Kitobni o'qish: «Замечательные каникулы»
Посвящается Лизе Макаровой, которая подробно рассказала о трудностях переходного возраста и объяснила, чем его 134 день отличается от 136.
Татьяна Постникова
© Т. М. Постникова, 2016.
© Издательство «Прометей», 2016.
* * *
ВЧЕРА МЫ ПОССОРИЛИСЬ С МОЕЙ ЛУЧШЕЙ ПОДРУГОЙ ИРКОЙ БОЛДОВОЙ. Я ПОПЫТАЛАСЬ РАССКАЗАТЬ ЕЙ ОБО ВСЁМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО СО МНОЙ ПРОШЛЫМ ЛЕТОМ, НО ИРКА ВДРУГ СКАЗАЛА:
– НУ, ХВАТИТ УЖЕ! МАЛО ТОГО, ЧТО ТЫ УЧИТЬСЯ НАЧАЛА НА ПОЛТОРА МЕСЯЦА ПОЗЖЕ, МАЛО ТОГО, ЧТО ТЫ ПОЛГОДА ПРОВЕЛА В МОСКВЕ И ХОДИЛА В БОЛЬШОЙ ТЕАТР, МАЛО ТОГО, ЧТО У ТЕБЯ СМАРТФОН САМЫЙ КРУТОЙ В КЛАССЕ, ТАК ТЕБЕ ЕЩЁ НАДО ВСЯКИЕ НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПРИДУМЫВАТЬ, ЧТОБЫ МЫ ТЕБЕ ЕЩЁ БОЛЬШЕ ЗАВИДОВАЛИ. ВООБРАЖАЛА!
ЗРЯ ИРКА ТАК. ЭТО, НАВЕРНО, ПОТОМУ, ЧТО У НАС ВОЗРАСТ ТАКОЙ ТРУДНЫЙ. ПЕРЕХОДНЫЙ. МАМА ГОВОРИТ, ЧТО В ЭТОМ ВОЗРАСТЕ ЛЮДИ ПЛОХО ПОНИМАЮТ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ.
А НА САМОМ ДЕЛЕ Я НИЧЕГО НЕ ПРИДУМЫВАЛА! ЭТО ВСЁ И ВПРАВДУ БЫЛО, И НАЧАЛАСЬ ЭТА ИСТОРИЯ В МАРТЕ ПРОШЛОГО ГОДА.
Надо сказать, что я ужасно не люблю, когда взрослые говорят: «Ты уже большая девочка». После этого всегда следует какая-нибудь гадость. Стопудово! Поэтому когда мама пришла ко мне в комнату и сказала: «Маша, ты уже большая девочка», – сердце моё ухнуло в пятки.
Что случилось? Неужели мама или папа заболели? Судя по маминому серьёзному виду, речь не о простуде пойдёт или там о переломе каком-нибудь. А если это та самая ужасная болезнь, о которой я даже думать не хочу?
В прошлом году у Ярика Ладынина от этой болезни папа умер. Ярик потом очень часто плакал. Нам было его ужасно жалко и тоже хотелось плакать, но Ярик страшно злился, когда мы пытались его жалеть, и однажды даже нас с Иркой поколотил. Мы с Ирой почти и не обиделись на него, а мама мне сказала, чтобы мы к Ярику не приставали, ему и без нас тошно. А мы и не приставали совсем, мы его просто пожалеть хотели. Просто у нас возраст переходный, что ни сделаем – всё невпопад получается.
Нет, нет, эта болезнь не должна к нам прийти. У Ярика папа курил, может, потому и заболел, а мои папа и мама совсем не курят и спортом занимаются. Летом мы в походы ходим, вместе на велосипедах катаемся, плаваем, а зимой на лыжах…
Мама, обескураженная моим молчанием, спросила:
– Маша, ты меня слышишь?
Нет, вряд ли кто-то из них серьёзно заболел. У мамы голос не жалобный, а даже чуточку раздраженный. А, может быть, мои родители решили разводиться?! Вот уж не ожидала от них такой гадости.
Хотя, если честно, то у нас почти у половины класса родители уже в разводе. А вот у Анютки Скобцевой родители сейчас разводятся. Такая жуть! У Анюты такой вид теперь, будто она очень сильно чего-то испугалась и никак не может в себя прийти. Она от каждого слова вздрагивает. Ирка говорит, что у Анюты, наверно, невроз. Короче, Анютке сейчас очень плохо, она очень переживает, хотя папа у неё военный и очень строгий, и ей часто от него влетало.
