лестнице и изумилась грандиозному завтраку в честь первого дня нового учебного года: блинчики, на которых сиропом была выведена улыбающаяся рожица, омлет с сыром, каша и говяжьи сосиски.

Поэтому пришлось подыграть ей. Я перепрыгнула через последние две ступеньки и вбежала на кухню, одетая в школьную форму и новые кроссовки. Меня уже ждал накрытый к завтраку стол.

– Сюрприз! – сказала мама, выскакивая из укрытия. Ее короткие каштановые волосы все еще были накручены на бигуди. Иногда на свету в этих волосах среди золотистых бликов начинали проступать серебристые.

– Спасибо, мам! – засмеялась я, плюхаясь на стул.

– Не могу поверить, Кло, что на следующий год ты пойдешь в старшую школу. Я уже такая старая!

– Мам, ты ведешь себя так, будто не старше меня.

Она усмехнулась и потрепала меня за щеку.

– Так с матерью не разговаривают… Ладно, Горошинка, быстро ешь свой завтрак. Ты же не хочешь опоздать в школу и заставить Мандей ждать тебя?

Мама знала, какие слова нужно подобрать, чтобы ускорить меня. Что я скажу Мандей, когда наконец-то увижу ее? Я имею в виду – как она могла молчать все лето?

– Мам, можно Мандей придет к нам сегодня после школы? – не отрываясь от поглощения блинчиков, спросила я.

Она засмеялась.

– А ты опять за свое! Хорошо, пусть приходит. Только… сначала загляни к мисс Пол, ладно?

Я уронила вилку на тарелку.

– По-моему, ты говорила, что можно больше не заходить в библиотеку после школы. Мне не нужна нянька!

– Не нянька, – с невинным видом возразила мама. – Просто я хотела, чтобы ты поздоровалась с ней. Ну, и нет ничего плохого в том, чтобы сообщить кому-нибудь, где ты сейчас. Хлебные крошки, Клодия. Никогда не повредит оставить дорожку из хлебных крошек.

– Мне не были бы нужны никакие хлебные крошки, если б у меня был мобильник, – пробурчала я, уткнувшись носом в свое согнутое колено.

Мама фыркнула.

– Послушай, я не собираюсь это снова обсуждать. Мы же договорились: у тебя появится мобильник, когда ты перейдешь в старшую школу. А теперь собирайся, пора идти.

Я повесила на плечо свой новенький школьный рюкзак – темно-синий с фиолетовыми завитками. У Манди был точно такой же, только ее любимого розового цвета. Мы купили их перед моим отъездом в Джорджию. Перед выходом из дома я позвонила Мандей еще два раза. На всякий случай. Ответа не было.

В первый день мама всегда подвозила меня до школы, взяв отгул в ветеранской столовой, где она работала. В эти часы ее наверняка там не хватало, и на кухне без ее руководства царил полный хаос. Но мама всегда говорила: «С ребенком у тебя есть только один шанс, так что попасть нужно точно в яблочко».

Мы доехали до чартерной школы³ имени Уоррена Кента и заняли место в длинной веренице других машин, ожидавших своей очереди, чтобы высадить детей у ворот. Они вели в огражденный двор, где школьники собирались по классам перед первым звонком. Прижимая вспотевшее лицо к стеклу, я скользила взглядом по морю красно-синей клетчатой формы в поисках розового рюкзака, похожего на мой.

– Мам, я не вижу Мандей. – В моем голосе читалась скрытая паника. Мандей всегда приходила в школу первой, иногда за два часа до остальных учеников.

– Я уверена, что она скоро придет, – отозвалась мама из-за руля машины, с трудом вклиниваясь на крошечный пятачок у ворот. – Ну что, хорошего учебного дня, Горошинка. Не забудь позвонить мне, как только вернешься домой.

Лавина неуверенности буквально пригвоздила меня к сиденью. Я не могла выйти из машины, не увидев сначала Мандей. Без нее школа казалась нереальной, невозможной. И мысль о том, чтобы оказаться одной в этой толпе…

БИП! БИП! – раздался сигнал позади нас.

– А ну, заткнись! – рявкнула мама в окно, потом повернулась ко мне. – Горошинка, что случилось? Ты нервничаешь?

