Kitobni o'qish: «Всё будет плохо и счастливо»
Начало
– Тварь! – выдыхает некогда любимый мужчина. – Убирайся! – Он бьет кулаком по стене. – Ненавижу!
Его лицо перекошено гневом, на шее вздулась вена.
– Не нервничай, это вредно для здоровья.
Я отсылаю воздушный поцелуй и запрыгиваю в подъехавший лифт. Пять, десять, пятнадцать секунд, и двери распахиваются на первом этаже. Теперь нас с ним разделяют девять этажей. Если задуматься, почти бесконечность. Прихрамывая, спускаюсь с крыльца. Возле подъезда уже дожидается черный тонированный джип. Тот перегородил дорогу и передним колесом въехал на газон.
Сажусь вперед.
– Ну как? – спрашивает с водительского сидения Егор.
Он взволнован и теребит ремень безопасности так, будто тот пережимает грудную клетку. Пальцы вцепились в руль. Егора можно понять, ведь от моего ответа зависит наше будущее.
– Расстались полюбовно, – отвечаю с улыбкой. – Поехали.
В тот самый момент, когда джип отъезжает от дома, вибрирует мой мобильный телефон. Так и знала, ха!
«Мне понадобится всего три дня, чтобы разрушить твою жизнь».
«Как скажешь, любимый», – набираю в ответ.
– Куда тебя везти? – Егор заглядывает мне в глаза, пытаясь разглядеть в них что-то, понятное одному ему.
– К тебе.
Я окидываю прощальным взглядом панельную многоэтажку, окно на девятом этаже, и поджимаю губы. Теперь всё кончено.
Колено нестерпимо ноет. То ли к дождю, то ли к неприятностям.
У нас осталось три дня…
1. Тогда
Тринадцать лет назад…
С раннего детства Саша знала, что станет гимнасткой. Она с замиранием сердца смотрела по телевизору на гибких что кошки девушек. На то, как они крутились с лентами. Как перегибались через спину, как балансировали на носочках, как вытягивались в струну. Это было так завораживающе, что Сашино сердце замирало.
Она повторяла за телевизионными гимнастками все выпады и наклоны, да только её ноги подкашивались, и девочка падала, чтобы вновь вставать в неуклюжую стойку.
Мама дочкины просьбы всерьез не воспринимала, а на все просьбы отмахивалась:
– Не нужны тебе эти танцульки, пустая трата денег.
Сашина мечта казалась неисполнимой, но в семь лет девочка переехала жить к бабушке. Той быстро надоело постоянное – ежедневное, ежечасное! – нытье, и промозглым сентябрьским вечером бабушка с внучкой вошли в класс гимнастики.
– Поздновато вы опомнились. Кто ж в таком возрасте начинает заниматься? – посетовала молоденькая учительница, рассматривая Сашу, у которой от дождя распушились волосы.
Та стояла, сжав кулачки. Она ещё покажет этой учительнице! И детям покажет, которые пялятся с пренебрежением – будто они лучше её, потому что в гимнастике с пяти, а кто и с двух лет. А они не лучше…
Саша тренировалась на износ. Ревела, когда садилась на шпагат или тянула спину; доводила мышцы до изнеможения; не могла с утра встать с постели – но никогда не сдавалась. Вскоре учительница перестала относиться к ней как к лишнему элементу, а в конце первого класса Сашу пригласили на первые в её жизни соревнования!
Костюм ей достался по наследству от участницы, завязавшей со спортом. Бабушка практически вымолила его у мамы той девочки – на покупку нового денег не хватало, а ношеный обошелся, как сказала бабушка, «по дармовой цене». Костюм сидел плохо, колол, рукава не доставали до запястья, он жал между ног и в подмышках. Но всё равно был великолепен.
Перед началом выступления учительница собственноручно заплела Саше кичку. Погладила по тощей спине и сказала:
– Давай, юла, я верю в тебя.
И Саша показала высший класс. Она извивалась змеей, кружилась, вертелась, прыгала. Погрузилась в музыку, жила её переливами. Её пальцы стали продолжением нот. Тело обратилось в мелодию.