Но мои-то мама с папой замечательные люди! И такие добрые, и так любят друг друга. А ведь, если они разведутся, то мне, как сейчас Анюте Скобцевой, предложат выбирать, с кем остаться. Но я же, не могу выбрать! Я и маму люблю и папу. Нет, это невозможно! И зачем им это?
Может быть, они всё-таки не будут разводиться?
Но я точно слышала, как последние две или три недели они о чём-то очень горячо говорили в своей комнате. И у мамы вид какой-то виноватый…
Меня прямо жаром обдало от таких мыслей, и прежде, чем мама ещё раз окликнула меня, я закрыла уши ладонями и заорала изо всех сил.
– Нет! Я не большая! Я ещё маленькая! И у меня возраст переходный, и мне нельзя говорить всякие гадости, чтобы не травмировать мою нежную психику! А-а-а!
Мама попятилась, а на мой крик в комнату влетел перепуганный папа.
– Что здесь происходит?
– Я не знаю, – испугано ответила мама.
А я зажмурилась, сжала кулаки так, что ногти больно впились в ладони и крикнула:
– Скажите честно, кто-то заболел?
Папа с мамой переглянулись.
– Никто не заболел.
Потом мама кинулась ко мне.
– Машенька, что у тебя болит. Ты не пугайся, сейчас мы доктора вызовем или в больницу поедем. Всё будет хорошо.
– Я здорова! Только не надо этого делать! – продолжала вопить я.
Папа решительно оторвал мои руки от ушей и спросил:
– Машка, ты о чём?
Слёзы брызнули у меня из глаз.
– Папочка, мамуленька, ну, миленькие мои, ну, пожалуйста, не разводитесь.
– А кто говорит о разводе? – удивился папа.
– А разве мама не об этом хотела со мной поговорить?
У меня даже слёзы от удивления сразу высохли.
– Нет, конечно, – ответил папа.
Мама осторожно присела на стул и перевела дыхание.
– Что за глупости приходят тебе в голову?
– Правда-правда не об этом? – я вцепилась в папину рубашку и заглянула ему в глаза. – Правда?
– Ну, по крайней мере, на ближайшие пятьдесят лет мы развод не планировали, – сказал папа, обнимая одной рукой маму за плечи, а второй тихонько дёргая меня за нос.
– Мама, а зачем тогда ты сказала, что я большая девочка?
– А ты думаешь, что двенадцать лет недостаточное основание для этого? – спросил папа.
– Ну, мне же двенадцать не сегодня исполнилось, а месяц назад.
– Да, конечно. Просто мы с мамой хотели поговорить с тобой как с серьёзным взрослым человеком.
– О чём? – снова насторожилась я.
– А ты, точно, не будешь нас больше пугать своими криками? – спросила мама, беря меня за руку.
– Обещаю.
– Костя, давай, наверно, ты начинай, – сказала мама, – я уже и не знаю, как говорить.
– Да, конечно, – папа кашлянул, прочищая горло, – видишь ли, Маша, нам с мамой предложили интересную работу.
– Очень интересную, – эхом отозвалась мама.
– В одной небольшой африканской стране надо разведать и просчитать месторождение радия. И нас с мамой пригласили в группу геологоразведки.
– Но работа долгая. Рассчитана на несколько месяцев, – добавила мама, – и ещё там ужасные условия: антисанитария, жуткий климат, мухи цеце. Говорят, там даже есть людоеды!
– Короче говоря, мы никак не можем взять тебя с собой, – подхватил папа, – людоедов там, конечно, скорее всего, нет, но условия и впрямь для тебя неподходящие.
– А мне так хочется поехать в эту экспедицию, – тихо вздохнула мама, – понимаешь, такое предложение бывает один раз в жизни.
Я совсем не ожидала такого поворота и растерялась.
– Так, что же вы от меня-то хотите? – спросила я.
– Понимаешь, Машенька, – сказала мама, – мы сначала думали, что, может быть, ты поживешь полгода у бабушки, но там буквально со дня на день у тёти Насти должен появиться малыш, и будет просто не до тебя.
– Вот мы и решили предложить тебе пожить это время в Москве у дяди Вадима и тёти Кати. Как ты? Согласишься?
Ха! Соглашусь ли? Во-первых, мамин старший брат и его жена – классные. Это вам не у занудных деда с бабкой сидеть, да еще в обществе писклявого тёти-настиного младенца!