Когда она говорит таким протяжным, чуть гнусавым голосом, я чувствую себя младенцем в детском автокресле, а не девушкой, которая через год пойдет в старшую школу. Если я и дальше продолжу вести себя так, то мама никогда не перестанет обращаться со мной как с маленьким ребенком.

Я покачала головой.

– Ничего, мам, всё в порядке.

Раздался еще один сигнал, куда более раздраженный, чем первый. БИ-И-ИП! Мама закатила глаза и улыбнулась – моя бравада ее ничуть не обманула.

– Клодия, она наверняка придет. Мандей, скорее всего, просто опаздывает или что-то в этом роде. А теперь посмотри туда. – Она указала на школьный двор, где один из дежурных держал большую табличку с надписью «Восьмиклассники». – Видишь, твой класс вон там. Может быть, подождешь вместе с остальными и придержишь место для нее? Наверняка тебе будет приятно встретиться и с другими своими подругами, а?

Шеренга моих одноклассников – моих заклятых врагов – была длинной. В отсутствие Мандей мне буквально предстояло нырнуть в кишащую акулами воду… истекая при этом кровью. Мама не знала, что Мандей – моя единственная подруга.

– Ладно, – я тяжело вздохнула, на что получила мамину улыбку.

– А теперь поцелуй меня.

Отстегнув ремень безопасности, я перегнулась через спинку переднего сиденья и чмокнула ее в щеку. Мама крепко обняла меня за плечи одной рукой.

– Я очень тебя люблю. Хорошего первого дня в школе!

Обняв ее в ответ и не желая отпускать, я прошептала:

– Я тоже тебя люблю, – и выбралась из машины, приняв бесстрашное выражение лица, хотя дышать было трудно.

Школа имени Уоррена Кента была небольшой, примерно на тысячу учеников, но, собравшись все вместе, они гомонили как целый миллион. Визги дошколят⁴ пронзали барабанные перепонки. Третьеклассники и четвероклассники носились кругами. Шестиклассницы и семиклассницы обнимались и хихикали. «Так же будем вести себя и мы с Мандей, когда она придет», – снова и снова приходилось напоминать себе, чтобы удержаться и не броситься обратно к машине. Я не могла перестать оглядываться на маму, которая так и смотрела мне вслед. Машины позади нее продолжали нетерпеливо гудеть.

«Она права, я просто накручиваю себя. Мандей обязательно придет. Она никогда не пропускала ни одного учебного дня».

Направляясь к своему классу, я нервно сглотнула. Все мои одноклассники выглядели старше и опаснее. Парни сделались выше, у девушек появились округлые формы. Я гадала, не выгляжу ли тоже иначе, чем прежде. Может быть, Мандей так изменилась, что я ее просто не узнала?

Возглавляла шеренгу Шейла Грин. По ее красивому смуглому лицу расплылась злобная усмешка. Она что-то шептала на ухо Эшли Хилтон, которая была в новых золотых сережках-кольцах. Они смотрели на меня и хихикали. Я развернулась, готовая бежать обратно к машине, но мама уже уехала. Вмиг вся моя напускная храбрость испарилась.

– О, гляньте, лесбуха вернулась, – хмыкнул Тревор Абернати. Белая рубашка ярко контрастировала с его черной кожей. Остальные зафыркали – монстры в школьной форме. Опустив голову, я заняла место в конце шеренги.

Тревор повернулся и дернул Шейлу за волосы, собранные в конский хвост.

– Парень, я не шучу, – рявкнула Шейла.

Он танцующим шагом сместился в сторону, пытаясь уклониться от взмаха ее руки. Остальные хихикали, поддерживая его.

«Ужасно по-детски, – подумала я. – Посмотрите на них – просто стадо болванов. И как они собираются перейти в старшую школу, если ведут себя так?» По крайней мере, они не последуют за мной. Еще год – и останемся только мы с Мандей. Но сейчас ей следовало поспешить мне на выручку, пока эта волчья стая не окружила меня.

Проходили секунды. Двор гудел голосами – все оценивали прически, обувь, украшения и школьные сумки друг друга: единственный способ как-то выделиться. Я открыла свою косметичку, припудрила нос и нанесла на губы еще один слой прозрачного вишневого блеска. Выглядела я довольно мило, но трудно было радоваться этому, когда единственного человека, которого хотелось видеть, здесь не было.