Ей аплодировали. Она запомнила чарующих вкус этих первых оваций. Учительница показывала большой палец. А Лена, первая соперница Саши, светловолосая и голубоглазая худышка, недовольно надулась. Саша сделала её! Саша – победительница!
Она не заняла первого места на тех соревнованиях, но получила приз зрительских симпатий. Бабушка освободила в старом советском серванте полку, чтобы поставить туда первый из многих кубок.
– Пока не заполнишь всю полку – гимнастику не бросишь. – Она потрепала внучку за смешную кичку.
Саша фыркнула. Дел-то, она этими кубками всю квартиру уставит!
А потом появился Никита…
2. Тогда
Десять лет назад…
Октябрь выдался холодным и ливневым. Городские соревнования начинались через неделю, поэтому Саша дневала и ночевала в зале. Она осваивала ленты – кручения давались сложнее всего, девочка то и дело путалась в них. Вот и сейчас, не удержавшись, упала на левое колено.
– Ай, – присвистнула сквозь зубы.
– Неуклюжая, – Лена, растягивающаяся у зеркал, закатила глаза.
Саша потерла ногу – царапина ерундовая, кровь едва проступила – и упрямо поднялась. На Лену она не обращала никакого внимания.
– Прям вижу, как ты грохаешься перед жюри. Нос наверняка разобьешь, косолапая! – не унималась та.
Саша вспыхнула от негодования. Вот коза! Пользуется тем, что тренер их не слышит. Но девочка промолчала; бабушка учила её не отвлекаться на внешние раздражители. Она схватилась за скользкие как змеи ленты.
Один. Два. Три. Поворот.
Домой она всегда возвращалась через парк. По одной и той же тропинке, заученной наизусть. Парк не пугал Сашу – он был свой. Зимой озябший и голый, осенью заплаканный, а жарким летом – цветущий и такой зеленый, словно вымазанный краской. Поздняя ночь стелилась по небу, укутывала одеялом из тумана плакучие ивы у озера.
Раньше Сашу встречала бабушка, но с тех пор, как она устроилась на вечернюю работу, Саше пришлось быть самостоятельной. Она никогда никуда не заворачивала, ни с кем не разговаривала, а если её (да даже если не её) кто-то окликал – бежала со всех ног.
Вот и сейчас за спиной донесся задорный смех. Саша вся съежилась: мальчишки…
Она не любила мальчиков и совсем не умела себя с ними вести. Да и за что их любить, они же такие неприятные? Её десятилетние одноклассницы гуляли с ними, даже – невиданное дело! – целовались за школой, а Саша замыкалась в себе всякий раз, когда к ней обращались по имени. На двадцать третье февраля она вручала подарок молча. И вся зажималась, если одноклассники начинали её обсуждать. Те любили похохотать над нескладной фигурой, длинными руками. Называли её вороной – за темные волосы и острый нос.
Мальчишки были совсем близко. Саша замедлила шаг – пусть обгоняют её. Но те словно специально шли позади. Их голоса обжигали лопатки.
– Девочка, а, девочка, есть курить? – крикнул один и заржал своей шутке, между прочим, нелепой.
Саша ускорилась.
– Гога, не пугай малявок, – скучающе ответил второй голос.
– Я и не думал пугать! Эй, мелкая, как тебя звать? Извини, если обидел.
Но интонация злая, в ней нет ни грамма тепла. Сашино сердце устремилось к пяткам. Страшно было – до слез. До мурашек, что усыпали позвоночник. Она хотела рвануть со всех ног, но её схватили за рюкзак. Резко потянули на себя.
– Ой!
Саша грохнулась на землю и во все глаза уставилась на троих парней. Им лет по четырнадцать, наверное, совсем взрослые и очень опасные. Такие, от которых бабушка советовала держаться подальше. Саша и держалась, только вот они сами пристали. Что теперь будет?..
Под светом единственного фонаря их лица приобретали желтовато-белый цвет, точно восковая маска.
– Что вы… что вы… – всхлипнула девочка.