Я познакомилась со своими московскими родственниками по-настоящему (до этого мы только скайпились) в прошлом году, когда они приезжали к нам в Екатеринбург погостить, – и сразу поняла, что они здóровские. А ещё у них есть замечательная собака, настоящий ирландский терьер по кличке Гусар с такими красивыми рыжими усами. С Гусаром мы подружились, тогда же, в прошлом году. Дядя Вадим и тётя Катя брали его с собой, когда приезжали к нам. Мы с Гусаром две недели почти не расставались, а когда его увезли, я ужасно скучала.
Ну, и вообще, полгодика прожить в Москве совсем не кисло. Девчонки обзавидуются. Приеду в седьмой класс вся из себя такая москвичка.
Короче, я поняла, что меня ожидают совершенно замечательные каникулы.
Но в тот момент я ещё и представить себе не могла, что это будут самые лучшие каникулы в моей жизни.
– Маша, Маша! – мама уже спешила уточнить всякие подробности.
Неужели боялась, что я передумаю?
– Флёрку тебе, наверно, придётся взять с собой. Тёте Насте очень не нравится, как он кричит. Она вообще попугайчиков недолюбливает. А дядя Вадим и тётя Катя возражать не будут.
– Возьму, конечно. А когда надо ехать?
– Не торопись. Экспедиция начинается четвёртого мая. Кстати, успеешь ещё подтянуть свой английский. А то тебя могут и не отпустить из школы с такими оценками.
Подтянуть английский! Легко сказать. Да мне эту дохлую тройку ставят только потому, что я по остальным предметам круглая отличница. А по английскому языку по справедливости выходит настоящая пара, чего уж там скромничать. Но я ничего не могу с собой поделать. У нас англичанка – дура.
Пишет в дневнике: «Маша сувремя вертетца на уроках!» Учительница!
– С языком я помогу, – сказал папа, – я уже договорился с Дианой Петровной. Она Машу подтянет.
– Только бы не перетянула, – хихикнула я, – а то, как заговорю с оксфордским акцентом, наша англичанка на месте помрёт.
– Прекрати так говорить об учительнице, – папа строго погрозил пальцем, – и знай, работать придётся изо всех сил. Диана Петровна за каждый артикль с тебя будет по семь шкур драть. И ещё учти, по всей вероятности, тебе придётся пропустить в школе не только май, но и сентябрь, а также, возможно, и большую часть октября. Но только попробуй отстать от школьной программы! Если ты не уверена в своих силах, давай сразу откажемся от этой авантюры.
– Нет, нет, папочка! Обещаю: буду заниматься как зверь.
– А ты много зверей-отличников видела? – хмыкнул папа.
– Я буду, как дрессированный зверь, такой как в цирке, – сказала я, – в цирке-то они, наверно, все отличники, иначе бы они в зоопарке сидели.
– Не знаю, не знаю. Ну, смотри. Ты пообещала. А то в зоопарк тебя отдадим.
* * *
А через два месяца с заслуженной четвёркой по английскому, с чемоданом, набитым учебниками, и самыми радужными мечтами я почти всю ночь, прилипнув к окну поезда, смотрела с нетерпением, когда же мы увидим Москву. Впереди у меня были самые замечательные каникулы на свете.
Все формальности уже были улажены замечательным образом. Папу назначили руководителем экспедиции, а маму зачислили в группу геофизиком. Папа и мама прямо-таки светились от предвкушения интересной работы. Сейчас они ехали в Москву, чтобы проводить меня и через день вылететь в Кигали, откуда им следовало отправиться куда-то вглубь Руанды.
В Москву мы въезжали на рассвете. Столица встретила нас солнцем. Оно сияло в широких окнах, позолотой растекалось по крышам, дробилось и сверкало в проносившихся мимо нас автомобилях. Даже воздух был золотисто-розовым от солнца. Красотища! Пока мы ехали в такси, мама пыталась что-то рассказывать мне о том, что проносится за окнами машины, но я никак не могла сосредоточиться, просто впитывала красоту за окном. Это была не та чужая открыточно-официальная Москва, которую я сто раз видела на картинках и по телику, это была какая-то совершенно иная: живая и радостная Москва. И она мне ужасно нравилась.
– Ну, вот, – сказал таксист, – приехали. Вам сюда.