Мандей обычно заплетала волосы в косы, но мы решили, что в первую школьную неделю попробуем носить новые прически – более взрослые. Ну, понимаете, чтобы попрактиковаться перед старшей школой. Но я волновалась, что без нашей постоянной летней переписки она могла забыть об этом плане. Я все время поглядывала в сторону ворот и на часы.

Зазвенел звонок, и колонны учеников потянулись в здание, начиная с дошкольников, за которыми следовали первоклассники. Среди пятиклашек должен был быть младший брат Мандей, Огаст, но его нигде не было видно. И ее сестра Тьюздей⁵ – разве она не должна была сегодня пойти в дошкольную группу?

– Где они? – пробормотала я себе под нос.

Мои костлявые колени стукались друг о друга, когда дежурный выкликнул наш класс и мы медленно пошли ко входу в школу. Я не сводила глаз с ворот, надеясь, что в любой момент Мандей влетит в них, запыхавшаяся, в панике, с волосами, блестящими от ее любимого кокосового масла. Мы с облегчением обнимемся, и она снова будет рядом со мной – и мир вернется на круги своя. Но ворота исчезли из виду, сменившись бежевыми кирпичными стенами школы. Тяжелые двери отвратно-коричневого цвета захлопнулись за моей спиной, решительно положив конец всем моим мечтам.

– Здравствуйте, восьмиклассники. Меня зовут мисс О’Доннелл. Я ваша новая классная руководительница и буду вести у вас первый урок в течение этого года, – сказала мисс О’Доннелл, начертив мелом на доске свое имя. – Первое правило: присутствующими считаются только те ученики, которые займут свои места в классе до того, как прозвенит второй звонок.

Мисс О’Доннелл – в течение года я возненавидела это имя – преподавала восьмиклассникам английский язык. У нее были короткие кудрявые светлые волосы с заметной сединой и бледная кожа. Покрытое морщинами лицо наполовину скрывали огромные очки. Одета она была в брюки с высокой талией, канареечно-желтую футболку и уродливые коричневые мокасины. В прошлом году мы познакомились с ней на празднике перехода в следующий класс, и кто-то из старших ребят сказал, что она – самая злобная учительница в школе, а может быть, и на всей планете.

– Теперь, когда я назову имя ученика, пусть он поднимет руку. Тревор Абернати?

Тревор как раз вовремя прекратил хихикать вместе со своими дружками.

– Здесь.

– Арлин Браун?

– Здесь.

Пока она вела перекличку, я заметила, как плотно забита классная комната. Все места были заняты – не осталось ни одного пустого стола для Мандей. Где она будет сидеть, когда придет?

– Клодия Коулман?

– Здесь, – отозвалась я. Подняла руку и пошевелила пальцами так, чтобы свет играл на моем новом маникюре, сиреневом с розовыми полосками «под металл». Я добавила этот розовый ради Мандей.

– Карл Дэниэлс?

– Здесь.

Подождите, она что, не назвала Мандей Чарльз? Ее имя всегда шло перед моим. Неужели учительница взяла не тот список? Или Мандей перевели в другой класс? Может быть, но Мандей обязательно сказала бы мне об этом…

Правда?

* * *

– Привет, милая. Как прошел первый день? – спросила мама, вернувшись с работы и принеся несколько пакетов из бакалейного магазина.

– Мандей не пришла!

После школы я пять раз звонила Мандей. Автоответчик постоянно твердил мне, что номер набран неправильно. Днем мы сверяли классное расписание и распределяли шкафчики для вещей. После полудня я смотрела по телевизору повтор шоу «Дэнс мэшин⁶», рисовала в новой раскраске и пыталась успокоиться – но все равно сидела как на иголках.

– Правда? – Мама нахмурилась. – Ну, может быть, она придет завтра. Просто потерпи.

Я старалась терпеть. В конце концов, если я буду задавать слишком много вопросов, то могу привлечь внимание к тому, что у меня нет других подруг, – и тем самым положить начало бесконечной череде насмешек. Но Мандей не пришла ни во вторник, ни в среду, ни в четверг. В пятницу, когда мой желудок окончательно завязался в кучу тугих узлов, я набралась храбрости и спросила одного из ребят из ее квартала, не видел ли он Мандей.