– Ты не ответила, малютка. Извинишь меня или нет? – ухмыльнулся брюнет, немытые патлы которого спускались до плеч.
– Извиню, – выпалила Саша, только бы от неё отстали.
– А сигареты есть? – Брюнет склонился к ней совсем близко, дохнул гнилостно.
– Н-нет.
Она отползала от них задом, часто перебирая руками.
– А деньги? – вдруг спросил высокий парень с лошадиными чертами лица: широкой челюстью и выступающими передними зубами.
У Саши в кармане лежало десять рублей – сэкономила в школе на пирожке. Но отдавать их хулиганам не хотелось. Чем они заслужили эту десятку, а она из-за неё осталась без полдника! Вот уж нет, не видать им денег. Девочка помотала головой. Теплый вязаный берет слетел с волос и упал ей под ноги.
– Не верю! – несимпатичный парень надвигался. – По глазам вижу, врешь.
Остальные отступили в сторону, позволяя ему самому решить, что делать с вруньей. Тот схватил Сашу за локоть, потянул наверх без всякой жалости. Она ойкнула. От страха горло свело, а из глаз полились слезы. Девочка пыталась сбежать, но мальчишки обступили её кольцом. Их взгляды цепляли, кололи, драли на куски.
Высокий выкрутил руку Саше за спину. Она выгнулась в нелепой позе, да так и осталась стоять, брыкаясь и всхлипывая. Брюнет полез в карман и с видом победителя выудил оттуда десятку.
– Реально врет! – гоготнул он. – Давай дальше смотреть, чего ещё прячет.
Он сорвал с неё рюкзак. Скудное содержание того вывалилось на мокрую землю. Ластик и ручка, тетрадки, тренировочный костюм, чешки и заколка – всё разлетелось по сторонам.
– Гы, лифчик! – Брюнет, вытянув спортивный бюстгальтер, помахал им как флагом. – С виду малявка, а уже лифчики носит. А прокладки есть?
Саша заревела от стыда и от страха, что прожигал до самых костей. Мамочки, как же ей было страшно. Весь мир сузился до этих трех мальчишек, всё перестало существовать, кроме темной аллеи и рассеянного света фонаря. Если бы Саша только могла вырваться, то побежала бы без оглядки и никогда отныне не подходила бы к злополучному парку.
Если бы она только могла…
Но брюнет шарил по её карманам, а высокий крепко держал и иногда одергивал, если Саша начинала вырываться. Безучастным оставался лишь третий парень, которого она так и не разглядела.
– Хватит, – вдруг сказал он. – Отпустите девчонку…
– Ник, ну мы ж развлекаемся, – гундосо ответил брюнет. – Смотри, десятку получили. Ей она ни к чему!
– Отпустите.
Почему-то его друзья послушались, хотя этот Ник вроде бы даже не угрожал, а говорил спокойно и расслабленно. В любом случае, спасибо ему за то, что сжалился. Саша собрала вещи в одну кучу, не помня себя от ужаса, и понеслась домой. Она слышала окрики и издевательский свист, но вскоре голоса утихли, а потом и вовсе смолкли.
Девочка ввалилась в квартиру и, стянув обувь, нырнула в свою комнату. Перед бабушкой было стыдно показываться – та не поверит, начнет осуждать или говорить, как надо было поступить с обидчиками. Нет уж, Саша сама справится.
Она причесалась, переоделась и, скомкав грязную одежку, пошла в ванную – умываться. Заодно постарается отстирать костюм – иначе ей завтра конец. Тренировку перед соревнованиями нельзя отменять!
Дверь на кухню была прикрыта, и бабушка разговаривала по телефону. Саша бы прошла мимо, но бабушкина фраза заставила её напрячься.
– Свет, приезжай, я тебя умоляю.
Светой звали маму Саши, но бабушка очень редко звонила своей дочери. Сама Саша маму видела всего несколько раз в год: та приезжала с подарками, целовала в макушку, выпивала чашку чая без сахара и уезжала. Она никогда не оставалась на ночевку или не брала Сашу в кино, как другие мамы, даже не плела ей замысловатых косичек. Но Саша ждала маминого приезда как праздника.