Мы вышли из машины. Таксист вынул из багажника наши чемоданы и, пожелав нам счастливого времяпрепровождения в Москве, укатил.
Мама сверилась с записной книжкой, и мы приблизились к воротам дома.
Здание на Дорогомиловской улице охранялось как космодром. По двору там бродила целая армия охранников, и повсюду были понатыканы камеры видеонаблюдения. Едва мы подошли к воротам, как сразу пять камер насторожено повернули в нашу сторону жадные крысиные рыльца. Я, признаться, оробела и даже подумала, что ну её эту Москву. Мама тоже явно чувствовала себя не в своей тарелке. И даже папа, самый храбрый человек на земле, кажется, присматривал пути отступления. Мы стояли у ворот вокруг своих чемоданов и неуверенно оглядывались. Я прижимала к груди клетку с Флёркой. Один из многочисленных охранников решительно двинулся в нашу сторону. И тут Флёрка, обычно не слишком разговорчивый, видимо от дорожных волнений вдруг встрепенулся и заорал:
– Теракт! Террракт!
И где он таких слов нахватался? Наверно, всё-таки вредно телевизор попугаям смотреть.
Охранники напряглись, а тот первый даже схватился за оружие.
– Ой, Лиза! Костик! А я на вокзале бегаю, ищу! Как же мы разошлись-то?
К нам быстрым решительным шагом приблизилась тётя Катя.
– Ну, Машка, тебя и не узнать. Как же ты выросла!
– Екатерина Антоновна, вы знаете этих людей? – спросил один из охранников.
– Да, да, Серёжа. Это – сестра Вадима Андреевича с мужем и дочерью. Маша будет жить у нас, я предупреждала Кольченко.
– Точно так, – кивнул охранник, – Елизавета Андреевна, Константин Николаевич, добро пожаловать. Вещи оставьте – ребята их отнесут. Маша, приятно познакомиться. Меня зовут Сергей Петрович.
– Здрасьте, – сказала я.
– А как зовут нашего возмутителя спокойствия?
– Флёрка. Он, вообще-то, тихий. Прямо не знаю, что на него нашло.
– Это, чтобы его заметили. Что же, Флёрка, ты своего добился. Теперь мы тебя уже ни с кем не перепутаем.
Флёрка пристыжено притих, а Сергей Петрович повернулся к папе с мамой и сказал:
– Ну, вы располагайтесь, всего вам доброго.
Двое охранников легко подхватили наши шмотки и направились к входу в здание. Папа, явно радуясь благополучному разрешению ситуации, сразу оживился и сказал:
– Девочки, наверно, вы тут сами пока разберётесь, а я ненадолго в министерство. Надо кое-какие вопросики сразу решить. К вечеру буду. Вадьке привет!
После этих слов, папа крутанулся на пятках и испарился.
– Ну вот, убежал, – огорчилась мама, – можно подумать, что его «вопросики» до завтра потерпеть не могли. Это же просто невежливо.
– Да брось! Не впечатляйся. Сейчас спокойно разберёмся с вещами, примете ванну, придёте в себя. А Костик вечером прибежит взмыленный из своего министерства, наверняка, в горячке половину своих «вопросиков» основательно перепутав. И кому, спрашивается, будет лучше? Но мужчины таких простых вещей не понимают. Поэтому я всегда и говорю, что мужчина – это диагноз.
– А, кстати, где Вадим? Почему он не смог нас встретить? – спросила мама, когда мы шли по просторному светлому и совершенно безлюдному коридору.
– Сейчас вы сможете на него посмотреть, – сказала тётя Катя.
– Сможем посмотреть? Ой! А что с ним? Он болен? – испугалась мама.
– Ага. По жизни. – Небрежно отмахнулась тётя Катя. – Говорю же: мужчина – это уже диагноз, и другого не надо! Пошли. Вот это наш главный зал. Там вы Вадима и найдёте. Надеюсь, он ещё свободен, и вы сможете поговорить. А я на минуточку вас оставлю. Насчёт вещей распоряжусь.
Мы с мамой не без трепета вошли. Поначалу огромный зал показался мне безлюдным, как и коридор. В центре зала возвышалось какое-то сооружение в виде колонны, или, точнее, низкой толстой башни из полупрозрачного очень толстого стекла. Внутрь загадочного сооружения вели несколько арок. Мы осторожно подошли к странной конструкции и решились заглянуть в одну из арок.