– Не-а, – ответил Даррелл Синглтон, стоя у своего шкафчика и упаковывая в сумку пакет с остатками школьного обеда. – Не видел ее все лето.

Даррелл был самым крупным из учеников во всей школе. Он возвышался над всеми; его жирное круглое лицо было покрыто рытвинами, вмятинами и буграми. Школьная форма едва налезала на него, а от его шкафчика всегда несло испорченной едой, которую он прятал.

– Все лето? Ты уверен?

– Да. А что, она не гуляла с тобой?

Даррелл положил глаз на Мандей еще в четвертом классе, но она не обращала на него никакого внимания. Кто-кто, а уж он точно не проглядел бы ее. Я прижала к груди тетрадь по математике.

– Меня не было тут все лето.

– А-а, – пробормотал он, почесываясь сильнее, чем обычно. – Ну, я пару дней назад видел ее мать. Она стояла у соседнего дома… – Голос его прервался, а взгляд метнулся куда-то в сторону. Все знали, что дом по соседству с Синглтонами был тем, что Мандей называла «заправкой». Разные типы отовсюду, от Нью-Йорка до Флориды, заезжали туда, чтобы привезти или забрать особый груз.

На «заправке» можно было приобрести любые наркотики, какие только существовали.

– А ее брата или сестер не видел?

Он задумчиво почесал в затылке.

– Не знаю… может, и видел.

* * *

Мне не разрешали ходить к Мандей без взрослых, но я все равно поехала на своем фиолетовом велосипеде вдоль по тротуару – сунуться на оживленную дорогу мне духу не хватило. Мама работала в сдвоенную смену, а папа только ехал домой из своего последнего рейса. У меня было немного времени, позволяющего ускользнуть из дома. Чтобы за целую неделю от Мандей не было ни единой весточки? Что-то стряслось, и я должна была узнать, что именно. С помощью родителей или без нее.

Может быть, Мандей снова подхватила грипп? Она уже и раньше болела – и не ходила в школу целый месяц. Но почему тогда она не ответила ни на одно мое письмо? А если Мандей заболела, почему ее брат тоже не ходит в школу? Не могли же они все разом заболеть! И что с ее телефоном?

Мандей жила в комплексе «Эд Боро», одном из самых больших в Вашингтоне районов социального жилья. Это была целая деревня из одинаковых домов кремового цвета, сгрудившихся, словно домики в «Монополии», в тени гигантских деревьев вдоль реки. От соседних районов этот комплекс отделяли автострады. Он располагался примерно в пятнадцати минутах пути от моего дома. Мама с папой говорили, что «Эд Боро» – отстойник. Я имею в виду, ни одна часть Юго-Востока не была особо приятной, но «Эд Боро»… не хотелось бы мне оказаться там поздно вечером.

За все время знакомства с Мандей я никогда не бывала у нее дома – ни единого раза. Мама не разрешала мне этого, как и сама Мандей. Причину я поняла намного позже. Как-то мы подвозили Мандей до дома. Моя мама ждала, пока она не войдет внутрь, и при этом нервничала, каждую секунду оглядывалась через плечо и трижды проверяла, заблокированы ли дверцы машины.

Поэтому я старалась ехать побыстрее; миновав знак с надписью «Жилой комплекс “Эд Боро”», проехала два квартала мимо знаменитых баскетбольных площадок, где проходил турнир Летней лиги, и остановилась у дорожки, ведущей к дому Мандей. Прислонила свой велосипед к высокому дереву, нависшему над домом, и пошла по потрескавшейся бетонной дорожке. На неприглядной бурой двери с номером 804 не было кнопки звонка. Я дважды постучала. Кровь бурлила от тревоги; никогда раньше мне не приходилось быть так близко от ее дома.

Сквозь дверь грохотал телевизор. Кто-то смотрел «Симпсонов» – так громко, что слышно было, наверное, даже в Белом доме. Я постучала снова и начала сдирать с ногтей облупившийся лак, внезапно осознав: «А ведь Мандей ненавидит “Симпсонов”!»

– Кто там? – рявкнул через дверь неприветливый женский голос.

– Здравствуйте, миссис Чарльз. Это Клодия.

Наступила пауза. Кто-то шаркал ногами и ворчал, потом щелкнул замок, и дверь чуть-чуть приоткрылась. В щелку выглянул глаз с пожелтевшим белком.