– Это очень важные соревнования для твоей дочери, – бабушка помолчала. – Света, прекрати выдумывать оправдания! И что, что у Вадима температура? С ним некому посидеть? Не забывай, у тебя два ребенка. Ну и что, что Александра старше? Что она теперь, страдать должна из-за этого?
Вновь тишина. Наверное, мама что-то говорила. Вот зачем бабушка с ней ругается?! Сейчас мама разозлится – и вообще не приедет. Назло.
Бабушка гневно швырнула трубку о стол. Саша быстренько юркнула в ванную. Сердце трепыхалось в груди как запуганная птичка.
Мама точно не приедет…
Девочка беззвучно плакала, натирая ткань хозяйственным мылом. Не день, а катастрофа. И пятно на костюме как специально не отстирывалось! Когда Саша потерла его чуть сильнее – ткань прорвалась. Придется звать бабушку и рассказывать ей о своем позоре…
3. Тогда
Герасимов Никита ненавидел две вещи: когда его называли по фамилии и нытиков. Его отец был хмурым, замкнутым человеком – и эти людские качества Никита ценил больше всего на свете. «Реже открывай рот, чаще слушай», – так учил отец.
Он не терпел слабаков, но эта девчонка чем-то его зацепила. Нет, ну глупость какая-то! Как так вообще получилось? Они с парнями постоянно нападали на малышню. И деньги у той отжимали, и отправляли домой с синяком под глазом или даже пинком под зад. В школе их называли «местной бандой», и Никите нравилось быть частью банды. Он, правда, не любил глумиться над кем-то, чаще оставался в сторонке, потому что тащился от ощущения превосходства, а не физической расправы.
А эта девчонка… Блин! Мелкая, пучеглазая, угловатая какая-то. Да ей бы ни Серый, ни Гога никакого вреда не причинили – покопались бы в шмотках и отпустили. Не совсем же они уроды, чтоб девок бить. Но почему-то Никита удумал её защитить. За что, разумеется, тут же был осмеян.
– Твоя невеста, а, Ник? – гоготнул Серый, когда малявка убежала.
Никита сжал кулаки.
– Не моя, понял?
Гога понимающе подмигнул.
– А вы с ней уже того?
– Отвалите по-хорошему, – сказал сквозь зубы, и друзья как-то сразу поникли.
Все-таки в их компании главенствовал он.
А дома пахло фирменным борщом, вкусным до невозможности. Мама уплетала тот за обе щеки, болтая ногой и рассказывая что-то отцу. Тот немногословно поддакивал. Смешная Никите досталась мама: веселая, активная, неунывающая. Они с папой здорово контрастировали. Никита даже мечтал когда-то в детстве найти себе в жены такую же, как мама. Потом, конечно, идиотские мечты о женитьбе прошли – кому надо жениться? И как с этими девчонками вообще можно общаться? Они же тупые, только о шмотках и думают. Или вон, как та малявка из парка, трусят от всего подряд.
– Иди к столу, – приказал папа.
– Чего такой озадаченный? – удивилась мама.
Никита нехотя поводил ложкой в тарелке, размазывая сметану по борщу. Аппетита не было.
А у девчонки какой-то спортивный костюм лежал в сумке. И тапки специальные, названия которых Никита не помнил. Спортсменка она, что ли? А чем занимается?
Блин, ему-то какое дело до её занятий?! Она ему кто, сестра родная?
4. Тогда
На следующий день выяснилось, что плаксивая девчонка из одной школы с Никитой. Он увидел её в столовой, стоящей в очереди за льготным обедом. Фу, убогая; все приличные люди покупают беляш или пиццу, ну или, на крайний случай, комплексный обед с мясом. Льготный обед даже пахнет отвратительно – переваренной кашей и вчерашней капустой.
А она…
Она носила джинсы в заплатах и старушечий свитер. Смотрела затравленно, передала талончик своей ручонкой-веточкой повару и получила порцию макарон с серо-коричневой котлетой. Нищая дура.