Я едва не вскрикнула от ужаса – рядом со мной, уставившись пустыми глазами в огромный аквариум, в центре «башни», в кресле странной конструкции, сидел незнакомый мёртвый человек. Наверно, ужас отразился у меня на лице, потому что мама схватила меня за руку.
– Тихо, – прошептала она, – не бойся. Он живой. Видишь – дышит.
Незнакомец, и правда, дышал, но всё-таки с ним было что-то не так. Похоже, что он был всё-таки, наверно, не очень живой или спал с открытыми глазами, а, может, был кем-то загипнотизирован. Мне стало совсем страшно, и я попятилась прочь, утягивая за руку и маму. Мы обошли башню и заглянули в другую арку с противоположной стороны башни. Здесь в таком же кресле сидел дядя Вадим. Мама окликнула его, но он даже не обернулся в нашу сторону, только что-то невнятно пробормотал, продолжая, не отрываясь, смотреть в аквариум.
Я тоже заглянула туда. С моей точки зрения, там не было ничего достойного внимания, напротив, в аквариуме, который уходил, кажется, на глубину нескольких этажей, копошилось нечто крайне неприглядное.
Когда я была маленькая, то меня часто отправляли к бабушкиной сестре в деревню. Мне там нравилось. Там было весело и интересно. Мы с друзьями купались в озере, бегали в рощу за земляникой, собирали васильки в поле. Но было одно место, которое перечёркивало все летние радости. У самого туалета в огромном одичавшем саду торчал трухлявый липовый пень, на котором жили отвратительные клопы-пожарники. Пень прямо-таки шевелился от них. До сих пор, когда я вспоминаю этих жутких тварей, меня передёргивает.
И вот теперь представьте себе, что в аквариуме стояли на задних лапах два таких красно-чёрных клопа, причём каждый из них был высотой почти в метр. Вдруг один из клопов задрал голову, приветливо помахал нам лапой и проскрипел:
– Лизанька, Машка, как я рад вас видеть! Катя вам поможет устроиться, а я приду, как только освобожусь.
Осчастливил!
Мы с мамой наперегонки бросились из страшного места. Мама ещё и зажимала рукой рот, словно опасаясь, что ее сейчас вырвет.
У самого выхода из зала мы едва не сбили с ног тётю Катю.
– Что случилось? – испугано спросила она, глядя на наши перекошенные лица.
– Ой, Катенька, Вадим и впрямь совсем плох. Когда это началось? Почему ты мне не позвонила? – спросила мама, едва не плача.
– Лиза, ты что?
– Ой, с Вадькой что-то совсем ужасное происходит. Он нас даже не узнал! А ещё там клопы разговаривают! – простонала мама.
– И ещё обещают, что придут, как только смогут! – добавила я, трясясь от страха.
Тётя Катя, глянула за наши с мамой спины и сказала:
– Понятно. Уже начали. Не волнуйтесь, ничего страшного. Просто Вадька, когда работает, он совсем отключается.
– Работает?! – ужаснулась мама.
– Ну, да.
– А клопы? – спросила я.
– Это тоже его работа.
– Ты хочешь сказать, что эти отвратительные существа связаны с работой Вадима? Это же просто какой-то кошмар! – простонала мама, опираясь рукой на стену, чтобы не упасть.
– Так, ясно, – сказала тётя Катя и, подхватив нас с мамой под руки, потащила из зала, – это моя вина: я совершенно забыла, как это действует на неподготовленных людей. Давайте-ка спокойно поговорим.
– Что, прямо здесь? – испугалась я.
А вдруг эти клопы вылезут прямо сейчас? Ведь я точно слышала, что один из них русским языком пообещал к нам прийти.
– Да нет, Машенька, пойдём в комнату, где ты будешь жить. Заодно и осмотритесь.
Я вздохнула с облегчением: даже если гадкие клопы вылезут, можно будет хотя бы спрятаться от них, закрыв дверь.
Мы снова пошли по пустынному коридору. Навстречу нам с весёлым приветливым лаем выскочил рыжий пёс.
– Гусарик! – обрадовалась я и подумала, что с ним мне не страшны никакие дрессированные говорящие клопы.
Тётя Катя широким шагом шла по необъятному коридору и кивала на двери:
– Это наша столовая… кабинет Вадима… спальня. А вот в этой комнате будет жить Маша. Ну и вы с Костиком до отъезда. Ничего?
– Не просто ничего, а ничего себе, – пробормотала мама, – Катька, я даже не предполагала, что у вас такие апартаменты.