– Кто?

– Э-э… К-клодия, – выдавила я.

Она смотрела так, как будто не узнавала меня – будто не знала меня почти всю мою жизнь. Моя кожа похолодела, а ладони вспотели. Миссис Чарльз открыла дверь наполовину и встала в проходе так, чтобы я не могла видеть, что там внутри. Она была высокой женщиной; каждая из ее грудей была размером с мою голову. На ней были мужская майка, черный спортивный лифчик и красные баскетбольные шорты; волосы закручены в узел и заколоты «невидимками». Я никогда раньше не замечала, что у нее такое же угловатое телосложение, как и у Мандей.

– Клодия? – В ее голосе звучало отвращение, словно от меня воняло. – Что ты здесь делаешь?

Телевизор, орущий у нее за спиной, мешал мне думать. Что я здесь делаю?

– Э-э… а Мандей дома?

Она дважды моргнула и сменила позу, уперев обе руки в бока.

– Ее нет дома.

– Э-э… ясно. А она придет в школу в понедельник?

Скривив почерневшие губы, женщина прорычала:

– Почему ты задаешь так много вопросов? Я же сказала: ее здесь нет! А теперь убирайся! Ты же знаешь, что твоя чертова мамаша не разрешает тебе ходить сюда.

Весь район слышал ее вопли, но никто, кроме меня, не мог почувствовать запах выпивки, которым несло у нее изо рта. Все волосы на моем теле встали дыбом. Мне хотелось развернуться и кинуться к своему велосипеду. Миссис Чарльз никогда раньше не разговаривала со мной так. Может быть, я перешла черту, когда заявилась сюда искать Мандей, стала задавать вопросы и разговаривать со взрослым человеком так нахально, как сказала бы моя мама… Но я не могла просто взять и уйти. Не могла этого сделать, не найдя вторую половинку себя.

– Но… где Мандей? Что случилось?

Миссис Чарльз рванулась ко мне. Я отпрянула назад, споткнулась о трещину в бетоне и с размаху рухнула на дорожку, ободрав ноги о разбросанные камешки и не имея духу вскрикнуть.

– Я же уже сказала – ее здесь нет! А ТЕПЕРЬ ВАЛИ ОТСЮДА!

В горле встал ком, когда она нависла надо мной, наклонившись так сильно, что мы чуть не столкнулись лбами. Ее руки сжались в кулаки, и она отвела одну ногу назад, собираясь пнуть меня в бок. В голове взвыла сирена, но я абсолютно не чувствовала ног, не могла хоть немного пошевелиться. Примерзнув к земле, я сжалась в ожидании удара. Но она вдруг остановилась и посмотрела мимо меня. В окне соседнего дома шевельнулась занавеска.

Миссис Чарльз фыркнула и сердито посмотрела на меня, как будто решая, что дальше делать.

– Уматывай, – пробубнила она, захлопнув дверь.

Локти подломились, и я упала на спину, выкашливая воздух. Телевизор вопил так, словно стоял рядом со мной. Лежа на земле и дрожа всем телом, я смотрела на проплывающие в небе облака и гадала, как Мандей может жить в одном доме с таким чудовищем.

* * *

В субботу папа вернулся из того, что называл «короткой поездкой» – до Техаса и обратно. Он работал водителем грузовика на автомобильном заводе и развозил новенькие блестящие машины в салоны продаж по всей стране, так что мог отсутствовать дома по несколько недель, в зависимости от расписания рейсов.

– Привет, Горошинка! – Едва войдя в дверь, он подхватил меня на руки и поцеловал в щеку.

– Папа! Перестань! Я уже не маленькая, – я старалась говорить серьезно, но все равно хихикала. Он засмеялся.

– Ты всегда будешь моей маленькой девочкой. У тебя сегодня были занятия по танцам?

– Танцы начинаются только на следующей неделе.

– Ну, сообщи мне, какого размера трико мне понадобится, чтобы присоединиться к вам.

– Пап, ну прекрати!

– Я серьезно. Я вполне могу влезть в супербольшой размер, надо только отказаться от куриных крылышек.

– Папа! – рассмеялась я, когда мы направились в кухню.

– Надеюсь, ты хотя бы иногда выбираешься из дома. Скажем, прокатиться на велосипеде вокруг квартала…

Я выдавила улыбку, вспоминая долгий обратный путь от дома Мандей.