Нет, ну какого черта он на неё пялится? Даже не слышит, о чем говорят парни. Те, кстати, её то ли не узнали, то ли не приметили. Ну и отлично, а то бы опять засмеяли.
– Ник, ты с нами? – Гога пощелкал пальцами у него перед глазами.
– С вами, – буркнул Никита, даже не зная, на что он подписался.
Всё, отныне никаких мыслей о нищей идиотке. Как-никак он взрослый тринадцатилетний парень, ему по статусу не положено.
***
Восемь лет назад…
Её звали Сашей, и она занималась художественной гимнастикой. За два года Никита узнал, что за зверь этот гимнастика, с чем его едят и почему Саша в нем так хороша. А она была просто невероятна! Никита сначала ходил к ней на выступления украдкой, садился на последнем ряду и изображал уныние. Мол, его заставили прийти родители или учителя. Потом проникся…
Она была как фарфоровая фигурка, как заводная куколка на шкатулке. Вся её нескладность куда-то исчезала, едва Саша начинала танцевать. Руки-веточки двигались плавно и осторожно, она умудрялась кружиться на одной ноге, задирая вторую к голове. Непостижимо! Никита дома попробовал поднять так ногу – но не смог достать даже до живота.
А как ей давался танец с лентами! Она рисовала алыми ленточками узоры, буквы, выписывала целые слова. И улыбалась так беззащитно, что Никита забывал, как дышать.
Так вот. Сначала он изображал из себя ленивого зрителя, пока не увидел объявление, висящее на доске в спортивном зале. Секции гимнастики требовался фотограф из числа школьников для съемок их мероприятий. Никита подумал-подумал, взял у отца фотоаппарат – и пошел будто бы невзначай.
Парни, когда узнали, назвали его бабой, тупицей, гомосеком и даже кое-кем похуже. Но Никита отмазался – отец заставил заняться фотосъемкой. Отца Никиты парни уважали, поэтому повздыхали и издеваться практически прекратили. За два года, впрочем, они остепенились, малолеток уже не грабили. Серый за девчонкой начал ухаживать, Гога увлекся сочинением рэпа. Рэпер из него был так себе, но парень тащился – а друзья его всячески поддерживали.
А Никита фотографировал Сашу. Приходилось щелкать всех, но её он снимал с особым трепетом. Ловил самые удачные кадры и после отбирал из груды заснятых фоток самые-самые. Только вот Саша, кажется, совсем не глядела на доску, где висели фотографии, и не любовалась собой.
Никита понимал, что он – придурок. Что только придурок может любить двенадцатилетнюю замухрышку-гимнастку и бояться признаться ей в этом. Но всё равно его тянуло к ней: смотреть, изучать, запоминать. Они были знакомы постольку-поскольку (а как быть незнакомым, когда ездишь с ней на большинство выступлений), но ни о чем серьезном никогда не общались.
Когда-нибудь он обязательно подойдет к ней. Но не сегодня. И не завтра. Скорее всего, даже не в следующий понедельник.
5. Сейчас
Мы сидим за столиком в шумном баре, и услужливый мальчик подносит коктейль за коктейлем. На его выдрессированной физиономии ни единой эмоции, кроме обожания. Да-да, говорят его глаза, я тащусь от каждого клиента и готов ради чаевых на что угодно.
Обычно я предпочитаю красное полусухое вино, но сегодня до нестерпимой жажды хочется крепкого. Может, текилы? Да, наверное, текилы. Официант несется исполнять заказ, и вскоре я залпом выпиваю рюмку золотой. Огонь опаляет горло, обжигающей струей пробегает по пищеводу. Трясу головой, разгоняя жар.
– Тебе уже хватит, – напоминает Ира. – Ты ушатала три лонга, а теперь решила добить себя текилой? Когда полезешь на стол танцевать стриптиз?
– Нет, не хватит, – упрямлюсь я чисто из вредности.
Ира мне не подруга, даже не приятельница. Сугубо коллега по работе, которая иногда «выводит меня в общество». Это, если что, цитата. Я выводиться в общество ненавижу, потому что не терплю всё то, от чего тащится большинство моих сверстниц: клубы, громкую музыку (да если бы музыку, скорее долбежку) и танцы. Я в свои двадцать лет ужасная затворница и клиническая брюзга. Так сказать, бурное детство и унылая старость.