– Да понимаешь, Лиза, – сказала тётя Катя, открывая дверь и приглашая нас войти в квадратную светлую комнату, – специфика Вадькиной работы предполагает, что он должен жить в непосредственной близости от рабочего места.
Комната была очень даже премиленькая. У меня в жизни не было таких покоев, но обещание противной твари навестить нас при первой же возможности, подпортило все мои восторги. И дверь никак не запирается… Ну, сегодня я буду ночевать не одна, но ведь завтра вечером папа и мама улетят!
Конечно, в двенадцать лет стыдно бояться каких-то там клопов, но они такие огромные, да ещё говорящие…
У меня по спине побежали мурашки.
– Садитесь, девочки, – предложила тётя Катя, сама, усаживаясь на диван, – а я сейчас попробую вам всё объяснить.
Она помолчала минуту, словно собираясь с мыслями, потом вздохнула.
– Конечно, Вадька сам должен был всё рассказать. Но он, видите ли, занят. А разговор должен быть непростой.
Она опять вздохнула, не зная с чего начать, тогда мама сказала.
– Катя, давай сделаем так: я буду задавать вопросы, а ты на них отвечать. Может быть, так будет лучше.
Но первый вопрос задала я.
– Тётя Катя, а клопы, правда, могут вылезти из аквариума и заползти в комнаты?
– Маша, это не клопы, а клоны. Понимаешь, все мы – миротворцы, и заняты очень серьёзным и важным делом.
– Я даже не представляла, что «Голубые каски» используют в своей работе таких отвратительных мутантов, – сердито сказала мама, – знаешь, в этом есть что-то нечистоплотное. Мне очень неприятно, что Вадим ввязался в такое дело. Жаль, что воспитывать его уже поздно.
– Причём тут «Голубые каски»? – не поняла тётя Катя.
– Ты же сама сказала, что вы – миротворцы. Я так поняла, что ради благих целей вы готовы использовать биологическое оружие. А как же все международные конвенции? Или для достижения высоких миротворческих целей все средства хороши? Катя, прости, но если бы я знала, чем вы тут занимаетесь, ни за что не попросила бы вас приютить Машку. Она ещё в том возрасте, когда плохое и хорошее может впитываться с одинаковой скоростью. А ваши дела, пусть и направленные на благое дело, отвратительны. Короче, извини за беспокойство, рада была вас с Вадькой повидать, но мы уезжаем.
– Мама, а как же твоя экспедиция? – спросила я робко.
– Я понимаю, что сильно подвожу людей, но сейчас мы с тобой поедем в министерство, и я откажусь от участия в экспедиции.
Я замерла с открытым ртом. Конечно, мне совершенно не хотелось оставаться здесь. Но такие жертвы… Но мама, как часто говорит про неё папа, у нас «заводная», и уж если заведётся…
– Ну, может быть, – добавила мама, чуть помолчав, – сумею договориться, что приеду позже, а пока постараюсь пристроить тебя где-нибудь. Может быть, у Алевтины Андреевны. Или у тёти Зины. Там посмотрим. Собирайся.
Тётя Катя вышла, наконец, из ступора и решилась заговорить.
– Лиза, у тебя всё-таки удивительная способность, не разобравшись в ситуации, не выслушав толком собеседника и опираясь только на собственные нездоровые фантазии, нагородить такого, что уши вянут.
– Ах, уши вянут! Какие мы деликатные-благородные! Так вот, мне глубоко отвратительно то, чем вы с Вадькой тут занимаетесь. К сожалению, с вами я ничего поделать не смогу, но уж Машку я здесь точно не оставлю!
– Да выслушай же ты меня, наконец, истеричка!
– Ах, я истеричка?! А как же тебя, дорогуша, назвать? Фашисткой?
Мама и тётя Катя стояли друг против друга злые, раскрасневшиеся. Я так не люблю, когда взрослые ругаются. Особенно когда ругаются не чужие люди. Гусар тоже разделял мои чувства и даже начал тихонько подвывать. Мне тоже захотелось повыть вместе с ним. Нет, я, конечно, всем сердцем была на маминой стороне. Я понимала, что мама права, но как мне хотелось, чтобы тётя Катя всё как-то сумела бы объяснить, и мы бы поняли, что всё не так плохо. И клопы оказались бы не настоящими, а какими-нибудь виртуальными. Но тётя Катя ничего разъяснить не успела, потому что мама схватила меня за руку, в свободную руку подхватила один из чемоданов и двинулась к двери, не желая больше ничего слушать. Тут раздался странный шелестящий голос, не поймёшь даже мужской или женский.