Мама стояла у плиты и жарила зубатку. На столе уже стояла лимская фасоль с ломтями горячего хлеба. Папа поцеловал маму в шею. Она вывернулась и с широкой улыбкой принялась отгонять его кухонным полотенцем. Эти двое вечно вели себя, как влюбленные подростки, заставляя окружающих посмеиваться.

Родители встретились в кафе для дальнобойщиков под Атлантой, где мама пекла блинчики. Папа говорит, что это была любовь с первого взгляда, и он с радостью вызвался в очередной долгий рейс только для того, чтобы вновь ее увидеть. А спустя шесть месяцев сделал ей предложение и привез к себе домой, в Вашингтон. Ему тогда было двадцать девять лет, а маме едва исполнилось девятнадцать.

Папа у меня большой, грузный, с сияющей лысой головой и бицепсами размером с туловище младенца. Он был защитником в футбольной команде своего колледжа, но в предпоследний год учебы повредил спину. Поскольку он не учился, а только играл, ему пришлось бросить учебу. Мама говорит, что колледж не для всех. Ученая степень не сделает тебя умным, а папа – самый умный из всех, кого я знаю. До того как встретить маму, он откладывал каждый цент, вырученный за перевозку автомобилей, и этого оказалось достаточно, чтобы купить наш первый дом.

Мама достала из духовки макароны под сыром, и мы сели за стол ужинать – это был наш ритуал для субботних вечеров.

– Итак, – сказал папа с набитым ртом, – как прошла твоя первая неделя в школе?

– Мандей ни разу не появилась.

– Правда? А где же она?

Я пожала плечами.

– Не знаю.

– Ты пробовала ей звонить?

– У ней телефон не работает.

– У нее телефон не работает, – поправила меня мама, передавая папе острый соус. – Нужно правильно говорить по-английски, дочка. Я не хочу, чтобы люди подумали, что ты у нас совсем необразованная.

Папа улыбнулся ей.

– Слушай маму, Горошинка. Как бы безумно это ни звучало.

Мама бросила на него сердитый взгляд, но от его улыбки засмущалась.

Я слегка поерзала на стуле. От падения на дорожку перед домом Мандей у меня на ягодицах остались болезненные синяки. Я не рассказала маме о случившемся. Ей было бы плевать на то, как дико вела себя миссис Чарльз – прежде всего маму обеспокоило бы то, что я вообще поехала туда. Но я не могла забыть взгляд, брошенный на меня миссис Чарльз, и резкость, прозвучавшую в ее хриплом голосе. Мама Мандей не была милой и славной, но не была и злобной тварью. Мандей никогда не упоминала, что ее мама могла так злиться на кого-то. Может быть, я просто застала ее в плохом настроении?

– Пап, ты можешь завтра отвезти меня к Мандей? – Я решила, что если приеду туда не одна, а с подмогой, то при следующей встрече миссис Чарльз может повести себя нормально.

Папа вздохнул.

– О боже, Горошинка, могу я завтра выспаться? Я устал, как не знаю кто. И к тому же у нас завтра репетиция.

Папа играл на конгах⁷ в гоу-гоу-бэнде под названием «Шоу бойз», вместе с моим дядей Робби. Гоу-гоу – это музыка, появившаяся в Вашингтоне. Благодаря таким группам, как «Джанк ярд», «Рэр эссенс», «E.U.» и Чаку Брауну, прозванному «крестным отцом гоу-гоу», Вашингтон стал известен не только как средоточие политики. Папа и дядя Робби основали свою группу еще в старшей школе и в те времена выступали в битком набитых закусочных. «Шоу бойз» не особо известны, но для жителей Юго-Востока это не так важно, если ты исполняешь заводную музыку и выкрикиваешь название своего района или квартала. Мои ровесники не очень-то увлекаются такой музыкой – не то что раньше. Мандей всегда говорила, что я родилась не в то десятилетие.

– И еще завтра нам нужно сходить в церковь, – добавила мама. – На тот случай, если ты забыла.

Я вздохнула.

– Нет, не забыла.

Мама хмыкнула.

– Может быть, она просто болеет… Не исключено, что в понедельник она примчится в школу с самого утра! Ты же ее знаешь.