Сегодня я уничтожила того, по кому сходила с ума долгие годы. Чьего звонка ждала как жизненно необходимого. Того, кому отдала себя без остатка. Чей профиль мерещился повсюду. Чей голос с неизлечимой иронией звучал среди чужих голосов. Того, кто не звонил и не писал четыре года, но искренне считал нас друзьями.
Ха, друзьями!
Разве я не имею права напиться после своего триумфа?
– Саша, ты не подумай, что я тебя поучаю а-ля мать, но завтра у тебя будет болеть голова. И тошнить. Даже скорее так: ты будешь обниматься с унитазом во время головной боли. А у тебя завтра собеседование, между прочим.
– Помню.
Я морщусь. Да Ира хуже матери, та хотя бы в мою жизнь ни разу за двадцать лет не лезла. Именно поэтому её звонок недельной давности выбил меня из колеи. Мама впервые поинтересовалась моими успехами! Я по наивности растаяла и даже как-то неумело отчиталась: магазин работает, нагрузка большая, заказов много. Как маленькая девочка, решила, что вот сейчас-то меня похвалят, наконец-то мне скажут, что я огромная умница. Но моя мама была в своем репертуаре. Она, одобрительно помычав в ответ, без лишних предисловий потребовала пристроить ко мне своего сыночка.
Не попросила помочь раздолбаю-брату в поисках работы, а отрезала:
– Возьми его к себе.
Я так опешила, что даже не сумела отказаться. Мягкотелое создание, не приученное говорить «Нет».
– Да, кстати, будь с ним помягче, – промурлыкала матушка напоследок. – Как-никак, он – родная кровь.
Конечно-конечно. Сколько раз за всю жизнь братец позвонил мне просто так или чтобы поздравить с днем рождения, справиться о здоровье? Впрочем, я тоже ему не звонила и видела раз тридцать от силы. Мы квиты.
Но мысли о завтрашней встрече туманят рассудок сильнее, чем выпитый алкоголь. Где-то в глубине души я до чертиков боюсь облажаться перед матерью.
– Уговорила, – сдаюсь я, хватаясь за барную стойку, чтобы не упасть. – Вызовешь такси?
Голова ясная, но тело ведет, качает из стороны в сторону как тонкую осинку на ветру.
– Без проблем.
В её руке – навороченный мобильный. Ира пытается назвать таксисту наш адрес, повторяет громче и громче, пока окончательно не переходит на истерику:
– Улица Малая Горная! – злится она, перекрикивая музыку и прижимая ладонь ко рту и динамику. – Какая Нагорная?! Горная! Вы глухой?! В смысле, кто? Вы!
– Вызови такси через интернет, – предлагаю я, когда Иру охватывает форменное бешенство.
– Делать мне нечего, я всегда вызываю по телефону! – Она капризно стучит ножкой.
Интересная логика, но не мне судить.
Короче говоря, не сразу, но Ира справляется с заказом машины и залпом осушает последнюю рюмку.
Минут через десять к входу в клуб подъезжает серебристая большеглазая иномарка. В салоне так сильно пахнет дешевым одеколоном, что меня тошнит. Вдобавок напоминает о себе давняя подруга мигрень, и виски сдавливает болью. В голове не остается ничего, кроме раскаленных углей, на которых жарятся мозги.
Я пытаюсь открыть окно, но оно не поддается. Раз за разом давлю на кнопку, потихоньку сходя с ума от духоты и боли.
– Приоткройте окно, – хрипло, почти отчаянно.
Перед глазами проплывают цветные пятна, и к горлу подкатывает солоноватый ком. Вместо того, чтобы открыть окно полностью, водитель делает небольшую щелочку – только раззадоривает. Я высовываюсь в щелку носом и вдыхаю вечерний холодный воздух. Наверное, со стороны я напоминаю пса, которого везут на отдых, и он рассматривает мир, высунув язык от удовольствия.