– Катя, даю тебе пять минут. Не повторяй ошибок.
– А вот в этой комнате будет жить Маша. Ну и вы с Костиком до отъезда. Ничего? Вот Машенькина кровать, а вы с Костиком пока поспите на диване. Он раскладывается. Присаживайтесь. Я немного расскажу про нашу с Вадимом работу.
– Вы что и живёте и работаете тут? – спросила мама, усаживаясь на диван рядом с тётей Катей.
– Да. Специфика. В любой момент может возникнуть тревога, и мы заступаем на дежурства. Ну, я сама редко принимаю участие в операциях, предпочитаю оставаться простым врачом в команде, а ребятам достаётся по полной программе.
– Они ещё и кусаются? – спросила мама с лёгкой гримасой отвращения на красивом лице.
– Кто? – не поняла тётя Катя.
– Ну, эти ваши гигантские тараканы.
– Какие тараканы? А эти. Лизанька, это не тараканы. Это – клоны.
– И зачем вы эту пакость клонируете? Для опытов?
– Нет. Не так. Лизок, пожалуйста, постарайся меня не перебивать. Разговор очень сложный, если мы будем отвлекаться, то вы с Машей не сумеете ничего понять.
– Ты хочешь сказать, что мы с Машей такие глупые? – обиделась мама.
– Нет, нет, конечно! Просто это всё настолько невероятно, что я сама до конца толком не привыкла. То есть умом понимаю, но до конца воспринять происходящее не могу. Да и Вадька долго в ситуацию врастал. Ну вот, постарайтесь уяснить самое главное – наш мир не единственный.
– Что? – переспросила мама, и гримаска на ещё лице стала ещё более явной.
– Да, – сказала тётя Катя решительно, – наш мир не единственный. Существует великое множество миров…
Но тут мама решительно перебила:
– Ну, знаешь, Катерина, если бы ты была лет на двадцать пять моложе, я предположила бы, что ты обчиталась фантастикой до полного недоразумения. Или у тебя от компьютера мозги вконец завиртуалились. Но в твоём возрасте – это уже не похоже на временное помешательство. Это, как там у вас, у врачей, принято говорить, диагноз окончательный. Ты меня извини, но мне просто страшно оставлять здесь ребёнка. Уже давно доказано, что компьютерная зависимость ничуть не лучше алкогольной или наркотической.
Мама схватила меня за руку, в свободную руку подхватила один из чемоданов и двинулась к двери, не желая больше ничего слушать…
Тут раздался странный шелестящий голос, не поймёшь даже мужской или женский.
– Катя, даю тебе пять минут. Не повторяй ошибок.
– А вот в этой комнате будет жить Маша. Ну и вы с Костиком до отъезда. Ничего? Вот Машенькина кровать, а вы с Костиком пока поспите на диване. Он раскладывается. Присаживайтесь. Я немного расскажу про нашу с Вадимом работу.
– Вы что и живёте и работаете тут? – спросила мама, усаживаясь на диван рядом с тётей Катей.
– Да, так получилось. Потом объясню. Девочки, а не выпить ли нам чаю с дороги?
– Может быть, сначала разобраться с вашими говорящими клопами? – сказала мама с сомнением.
– Да плюнь ты на них. Не забивай голову ерундой.
– А они сюда не залезут? – спросила я.
– Исключено, Машенька. Их, вообще, считай, нет. Забудь. А вот чаем я вас напою замечательным. Лиза, ты Юрку помнишь, ну, моего двоюродного брата? Я тебе рассказывала, что он женился на родовитой японке.
– Да, что-то припоминаю, – кивнула мама, – а причём здесь это?
– Они меня не так давно приглашали на годовщину свадьбы. Японцы родственным связям придают очень большое значение. Ну, так вот, там меня посвятили в настоящую чайную церемонию и даже подарили специальный «женский подарок» – набор для чая. Так что пойдёмте в столовую, я вас таким чаем угощу – вы такого никогда не пробовали и не видывали. Всю усталость, все неприятности как рукой снимет. Словно родитесь заново. Пошли, а уж потом будем о делах говорить, вещи разбирать, обустраиваться.
В столовой тётя Катя в первую очередь широко распахнула окна, и утренний ещё свежий воздух заполнил всё помещение.