Пахнет свободой. Свежестью. Бескрайностью, за которой нет никого и ничего: никаких запретов и ограничений, никаких тоскливых мыслей. Если закрыть глаза, то кажется, что всё осталось по-прежнему.
Но когда иномарка разгоняется и начинает лавировать между рядами, меня охватывает страх. Не легкий испуг, а тотальный УЖАС. Полное опустошение. Мы едем слишком быстро. Не люблю скорость. Ненавижу. Вот уже четыре года она ассоциируется у меня с фатальностью. На скорости в 100 километров в час ты уже не контролируешь машину. На скорости в 130 километров – не успеешь увернуться, даже если постараешься. За тебя всё решает судьба, а она та ещё стервозная штучка.
Мне становится всё хуже и хуже. Пока Ира подпевает песне, разносящейся из колонок, я едва сдерживаю тошноту. Интересно, как часто пьяные клиентки уделывают салон этой иномарки? А хозяин обидится, если я буду одной из них?
Начинаю глупо улыбаться.
Пугающие мысли отходят в сторону.
Этот город никогда не спит. Светятся вывески на его домах, мигают огни витрин и светофоров. По встречной полосе несутся ночные гонщики и те, кто просто спешит домой. Или не домой – откуда мне знать, куда едут эти люди. Черная, как нефть, река течет под мостами, извиваясь, петляя, утаскивая за собой крохотные кораблики.
Я отвлекаюсь на вереницу фонарей и не успеваю сообразить, когда происходит нечто опасное. Вскрик Иры перекрывается визгливый скрежет тормозов, и машину заносит вправо. Нам гудят на разные лады. Я лихорадочно цепляюсь в сидение, но это не помогает. Лбом припечатывает в водительское сидение, и меня всё-таки выворачивает. Водительская ругань звучит где-то в отдалении, точно приглушенная наушниками. Он успел вывернуть руль в последнюю секунду – и избежал столкновения с каким-то лихачом. Но ещё бы чуть-чуть, и…
Я вмиг трезвею. Мысли становятся четкие-четкие, а в ушах звучит:
«Мне понадобится всего три дня, чтобы разрушить твою жизнь».
День первый.
Как же страшно! Моё дыхание учащенное, а сердце и вовсе готово вырываться из грудной клетки.
– Всё нормально? – Ира суетится на переднем сидении.
– Да… – я жмурюсь, но перед глазами стоит картинка: одна секунда – и иномарка превращается в груду металла.
Глупости. Не может быть такого, чтобы тот эгоист, которого я когда-то любила, подверг свою жизнь опасности. Он решил угробить нас обоих? Так сказать, обратить в Ромео и Джульетту? Или попросил какого-нибудь друга-гонщика проехать перед самым носом этого такси?
Бред! Откуда он знал, в какое из миллиона такси мы сядем? Не следил же за мной?
У меня определенно развивается паранойя. Руки трясутся, на глаза наворачиваются слезы. Я до одури боюсь даже не скорости. Нет. Столкновений. Потому что когда тебя впечатывает в ограждение или в столб, или в другой автомобиль – не остается вариантов. Только смерть.
Успокойся, Саша, это случайность. Всё нормально. Всё будет хорошо.
За испорченный салон с нас не требуют ни копейки, но Ира всовывает водителю лишнюю тысячную купюру жестом истинной бизнес-леди. Типа у неё денег – куры не клюют. Ага, уж не она ли штопала колготки пару лет назад? И питалась неделями одной гречкой, называя безденежье «диетой».
Ира забыла себя прежнюю. Теперь её ногти ухожены, брови выщипаны, а в кошельке всегда водятся крупные купюры. Если честное, старая она нравилась мне больше, потому что была проще и понятнее.
Мы расходимся на перекрестке. Осенний воздух окончательно отрезвляет. Почему-то мне хочется не рыдать, а кружиться в такт падающим листьям, но я сдерживаю глупый детский порыв. Голова гудит. На лбу расплывается шишка – я чувствую её под пальцами.
День первый окончен.
Осталось ещё два томительных дня.