Тётя Катя заставила нас с мамой умыться холодной водой. Потом усадила за стол и поставила перед нами удивительные японские чашечки, лёгкие и изящные, как лепестки.
– Посмотрите, – сказала она, – на дне чашечки нарисована веточка цветущей сакуры. Обратите внимание, от горячего чая рисунок станет намного ярче. Из такого произведения искусства чай пить – особое удовольствие. А теперь самое главное.
Она сняла с полки небольшую узкую книжечку, раскрыла наугад и протянула мне.
– Машенька, я знаю их наизусть, а ты читай про себя. Это японские хокку. Здесь они несложные. Увидишь, как от них хорошо на душе становится.
Стихотворение было непонятным, непохожим на стихотворение, но мне понравилось.
– А теперь это, – предложила тётя Катя.
– Здорово, – сказала я.
– Я рада, что тебе понравилось. А вот это – моё любимое. Прочитай вслух для нас с мамой.
Я прочитала и невольно улыбнулась:
– Ну вот, теперь можно и чаю выпить, – сказала тётя Катя. Я даже не могу сказать, вкусный был этот чай или нет, но от этого чаепития как-то легко стало на душе, и вновь вернулась радость, которая переполняла меня, пока мы ехали по утренней солнечной Москве. И я поняла, что всё будет просто замечательно и у меня, и у мамы с папой, и у тёти Кати. И у всех на свете. Даже говорящие клопы меня сейчас совершенно не раздражали.
И вот, когда мы наслаждались тихой радостью после удивительного чая, Гусар, лежавший у порога, вдруг вскочил и радостно залаял, завиляв хвостом и повизгивая от возбуждения. Дверь широко распахнулась, и в столовую вошёл дядя Вадим. Он уже был вполне живой, но выглядел ужасно: серые ввалившиеся щёки, покрасневшие, тусклые от усталости глаза.
Тётя Катя поднялась из-за стола и подошла к нему.
– Уже всё?
– Да. Сегодня серые нас забили почти сразу. Катюша, сделай мне, пожалуйста, кофейку покрепче.
– Может быть, тебе лучше прилечь?
– Потом. Ты уже ввела девочек в курс дела?
Тут глаза тёти Кати недобро сузились.
– Нет, дорогой мой. Полагаю, что это надо будет сделать тебе самому. Я этого не смогла даже с помощью Минутыча.
– Ну, что же. Самому, так самому. Но только после кофе.
– Так что у вас тут всё-таки происходит? – спросила мама.
– Лизок, у меня от усталости язык не работает. Сейчас кофейку попью – и всё постараюсь объяснить.
– Давай, а я пока схожу, проверю, как дела у Ивана, как бы опять давление не подпрыгнуло, – сказала тётя Катя и вышла.
А мы с мамой терпеливо сидели и ждали, пока дядя Вадим выпьет свой кофе. А он, как нарочно, пил не спеша, прикрыв глаза и смакуя каждый глоток. Наконец чашка опустела. Дядя Вадим заглянул в неё, чтобы убедиться в этом, потом встал, потянулся с хрустом, и, снова усевшись за стол, сказал:
– Что же, теперь я готов всё объяснить, но, пожалуйста, Лиза, давай договоримся, пока я не закончу свой рассказ, не перебивай меня и не задавай никаких вопросов, какие бы странные вещи я не говорил. Когда я закончу, можешь меня хоть на кусочки разрезать, удовлетворяя своё любопытство. Но до этого – ни слова. Ты готова?
– Но ты хотя бы в двух словах можешь объяснить, что всё это значит? – спросила мама.
– В двух словах не получится, – ответил дядя Вадим, – то, о чём я хочу рассказать, слишком невероятно и сложно. Так что, пожалуйста, наберись терпения. Обещаю, что потом отвечу на любые твои и Машины вопросы.
– Но…, – возмутилась мама.
А бестелесный голос прошелестел:
– Может её обездвижить на пять минут?
– Ни в коем случае, Минутыч. Не забывай, пожалуйста, что это моя сестра.
– Ну, смотри. Хозяин – барин.
– Вадим! – возмутилась мама. – С кем ты разговариваешь?
Я теперь поняла, что было странного в этом голосе. Он произносил все слова совсем без ударения. А ещё было непонятно, с какой стороны он звучит. Но самое главное – в столовой кроме нас никого не было!
Janrlar va teglar
Ushbu kitob bilan o'qiladi
